Глава двадцать первая

Они расстались у дверей «Старой фермы»: Эмиль пошел по своим делам, а Гамаш повернул направо, в пресвитерианскую церковь. У него возникло желание войти внутрь, побыть в этой спокойной обстановке, поговорить с молодым священником, у которого за душой было больше, чем даже предполагал Гамаш.

Том Хэнкок нравился старшему инспектору. И вообще, думая об этом деле, он понимал, что все его участники ему нравятся. Все члены литературно-исторического общества, члены Общества Шамплейна, даже главный археолог ему нравился. Ну или, по меньшей мере, он был готов его понять.

И все же один из них почти наверняка был убийцей. Один из них ударом лопаты пресек жизнь Огюстена Рено и закопал его в подвале в надежде, что тело зальют цементом. Если бы он при этом не перерезал телефонную линию, Огюстен Рено мог бы исчезнуть без следа, так же как и Шамплейн.

Гамаш помедлил перед фасадом Литературно-исторического общества, задумавшись о деле.

Бовуар говорил о мотиве и возможности, и, конечно, он был прав. У убийцы должны были быть причина и возможность сделать это.

Гамаш ошибся в деле Отшельника, его ослепили сокровища, он видел только фасад этого преступления, но не смог разглядеть, что прячется за ним.

Не совершает ли он ту же ошибку и сейчас? Может быть, могила Шамплейна служит тем очевидным, ярким, безусловным мотивом, который лишь скрывает истинную причину преступления? Может быть, все это не имеет никакого отношения к поискам основателя Квебека? А если нет, то что остается? Жизнь Рено была посвящена одной страсти, разве не эта же страсть стала причиной его смерти?

Гамаш поднялся по ступенькам и подергал ручку, но дверь Лит-Иста оказалась заперта. Он посмотрел на часы. Еще не было и девяти – конечно, она должна быть заперта. Положение было затруднительным, и, разумеется, потребность попасть внутрь стала еще сильнее.

Он вытащил телефон и набрал номер. После второго звонка ответил женский голос, сильный и чистый:

– Oui allô?

– Мадам Макуиртер, это Арман Гамаш. Désolé, надеюсь, я вас не разбудил?

– Нет-нет, я завтракаю. Чем могу помочь?

Гамаш замешкался с ответом.

– Понимаете, вы уж меня извините, но я как-то промахнулся со временем. Я стою перед Литературно-историческим обществом, но оно, конечно, закрыто.

Элизабет рассмеялась:

– У нас никогда еще не было такого нетерпеливого члена. Это что-то новенькое. У меня есть ключ…

– Не хочу отрывать вас от завтрака.

– Ну не можете же вы стоять на крыльце и ждать – замерзнете от холода.

Гамаш знал, что это не фигура речи. Каждую зиму замерзали десятки людей. Находились слишком долго на холоде, и это их убивало.

– Заходите ко мне, выпьете кофе, и через несколько минут мы отправимся в общество.

Гамаш сразу узнавал приказ, стоило только его услышать. Элизабет назвала ему адрес – дом находился за углом, на рю Д’Oтейль.

Подойдя к дому через две минуты, он остановился в восхищении. Дом, как Гамаш и предполагал, был великолепен. В Старом городе Квебек-Сити великолепие измерялось не квадратными футами, а деталями. Блоки серого камня, резьба над дверью и окнами, простые, ясные линии. Прекрасный и изящный дом в ряду таких же домов.

Гамаш не раз проходил по рю Д’Oтейль. Это была необыкновенно красивая улица в городе, где множество красивых улиц. Она шла вдоль старых каменных стен, защищавших столицу, но была чуть отодвинута от них, и между улицей и стеной образовалась лента зеленой зоны, а по другую сторону улицы стояли дома.

Здесь жили первые семьи Квебека, французы и англичане. Премьер-министры, промышленники, генералы и архиепископы. Все они жили в этих элегантных домах, смотрящих на стены, словно бросая вызов врагам.

Гамаш бывал на коктейлях в нескольких из этих домов, на нескольких приемах и по меньшей мере на одном государственном обеде. Но в том доме, перед которым стоял сейчас, он еще не бывал. Камень был красиво обработан, дерево покрашено, чугун хорошо сохранился, а где надо, был отремонтирован.

Когда он поднялся на крыльцо, дверь открылась. Гамаш быстро вошел в дом, принеся с собой уличный холод. Холод цеплялся к нему и в этой прихожей темного дерева, но постепенно сошел с него, как снятая куртка.

