Глава двадцать пятая

Несколько часов спустя в Квебек-Сити разыгралась снежная буря, и к двум часам ночи по столице гуляли ветер и снежные вихри. Дороги были закрыты, потому что видимость упала до нуля, все заволокла белая тьма.

На втором этаже старого каменного дома на Сен-Станисла лежал в кровати Арман Гамаш, уставившись в балки потолка. Анри свернулся на полу рядом с ним, не обращая внимания на разбушевавшуюся бурю.

Гамаш тихонько поднялся и подошел к окну. Здания по другую сторону узенькой улочки были не видны, и свет уличных фонарей почти терялся в плотной массе вихрящегося снега.

Гамаш быстро оделся и спустился по лестнице, слыша за спиной, как когти Анри скребут по старым деревянным ступеням. Он надел ботинки, куртку, шапку, теплые рукавицы, обмотал шею длинным шарфом и нагнулся, чтобы погладить Анри.

– Знаешь, тебе сегодня не обязательно идти со мной.

Но Анри не знал. Дело тут было не в знании. Если шел Гамаш, то должен был идти и Анри.

И они вышли на улицу. Гамаш захлебнулся ударившим ему в лицо ветром. Потом повернулся к нему спиной, почувствовал его напор.

Может быть, это ошибка, подумал он.

Но сейчас ему была нужна, необходима буря. Что-то громкое, мощное, требующее напряжения сил. Чтобы прогнало из головы все мысли, стерло их.

Они вдвоем с трудом шли посередине пустой улицы. Сейчас не работали даже снегоуборочные машины. Расчищать снег в разгар метели – пустое занятие.

Ощущение было такое, будто весь город принадлежит им, будто объявили приказ об эвакуации, а они с Анри проспали его. Кроме них, никого не было.

Они прошли по Сент-Урсюль мимо монастыря, где умер генерал Монкальм. Дошли до рю Сен-Луи, потом под арку. За пределами Старого города буря бушевала еще сильнее, если только такое было возможно. Здесь его не ограничивали никакие стены, а потому ветер набирал силы и снéга, набрасывался на деревья и припаркованные машины, здания, закидывал снегом все, что попадалось ему на пути. Включая и старшего инспектора.

Но ему было все равно. Он чувствовал, как жесткие снежинки ударяются о его куртку, шапку, бьют по лицу. Как барабанят по нему. Почти оглушают.

– Я люблю снежные бури, – сказал Морен. – Сидеть на застекленном крылечке летом в грозу тоже здорово. Но больше всего я люблю метель, если только не нужно сидеть за рулем. Если все дома и в безопасности – я не против метели.

– И ты выходишь в метель из дома? – спросил Гамаш.

– Всегда выхожу. Даже если только чтобы постоять. Мне нравится. Не знаю почему, может быть, мне нравится стихия. Потом я возвращаюсь в дом и пью горячий шоколад у камина. Ничего лучше не бывает.

Вобрав голову в плечи и глядя себе под ноги, Гамаш пробирался вперед, преодолевая заносы высотой в фут. Анри перепрыгивал через сугробы, попадая в следы Гамаша.

Продвигались они медленно, но наконец добрались до парка. Гамаш на мгновение приподнял голову, и его ослепил снег, но он прищурился и смог разглядеть призрачные очертания деревьев, сопротивляющихся ветру.

Поля Авраама.

Гамаш оглянулся: его следы почти сразу же заметал снег. Он еще не потерялся, но знал, что, если зайдет слишком далеко, это непременно случится.

Внезапно Анри прекратил свои танцы и остановился, потом начал рычать и красться следом за Гамашем.

Верный признак, что никого рядом нет.

– Идем-идем, – сказал Гамаш.

Он повернулся и чуть не столкнулся с каким-то человеком. Высоким человеком в темной куртке с капюшоном, тоже залепленной снегом. Он спокойно стоял в нескольких футах от старшего инспектора.

– Старший инспектор Гамаш, – произнес человек по-английски отчетливым голосом.

– Да.

– Никак не предполагал увидеть вас здесь.

– И я тоже не предполагал вас увидеть, – ответил Гамаш, с трудом перекрикивая завывание ветра.

– Вы меня искали? – спросил человек.

Гамаш помедлил:

– Не сегодня. Надеялся поговорить с вами завтра.

