Глава 9
Капитолий
Остаток ночи и утро Татьяна Николаевна опять провела в постели. В отличие от прошлой ночи, как только она пришла в гостиницу, ее свалил здоровый сон усталого человека. Проснулась она уже днем и первым делом, не вставая, попыталась вспомнить, действительно ли она пережила ночные приключения или все ей приснилось.
Рука болела, это вернуло ее к действительности. Она вспомнила и своего ночного собеседника, и прогулку по Форуму, и драку на площади у фонтана. Тут же, с какой-то особой, свойственной русским женщинам жалостью к незнакомым людям, она стала думать, удалось ли Цезарю хоть немного поесть.
Доведя ее ночью до угла Марсала, он собрался уйти. Татьяна Николаевна его остановила.
— Возьми у меня немного денег в счет завтрашнего заработка. Я есть не хочу, а ты себе что-нибудь купишь.
Она думала, он будет отказываться, но он с легкостью взял деньги.
— В Термини есть ночной супермаркет, я иногда там мою полы вместо уборщика, когда ему неохота, — сказал император. — Я куплю там хлеба и сыра. Хватит и на завтра! — сказал он, посмотрев на бумажку.
— Где мне найти тебя? Ты обещал поставить мне укол. — Ей не хотелось отпускать его. Она сосчитала дни: в конце концов, почему она должна умереть обязательно сегодня? У нее еще есть в запасе время.
— Разве ты плохо себя чувствуешь? — Цезарь посмотрел на нее с удивлением.
— Нет, но это непредсказуемо.
Он покачал головой:
— Странный этот мир. Ты приехала из Москвы, из другой страны, значит, у тебя есть деньги. Ты остановилась в гостинице, в номере с удобной постелью и уже три раза сказала, что не хочешь есть. Ты боишься это все потерять, боишься, что завтра тебе может быть плохо. А у меня ничего нет, кроме моего Рима, но я надеюсь, что завтра смогу заработать на еду и мне будет хорошо!
Он повернулся и пошел, пожимая плечами и что-то бормоча себе под нос про коварных врагов и странных людей, про любимую жену Ливию и не оправдавших надежд внуков, а Татьяна Николаевна смотрела ему вслед и не знала, что ему сказать в утешение — такой опять жалкой в своем утраченном достоинстве была его маленькая фигура.
Цезарь свернул за угол, а она осталась стоять на месте, но мысленно бежала за ним и догнала около церкви, где они познакомились накануне, под сенью уже соскучившегося Христа. Ей очень хотелось сказать ему: «Ты ошибаешься. На самом деле у меня так же, как и у тебя, ничего нет, кроме прошлого».
Но Цезарь так и не услышал ее слов. И сейчас, уже утром, когда она лежала на кровати и вспоминала его, сердце ее сжималось от сострадания ко всем одиноким людям. Она будто видела, как он постоял на ступенях еще некоторое время, раскачиваясь с пятки на носок, а потом растворился где-то в темноте Марсала, возле уже знакомого Татьяне Николаевне мусорного бака. «Что ж, по крайней мере у меня есть еще время!» — сказала себе Татьяна Николаевна и спустила ноги с постели. Погода за шторами угадывалась прекрасная. Она выпила воды из-под крана (в Риме все пьют некипяченую воду), здоровой рукой причесала волосы и выглянула наружу. Улица, как всегда в самую жару, была почти пуста, а сидел ли кто на ступеньках церкви, из-за угла здания Татьяне Николаевне не было видно. Встреча с Цезарем не выходила у нее из головы.
«Многие сумасшедшие уверяют, что они здоровы», — подумала она. Где-то Татьяна Николаевна слышала термин «раздвоение личности». Похоже, у Цезаря было то же самое. Но почему-то Татьяну Николаевну это не пугало. «Если так разобраться, я для него не менее сомнительная личность. Человек без адреса, без жилья, без семьи. Хорошо еще, что в посольстве не узнали о продаже квартиры, а то бы визу не дали. Ладно штамп о прописке в паспорте остался. И женщина, у которой всего имущества — только старый поношенный жакет». Татьяна Николаевна любовно потерлась щекой о меховой рукав и повесила жакет в шкаф. «Осталось пять дней и четыре ночи». И ей показалось, что это так много. Она вздохнула, будто в руки ей свалилось огромное богатство. Она опять подошла к окну и вдруг, будто увидела там что-то страшное, отшатнулась и спряталась за штору. Потом остановила себя, снова выглянула и помахала рукой. На другой стороне улицы, у стены церкви, стоял Джим-Август, совершенно такой же, как и вчера, — в джинсах, сером жилете и красной рубашке, и приветливо ей улыбался.