Элизабет повесила его куртку, а он снял ботинки. У входа ровным рядом стояли бархатные тапочки, мужские и женские.

– Выбирайте, какие нравятся.

Он выбрал пару, думая о том, на скольких ногах за много поколений они успели побывать. Тапочки вроде были эдвардианские и удобные.

Обои на стенах были яркие, замысловатые, красивые. Сверкающие панели красного дерева перекрывали треть стены снизу. На великолепных деревянных полах тут и там лежали индейские коврики.

– Прошу за мной. Я завтракаю в маленькой столовой.

Они оказались в светлой просторной комнате. В камине горел огонь, вдоль стен стояли книжные шкафы, в ящиках с землей росли папоротники и рождественский кактус. На столике перед огнем стоял поднос с завтраком. Тосты и джем и две фарфоровые чашечки.

– Вы позволите? – спросила Элизабет.

– Прошу.

Она налила ему чашку, добавила немного сливок и сахара. Гамаш сел в удобное кресло напротив дивана, на который села она, обратил внимание на книги на полу и три газеты. «Ле девуар», «Ле долель» и «Газетт».

– Что привело вас так рано в Литературно-историческое общество, старший инспектор?

– Мы уже начинаем понимать, какие книги купил у вас Огюстен Рено на распродаже.

– Неловкая ситуация. – Элизабет слабо улыбнулась. – Наши критики правы. Очень неловкая. Мы продали книги, которые не должны были покидать стены библиотеки?

Гамаш взглянул ей в глаза. Она смотрела не мигая, вероятно страшась ответа, но все равно горя желанием знать его. Краем глаза Гамаш заметил еще кое-что. Выцветшую и даже потертую обивку дивана и кресла, на котором сидел. Несколько вздыбившихся паркетин. Их легко можно было вернуть на место. На одной из дверей шкафа отсутствовала ручка.

– Боюсь, что так оно и есть. Это были дневники и записки отца Шиники.

Она закрыла глаза, но не опустила головы. Когда мгновение спустя ее глаза снова открылись, они смотрели твердо, но, возможно, немного печально.

– О боже, это плохие новости. Нужно будет сообщить совету.

– Они теперь стали вещественным доказательством, но я думаю, если вы поговорите с бывшей женой месье Рено, она продаст их вам за разумную цену.

Элизабет вздохнула с облегчением:

– Это было бы замечательно. Спасибо.

– Но один из дневников отсутствует. За тысяча восемьсот шестьдесят девятый год.

– Правда?

– А это как раз одна из книг, которые мы ищем, одна из книг, которую Огюстен Рено упоминает в своем дневнике.

– Почему тысяча восемьсот шестьдесят девятый?

– Не знаю.

И это было в какой-то степени верно. Вообще-то, он прекрасно знал почему, но пока не был готов говорить об этом.

– А другая книга?

– Она тоже отсутствует. Мы нашли коробку, в которой она была продана, но что за книга – понятия не имеем. – Гамаш осторожно поставил чашку на поднос. – Вы никогда не слышали о встрече в Литературно-историческом обществе между отцом Шиники, Джеймсом Дугласом и двумя ирландскими рабочими?

– В конце девятнадцатого века? – Элизабет удивленно посмотрела на него. – Нет. Ирландские рабочие, вы говорите?

Гамаш кивнул. Она ничего не ответила, но нахмурилась.

– Вы что-то вспомнили?

– Вряд ли в те времена сюда могли прийти ирландцы. Сегодня – да, у нас много членов-ирландцев. Слава богу, сейчас нет таких противоречий. Но боюсь, в те времена между ирландцами и англичанами существовала вражда.

Гамаш знал, что в этом состояла слабость Нового Света. Люди привозили в него старую вражду.

– Но сегодня отношения наладились?

– Да, со временем старые претензии забываются. И потом, мы слишком малы, не можем себе позволить враждовать.

– Спасательная лодка? – улыбнулся Гамаш и снова взял чашку с кофе.

– Вы не забыли эту аналогию? Да, именно так. Неужели найдутся глупцы, которые будут раскачивать спасательную лодку?

«И что должны делать пассажиры, чтобы поддержать мир?» – спросил себя старший инспектор. Он отхлебнул кофе и оглядел комнату. Она была повыцветшая и уютная, он мог бы жить в такой комнате. А Элизабет замечала эту потертую ткань, отслоившуюся краску? Маленькие поломки накапливаются. Он знал людей, которые всю жизнь прожили в одном доме и переставали видеть его таким, каким он стал, – они видели его таким, каким он был когда-то.