– Я так и думал.

– И поэтому вы сейчас здесь?

Ответа не последовало. Темная фигура молча стояла перед ним. Анри, набравшись смелости, прополз вперед.

– Анри, – резко сказал Гамаш. – Viens ici.

И пес вернулся к ноге хозяина.

– Эта буря кстати подвернулась, – произнес человек. – Не знаю даже почему, но так вроде бы легче.

– Нам нужно поговорить, – сказал Гамаш.

– Зачем?

– Мне нужно поговорить с вами. Пожалуйста.

Человек задумался. Потом показал на здание – круглую каменную башню на вершине холма, похожую на маленькую крепость. Два человека и собака стали пробираться вверх по пологому склону. Гамаш дернул ручку двери и с удивлением обнаружил, что она не заперта. Но, оказавшись внутри, понял почему.

Украсть здесь было нечего – одни голые стены круглого каменного сооружения.

Старший инспектор щелкнул выключателем, и загорелась голая лампочка в потолке. Гамаш повернулся к своему спутнику, который скинул с головы капюшон.

– Не думал, что увижу кого-нибудь в такую непогоду. – Том Хэнкок принялся отряхивать снег с шапочки, хлопая ею по ноге. – Люблю гулять в снежную бурю.

Гамаш вскинул голову и посмотрел на молодого священника. Это были почти те же слова, которые произнес агент Морен.

Старший инспектор оглянулся – сесть здесь было не на что, тогда он указал на пол, и они уселись, прислонившись спиной к стене.

Несколько секунд они молчали. Здесь, в помещении без окон, можно было представить, что они находятся где угодно, в какое угодно время. Двести лет назад. А за окнами бушует не пурга, а идет сражение.

– Я просмотрел этот ролик, – сказал Том Хэнкок.

Его щеки раскраснелись, по лицу стекали капли растаявшего снега. Гамаш подозревал, что он выглядит не лучше, к тому же он старше и не так полон жизни.

– Я тоже.

– Ужасно, – сказал Хэнкок. – Сочувствую.

– Спасибо. Все было не совсем так. Я… – Гамашу пришлось замолчать.

– Вы?..

– Я там выгляжу какой-то героической фигурой, это не отвечает реалиям. Люди погибли по моей вине.

– Почему вы это говорите?

– Я совершил несколько ошибок. Не понимал, насколько крупное планировалось преступление. А когда понял, было уже поздно. Но даже и после этого я допустил несколько ошибок.

– Каких?

Гамаш посмотрел на молодого человека. Священника, который так пекся об обиженных душах. Гамаш знал, что этот священник умеет слушать людей. Это было редкое, драгоценное качество.

Он глубоко вздохнул. Здесь пахло мускусом, словно воздух не предназначался для дыхания, не предназначался для поддержания жизни.

И тогда Гамаш рассказал все молодому священнику. О похищении, о заговоре, который планировался долгие годы. Оставался невыявленным, потому что они, полицейские силы, погрязли в высокомерии, в уверенности, что новейшие технологии позволят им обнаружить любую угрозу.

Они ошибались.

Террористы были умные. Умели приспосабливаться.

– Впоследствии я узнал, что службы безопасности называют это «асимметричный подход». – Гамаш улыбнулся. – В этой терминологии есть что-то геометрическое. Логическое. И я полагаю, в этом есть своя правда. Слишком все логично, слишком просто для таких, как мы. Заговорщики вознамерились уничтожить дамбу «Ла Гранд». И каким образом? Не ядерной бомбой, не какими-то умными скрытыми устройствами. Не внедрением своих людей в службы безопасности, не прибегая к средствам связи или чему-то, что оставляет следы, которые могут быть обнаружены. Они готовились, работая там, где мы не стали бы их искать, – они были уверены в этом.

– И где же?

– В прошлом. Они понимали, что не могут соревноваться с нами в современных технологиях, а потому пользовались старыми. Такими простыми, что оставались невидимыми для нас. Они полагались на нашу гордыню, нашу уверенность в том, что нас защитят последние достижения науки.

Они разговаривали тихими голосами, как заговорщики или рассказчики. Так, наверно, тысячи лет назад люди сидели перед костром и рассказывали легенды.

– И в чем же заключался их план?