«Я сейчас выйду!» — жестом показала она и быстро посмотрелась в зеркало. Удивительно, но следы ночных бдений не отразились на ее внешности. У нее, скажем так, было нейтральное лицо — приятное, но не слишком красивое, с обычными, незапоминающимися чертами. Светлые глаза, носик уточкой, сухие губы, которые она иногда подкрашивала розовой перламутровой помадой, да стрижка под мальчика — не так уж просто было бы найти в ней что-то особенное. Но невысокая фигурка с устало покатыми плечами да грустный понимающий взгляд выдавали в ней русскую. Будто нигде нет в мире, кроме как у нас, покатых плеч и понимающего взгляда! А вот поди ж ты — идут по улицам туристки, блондинки, брюнетки, из Рязани, Киева или Гомеля, разных комплекций и возрастов, а иностранцы все равно угадывают: русские идут! И плевать им, что теперь это женщины разных стран. Все равно мы считаемся русскими!
Татьяна Николаевна несколько раз быстро провела щеткой по своим стриженым волосам, брызнула в лицо водой и накрасила губы. Потом она быстро влезла в светлые брюки, вчерашнюю кофту, сунула сумку под мышку и выскочила на улицу.
— Бонджорно, синьора! — крикнул ей вслед внимательный портье.
Она вспомнила, что не отдала ключ, вернулась, бросила ключ на стойку, сказала вдруг почему-то «Хэлло!» и, не дождавшись его удивленного ответного взгляда, вышла во двор, который представлял собой небольшой мощеный четырехугольник, где вдоль стен стояли хвойные растения в кадках, а над аркой, ведущей на улицу, висела вывеска с названием гостиницы. При ней же было и кафе, в котором завтракали, а иногда и ужинали туристы. Причем по вечерам столики аккуратно располагались на улице, а когда клиентов набиралось много, то и во дворе, а из кафе открывалась дополнительная боковая дверь для удобства официантов. Сейчас столики и тенты были аккуратно убраны, плетеные стулья перевернуты друг на друга — до вечерней трапезы было еще далеко, а завтрак Татьяна Николаевна уже пропустила. Улыбающийся Август стоял скрестив руки прямо против ее пролета, будто настоящая итальянская скульптура в нише.
— Как спалось? — Он по-доброму улыбался, но она заметила глубокие морщины у него под глазами. Ей показалось, что еще накануне их не было.
— Хорошо, — ответила она, но у нее опять сжалось сердце. Плохо быть бедняком! Нищим, бездомным! — А у тебя как дела? Удалось поработать у церкви?
— Файн! Прекрасно! — улыбнулся он еще шире, а Татьяне Николаевне почему-то пришло в голову, что, если требуется что-нибудь скрыть, надо говорить по-английски — этот язык малоэмоционален. После английского «файн» уже не знаешь ни что спросить, ни что сказать, все уже сказано.
— Я пришел, — сказал все так же улыбающийся Джим, — потому что вчера не выполнил своего обещания!
— Какого?
— Мы ведь вчера не посмотрели египетских львов! Застряли у фонтана! Сегодня пойдешь со мной?
— Пойду!
— Все львы в Риме трофейные! — горделиво посмотрел на нее Цезарь. — И я тебе расскажу, при каких обстоятельствах они были привезены!
На метро они доехали до Колизея, снова прошли по улице Императорских форумов, но вдруг уже у самой площади Венеции Август опять взял Татьяну Николаевну за руку и потянул ее куда-то вбок.
— Мы пройдем на Капитолий со стороны курии.
— Той самой, в которой убили Цезаря? — воскликнула она и вдруг закрыла ладошкой рот, поняв свою оплошность. Действительно, опять она в компании Августа говорила о великом Юлии.
Ее спутник грустно улыбнулся в ответ.
— Не извиняйся, я привык. — Он помолчал немного, будто собирался с мыслями. — Нет, эта не та, о которой ты думаешь. Курия Помпея, в которой было совершено убийство, не сохранилась, несмотря на то что я в свое правление велел ее восстановить, так же как и статую Помпея, которая в ней красовалась. А эту, к которой мы сейчас идем, велел восстановить Муссолини.
— Как странно… — сказала Татьяна Николаевна. — Диктаторы любят охранять память других диктаторов!
— Ничего странного, если вдуматься, в этом нет, — заявил Цезарь. — Твой любимец Юлий вел свой род от Венеры, ну а уж мы, грешные, можем ссылаться только на людские авторитеты. К тому же попробуй доказать, что ты ценен сам по себе, если у тебя нет в роду ни влиятельных родственников, ни покровителей…
Татьяна Николаевна внимательно на него посмотрела.
— Смотри не на меня, а сюда! — указал ей Цезарь. За углом каменного монументального здания на небольшой площадке стояла колонна, а с нее куда-то вбок затравленно глядела худая измученная волчица — несчастное животное с висячими сосцами.