Но снаружи дом сохранился хорошо. Покрашен, отремонтирован.

– Если уж мы заговорили о маленьких сообществах… вы знаете семью Мюнден?

– Мюнден? Конечно. У них много лет был успешный антикварный магазин на Пти-Шамплейн. Там продавались прекрасные вещи. Я туда кое-что отнесла.

Гамаш посмотрел на нее с недоумением.

– На продажу, старший инспектор.

Сказав это, она не поморщилась, не покраснела. И стыдно ей, судя по всему, не было. Она просто констатировала факт.

И он знал почему. Она, конечно, все замечала, но использовала свой скромный доход только на ремонт фасада. Чтобы выглядело прилично. Огромное состояние Макуиртеров исчезло, стало легендой, которую она решила поддерживать.

Перед Гамашем была женщина, для которой важен был внешний вид, фасад. На какие жертвы она была готова, чтобы поддерживать его в приличном состоянии?

– Там случилась какая-то трагедия, насколько мне известно, – сказал он. – В семействе Мюнден.

– Да, очень печальная история. Он покончил с собой. Это случилось весной. Вышел на лед реки и утонул. Это объяснили несчастным случаем, но мы-то знали правду.

– Тонкий лед.

Она едва заметно улыбнулась:

– Да-да.

– И почему он это сделал, как думаете?

Элизабет ответила не сразу:

– Не могу себе представить. Он казался счастливым. Но то, что нам кажется, не всегда отвечает действительности.

Как сверкающая краска, полированный камень, идеальный фасад этого дома.

– У него было двое детей, но я видела только одного. Сына. Восхитительный мальчик со светлыми кудрявыми волосами. Повсюду ходил за отцом. У него было какое-то прозвище. Нет, не могу вспомнить.

– Старик.

– Что-что?

– Старик – такое у него прозвище.

– Да, верно, старичок – так его отец называл. Интересно, что стало с мальчиком.

– Он живет в деревне Три Сосны, изготовляет и ремонтирует мебель.

– То, чему мы учимся от своих родителей, – с улыбкой сказала Элизабет.

– Отец научил меня играть на скрипке, – сказал агент Морен. – А ваш отец не учил вас играть?

– Нет, он любил петь. Мой отец привил мне любовь к поэзии. Он брал меня на долгие прогулки по Утремону и на Мон-Руаяль и там читал стихи. А я за ним повторял. У меня это плохо получалось. Большинства слов я не понимал, но запомнил их все. Только потом я понял, что они означали.

– И что они означали?

– Они означали мир, в котором мы живем, – ответил Гамаш. – Мой отец умер, когда мне было девять.

Морен помолчал.

– Соболезную. Я даже сейчас не могу себе представить, что потеряю отца. Это, наверно, было ужасно.

– Да, ужасно.

– А ваша мать? Наверно, очень переживала.

– Она тоже умерла. Погибла в автокатастрофе.

– Сочувствую, – сказал Морен еле слышно.

Он переживал за большого человека, удобно устроившегося в своем кабинете, тогда как сам молодой агент оставался в одиночестве, сидел перед часами, привязанный к стулу и бомбе.

Время шло. Оставалось шесть часов двадцать три минуты.

И на компьютере Гамаша мелькали сообщения от членов его команды, которые тайно выполняли его приказы.

Теперь было ясно, что молодого агента удерживают не на дамбе гидростанции «Ла Гранд», а где-то в другом месте. Агент Николь и инспектор Бовуар не смогли уловить звука мощных турбин. Но другие звуки они слышали. Поезда. Некоторые из них товарные, как сказала Николь. Другие пассажирские. Звуки летящих самолетов.

Агент Николь снимала слои звуков один за другим. Выделяла отдельные фрагменты.

«Мы не можем отследить телефон, потому что он экранирован», – написала она.

«Что это значит?» – послал вопрос Гамаш.

«Это как если бы по телекоммуникационной линии двигался какой-нибудь бродяга. Появлялся то здесь, то там. Вот почему кажется, что он одновременно в разных местах».

«А можно определить, что это за линия?»

«На это нужно слишком много времени», – ответила Николь.