– Два грузовика, начиненных взрывчаткой. И два молодых смертника за рулем. Индейцы из племени кри.

Том Хэнкок, который перед этим постепенно наклонялся все ближе и ближе к рассказчику, медленно подался назад. Прижался спиной к холодной стене. К стене, возведенной еще до того, когда кри и не подозревали о приближающейся катастрофе. Катастрофе, приближению которой они даже способствовали, показывая европейцам свои водные пути. Помогая им добывать меха.

Слишком поздно осознали кри свою страшную ошибку.

И вот сотни лет спустя двое их потомков согласились сесть за руль огромных грузовиков, начиненных взрывчаткой, и провести их по асфальтированной ленте дороги, проходящей через лес, когда-то принадлежавший им. Провести их к дамбе высотой в тридцать этажей.

Они собирались уничтожить ее. И себя. Свои семьи. Деревни. Леса, животных. Богов. Все это исчезло бы, когда гигантская масса воды, освобожденная взрывом, хлынула бы в долину, сметая все на своем пути.

Он собирались сделать это в надежде, что их призывы о помощи будут наконец услышаны.

– Так им, по крайней мере, говорили, – сказал старший инспектор внезапно севшим голосом.

Он уже жалел, что не остался спать.

– И что случилось? – прошептал Том Хэнкок.

– Старший суперинтендант Франкёр успел вовремя. Остановил их.

– Они были?..

– Убиты? – Гамаш кивнул. – Да. Оба застрелены. Но дамба была спасена.

Том Хэнкок поймал себя на том, что чуть ли не с сожалением узнал об этом.

– Вы сказали, что этих молодых индейцев кри кто-то использовал. То есть это был не их план?

– Какое там! Тот, кто это задумал, использовал то, что было готово взорваться. Сделанные ими бомбы. И индейцы кри, доведенные нами до отчаяния.

– Но кто они были? Если эти два индейца использовались террористами, то кто были сами террористы? Кто все это спланировал? Кто стоял за этим?

– Наверняка мы не знаем. Большинство погибли во время налета на фабрику. Одного взяли живым, и сейчас его допрашивают. Результатов я пока не знаю.

– Но у вас есть какие-то подозрения? Это были индейцы?

Гамаш покачал головой:

– Белые. Англоговорящие. Хорошо подготовленные. Возможно, наемники. Они собирались взорвать дамбу, но их истинной целью, видимо, было Восточное побережье Штатов.

– Не Канады? Не Квебека?

– Нет. Разрушив «Ла Гранд», они погрузили бы в темноту все от Бостона до Нью-Йорка и Вашингтона. И не на несколько часов, а на многие месяцы. Это сломало бы всю инфраструктуру.

– Причем накануне зимы.

Они помолчали, представляя себе город вроде Нью-Йорка с миллионами испуганных, озлобленных людей, мерзнущих в темноте.

– Доморощенные террористы? – спросил Хэнкок.

– Мы так считаем.

– Вы не могли это предвидеть, – сказал наконец Хэнкок. – Вы говорили о гордыне, старший инспектор. Возможно, вам самому нужно поостеречься.

Он сказал это как бы невзначай, но слова от этого не стали менее резкими.

После паузы Гамаш ответил, слегка усмехнувшись:

– Справедливо. Но вы меня не поняли, мистер Хэнкок. Я не говорю, что должен был предвидеть эту угрозу. А вот когда все это началось, я должен был гораздо скорее понять, что речь идет не о простом похищении. Я должен был понять, что фермер из глубинки вовсе никакой не фермер. И…

– Да?

– Я оказался не готов к этому. Все мы оказались не готовы. Времени оставалось в обрез, и было ясно, что затевается нечто серьезное. Как только агент Николь смогла выделить слова «Ла Гранд», я понял, насколько все это серьезно. Дамба находится на землях кри, и я послал туда агента, чтобы порасспрашивать местных жителей.

– Всего одного агента? Да ведь нужно было задействовать всю полицию! – Хэнкок оборвал себя. – Если вам нужны еще предложения по тактике, обращайтесь ко мне. Нас этому учат в семинарии.

Он улыбнулся и услышал негромкий смех подле себя. Потом глубокий вздох.

– Индейцы кри не очень жалуют квебекскую полицию. Да и не за что, – признал Гамаш. – Я решил, что одного умного агента будет достаточно. У нас там налажены контакты кое с кем из старейшин. К ним-то в первую очередь и отправилась агент Лакост.