— Ох ты, бедная! Выкормить такую цивилизацию — поневоле озвереешь! — сказала Татьяна Николаевна и пожалела, что никак не могла дотянуться, чтобы погладить мраморное животное по спине. Цезарь тем временем прошел дальше и пристально смотрел вдаль. Татьяна Николаевна оторвалась от колонны и двинулась за ним. Прямо из стены в каменную ванночку била струйка фонтана. Татьяна Николаевна умыла лицо и подошла к своему спутнику. Весь римский Форум в лучах начавшего опускаться солнца во всей красоте древних развалин лежал перед ними.
— Как красиво! — У нее захватило дыхание.
— Теперь развалины, а раньше был город, — вздохнул умерший две тысячи лет назад император и сделал вид, что запахивает тогу. — Пойдем!
Они снова прошли мимо волчицы и свернули теперь уже на огромную площадь. В центре ее высилась темная конная статуя. Татьяна Николаевна хотела осмотреть и ее, но Цезарь не дал ей задержаться.
— Не стоит внимания. Это Марк Аврелий-«шоколадка».
— Почему «шоколадка»?
— Римляне так его зовут. Смотри, какого он цвета! Это копия с оригинала, да еще после реставрации.
И конь, и всадник действительно были темно-коричневыми.
— Какого же цвета он был раньше?
— Бирюзового. От времени. Да еще весь усижен голубями.
— Так, значит, сейчас он стал лучше?
— Не думаю. Но мы, собственно, пришли.
Он остановил Татьяну Николаевну на вершине огромной странной лестницы без ступеней. Фактически это была покрытая камнем пологая гора, равные промежутки которой отделялись друг от друга деревянными барьерчиками. Татьяна Николаевна никогда не видела такую.
— Что это?
— Лестница Капитолия. Ее придумал Микеланджело, чтобы удобнее было подниматься верхом.
Татьяна Николаевна была подавлена тем, что топчет творение Микеланджело. На середине лестницы она остановилась, изумленная гигантскими статуями, стоящими посредине: белоснежные античные великаны с трудом удерживали каменных коней.
— Кастор и Поллукс, близнецы-братья.
Она не в силах была вымолвить ни слова. Цезарь раздраженно всплеснул руками:
— Ну что ты стоишь! Ведь это же всего шестнадцатый век! Я хочу показать тебе настоящую древность.
Раскрыв рот и чуть не свернув голову, как во сне, Татьяна Николаевна медленно шагала за ним. Они спустились к подножию еще одной площади. Перед ними двигались автобусы, машины, куда-то шли люди, проехал даже экскурсионный автобус, тот самый, красный, с открытым верхом, на котором они катались вчера. И тут Татьяна Николаевна увидела: с двух каменных пьедесталов на город высокомерно смотрели два черных лежащих льва. Глаза их были прикрыты от усталости, на боках ребра выступали — видно, в дальней дороге из Египта их не очень-то сытно кормили, — кисточки хвостов без действия располагались вдоль тела, но из обеих пастей энергично выплескивались тонкие струйки воды — будто львы с презрением плевали тягучей слюной на покоривший их город.
— Это львы из зверинца Клеопатры, — сказал Цезарь, и в его голосе Татьяне Николаевне почудилось превосходство победителя.
Она стояла молча, не делая никаких попыток поднять к ним руку. Перед ней были хищники, покоренные, но не сдавшиеся, полные презрения, а не смирения, несущие сквозь века свой львиный взгляд на Рим и Египет, а заодно и на нынешнюю цивилизацию.
— Впечатляют?
— Впечатляют.
Татьяне Николаевне показалось, что Цезарь нарочно зачерпнул из чаши воды и плеснул одному льву в черную морду.
— За что ты ее так не любишь? — спросила она.
— Кого? — Он сделал вид, что не понял вопроса.
— Последнюю царицу Египта.
Он помолчал.
— Ты правильно догадалась, что я ее не люблю. За что мне ее любить? Она убила бы меня, чтобы поставить над Римом своего наследника, которого объявила сыном Цезаря. Пока он не вырос, она правила бы и Римом, и Египтом сама. Представляешь, в республиканском Риме египетское правление? Начались бы новые войны. Юлий недаром объявил наследником меня, а не ее сына.
— Что же ты сделал?
— Убил всех, кто мне мешал. Жаль, не удалось в цепях привезти в Рим Клеопатру, но ее сына я все-таки убил!
— Ужасно. — Татьяна Николаевна смотрела на Цезаря. В его глазах горел безумный огонь. — На крови ребенка ты выстроил свое императорство и гордишься, что тебя называют Божественным Августом!
— Разве не так же сделал ваш Ленин с царскими детьми, чтобы у революции не было других наследников, кроме него?
— А! Значит, ты все-таки знаком с нашей историей?
— Только с тем, что касается этого эпизода. Не поступи я так с Цезарионом, обязательно нашлись бы желающие оспорить мое право на правление. Должен тебе сказать, что других детей Клеопатры я не тронул.
Татьяна Николаевна смотрела на львов, на город, живущий внизу своей жизнью, и подавленно молчала.
— Бедные! — наконец сказала она. — Какие же мы все бедные!
