Глава двадцатая

Старшему инспектору Гамашу потребовалось несколько секунд, чтобы отрешиться от Квебека 1860-х годов и от дневников Шарля Шиники и перенестись в сегодняшнюю эксцентричную деревеньку Три Сосны.

И все же прыжок через время был не таким уж большим. Гамаш полагал, что Три Сосны, вероятно, не очень изменились за последние сто пятьдесят лет. Если бы отец Шиники мог сегодня посетить эту крохотную деревеньку, то увидел бы те же старые каменные или деревянные дома со слуховыми окнами и дымящимися каминными трубами. Он прошел бы через деревенский луг в магазины, построенные из розового кирпича, возможно, остановился бы перед троицей деревьев в самом центре деревни.

Вот только люди в Трех Соснах изменились за сто пятьдесят лет. Кроме, наверное, Рут Зардо. Гамаш представил себе, как Рут приветствовала бы отца Шиники. Он улыбнулся этой картине: помешанная на пьянстве поэтесса встречает помешанного на трезвости священника:

«Что ж, примите случившееся. Это писала Рут. Наберите несколько лишних фунтов. Пейте и ешьте.

Иначе доведете себя до болезни. Еще большей болезни.

Неизлечимой».

Излечил бы ее Шиники? От чего? От привычки выпивать? Писать стихи? От ее ран? От ее слов?

– Так чем я могу тебе помочь? – спросил он Бовуара, представляя своего заместителя в бистро перед камином, со стаканом пива из мини-пивоварни и вазочкой соленых чипсов.

– Если Оливье не убивал Отшельника, то у нас остаются пять подозреваемых, – сказал Бовуар. – Хэвок Парра и его отец Рор, Винсент Жильбер и его сын Марк. И Старик Мюнден.

– Продолжай, – сказал Гамаш, глядя в окно на машины, ползущие по заснеженной вечерней улице, и на праздничные огни.

Столица никогда не выглядела прекраснее.

– Есть два вопроса. У кого была возможность и у кого был мотив? Насколько я представляю, возможность была у Рора, Хэвока и Марка. Рор расчищал дорожку к дому Отшельника, а дом находился на земле Марка, и он мог в любой день пройти по этим дорожкам и найти там Отшельника.

– C’est vrai, – сказал старший инспектор, кивая, словно Бовуар мог его видеть.

– Хэвок каждую субботу работает допоздна, и он мог незаметно последовать за Оливье к домику.

Гамаш помолчал, вспоминая дело, подробности той ночи, когда был убит Отшельник.

– Но в бистро был не только Хэвок, Старик Мюнден тоже приходил каждую субботу вечером, к закрытию, чтобы взять мебель для ремонта. Он был там в ночь убийства.

– Это верно, – согласился Бовуар. – Хотя он сразу же отправлялся домой еще до закрытия бистро. Но да, он тоже среди подозреваемых.

– Значит, Рор и Хэвок Парра, Старик Мюнден и Марк Жильбер. Все они могли найти лесной домик и убить Отшельника. Но почему Винсент Жильбер все еще остается в числе подозреваемых? Ты вроде говорил, что у него не было возможности найти домик.

Бовуар помолчал, прежде чем сказать:

– Да как-то уж все сходится. Его сын покупает старый дом, который прежде был никому не нужен. Они переезжают туда, потом кто-то убивает Отшельника, и появляется пропавший отец Марка. Почти в тот же самый момент.

– Но у тебя нет доказательств, – сказал Гамаш, чуть подвинувшись. – Одни лишь эмоции.

Он почувствовал, как ощетинился его заместитель. Жан Ги Бовуар не имел ничего общество с «эмоциями», с «интуицией». Это была сфера Гамаша.

– Но возможно, ты прав, – добавил старший инспектор. – А как насчет мотива?

– С этим труднее. Мы знаем, почему Оливье мог убить Отшельника, а вот почему все остальные? Если мотивом было ограбление, то убийца ничего на этом не приобрел. Насколько нам известно, украдено ничего не было.

– Какие еще могли быть мотивы? – спросил Гамаш.

– Месть. Отшельник совершил что-то ужасное, убийца нашел его и отомстил. Может быть, искал его несколько лет. Этим объясняется и то, почему Отшельник стал затворником. Он прятался. Эти сокровища – они ведь не с неба свалились. Он почти наверняка их украл.

– Тогда почему убийца не взял их, покончив с Отшельником? Почему ничего не тронул?