Через час от нее стали поступать сообщения. Она перемещалась из деревни в деревню неизменно в сопровождении пожилой женщины, с которой старший инспектор Гамаш познакомился много лет назад на скамейке перед «Шато-Фронтенак». Женщины, в которой все остальные видели побирушку.

Он помог ей тогда. А она помогла ему теперь.

На основании сообщений от Лакост они составили картину. О потерянном поколении в резервациях, живущем без надежды. Пьянство, наркотики. Жизнь без будущего, люди, которым нечего терять. Все было отнято. Гамаш это знал. Знали все, кому хватало сил взглянуть на это честно.

Но было и что-то, чего он не знал. Лакост получила сведения о приезжих, об учителях. Белых учителях. Англичанах, которые несколько лет назад вжились в индейское сообщество. Большинство из них были настоящими учителями, но у некоторых имелись цели, выходящие за рамки обучения алфавиту и таблице умножения. Чтобы добиться нужного, им требовалось время. План был запущен в действие, когда два несостоявшихся смертника были совсем мальчишками. Восприимчивыми, потерянными, испуганными. Они жаждали одобрения, приятия, доброты, руководства. И они получили все это от своих новых учителей. Потребовались годы, чтобы завоевать их доверие. За эти годы они научились читать и писать, складывать и вычитать. И ненавидеть. И еще они узнали, что больше не обязательно быть жертвами. Они могут снова стать воинами.

Многие молодые кри поначалу прониклись этой привлекательной идеей, но потом отринули ее. Они почувствовали, что эти учителя – очередные белые, которые с их помощью хотят добиться своих целей. Но двух молодых индейцев соблазнили. Эти двое так или иначе были на грани самоубийства.

А теперь у них появлялся шанс уйти, увенчав себя славой. В убеждении, что мир обратит на них внимание.

В 11.18.

Дамба «Ла Гранд» будет уничтожена. Двое молодых индейцев кри погибнут. А за много миль от дамбы будет казнен молодой агент полиции.

Имея всю эту информацию, Гамаш выложил ее старшему суперинтенданту Франкёру. Но когда Франкёр снова уперся, Гамаш, вместо того чтобы с ним спорить, дал волю своему гневу. Продемонстрировал свое презрение к самоуверенному и опасному старшему суперинтенданту.

Это было ошибкой. И стоило ему времени. А может быть, и большего.

– И что случилось?

Арман Гамаш посмотрел на него, почти удивляясь тому, что он не наедине со своими мыслями.

– Нужно было принять решение. И мы все знали, какое это будет решение. Если информация агента Лакост верна, то мы будем вынуждены предоставить агента его судьбе. Все усилия должны быть направлены на предотвращение взрыва. Если мы попытаемся спасти Морена, то смертники получат сигнал ускорить взрыв. Этим никто не мог рисковать.

– Даже вы?

Гамаш долго не отвечал. Ни звука не раздавалось в каменных стенах. Сколько других людей прятались здесь от жестокого мира? Мира, который не был добрым, хорошим, теплым, как им того хотелось. Сколько испуганных людей пряталось там, где сидели теперь они? Искали здесь убежища? Пытались понять, когда можно будет выйти отсюда, не опасаясь за свою жизнь. Выйти в мир.

– Да простит меня бог, даже я.

– Вы были готовы позволить ему умереть?

– Если этого потребуют обстоятельства. – Гамаш посмотрел на Хэнкока. Без вызова, но с некоторым удивлением, что такого рода решения приходится принимать. Приходится принимать каждый день. – Но только после того, как все остальное не принесет результата.

– Вам все-таки удалось убедить старшего суперинтенданта?

Гамаш кивнул:

– Когда оставалось немногим меньше двух часов.

– Господи милостивый, – выдохнул Хэнкок. – Всего ничего. Каких-то два часа.

Гамаш помолчал секунду-другую:

– К тому времени мы уже знали, что агента Морена удерживают на заброшенной фабрике. Агент Николь и инспектор Бовуар обнаружили его, прослушивая фоновые шумы и соотнося их с расписаниями авиарейсов и поездов. Это была тонкая работа. Его удерживали на заброшенной фабрике в сотнях километров от дамбы. Заговорщики держались от места взрыва на безопасном расстоянии. В городке под названием Магог.