— Кто именно? — высокомерно поднял брови Август.
— Да мы все! Люди!
— Неправда! Я был одним из самых богатых людей своей эпохи! — запальчиво возразил он. — Просто я не тратил ничего на себя, я раздал уйму денег бедным, я обогатил государство, я…
— Не перечисляй! — устало сказала Татьяна Николаевна. — На самом деле ты очень бедный. Ты такой же бедный, как и я, как и все диктаторы на свете и как вот эти бедные египетские львы! Пойдем! Я устала от всего этого и хочу домой!
— Но я не показал тебе еще самого главного льва! Он находится в Ватикане.
— Если можно, завтра! Сейчас у меня такое чувство, что я одна во всем мире! Твои сегодняшние истории не очень-то внушают оптимизм! Не обижайся…
Цезарь долго стоял, подставив под струю, бьющую из львиной пасти, коричневую ладонь, потом повернул к Татьяне Николаевне седую курчавую голову:
— Ладно, пойдем, провожу тебя в гостиницу. Можешь идти пешком?
— Могу…
И они пошли. О чем думал по дороге Цезарь, было непонятно, так как он молчал, а Татьяна Николаевна ни о чем не думала. Душа ее стала пустой, как испитая бочка, и в этом мутном и темном пространстве носилось впечатление, что мир в целом ужасен.
Добрались они довольно быстро. На повороте к гостинице им встретился фургон, в каких обычно развозят готовую пиццу, или детское питание, или фрукты. Почти наехав на них, фургон остановился, дверцы открылись, и с передних сидений одновременно спрыгнули Надя и здоровый негр Поль, чей кулак был размером с боксерскую перчатку.
Надя опять засверкала демоническим взглядом. В контрасте с копной желтых волос глаза ее казались огненными, как у дьявола. На этот раз она была одета в обтягивающую черную юбчонку и кружевную белую кофточку с короткими рукавами. На груди красовалось коричневое пятно — такое вполне мог оставить пролившийся кофе. Но несмотря на сверкающий Надин взгляд, начало разговора было довольно мирным. Огромный негр остановился рядом с машиной, скрестив на груди руки.
— А мы вас ищем по всему городу, — нейтральным тоном сказал он.
Надя подошла к Татьяне Николаевне поближе.
— Я так накинулась на вас вчера… — Надя тоже обнаружила знание английского, что было, в общем, неудивительно: в Европе люди часто знают по нескольку языков. Голос у нее был глухой и сильный, но глаза все-таки недоверчиво буравили Татьяну Николаевну. — Думала, хотите отбить у меня этого красавчика! — Она кивнула на Джима. Тот остановился, насупившись, чуть в стороне. — Но Поль объяснил мне, в чем дело. Он приезжал вчера ночью к Джиму и все узнал. Прошу меня извинить! Ты можешь выходить на работу сегодня вечером! — Она метнула огненный взгляд на бывшего мужа. — А то мне нечем будет расплатиться с квартирной хозяйкой!
Здоровенный Поль подошел к Джиму и отсчитал ему несколько монет.
— Твой вчерашний заработок. — Потом он подошел к Татьяне Николаевне и представился: — Поль.
Та осторожно улыбнулась и пожала огромную руку:
— Таня.
Она обрадовалась, что разъяснилось вчерашнее недоразумение и Джим получил какие-то деньги. Мысль о том, что скорее всего с ночи он ничего не ел, подспудно угнетала ее.
— Цезарь Август — мой экскурсовод по Риму, — сказала она тоже по-английски. — И великолепный экскурсовод!
— Тоже мне экскурсовод! — пренебрежительно хмыкнула Надя. — То на развалинах целыми днями сидит, то львов гладит! Все уши прожужжал мне со своими львами, а они поддельные!
— Как поддельные? — удивилась Татьяна Николаевна.
— Очень просто! Неужто они бы простояли на этом месте две тысячи лет?
— Они не поддельные! — вдруг чуть не бросился на нее Цезарь. — Они копии, но не подделки! Это разные вещи!
Татьяна Николаевна почему-то расстроилась. Цезарь все наступал на Надю.
— А что из настоящих древностей теперь в Риме не копия? Ну, скажи! — наступал он на Надю. — Памятник Витторио-Эммануилу? Конечно! — Он отвечал сам себе. — Он и был установлен всего-то сто лет назад!
— Да тише ты, чего привязался? — Надя покосилась на проходившую мимо группу туристов. Они посторонились, услышав шум и крики. С некоторым смущением Татьяна Николаевна узнала свою собственную группу, которую возглавляла Лара, в белой панамке и с розовым бантом на длинной указке. Она посмотрела на Татьяну Николаевну сердито. Группа проследовала мимо, а Лара задержалась.
— Я как раз хотела к вам сегодня зайти, — сказала негромко Лара. — С вами все в порядке? Девочки говорили, что вы плохо себя чувствуете? — Она пристально оглядела Надю, Джима и Поля и с неудовольствием поджала губы.