Перед мысленным взором Гамаша снова возник лесной домик. Снаружи он казался сельской хижиной с ящиками для цветов и трав на окнах, с огородом, ручейком вблизи. Но внутри? Первые издания с автографами авторов, гобелены, панель из знаменитой Янтарной комнаты, хрусталь, золото и серебряные подсвечники. И скрипка.

Он снова увидел агента Морена в лесном домике, такого неловкого, как марионетка, длиннорукого и длинноногого. Но как только тот заиграл на бесценной скрипке, его тело изменилось.

Навязчивые ноты «Колм Куигли» снова зазвучали в ушах Гамаша.

– Есть и еще одна возможность, – сказал Бовуар. – Может быть, мотив убийства – это не ценности, а нечто, совершенное Отшельником в прошлом.

– Значит, ты полагаешь, что мы отвлеклись на сокровища. Я отвлекся.

– Никто из тех, кто заходил в домик, даже и не думал о том, что убийца мог руководствоваться чем-то иным, кроме желания заполучить сокровища. Это казалось таким очевидным.

Но старший инспектор понимал, что Бовуар проявляет невероятный, нехарактерный для себя такт. Ответственным за следствие был он, Гамаш. Он руководил действиями агентов и криминалистов и руководствовался собственными ощущениями. Зачастую вопреки решительным возражениям инспектора Бовуара, который все время твердил, что убийцу и мотив нужно искать в Трех Соснах.

Теперь Гамаш полагал, что Бовуар был прав, а он ошибался. И возможно, посадил в тюрьму невинного человека.

– Ну хорошо, допустим, ценности не имеют отношения к убийству, – согласился старший инспектор. – Предположим, единственная ценная вещь, которую хотел забрать убийца, – это жизнь Отшельника. И, забрав ее, он скрылся.

– Так вот, – сказал Бовуар, перекидывая ногу через подлокотник и кладя затылок на подголовник. Из бистро его не было видно – только нога. Но если его никто не видел, то и он не видел никого. – Убираем сокровища, и остаются еще две ниточки. Слово «Воо» на этой деревяшке красного кедра и в паутинке. Оно, видимо, несет в себе какой-то смысл. И Шарлотта – повторяющееся имя. Вы помните?

Гамаш, конечно же, помнил. Из-за этого он летал на другой берег континента, на окутанный туманом архипелаг на севере Британской Колумбии, хотя теперь эта затея казалась ему бесплодной.

– В твоем списке подозреваемых есть одна особенность, – сказал Гамаш, припомнив еще раз все подробности.

– Oui?

– Они все мужчины.

– Вы опасаетесь, что Бюро за равноправие женщин может подать на нас жалобу? – рассмеялся Бовуар.

– Я просто думаю, не включить ли нам в него кое-кого из женщин, – сказал Гамаш. – Женщины терпеливы. Некоторые из самых злодейских преступлений, какие я расследовал, были совершены женщинами. Это случается редко, но женщины больше склонны выжидать удобное время.

– Забавно, но Клара сегодня днем говорила то же самое.

– Это почему?

Гамаш насторожился. Все, что говорила Клара Морроу, стоило того, чтобы к этому прислушаться.

– Она провела утро в компании женщин из деревни. Судя по всему, жена Старика ляпнула что-то странное. Процитировала какую-то инструкцию, которая рекомендовала антитеррористическим подразделениям первыми убивать женщин.

– Это инструкция Моссада, – сказал Гамаш. – Я ее читал.

Бовуар замолчал. Старший инспектор часто его удивлял. Иногда невнятными цитатами из стихотворений Рут, но по большей части вот такими откровениями – обширностью своих знаний.

– Значит, вы понимаете, о чем идет речь, – сказал Бовуар. – О способности женщин убивать.

– Да, но в первую очередь это одержимость. Некоторые женщины если что берут в голову, то их не остановить, они становятся безжалостными. – Гамаш помолчал несколько секунд, глядя в окно, но уже не видя потока людей, закутавшихся потеплее от холода. – Почему у них зашел такой разговор? Почему Жена сказала это?

– Они разговаривали об этом деле. И Клара спросила у Ханны Парра, способна ли та на убийство.

– Кларе нужно быть осторожнее, – сказал Гамаш. – Кто-нибудь на это прореагировал?

– Клара сказала, что все прореагировали. Но после короткой дискуссии пришли к выводу, что, возможно, Моссад прав.