– Магог?

– Да, Магог. А что?

Священник пришел в легкое недоумение:

– Гог и Магог?

Гамаш улыбнулся. Он забыл про библейский контекст этого слова.

– «И ты задумаешь злое предприятие», – процитировал священник.

И снова Гамаш увидел Поля Морена в дальнем конце комнаты: привязанный к стулу, он сидел и смотрел на часы, висящие перед ним.

Оставалось пять секунд.

«Вы меня нашли», – сказал Морен.

Гамаш метнулся к нему. Худая спина Морена напряглась.

Три секунды. Время замедлило свой ход. Все виделось с необыкновенной четкостью. Гамаш видел часы. Видел металлический стул и веревку, которой был обмотан Поль Морен.

Но никакой бомбы не было. Бомбы не было.

Следом за Гамашем в комнату вбежали Бовуар и остальная команда. Зазвучали выстрелы. Старший инспектор прыгнул к молодому агенту, который сидел слишком прямо.

Оставалась одна секунда.

Гамаш взял себя в руки.

– И тут я совершил последнюю ошибку. Повернулся налево, тогда как нужно было повернуться направо. Поль Морен перед этим рассказывал о солнце на лице. Но вместо того, чтобы развернуться к двери со светом, я развернулся в темноту.

Хэнкок заговорил не сразу. Он видел ролик, а теперь смотрел на скорбное лицо бородатого человека, который сидел рядом с ним на холодном каменном полу, а голова его собаки с огромными ушами лежала на бедре хозяина.

– Это не ваша вина.

– Конечно, это моя вина, – сердито возразил Гамаш.

– Почему вы так настойчивы? Вы хотите быть мучеником? – спросил Хэнкок. – Поэтому и вышли в метель? Вам нравится страдать? Наверно. Раз вы так крепко держитесь за свои страдания.

– Осторожнее.

– А что такое? Нельзя задеть чувства великого старшего инспектора? Если ваш героизм не смог возвысить вас над нами, простыми смертными, то пусть это сделают страдания, так? Да, это была трагедия, ужасная трагедия, но она произошла с ними, а не с вами. Вам была подарена жизнь. Такова ваша судьба, и ничто этого уже не изменит. Забудьте об этом. Они умерли. Это было ужасно, но неизбежно.

Хэнкок говорил со всей страстью. Анри поднял голову, посмотрел на молодого священника, в глубине горла у него родилось тихое рычание. Гамаш успокаивающе потрепал Анри по голове, и пес замолчал.

– Сладка ли и прекрасна смерть за родину? – спросил старший инспектор.

– Иногда.

– И не только смерть, но и убийство?

– Что это должно означать?

– Вы готовы пойти на все, чтобы помочь вашим прихожанам, верно? – спросил Гамаш. – Их страдания – ваши страдания, вы их ощущаете почти физически. Я это видел. Да, я вышел в метель в надежде, что это успокоит мою совесть, а вы, вы не для того ли самого решили участвовать в гонках на каноэ? Чтобы освободиться от груза неудач? Вам было невыносимо видеть страдания англичан. Их смерть. Не только смерть отдельных личностей, но и всего сообщества. Ваша задача – утешать их, но вы не знали, как это делать, не знали, достаточно ли одних слов. И тогда вы стали действовать.

– Что вы хотите сказать?

– Вы знаете, что я хочу сказать. Хотя в городе полно людей, которых Огюстен Рено сам сделал своими врагами, лишь шесть человек могли его убить. Совет Литературно-исторического общества. У очень немногих волонтеров есть ключи от здания, очень немногие знали, когда пол в подвале будет залит бетоном, очень немногие знали, как попасть в подвал, и могли бы провести туда Рено. Но только шесть членов совета знали о его приходе, знали, что он требовал встречи с ними. И знали для чего.

Преподобный мистер Хэнкок смотрел на Гамаша в резком свете голой лампочки.

– Вы убили Огюстена Рено, – сказал Гамаш.

Внезапно наступила тишина. Полная, непроницаемая. Мир снаружи исчез. Ни снежной бури, ни сражения, ни города, обнесенного стеной и защищенного. Ничего.

Только безмолвная крепость.

– Да.