— Да, я себя действительно плохо чувствовала вчера, — робко ответила Татьяна Николаевна, движимая неистребимой привычкой советского человека перед всеми отчитываться. — И сейчас чувствую себя неважно.
— А это кто? — Лара показала глазами на живописную группу — двух негров, маленького и большого, и стреляющую глазами во все стороны замызганную итальянку.
— Мои знакомые.
— С такими знакомыми, — Лара наклонилась поближе к уху Татьяны Николаевны, — у вас могут быть большие неприятности! Имейте в виду!
— Имею!
Лара обидчиво поджала губы:
— У вас по расписанию сейчас ужин.
Ну не могла, не могла Татьяна Николаевна отправиться есть одна, хотя и проголодалась.
— Спасибо, но я не хочу есть.
— Как знаете! — Во взгляде Лары отразились одновременно и недоверие, и досада: неизвестно, чего можно ожидать от этой странной туристки. Жаль, что немолодая уже женщина вопреки добрым советам вляпывается в какую-то подозрительную историю. Несколько раз недовольно фыркнув, Лара удалилась организовывать ужин.
— Спокойной ночи!
Татьяна Николаевна собралась пойти к себе в номер. С голодухи — она ведь тоже ничего не ела со вчерашнего дня — у нее разболелась голова и во всем теле ощущались усталость и какая-то странная разбитость. Она хотела уже повернуться и уйти, но заметила вопросительный, устремленный на нее взгляд Джима.
— Ты больше не хочешь со мной встречаться? Ты мне не веришь из-за того, что львы оказались ненастоящими?
— Давайте поедем все вместе завтра в Ватикан! — предложила она. — Говорят, там есть еще один лев, самый настоящий! — Татьяна Николаевна увидела, как сразу посветлел взгляд Джима и как насупилась Надя.
— Билеты туда стоят уйму денег!
— Вот Джим сегодня и заработает! — объявил Поль. — Поехали за цветами! — Своей огромной пятерней он сгреб за шиворот бывшего императора и, не давая тому вывернуться, поволок к машине.
— Я утром зайду за тобой! — крикнул Татьяне Николаевне Цезарь, прежде чем двери кузова захлопнулись. Надя забралась в кабину, Поль завел двигатель, фургон развернулся и уехал прочь.
— И что же ты все смотришь! — сказала Татьяна Николаевна Христу, который был свидетелем этой сцены, и, рассердившись неизвестно на что, прошла под арку.
Внутренний дворик гостиницы заполнили ее соотечественники, которые уже спускались из своих номеров в предвкушении ужина. Аппетитные запахи курицы и фасолевого супа неслись из подвала, где располагалась кухня. Знакомые девушки призывно помахали ей руками, но из какой-то странной солидарности, вызванной, очевидно, воспоминаниями о лозунге «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», Татьяна Николаевна проигнорировала их знаки и под несколькими косыми взглядами (слухи всегда распространяются удивительно быстро) проследовала в фойе.
Молодой портье, которому несколькими часами раньше она сдавала ключи, теперь был за стойкой не один. У него на коленях пребывала очаровательная девушка с распущенными каштановыми волосами. Парочка мило ворковала по-итальянски. При виде посетительницы девушка быстро встала.
— Бонджорно! — Татьяна Николаевна улыбнулась.
— Это моя коллега! — сказал парень по-английски, подавая ей ключи.
«Голуби вы мои!» Татьяне Николаевне не было до них ровно никакого дела. Она открыла дверь, машинально скинула туфли и прямо в брюках рухнула животом на постель. Жгучие слезы потоком полились по ее лицу, по подушке. Она не знала ни откуда они взялись, ни что дальше делать. Она плакала навзрыд, захватывая ртом угол одеяла, чтобы не рычать на всю гостиницу от тяжести своей утраты, от того, что ей уже так много лет, что ушел в никуда муж и уже не будет никогда в ее жизни молодого человека, к которому можно скользнуть на колени. Она рыдала и от того, что ее дочь никогда не увидит прекрасную Италию, и что сама она так бессильна и так слаба, и что из-за ужасного, злого и жадного человека с отвратительными пшеничными усиками на гадком лице сломана ее жизнь. Она не заметила, как заснула в слезах, а когда проснулась, на дворе уже была ночь.