Гамаш нахмурился:

– О чем еще говорили женщины?

Бовуар посмотрел в свои записки и передал Гамашу остальную часть разговора. Об отцах и матерях, об Альцгеймере, о Шарли Мюндене и докторе Жильбере.

– И еще кое-что. Клара считает, что Марк Жильбер отчаянно завидует Старику Мюндену.

– Почему?

– Его отец, судя по всему, немало времени проводит у Мюнденов. Жена сказала, что между ним и Стариком установились теплые отношения. Замена отца.

– Ревность – мощная эмоция. Она может привести к убийству.

– Вот только жертва не та. Старик Мюнден жив.

– И как все это может быть связано со смертью Отшельника? – спросил Гамаш.

На том конце воцарилось молчание. Наконец Бовуар признал, что не имеет ответа на этот вопрос.

– Кароль Жильбер и Старик Мюнден оба родом из Квебек-Сити. Вы бы не могли поспрашивать о них?

Гамаш согласился, и Бовуар, помолчав немного, задал последний вопрос:

– Как у вас дела?

Он не хотел спрашивать, опасался, что в один не самый прекрасный день шеф скажет ему правду.

– Я сижу в кафе с Эмилем Комо, перед нами вазочка с орешками и виски. Разве это может быть плохо? – спросил Гамаш дружеским, теплым голосом.

Но Жан Ги Бовуар на своем опыте знал, как бывает плохо и как было плохо.

Чувство беспокойства, перед глазами одна и та же картинка, незваная, нежданная, нежеланная.

Шеф с пистолетом в руке, внезапно его подбрасывает в воздух, разворачивает, раскручивает. Потом он падает и замирает на холодном цементном полу.

Гамаш и Эмиль остановили такси и отвезли дневники домой. Эмиль принялся готовить простой ужин – тушеное мясо. Гамаш покормил Анри и вышел с ним прогуляться до пекарни, где купил свежий батон.

Потом они уселись в гостиной, в корзинке лежал хлеб с корочкой, на столе стояли тарелки с тушеной бараниной, а на диване между ними были разложены дневники Шиники.

Вечер они провели за едой и чтением, делали заметки, время от времени зачитывали друг другу особо интересные, трогательные или неожиданно забавные пассажи.

В одиннадцать Арман Гамаш снял очки и потер усталые глаза. Записки Шиники, хотя и примечательные с исторической точки зрения, не рассказывали ни о чем имеющем отношение к делу. Никакого упоминания об ирландских рабочих Патрике и О’Маре. И хотя о Джеймсе Дугласе он писал в ранних дневниках, в более поздних упоминал его лишь мельком. Нашлась даже запись – Эмиль зачитал ее Гамашу – о том, что Дуглас упаковал три мумии и направляется в Питтсбург, где собирается жить вместе со своим сыном.

Гамаш выслушал и улыбнулся. В дневнике Шиники это выглядело как мелкое событие, словно мальчик собрал камушки и пошел домой. Может быть, отец Шиники делал это специально, чтобы приуменьшить значение Дугласа? Может быть, они рассорились. И имело ли это какое-то значение?

Час спустя он посмотрел на Эмиля и увидел, что старик уснул, а дневник лежит открытым у него на груди. Осторожно приподняв руку Эмиля, Гамаш вытащил дневник, потом подложил своему наставнику подушку под голову и укрыл пледом.

Он подбросил в камин большое вишневое полено и отправился спать. Анри последовал его примеру.

На следующий день перед завтраком Гамаш получил электронное письмо от главного археолога.

– Что-то интересное? – спросил Эмиль.

– Очень. Хорошо спали? – Гамаш с улыбкой оторвался от монитора.

– Жаль, не могу сказать, что я в первый раз задремал у камина, – рассмеялся Эмиль.

– Значит, это не разговор со мной нагнал на вас сон?

– Нет. Я же тебя никогда не слушаю – ты это знаешь.

– Мои подозрения подтвердились. Но послушайте вот что. – Гамаш снова повернулся к монитору. – Письмо от Обри Шевре. Я просил его узнать, какие земляные работы проводились в Старом городе летом тысяча восемьсот шестьдесят девятого года.

Эмиль подсел к своему другу за стол:

– В тот год Шиники и Дуглас встретились с ирландскими рабочими.

– Именно. И это тот самый год, который отсутствует в дневнике. Доктор Шевре пишет, что работы велись в трех местах. Одни – у цитадели с целью укрепления стены. Другие – для расширения больницы «Отель-Дье». И третьи… Третьи раскопки велись в подвале местного ресторана «Старая ферма».

