Глава двадцать шестая

– Передай привет Рейн-Мари, – сказал Эмиль.

Они с Гамашем стояли у двери. В «вольво» Гамаша уже лежали его чемодан и разные угощения от Эмиля для Рейн-Мари. Печенье от Пайяра, паштет и сыр от Ж. А. Муасана, шоколад из женского монастыря, продающийся в магазине на рю Сен-Жан.

Гамаш надеялся, что большинство всего этого доедет до Монреаля, хотя некоторые сомнения на этот счет у него и Анри все же были.

– Непременно. Наверно, я вернусь через несколько недель, чтобы давать свидетельские показания в суде. Впрочем, у инспектора Ланглуа есть все необходимые доказательства.

– К тому же и признание помогло, – с улыбкой сказал Эмиль.

– Да.

Гамаш оглядел дом. Они с Рейн-Мари много лет приезжали сюда после отставки Эмиля и его возвращения с женой в Квебек-Сити. После смерти Алисы они стали приезжать чаще, чтобы Эмиль не оставался один.

– Вот, думаю продавать дом, – сказал Эмиль, видя, как оглядывается Арман.

Гамаш повернулся к нему, помолчал.

– Да, дом большой.

– Ступеньки становятся все круче, – согласился Эмиль.

– Мы всегда вам рады, вы это знаете. Переезжайте к нам.

– Да, я знаю, merci, но, пожалуй, я останусь здесь.

Гамаша это не удивило. Он улыбнулся:

– Знаете, я подозреваю, что Элизабет Макуиртер испытывает те же чувства. Трудно жить в большом доме одной.

– Правда? – спросил Эмиль, глядя на Гамаша с нескрываемым подозрением.

Тот улыбнулся и открыл дверь:

– Не выходите на улицу – холодно.

– Не такой уж я хлюпик, – отрезал Эмиль. – И потом, я хочу попрощаться с Анри.

Услышав свое имя, пес посмотрел на Эмиля, выставив вперед уши и насторожившись: а вдруг речь идет о чем-то вкусненьком? И он не ошибся.

Тротуар только что очистили от снега. Перед рассветом буря прекратилась, и солнце поднялось над безупречно белым ландшафтом. Город сиял, свет отражался от всех поверхностей, создавая впечатление, что Квебек-Сити сотворен из кристаллов.

Прежде чем открыть дверь машины, Гамаш взял горсть снега, слепил снежок и показал Анри. Пес заплясал, потом остановился, напружинился, готовясь к прыжку.

Гамаш подбросил снежок в воздух, и пес подпрыгнул, нацелившись на снежок: вот теперь уж он его точно поймает и тот останется целехоньким у него в пасти.

Снежок упал, и Анри ухватил его, сомкнул челюсти. Когда он приземлился на все четыре лапы, у него в пасти был только снег. Опять.

Но Гамаш знал, что Анри не прекратит попыток. Пес никогда не оставит надежду.

– Так все-таки что за женщина оказалась в гробу Шамплейна?

– Я думаю, какая-нибудь больная из сумасшедшего дома Дугласа. Почти наверняка умерла естественной смертью.

– Ну хорошо, он сунул ее в гроб Шамплейна, но что он сделал с самим Шамплейном?

– Вам уже известен ответ на этот вопрос.

– Откуда? Да и стал бы я спрашивать, если бы знал.

– Я вам намекну. Ищите ответ в дневнике Шиники. Вы на днях читали его мне. Я позвоню вам, когда доберусь до дома, и если к тому времени не сообразите, тогда скажу.

– Ну ты и вредный! – Эмиль на миг прикоснулся к пальцам Гамаша, лежащим на дверной ручке машины.

– Merci, – сказал Гамаш. – За все, что вы сделали для меня.

– И тебе – за то, что ты сделал для меня. Значит, ты думаешь, что мадам Макуиртер может понадобиться помощь?

– Думаю, да. – Гамаш открыл дверь машины, и Анри прыгнул внутрь. – И кстати, еще я думаю, что ночь может быть клубничка.

Эмиль рассмеялся.

– Ну, если это останется между нами, то я тоже так думаю.

Через три часа он уже был дома. Гамаш и Рейн-Мари сидели в своей уютной гостиной, в камине потрескивали поленья.

– Звонил Эмиль, – сказала Рейн-Мари. – Просил передать тебе кое-что.

– И что же?

– Он сказал «три мумии». Тебе это о чем-нибудь говорит?