– И вы не собираетесь это отрицать?

– Было ясно, что вы либо уже знаете, либо скоро докопаетесь. Когда вы нашли книги, все было кончено. Уничтожить их у меня рука не поднималась, а уносить домой было опасно. Мне казалось, что я спрятал их идеально. Ведь они пролежали в Литературно-историческом обществе больше сотни лет, а их так никто и не нашел. – Он посмотрел на Гамаша. – Вы с самого начала знали?

– Подозревал. На самом деле сделать это могли только двое: либо вы, либо Кен Хэслам. Если остальные члены совета продолжили заседание, то вы двое отправились на тренировку.

– Я оставил Кена, нашел Рено и сказал, что смогу впустить его в здание вечером. Я сказал ему, чтобы он принес все свидетельства, которые у него есть, и если меня они убедят, я позволю ему копать.

– И он, конечно, пришел.

Хэнкок кивнул:

– Это было просто. Он начал копать, пока я просматривал книги. Дневник Шиники и Библию. Это был конец всего.

– Или начало. Все зависит от точки зрения. Что случилось дальше?

– Он выкопал одну яму и передал мне лопату. Я размахнулся и ударил его.

– Все так просто?

– Нет, не просто, – отрезал Хэнкок. – Это было ужасно. Но необходимо.

– Почему?

– А догадаться не можете?

Гамаш задумался:

– Потому что вы могли?

На губах Хэнкока появилась улыбка.

– Наверно. Чем больше я об этом думаю, тем сильнее убеждаюсь, что никто другой не смог бы это сделать. Я был единственным. Элизабет никогда бы не смогла это сделать. Мистер Блейк? Возможно, когда был помоложе. Но не теперь. Портер Уилсон и мухи не обидит. Кен? Да он уже сколько лет как отказался от своего голоса. Нет, я был единственным, кто мог.

– Но какая в этом была нужда?

– Обнаружение останков Шамплейна в нашем подвале убило бы английское сообщество. Нанесло бы последний удар.

– Большинство квебекцев ни в чем не стали бы вас винить.

– Вы так думаете? Возбудить антианглийские настроения не так уж трудно даже среди людей мыслящих. Всегда существует подозрение, что англичане заваривают какую-то кашу.

– Не согласен, – возразил Гамаш. – Но то, что думаю я, не имеет значения, верно? Имеет значение то, во что верите вы.

– Кто-то должен был их защитить.

– И в этом состояла ваша миссия.

Это прозвучало как утверждение, а не вопрос. Гамаш с самого первого дня знакомства с молодым священником знал это. Не фанатизм, а твердая убежденность, что он пастух, а они – его стадо. И если франкоязычные были тайно уверены, что англичане заваривают какую-то кашу, то англичане не сомневались, что французы только и ждут повода, чтобы разделаться с англичанами. Как ни посмотри, это было идеальное замкнутое маленькое сообщество.

И миссия преподобного Тома Хэнкока состояла в том, чтобы защитить своих прихожан. Гамаш вполне мог понять такие чувства.

Но неужели даже не останавливаясь перед убийством?

Гамаш вспомнил, как сделал шаг вперед, прицелился и выстрелил.

Он убил, чтобы защитить своих. И, не колеблясь, поступил бы так же опять, если бы обстоятельства потребовали.

– Что вы собираетесь делать? – спросил Хэнкок, поднимаясь.

– Это зависит от того, что собираетесь делать вы.

Гамаш тоже поднялся на затекших ногах, поднял Анри.

– Я думаю, вы понимаете, почему я сегодня пришел сюда, на Поля Авраама.

Гамаш понимал. Как только он увидел Тома Хэнкока в его куртке, он понял, почему тот пришел сюда.

– По крайней мере, в этом будет какая-то симметрия, – сказал Хэнкок. – Англичанин, свалившийся с утеса двести пятьдесят лет спустя.

– Вы знаете, что я вам не позволю сделать это.

– Вы знаете, что у вас нет ни единого шанса мне помешать.

– Вероятно, это так. И нужно признать, что он мне не помощник. – Гамаш показал на Анри. – Если только вид собаки, визжащей от страха, не заставит вас сдаться.

Хэнкок улыбнулся:

– Лед скоро кончится. Выбора у меня нет. Это моя судьба.

– Нет. Почему, как вы думаете, я здесь?