Эмиль секунду сидел без движения, потом откинулся на спинку стула, поднес руку к лицу, задумался. Гамаш вскочил на ноги:

– Я, пожалуй, подам вам завтрак, Эмиль.

Комо тоже встал, теперь и его глаза загорелись.

– Я думаю, что знаю, где это.

Через двадцать минут они пустились в путь вверх по крутому и скользкому склону Кот-де-ла-Фабрик, останавливаясь, чтобы передохнуть и поглазеть на величественную базилику Нотр-Дам. На месте которой когда-то стояла первая церковка, построенная священниками и братьями иезуитами при поддержке Шамплейна. Скромная часовня Нового Света, посвященная Деве Марии в ознаменование возвращения Квебека из под власти англичан в их проходящей с переменным успехом войне за стратегическую колонию.

Именно там и состоялись похороны великого человека, там было погребено его тело, пусть и ненадолго. Огюстен Рено когда-то был убежден, что Шамплейн все еще покоится там, в маленькой часовне Святого Иосифа, где археолог-любитель нашел освинцованный гроб и несколько старых монет. И начал раскопки, не получив разрешения, чем вызвал бурю, в которую была вовлечена даже церковь. К ярости главного археолога, отец Себастьян принял сторону Рено.

Но ничего не было найдено. Никаких следов Шамплейна.

Хотя гроб почему-то так и не открыли. Все сошлись на том, что это не может быть Шамплейн. Это был редкий случай уважения к мертвым со стороны главного археолога, Рено и церкви, которые были счастливы откопать генерала Монкальма, но не какое-то безымянное тело.

Таким образом, подумал Гамаш, продолжая восхождение, Шамплейн изначально был похоронен не в часовне, а на кладбище. Согласно архивам, точное место упокоения отца Квебека было потеряно после пожара, даже точное местонахождение кладбища оставалось неизвестным. Но если оно находилось рядом с часовней, то, видимо, было приблизительно…

Здесь.

Гамаш остановился. Над ним высился «Шато-Фронтенак», а чуть в стороне – сам Шамплейн, внушительный и невероятный герой, взирающий на город.

А перед Гамашем? «Старая ферма», нынешний ресторан.

Сняв перчатки, он вытащил из кармана старую фотографию, сделанную в 1869 году.

Старший инспектор отступил на несколько шагов, отошел чуть правее, остановился. Оторвал взгляд от фотографии, перевел его на реальный мир, потом снова на фотографию. Его пальцы покраснели и горели от холода, но он для вящей уверенности продолжал держать фотографию.

Да.

Это было то самое место, та точка, где сто пятьдесят лет назад в жаркий летний день стояли Патрик и О’Мара.

Они копали под «Старой фермой», и то, что они нашли, заставило этих обычно хмурых людей улыбаться. Прежде чем стать рестораном, это место, как ясно из названия, было частным домом. А до этого? До этого здесь было поле или лес.

А может быть, кладбище при церкви.

Ресторан «Старая ферма» медленно, но верно катился под уклон. Он знавал лучшие времена. Даже бомбардировка английскими ядрами не была для него такой катастрофичной, как последние годы.

Официантки в старинных костюмах, приблизительно принадлежащих той эпохе, наливали слабый кофе в дешевые белые кружки. Жесткие неудобные деревянные стулья под старину привлекали туристов, которые полагали, что очаровательный экстерьер обещает такой же очаровательный интерьер.

Их ждало разочарование.

Перед Эмилем и Гамашем поставили кружки с кофе, налитым до края. Им удалось найти скамью в углу, обитую дешевой потрепанной мебельной тканью с прорезями, заделанными серебристым скотчем.

Гамаш перехватил взгляд Эмиля. Оба испытывали неловкость оттого, что произошло с этим знаковым заведением. Старый Квебек-Сити сражался, французы доблестно защищали свое наследство, свое patrimoine. Они снова и снова вырывали его из рук англичан, но только для того, чтобы столетия спустя уничтожить собственными руками.

И все же для Гамаша и его спутника сейчас имело значение не то, что внутри. И даже не то, что снаружи. Для них имело значение то, что под ними. Заказав простой завтрак – яичницу с беконом, – они принялись обсуждать различные теории. Принесли завтрак с гарниром из картошки фри и печеных бобов. Как это ни удивительно, яичница была превосходная, бекон с хрустящей корочкой, а домашние хлебцы по-настоящему домашние, теплые и вкусные. Они поели, расплатились, а потом Гамаш снова подозвал официантку:

– У меня есть еще одна просьба.