Гамаш улыбнулся и кивнул. Три мумии были вывезены в Питтсбург, а Дуглас из Египта привез только две.

– Я все думала об этом видео, Арман.

Он снял свои полукруглые очки:

– Ты хочешь посмотреть?

– А ты хочешь, чтобы я посмотрела?

Он помедлил:

– Я бы предпочел, чтобы ты этого не делала, но, если тебе надо, я посмотрю с тобой.

Она улыбнулась:

– Merci, но я не хочу это видеть.

Гамаш нежно поцеловал ее, и они снова погрузились в чтение. Рейн-Мари кинула взгляд на Армана.

Она знала все, что ей нужно было знать.

Габри стоял за стойкой бара в бистро, протирая стаканы кухонным полотенцем. Вокруг болтали, смеялись, читали или тихо сидели его друзья и клиенты.

Воскресенье клонилось к вечеру, а на большинстве присутствующих, включая и Габри, все еще были пижамы.

– Я бы, пожалуй, слетала в Венецию, – сказала Клара.

– Слишком много туристов, – возразила Рут.

– Откуда ты знаешь? Была там, что ли?

– Мне и не нужно там быть. Все, что мне надо, есть здесь. – Она пригубила из стакана Питера и поморщилась. – Господи Исусе. Что это у тебя?

– Вода.

Друзья переместились к камину поболтать с Рором и Ханной Парра, а Габри вытащил горсть лакричных конфет из вазочки и оглядел зал.

Его глаза уловили какое-то движение за схваченным инеем окном. Знакомая машина марки «вольво» медленно спустилась по Дю-Мулен в деревню. Сугробы сверкали на солнце, дети катались на коньках по замерзшему пруду на деревенском лугу.

Машина остановилась, и из нее вышли двое.

Жан Ги Бовуар и Арман Гамаш. Они постояли у машины, потом открылась задняя дверь.

Клара повернулась на звон со стороны бара. Из руки Габри сыпались конфеты. Разговор в бистро стал тише, потом смолк вообще. Клиенты посмотрели сначала на Габри, потом в окно.

Габри тоже не сводил глаз с окна.

Да и как он мог? Он же столько раз фантазировал, воображал, представлял себе это. Видел так четко, но только для того, чтобы через минуту вернуться к реальности. Не отрывая глаз от окна, он вышел из-за стойки. Клиенты расступились, пропуская высокого, крупного Габри.

Дверь открылась – и на пороге появился Оливье.

Не в силах произнести ни слова, Габри раскрыл объятия, и Оливье рухнул в них. Они обнимались, раскачивались, плакали. Вокруг них стояли жители деревни и аплодировали, кричали и тоже обнимали друг друга.

Наконец эти двое разъединились, вытерли слезы друг у друга. Они смеялись, не сводили друг с друга глаз. Габри боялся, что стоит посмотреть в сторону – и это чудо исчезнет снова. А на Оливье нахлынули чувства при виде всего знакомого и дорогого. Лица, голоса, такие родные звуки, которых он не слышал, казалось, полжизни. Запах кленовых поленьев в камине, круассаны с маслом и жареные кофейные бобы.

Все, что он помнил, о чем тосковал.

И запах Габри, запах мыла «айвори». Сильные, уверенные руки Габри, обнимающие его. Габри, который ни на минуту в нем не усомнился.

Габри оторвал взгляд от Оливье и посмотрел на стоящих за ним двух офицеров Квебекской полиции.

– Спасибо, – произнес он.

– Ну, это нужно благодарить инспектора Бовуара, – сказал Гамаш.

В зале опять воцарилась тишина. Гамаш обратился к Оливье. Ему нужно было сказать это так, чтобы слышали все:

– Я ошибался. Приношу свои извинения.

– Не могу вас простить, – срывающимся голосом проговорил Оливье, стараясь скрыть эмоции. – Вы и представить себе не можете, что это было такое. – Он замолчал, взял себя в руки и закончил: – Может быть, со временем.

– Oui, – сказал Гамаш.

Это был праздник для всех. Арман Гамаш вышел на солнце, услышал крики мальчишек – они играли в хоккей, швырялись снежками, съезжали на санках по склону холма. Он замер, чтобы полюбоваться ими, но видел только молодого агента у себя на руках. С пулями, изрешетившими ему спину.

Он его нашел, но слишком поздно.

Арман Гамаш прижимал к себе Поля Морена.

«Прости. Прости меня».

Но ответом ему тогда было только молчание и откуда-то из далекого далека – крики мальчишек, играющих в хоккей.