Оставалось шесть часов. И тогда одновременно произойдут две вещи. Бомба уничтожит крупнейшую дамбу в Северной Америке. И агент Морен будет убит.

Время уходило, и старший инспектор Арман Гамаш понимал, что момент принятия страшного решения неуклонно приближается. Момент выбора.

– И что, сын Мюндена счастлив? – спросила Элизабет.

Гамашу потребовалось мгновение, удар сердца, чтобы вернуться.

– Думаю, да. У него сын. Шарль.

– Шарль. – Она улыбнулась. – Я всегда думала, что это правильно – называть ребенка в честь отца.

Элизабет встала, убрала тарелки. Гамаш отнес поднос на кухню.

– Я хотел вас спросить еще об одном человеке, – сказал Гамаш, вытирая тарелки. – Вы знаете Кароль Жильбер?

– Это жена Винсента Жильбера?

– Oui.

Впрочем, он сильно сомневался, чтобы мадам Жильбер понравилось такая ее идентификация по беглому докучливому мужу.

– Я ее знала немного, мы состояли в одном бридж-клубе. Но она, кажется, уехала. Квебек-Сити совсем небольшой город, старший инспектор. А Старый город и того меньше – уместился в стенах.

– А социальные круги еще меньше? – улыбнулся Гамаш.

– Именно. Некоторые объединяются по языку, другие по финансовому и социальному положению, третьи по общим интересам. И нередко они перекрывают друг друга, и большинство людей принадлежат более чем к одному кругу друзей и знакомых. Кароль Жильбер была знакомой по бриджу.

Она тепло улыбнулась ему. Они прошли в прихожую.

– А почему вы спрашиваете?

Они оделись – теплые куртки, ботинки, шапки, шарфы, и в конце старшего инспектора отдела по расследованию убийств трудно было отличить от семидесятипятилетней женщины.

– Несколько месяцев назад мы расследовали одно дело в деревне Три Сосны. Кароль Жильбер теперь живет там. Как и Старик Мюнден.

– Правда?

Но ее это мало интересовало. Вежливое удивление, и только.

Они вышли на солнечный свет и двинулись бок о бок по середине узких улочек. Впереди они видели молодых альпинистов во всей оснастке, подвешенных в тридцати футах над землей. Они работали всю зиму – скидывали снежные козырьки с металлических крыш. Смотреть на них страх брал: они молотили своими топориками и ломами, сбивая лед, сбрасывая накопившийся снег, угрожающий проломить крышу.

Каждую зиму крыши и в самом деле проламывались, и каждую зиму снег и лед падали с крыш на невезучих пешеходов. Соскальзывающий с крыши лед производил особый звук, не похожий ни на что другое, – нечто среднее между неторопливым, низким стоном и визгом. Каждый квебекец знал этот звук, напоминающий вой пикирующего самолета.

Но одно дело услышать, и другое – успеть предпринять что-то. Звук эхом отдавался от старых каменных зданий, а потому точно определить, откуда исходит опасность, было затруднительно. Сосулька могла находиться у вас над головой, а могла – на соседней улице.

Истинный квебекец ходил по середине дороги. Туристы считали квебекцев людьми любезными, ведь они освобождали для них тротуары, – но только до тех пор, пока не слышали звук падающей сосульки.

– И что, в Квебек-Сити все друг друга знают? – спросил Гамаш.

– Возможно. Кароль, вероятно, покупала какие-то старинные вещи у месье Мюндена или что-то ему продавала. Я помню, у нее были замечательные вещи. Старая квебекская семья, вы же понимаете.

– Жильберы?

– Нет, семья мадам Жильбер. Волошины.

Они подходили к Литературно-историческому обществу.

– Мне всегда нравилась Кароль. Очень разумная женщина, – сказала Элизабет, доставая ключ, отогретый в ее перчатке. – Играть с ней в бридж было одно удовольствие. Она никогда не делала глупостей. Очень терпеливая, очень спокойная, замечательный стратег.

Они вошли внутрь, и Гамаш помог Элизабет включить свет и обогреватель, потом она отправилась в свой кабинет, оставив старшего инспектора одного в великолепной библиотеке. Он постоял несколько секунд, как скряга в банке, потом подошел к винтовой чугунной лестнице и поднялся наверх. Наверху он снова остановился. В библиотеке было тихо, как бывает только в старых библиотеках, и он остался наедине со своими мыслями.

– «Ла Гранд»? Да вы что, шутите, что ли? – воскликнул старший суперинтендант Франкёр.