– Потому что вы настолько погружены в свою скорбь, что даже соображать толком не можете. Потому что вам не уснуть и вы пытаетесь убежать от себя самого.

– Возможно, и так, – улыбнулся Гамаш. – Но каковы были шансы для нас двоих встретиться в снежную бурю? Окажись я там на десять минут раньше или позже, отклонись я в сторону на десять футов, и мы бы разминулись. Прошли бы мимо друг друга, ничего не видя, ослепленные метелью.

– И что вы хотите этим сказать?

– Я говорю то, что говорю: каковы были шансы?

– Какое это имеет значение? Оно ведь уже случилось. Мы встретились.

– Вы смотрели этот ролик, – сказал Гамаш, понизив голос. – Вы видели, что случилось. Насколько все было шатко.

– Насколько вы были близки к смерти? Да, видел.

– Может быть, именно поэтому я и не умер.

Хэнкок посмотрел на Гамаша.

– Вы хотите сказать, что жизнь была подарена вам, чтобы остановить меня, не дать прыгнуть с утеса?

– Может быть. Я знаю, насколько драгоценна жизнь. Вы не имели права забирать жизнь Рено. И вы не имеете права забирать свою. Не надо. Слишком много смертей. Этому нужно положить конец.

Гамаш взглянул на священника. Он знал, что этого человека влекут море и скалы, что он любит англичан Квебека, а теперь вот стоит на тонком льду вдали от берега.

– Вы ошибаетесь, – сказал наконец Гамаш. – Англичане Квебека совсем не слабые, не хрупкие. Элизабет Макуиртер, Уинни, Кен, мистер Блейк и даже Портер не могли бы убить Огюстена Рено не потому, что они слабы, а потому, что в этом нет нужды. По большому счету он не представлял никакой угрозы. Они приспособились к новой реальности, к новому миру. Вы единственный, кто не смог этого сделать. Англичане будут здесь всегда, как оно и должно быть. Здесь их дом. Вам нужно крепче верить в них.

Хэнкок подошел к Гамашу:

– Я ведь мог пройти мимо.

– Возможно. Я бы попытался вас остановить, хотя физических сил у меня не хватило бы. Но вы знаете, что я пошел бы за вами. Не смог бы иначе. А что потом? Франкоязычный канадец средних лет и молодой англичанин пропали в снежную бурю на Полях Авраама. Первый отправился искать утес, другой – искал первого. Интересно, когда бы они нашли нас? Наверно, весной? Замерзших. Еще два незахороненных тела? Неужели оно того стоит?

Они смотрели друг на друга. Наконец Том Хэнкок вздохнул:

– Если бы мне повезло, то с утеса упали бы вы.

– Это было бы неприятно.

Хэнкок устало улыбнулся:

– Сдаюсь. Сопротивление окончено.

– Merci, – сказал Гамаш.

У дверей Хэнкок повернулся. Рука Гамаша, чуть подрагивая, потянулась к защелке.

– Я не должен был обвинять вас в спекуляции на вашей скорби. Моя ошибка.

– Может, не такая уж и большая, – заметил Гамаш. – Мне пора покончить с этим. Отпустить их.

– Со временем, – сказал Хэнкок.

– Avec le temps, – согласился Гамаш. – Да.

– Вы только что упомянули видеоролик, – сказал Хэнкок, вспомнив о еще одном своем вопросе. – Вы знаете, как он попал в Интернет?

– Нет.

Хэнкок внимательно посмотрел на него:

– Но подозрения у вас есть.

Гамаш вспомнил лицо Франкёра, искаженное гневом, когда он, Гамаш, дал волю своей ярости. Их противостояние имело давнюю историю. Франкёр достаточно хорошо знал Гамаша, чтобы понимать, чем можно уязвить его сильнее всего: не критикой неудавшейся операции по освобождению заложника, а как раз противоположным. Похвалой. Незаслуженной похвалой, хотя его люди и погибли.

Если старшего инспектора не смогла остановить пуля, то вот это, возможно, и остановит.

Однако теперь перед мысленным взором Гамаша возникло другое лицо. Молодое. Жаждущее присоединиться к ним. Но снова получившее отказ. Ее опять отправили в подвал. Где она мониторила все. Слышала все. Видела все. Все записывала.

И все помнила.