Татьяна Николаевна посмотрела на часы — стрелки показывали половину второго. Она встала, подошла к окну. Ей почудилось, что она провела в Риме, в этой гостинице не несколько дней, а как минимум треть жизни. Из окна был виден ставший привычным двор, кусок улицы и церковь со скульптурой Спасителя. Столики и стулья кафе уже опять успели убрать, и двор был пуст. Вдруг откуда-то снизу, по-видимому, из входных дверей, которые Татьяне Николаевне не было видно, донесся какой-то шум. Она прислушалась — кто-то ссорился. Женщина нападала, мужской голос, несомненно, принадлежавший портье, дежурившему в вестибюле, отвечал ей. Молодой человек с девушкой не соглашался и, по всей видимости, даже приводил убедительные аргументы. Вдруг девушка в ярости выскочила на улицу и закричала в сторону двери что-то вроде:
— Я ухожу! Навсегда! И не смей больше ко мне приходить! — На всех языках мира интонации, с какой произносятся эти слова, звучат приблизительно одинаково. В неясном свете прожекторов, перекрестно направленных в небо, Татьяна Николаевна увидела быстро мелькающие полноватые, но стройные икры под темным платьем и услышала стук каблучков по брусчатке. Парень выскочил наружу и пробежал за девушкой несколько шагов.
— Франческа! Франческа! — позвал он, протянув к ней руку.
Но Франческа уже скрылась в арке подворотни. Впрочем, через секунду она выбежала оттуда назад и с плачем бросилась к парню. Но не в объятия, как подумала сначала Татьяна Николаевна. Девушка швырнула в него каким-то мелким предметом, который со звонким стуком ударился об асфальт. Раздосадованная тем, что не попала в своего обидчика, она подскочила к нему, отвесила звонкую оплеуху и опять кинулась прочь. Опешивший парень, схватившись за щеку, побежал опять за ней, но быстрая не по комплекции Франческа была уже за пределами гостиничного двора. В ярости парень сделал ногой пируэт, будто дал кому-то под зад крепкий пинок, крутанулся на месте и решительно повернул обратно. Дойдя до предмета, которым кинула в него девушка, он несколько мгновений постоял над ним, будто хотел раздавить ногой, потом нагнулся и поднял его. Татьяна Николаевна увидела, что на ладони у него лежит блестящая зажигалка. Сжав ее в кулаке, парень присел на край каменной кадки и опустил голову на руки. Татьяне Николаевне стало так жалко его, будто это был ее сын.
— Синьор! — позвала она из окна. — Don’t worry! Все пройдет!
Синьор поднял голову и непонимающе посмотрел на странную русскую.
— Это моя коллега! — холодно сказал он и ушел внутрь гостиницы.
Чем он там занялся, Татьяна Николаевна так никогда и не узнала, потому что в проеме арки она вдруг увидела невысокого человека в знакомых уже голубых джинсах и красной рубашке. И неожиданно для себя она так обрадовалась его появлению, что пулей вылетела из номера навстречу.
— Пойдем посидим где-нибудь в кафе. — Цезарь живописно подбросил на ладони несколько монет.
— Пойдем!
Он взял ее под руку и повел в другую сторону от Термини по виа Кавур. Татьяна Николаевна молчала — ей не хотелось говорить, но в то же время было приятно, что этот непонятный, странный человек с темным умным лицом и светлыми глазами зашел за ней опять, чтобы пригласить на ночную прогулку. Вдруг Цезарь решительно остановился посреди улицы, развернул Татьяну Николаевну лицом к себе и спросил:
— Поедешь со мной на Капри?
— Куда? — От неожиданности она выпустила его руку.
— На Капри. На всю зиму. Я всегда мечтал об этом, но не мог решиться. Надя не отпускала. А вот мой приемный внук — император Тиберий — поступил умнее — наплевал на всех и уехал туда один и жил на Капри двадцать лет в уединении и покое. Правда, я потом узнал, что он уехал, потому что ужасно боялся заговорщиков, но ведь никто не узнает, что мы поедем на Капри.
— Уф! — выдохнула Татьяна Николаевна. — Опять Древний Рим! Я уж думала, ты всерьез!
— А я всерьез!
— Как я могу поехать на Капри? У меня осталось всего трое суток, не считая дня отъезда в аэропорт.
— Плюнь на аэропорт! — горячо зашептал ей в ухо Август. — Ведь у тебя, наверное, есть какие-то деньги? Мы сделаем тебе паспорт! Оставайся здесь жить!
— Как это — жить? Я не знаю языка, кем я буду работать?
— У меня есть вакансия для тебя! Денежное место, между прочим. Очень трудно устроиться. В женском туалете на вокзале! Там у меня работает знакомый, и он шепнул мне по секрету, что место скоро освободится. Женщина, что там сейчас работает, получит пенсию и уедет нянчить внуков.
Татьяна Николаевна посмотрела на Цезаря с некоторым укором.
— У меня вообще-то высшее образование, — сказала она. — Неужели я выгляжу так, что мне можно предложить убирать туалеты?
— Это очень хорошая работа! — повторил он. — Там дают много чаевых!
— Ну, а Цезарь Август пошел бы сам на такую работу? — Она имела в виду его императорские амбиции, но Цезарь не стал долго над этим размышлять.
— Императорам приходится разгребать такие конюшни, что чистить туалеты для меня — милое дело. Я бы пошел, только вакансии нет — занято.
И к своему удивлению, Татьяна Николаевна не нашла, что ему ответить.