Инспектор Бовуар уже вернулся в кабинет к Гамашу с уликами, которые они нашли с агентом Николь. Улик было не ахти как много, но достаточно. Так они думали. Надеялись. Бовуар опять несся по лестнице через две ступеньки, предпочитая заявиться без предупреждения по задней лестнице. Через дверь он снова увидел старшего суперинтенданта Франкёра, возглавлявшего поисковую операцию. Тот наблюдал. Отдавал приказы. Создавалось впечатление, будто человек делает все, что в его силах.

И он, вероятно, делал все, что было в его силах. Просто силы его были невелики, и Бовуар знал это.

Он слышал по громкоговорителю разговор старшего инспектора – Гамаш рассказывал о своих студенческих годах в Кембридже. Как он приехал туда, почти не зная английского. Только некоторые фразы, которых он набрался из телепрограмм, выходивших в Квебеке в 1960-е.

– Какие, например? – спросил Поль Морен. Голос был усталый, каждое слово давалось с трудом.

– «Огонь по клингонам», – сказал старший инспектор.

Агент Морен рассмеялся, оживившись:

– Вы и правда говорили это кому-то?

– Как это ни прискорбно. Либо это, либо «Боже мой, адмирал, это ужасно».

Агент Морен взорвался смехом, и Бовуар увидел улыбки на лицах полицейских в оперативном штабе, включая и старшего суперинтенданта Франкёра. Бовуар тоже улыбался, глядя на старшего инспектора.

Он видел шефа через стекло. Глаза его были закрыты, на лице проступила седая щетина. И тут Гамаш сделал нечто такое, чего Бовуар не видел никогда прежде. За все годы, во всех делах, при всех смертях, и отчаянии, и усталости прошлых расследований.

Старший инспектор опустил голову на руки.

Всего на одно мгновение, но инспектор Бовуар никогда не забудет этого мгновения. Молодой Поль Морен смеялся, а старший инспектор Гамаш прятал лицо.

Потом он поднял голову, встретился взглядом с инспектором Бовуаром. И маска вернулась на лицо. Уверенность. Энергичность. Он держал ситуацию в руках.

Жан Ги Бовуар вошел в кабинет шефа с уликами и по просьбе Гамаша пригласил старшего суперинтенданта Франкёра, которому дал прослушать запись.

– Да вы что, на хрен, шутите, что ли?

– Разве похоже, что я шучу?

Шеф вскочил на ноги. Он попросил Поля Морена продолжать говорить. Резко снял наушники, закрыл микрофон рукой.

– Где вы взяли эту запись? – спросил Франкёр.

Издалека доносился голос Поля Морена – он рассказывал об огороде отца, о том, сколько времени уходит на то, чтобы вырастить спаржу.

– Это фоновые звуки в помещении, где находится Морен, – сказал Гамаш.

– Но откуда вы это взяли? – раздраженно проговорил Франкёр.

– Это не имеет никакого значения. Вы слушаете? – Гамаш снова проиграл фрагмент, записанный агентом Николь. – Они упоминают электростанцию два или три раза.

– Да, я слышу, «Ла Гранд», но это может значить что угодно. Может быть, так они называют человека, организовавшего похищение.

– «Ла Гранд»? Нет, это вам не кино. – Гамаш глубоко вздохнул, пытаясь скрыть раздражение.

В громкоговорителе было слышно, как Морен завел монолог о негибридных томатах.

– Я так считаю, сэр, – сказал Гамаш. – Это похищение было осуществлено не фермером из глубинки с грузом марихуаны. Это планировалось давно…

– Да, вы уже говорили об этом прежде. Нет никаких подтверждений.

– Вот подтверждение. – Огромным усилием Гамаш заставил себя не сорваться на крик, напротив, понизил голос до рыка. – Фермер не оставил Морена в одиночестве, как говорил. На самом деле Морен не только не один, с ним находятся два, а то и три человека.

– И что? Вы думаете, его удерживают на дамбе?

– Я думал так поначалу, но мы не слышим фонового шума работающих турбин.

– Тогда в чем же ваша теория, старший инспектор?

– Я предполагаю, что они собираются взорвать дамбу, а агента Морена они похитили, чтобы мы занимались его поисками.

Старший суперинтендант Франкёр уставился на Гамаша. Полиция готовилась к такому сценарию, разработала план действий на этот случай. Этого боялись. Угрозы могучей дамбе.