– Какая?

Она спешила. Чаевые она уже получила и теперь торопилась к другому клиенту, потом к новому, потом к следующему, чтобы заработать достаточно для крыши над головой и еды для детей. А эти зажиточные мужчины, хорошо одетые, источавшие ароматы мыла и еще чего-то, задерживали ее.

Сандалового дерева, вспомнила она. Запах был приятный, и более крупный человек смотрел на нее добрыми, задумчивыми глазами и улыбался. Но она не могла расплачиваться с домовладельцем улыбками, хотя Господь знает, она пыталась. Не могла она накормить детей добротой клиентов. Ей нужно было, чтобы эти поскорее ушли, а на их место сели новые.

– Не могли бы мы поговорить с директором? – Гамаш заметил тревогу на ее лице и поспешил успокоить: – Никаких жалоб, об этом речь не идет. Мы хотим попросить его об услуге. А может быть, и вы сумеете нам помочь. Вы знали Огюстена Рено?

– Это помешанного на Шамплейне? Которого убили? Конечно знала.

– Вы знали его лично?

– Что вы хотите этим сказать?

– Он приходил в ваш ресторан?

– Несколько раз. Его все знали. Один раз я его обслуживала. Несколько недель назад.

– Он был один?

– Всегда один.

– Вы помните всех своих клиентов? – спросил Эмиль и заслужил ее пристальный взгляд.

– Не всех, – пренебрежительно ответила она. – Только тех, кто чем-то выделяется. Огюстен Рено выделялся. Местная знаменитость.

– Но приходить он начал недавно? – спросил Гамаш.

– Пожалуй, в последние несколько недель. А что?

– Он говорил с вашим директором?

– Вы можете сами у нее спросить. – Она показала кофейником на молодую женщину за кассовым аппаратом.

Гамаш дал ей двадцать долларов на чай и пошел к женщине за кассой. Директор, вежливая молодая женщина, ответила на его вопросы. Да, она помнила Огюстена Рено. Да, он просил ее показать ему подвал. Она боялась, что он захочет начать там раскопки.

– И вы ему показали? – спросил Эмиль.

– Да. – Она смотрела на него настороженным взглядом наивной молодой женщины, которая боится ошибиться и плохо понимает, что некоторым людям можно и возразить.

– Когда это было? – спросил Эмиль спокойным, обезоруживающим голосом.

– Несколько недель назад. А вы из полиции?

– Мы помогаем расследованию, – сказал Гамаш. – Покажите нам, пожалуйста, ваш подвал.

Немного поколебавшись, она согласилась. Гамаш был рад, что не нужно получать ордер на обыск или просить Эмиля изобразить сердечный приступ, чтобы он тем временем мог незаметно проскользнуть вниз.

Подвал был низкий, и им снова пришлось пригибаться. Стены были выложены шлакобетоном, а пол залит цементом. Ящики с вином и коробки с пивом стояли в прохладных уголках, в задней комнате была сложена сломанная мебель.

Как скелеты, только не скелеты. Они не увидели никаких признаков того, что здесь когда-то было что-то иное, кроме подвала жалкого ресторанчика. Гамаш поблагодарил ее, и она поспешила наверх, а когда Эмиль добрался до середины лестницы, старший инспектор вдруг остановился.

– Что с тобой? – спросил Эмиль.

Гамаш стоял неподвижно. Невзирая на все эти флуоресцентные лампы, запах пива, картон и паутину, невзирая на ощущение усталости, навеваемое этим помещением, у Гамаша возник вопрос.

Неужели это оно? Неужели Шамплейн был похоронен здесь?

Эмиль спустился к нему.

– Что с тобой? – повторил он.

– Могу я поговорить с вашим Обществом Шамплейна?

– Конечно можешь. У нас сегодня встреча в половине второго.

– Замечательно, – сказал Гамаш и, воодушевленный, направился наверх.

Прежде чем выключить свет наверху, он снова заглянул в подвал.

– Мы встречаемся в отдельной комнате в баре «Сен-Лоран» в «Шато», – сказал Эмиль.

– Я не знал, что там есть такая комната.

– Об этом мало кто знает. Нам известны все тайны.

«Видимо, не все», – подумал Гамаш, выключая свет.