Они вышли на какую-то старую площадь, пустую и голую. Слева от них возвышался древний, грубой каменной кладки собор.
— Куда мы пришли?
— Это волшебное место и довольно древнее. С ним связана одна красивая история, — ответил Цезарь, но было видно, что все-таки его больше занимает что-то другое.
— Расскажи! — попросила его Татьяна Николаевна.
— Вдруг в начале августа, в самой середине лета, в Италии одному епископу — забыл, как его звали, — приснился вещий сон. Ему явилась во сне Дева Мария и повелела выстроить храм в ее честь в том месте Рима, где летом выпадет снег. И на следующий день горожане утром увидели, что вершина этого холма, где мы сейчас с тобой стоим, запорошена снегом. Тогда епископ распорядился заложить здесь церковь Санта-Мария-Маджоре, и каждый год с тех пор утром пятого августа с ее колокольни разбрасывают лепестки белых роз.
— Красиво! — сказала Татьяна Николаевна.
Цезарь хитренько улыбнулся:
— Мне тоже нравится эта легенда. Во всяком случае, когда утром в праздник люди собираются на этой площади, белые розы идут нарасхват!
— Все коммерция и никакого почтения к Деве Марии! — укорила его Татьяна Николаевна.
— Я ведь язычник, — напомнил он.
Они свернули с площади на боковую улочку и уселись за столиком кафе. Странное дело — Татьяна Николаевна не ела целые сутки, но ей не хотелось есть. Она вспомнила, как на работе не только она, но и большинство других женщин все время то пили чай, то перекусывали, то шли обедать, то думали о том, что приготовить на ужин. Теперь ей казалось, что она свободно живет за счет старых запасов.
— Что ты будешь? — Цезарь с императорским видом развернул перед ней меню.
— Пиццу, если можно.
— Прекрасно. Пицца с ветчиной и грибами и красное вино! — Официант в белоснежной куртке и бабочке склонился над замызганной рубашкой Цезаря с видом чрезвычайного почтения.
— Грациа, синьора, грациа, синьор.
Татьяна Николаевна рассматривала пустой каменный фонтан с отколовшимся от старости куском чаши, примостившийся у стены противоположного дома, и вспоминала, что во времена ее молодости по вечерам у входа в московские кафе стояли огромные очереди, официанты были напыщенны, как индюки, а швейцары имели совершенно недоступный вид. Из-за этого они с мужем редко выбирались куда-нибудь посидеть, потанцевать. Еще она подумала, что ее совершенно не тянет домой. Мысль о том, что дома у нее теперь нет, прочно въелась в сознание. Ей некуда было возвращаться, но мысль о том, что можно бороться с ее мерзким соседом, узурпировавшим не только чужое жизненное пространство, но и саму жизнь, никогда не возникала у Татьяны Николаевны. Однажды приняв решение, она его не обсуждала и не хотела менять.
Официант включил на их столике настольную лампу, принес вино в запотевшем графине, постелил чистые салфетки, поставил тарелки. Цезарь весьма элегантно сам наполнил бокал Татьяны Николаевны. Кисти рук у него были небольшие, жилистые, но она отметила их красивую форму, длинные пальцы с ровными, округлыми ногтевыми пластинками.
— А кем ты был в этой жизни, до того как стал продавать цветы? Профессором истории?
Цезарь посмотрел на нее внимательно и грустно:
— Для тебя это имеет значение?
Татьяна Николаевна пожала плечами:
— Имеет. Почему нет?
Цезарь повертел свой бокал в свете настольной лампы, отпил глоток.
— Вино домашнее, очень холодное и вкусное. — Потом, убедившись, что Татьяна Николаевна все-таки ждет ответа на свой вопрос, сказал, словно бросился в воду: — Я родился в Пизе. Знаешь, где падающая башня? Нас в семье было восемь детей. Все, кроме меня, до сих пор живут там. А я уехал в Рим. Мне было скучно дома. Маленький город, кроме собора, башни и баптистерия, туристам нечего показывать. А я мечтал быть экскурсоводом. Заниматься историей. Получить диплом денег не было. Работал, встретил Надю. Мы с ней некоторое время даже держали небольшой магазинчик, но все это было так скучно… Мне всегда хотелось знать, как жили люди раньше. Я стал покупать книги, читать. Без сомнения, я один из лучших экскурсоводов по Риму, только вот клиентов у меня маловато — ты одна. Никто же про меня не знает! Единственное утешение, что и раньше жизнь простых людей была такая же скучная, как сейчас. Война и торговля — вот два занятия. И я решил примерить тогу императора.
— Еще есть искусство. Наука! — сказала Татьяна Николаевна.
— В науке своя мафия, — ответил Цезарь. — Попробуй сунуться к профессорам… Замучают вопросами: «Где вы учились? Какой университет окончили?» Я не окончил университета, но знаю, может быть, побольше некоторых профессоров! — Глаза его грозно сверкнули.