– Вы заблуждаетесь. На основании чего вы делаете этот вывод? На основании двух слов, которые еле слышны на записи. Да может, там проводки соединились. Вы полагаете, что через… – Франкёр повернулся и посмотрел на часы, – через шесть часов кто-то собирается уничтожить дамбу «Ла Гранд»? Но их там даже нет. Они сидят с вашим молодым агентом где-то в другом месте.

– Это ложный след. Они хо…

– Хватит, – отрезал старший суперинтендант. – Если это ложный след, то вы на него купились. Они хотят, чтобы вы пошли по глупейшей наводке. Я думал, вы умнее. И вообще, кто эти таинственные «они»? Кто хочет уничтожить дамбу? Нет, это нелепость.

– Да послушайте же, Франкёр, – сказал Гамаш голосом низким и сиплым от усталости, – что, если я все же прав?

Эти слова заставили остановиться старшего суперинтенданта, который уже направился к двери. Он повернулся и уставился на старшего инспектора Гамаша. В последовавшей за этим долгой паузе можно было услышать лекцию о преимуществах конского навоза против коровьего.

– Мне нужно больше доказательств.

– Агент Лакост пытается их собрать.

– Где она?

Старший инспектор стрельнул взглядом в сторону Бовуара. Они отправили агента Лакост два часа назад. В отдаленный поселок индейцев кри, расположенный рядом с дамбой. Именно они больше всего возражали против ее строительства. И именно они пострадали бы сильнее всего в случае катастрофы. Ей было приказано явиться к старейшине кри, женщине, с которой Гамаш познакомился несколько лет назад. На скамье рядом с «Шато-Фронтенак».

Они надеялись, что сейчас от агента Лакост поступят какие-нибудь сведения и они убедят старшего суперинтенданта Франкёра прекратить свои поиски на основе высоких технологий и спуститься с небес на землю. Изменить курс. Перестать смотреть в настоящее и оглянуться в прошлое.

Но пока никакой информации от агента Лакост не поступало.

– Я прошу вас, сэр, – сказал Гамаш. – Отправьте туда несколько человек. Тихая проверка безопасности дамбы. Посмотрите, какие силы могут быть у противной стороны.

– И выставить себя идиотом?

– Выставить себя предусмотрительным начальником.

Старший суперинтендант Франкёр сердито посмотрел на Гамаша:

– Хорошо. Это я сделаю.

Франкёр ушел, и Гамаш увидел, как тот говорит со своим заместителем. Гамаш много в чем подозревал Франкёра, но в желании убить десятки тысяч квебекцев – нет.

Он снова надел наушники и присоединился к агенту Морену. Тот рассказывал о споре, который когда-то состоялся у него с сестрой и закончился киданием горошинами друг в друга. Голос его снова звучал медленно, устало.

Гамаш подхватил разговор и стал рассказывать Морену о спорах между его собственными детьми, Даниэлем и Анни, когда они были маленькими. О том, что Даниэль был более чувствительным, более умеренным из двоих. О том, как Анни, юная и умненькая, всегда брала верх над братом. О соревновании между ними, которое со временем сошло на нет, переросло в родственную любовь.

Он говорил, но ни на миг не забывал о двух вещах.

Меньше чем через шесть часов, в 11.18 громадная плотина электростанции будет взорвана. И агент Поль Морен будет убит. И старший инспектор Гамаш знал еще кое-что. Если появится возможность предотвратить одно из этих двух преступлений, то он понимал, какое из двух.

– Как ваш друг?

– Друг? – Гамаш повернулся и увидел Элизабет, которая внесла в библиотеку книги и положила их в тележку возврата.

– Месье Комо, – уточнила она. – Эмиль. – Она наклонилась над тележкой, перебирая книги и не глядя на Гамаша.

– Он в полном порядке. Я встречаюсь с ним через несколько часов в «Шато». Там состоится заседание Общества Шамплейна.

– Интересный мужчина, – сказала она и ушла, оставив Гамаша одного в библиотеке.

Он дождался, когда ее шаги смолкнут, потом оглядел бесконечные ряды книг. С чего начать?

– Вы уже рядом? Успеете?

Усталость в конце концов одолела Морена, и его страх, так долго сдерживаемый, прорвался наружу через натянутые нервы и телефонную линию.

– Успеем. Не сомневайся.

Наступило молчание.

– Вы уверены? – Голос звучал натужно, почти визгливо.

– Уверен. Ты боишься?

Ответа не последовало – только молчание, а потом звук рыданий.

– Агент Морен, – сказал Гамаш, вставая из-за стола.

Он ждал, но ответа так и не услышал, только звук, который сказал обо всем.

Гамаш говорил несколько минут, подбирая утешительные слова ни о чем конкретном. О весенних цветах, о покупке подарков для внуков, о ланчах в бистро «Лемеак» на рю Лорье, о любимой песне его отца. А в ответ – только рыдание, стоны, кашель, вой: агент Морен в конце концов сломался. Гамаша поразило, что молодой парень так долго держал себя в руках, невзирая на весь этот ужас.

Но теперь нервы сдали, и слезы затопили телефонную линию.

Старший инспектор Гамаш говорил о катании на лыжах на Мон-Сен-Реми, об искусстве Клары Морроу и поэзии Рут Зардо, и постепенно рыдания становились все тише и тише, дыхание выравнивалось.

Гамаш помолчал.

– Ты боишься? – снова спросил он.

Через большое окно он видел, как в большом офисе агенты, аналитики, следователи и старший суперинтендант Франкёр замерли, глядя на него и слушая агента, который был так отважен, а теперь не выдержал.

В своей полутемной комнате агент Иветт Николь записала все это и прослушала еще раз в зеленоватом свете ламп.

– Ты меня слышишь, агент Морен?

– Да, сэр. – Но голос звучал слабо, неуверенно.

– Я тебя найду. – Каждое слово чеканное, медленное. Слова из металла и камня, твердые слова. – Прекрати воображать худшее.

– Но…

– Слушай меня, – потребовал Гамаш. – Я понимаю, как тебе тяжело. Это естественно, но ты должен прекратить. Ты представляешь себе, как истекает время, представляешь, как взрывается бомба. Я правильно говорю?

– Вроде как.

Дыхание в трубке было тяжелым, словно Морен только что пересек финишную черту после долгого бега.

– Прекрати. Если уж хочешь думать о будущем, то думай, как ты встретишься с Сюзанной, увидишь мать и отца, думай о тех историях, которые ты будешь рассказывать своим детям. Управляй своими мыслями, и тогда сможешь управлять и эмоциями. Ты мне веришь?

– Да, сэр.

Голос теперь звучал сильнее.

– Ты мне веришь, агент Морен? – еще тверже спросил старший инспектор.

– Да, сэр. – В голосе появилась уверенность.

– Неужели ты думаешь, что я тебе лгу?

– Нет, сэр, никогда.

– Я тебя найду. Ты мне веришь?

– Да, сэр.

– Так что я сделаю?

– Вы меня найдете.

– Ни на секунду не забывай об этом.

– Да, сэр. – Голос агента Морена звучал твердо, не менее уверенно, чем голос инспектора. – Я вам верю.

– Хорошо.

Гамаш заговорил, давая возможность своему агенту передохнуть. Он говорил о своей первой работе, о том, как он соскребывал жевательную резинку с платформ монреальского метро, как он познакомился с мадам Гамаш. Говорил о том, как влюбился.

«Теперь больше не будет одиночества».

Он говорил, одновременно читая поступающую почту. Информация. От инспектора Бовуара и агента Николь – они анализировали записи и сообщали о своих находках. Самолеты, птицы, поезда. Звук эхо. И то, чего не слышно. Легковушки и грузовики.

Агент Лакост наконец докладывала из поселка индейцев кри. Наводки, которые она нашла на земле, приближали их к цели.

Гамаш посмотрел на часы. Оставалось четыре часа семнадцать минут.

Поль Морен говорил о «Канадиенс», об их хоккейном сезоне.

– Кажется, у нас наконец-то появился шанс завоевать кубок.

– Да, – сказал Гамаш. – Я тоже думаю, что шанс есть.

На антресоли Литературно-исторического общества Арман Гамаш потянулся к первой книге. Прошло несколько часов, библиотека открылась, появились волонтеры, занялись делом, пришел мистер Блейк и сел на свое место. Появилось еще несколько посетителей, находили нужные им книги, читали периодику, уходили.

А тем временем на антресоли старший инспектор вытаскивал одну за другой книги, осматривал их. Вскоре после полудня он занял привычное место напротив мистера Блейка. Они обменялись любезностями и погрузились в чтение.

В час дня Арман Гамаш поднялся, кивнул мистеру Блейку и вышел, унося в сумке две книги.