Татьяна Николаевна вспомнила рассказ Шукшина о мастере-самоучке, который хотел доказать инженеру с МТС, что вопреки известным законам физики можно сделать вечный двигатель.
«Такие люди бывают во всех странах, во все времена, — подумала она. — Но Цезарь ведь не претендует на открытие чего-то нового — лекарства от рака, способа похудеть, неизвестного астероида, летящего погубить нашу планету… Он просто хочет, чтобы признали его знания, его талант экскурсовода. Мне он в этом качестве нравится. И своими рассказами он не может принести людям вред».
Она ласково погладила его по руке:
— Ты самый лучший экскурсовод из тех, кого я слышала! На его лице появилось выражение обиженного ребенка.
— Мне никто не верит! Все смеются, когда я начинаю что-либо рассказывать! Все говорят: «Ну, Джим, ты надоел со своей историей. Заткни фонтан!»
— Кто так говорит?
— И Надя, и Поль, и другие… Для Нади вообще самое главное в жизни — деньги! Когда они у нее есть, она наряжается как проститутка и идет в ресторан! Ей уже много лет, а она мечтает потягаться красотой с самой Софи Лорен!
— Софи Лорен тоже много лет! — заметила Татьяна Николаевна. — Гораздо больше, чем Наде.
— Красота не главное! — сказал Цезарь.
— А что главное?
— Когда тебя понимают…
Он сказал это по-английски, но Татьяна Николаевна просто оцепенела: так привычно, до боли знакомо прозвучали его слова. Она опустила голову, чтобы он не заметил слезы, внезапно выступившие у нее на глазах.
Принесли пиццу. Она была горячая и плоская, как блин. Размерами же напоминала большой круглый поднос. Пока Татьяна Николаевна сморкалась в платочек, Цезарь аккуратно разрезал пиццу и положил половину на ее тарелку.
— Ой, мне столько не съесть! — От холодного вина и от слез голос у Татьяны Николаевны стал хриплым.
— Тебе что, плохо? — забеспокоился Цезарь, очевидно, помня об уколе.
— Сейчас пройдет. — Татьяна Николаевна откашлялась.
— Поешь, будет легче!
Бедняки всегда считают, что от еды становится легче. Татьяна Николаевна, обжигаясь, проглотила первый кусок.
— Как вкусно! — Они вместе набросились на пиццу, двое голодных людей на ночной улице Вечного города.
«Сколько еще таких бедолаг, как мы, бродит по свету?» — подумала Татьяна Николаевна, вдруг впервые в сознании объединив этим словом себя и Цезаря.
— Как ты думаешь, много ли человеку надо для счастливой жизни? — спросила она, когда первый голод был утолен.
— Много! — со знанием дела ответил Цезарь. — Во-первых, хорошая погода! Когда сыро и идет дождь, лучше всего сидеть в теплом доме, а где его взять — теплый дом? Чтобы его иметь, нужно много работать, тогда некогда сидеть и наслаждаться жизнью — замкнутый круг.
— А еще?
— Еще нужны деньги, чтобы были еда и вино. Для этого тоже приходится работать. Но я считаю, работа должна быть легкой и приносить удовольствие.
— Это как в туалете, что ли?
Но Цезарь ее не расслышал, он рассуждал:
— Необходимо, чтобы было много свободного времени, для того чтобы читать… Видят боги, мое времяпровождение у церкви было не таким уж плохим. Конечно, мне не надо было платить за квартиру… я ведь жил у Нади. Если скопить немного денег, то несколько месяцев можно вообще не работать. Уехать куда-нибудь!
Татьяна Николаевна передернула плечами. Может быть, может быть… но все-таки ей такой образ жизни казался непривычным.
— А почему ты не пригласил на Капри Надю?
— Что Надя? Всю зиму будет кричать и ругаться. Она не понимает моих взглядов, считает, что я лентяй. Держит меня при себе, потому что не может найти никого другого, кем бы могла так помыкать, как мной. А я ищу свою Ливию.
Татьяна Николаевна остолбенела:
— Ливию? Твою жену? Ты рассказывал, она тебя боялась до того, что сама приводила к тебе молодых девушек, когда постарела.
— Не из страха. Из любви. Она боялась меня потерять.
Татьяна Николаевна переменила тему.
— На Капри, я слышала, дорогая жизнь.
— Всегда можно устроиться, если нужно немного… На Капри тепло.
Они доели пиццу, допили вино.
— Очень вкусно, — поблагодарила Татьяна Николаевна. Уже занимался ранний рассвет, и в его полумраке ей показалось, что над древними башнями Санта-Марии-Маджоре тускло подсвечивают падающие снежинки. Она вспомнила Москву, ее обычный осенний мрак и слякотную зиму.
— Как ты думаешь, — внезапно спросила она, — сколько может стоить поддельный паспорт?
Цезарь пообещал ей узнать. Наутро они должны были встретиться и поехать в Ватикан.
