Глава восемнадцатая

– Еще десять.

Клара застонала и одновременно задрала обе ноги.

– Спину держать ровно!

Клара проигнорировала приказ. Это было некрасиво. Определенно далеко от идеала, но она, черт побери, все равно была полна решимости сделать это.

– Один, хрип, два, стон, три…

– Я тебе рассказывала, как каталась на лыжах на Мон-Сен-Реми?

Пине, их инструктору, явно и дышать не требовалось. Ее руки и ноги жили независимо от остального тела, двигались с военной точностью, пока она лежала на коврике и болтала, словно они расслаблялись на пляже.

Мирна без умолку бранилась и потела, а иногда производила и другие звуки, а Рики Мартин пел «Livin’ la Vida Loca». Клара всегда была рада возможности заниматься рядом с Мирной, поскольку любое число грехов и звуков можно было списать на нее. И за ней было легко спрятаться. За Мирной мог спрятаться весь класс.

– Если ты ее подержишь, я ее убью, – сказала Мирна Кларе.

– Но как? Нам это не сойдет с рук, – задумчиво ответила Клара.

Ей удалось еще двенадцать раз поднять ноги, хотя Пина объявила только о десяти, и теперь инструктор горько жаловалась на сноубордистов, а ее пневматические ноги тем временем без устали ходили вверх-вниз.

– Никто и слова не скажет, – пробормотала Мирна, на миллиметр приподнимая ноги. – А если будут грозить, мы и их убьем.

На взгляд Клары, план был неплох.

– Ну, как там у нас с ногами? – спросила Пина. – Три, четыре…

– Уговорила, толстуха, я согласна, – фыркнула Клара.

– И я тоже, – сказала Доминик Жильбер по другую сторону от Клары.

Ее голос стал почти неузнаваемым, как и ее пунцовое лицо.

– Боже милостивый, – взмолилась Жена с другого конца комнаты, – сделайте уже это поскорее!

– Что сделайте? – спросила Пина, начиная вращать ногами, как на велосипеде.

– Убить тебя, что же еще, – выдохнула Мирна.

– Ах, это, – рассмеялась Пина, которая так и не осознала, насколько близко ее группа подходила к этому на каждом занятии.

Еще двадцать минут – и все закончилось последним движением тайцзицюань, во время которого Клара сосредоточилась на убийстве. Это было здорово, она восхищалась Пиной, и занятия были ей необходимы.

Вытершись полотенцем и свернув коврик, Клара подошла к группке женщин, собравшихся в центре комнаты. Через несколько секунд она поняла, что разговор вертится вокруг нужной ей темы.

– Вы видели, что инспектор Бовуар вернулся в деревню? – спросила она как бы невзначай, вытирая капельки пота на шее.

– Бедняга, – пожалела его Ханна Парра. – Но ему вроде бы уже лучше.

– Мне кажется, он такой симпатичный, – сказала Жена.

Глаза у нее были большие, выразительные, без всякого намека на лукавство.

– Ничего тебе не кажется, – рассмеялась Мирна. – Он слишком тощий.

– Я бы его откормила, – сказала Жена.

– В этом инспекторе что-то есть, – заметила Ханна. – Я хочу его спасти, вылечить, чтобы он начал улыбаться.

– Мистер Спок, – сказала Клара. Разговор уходил не совсем в ту сторону, как ей хотелось, и оттого, что она выводила его в космическое пространство, толку было мало. – Вулкан! – пояснила она, глядя на недоумевающих женщин. – Да бога ради, вы еще скажите мне, что не смотрели «Звездный путь». Все влюбляются в мистера Спока, потому что он такой крутой и держится уединенно. Они хотели разбить этот лед и добраться до его сердца.

– Мы вовсе не до его сердца хотим добраться, – сказала Ханна, и все рассмеялись.

Они оделись и побежали по заснеженной дорожке в гостиницу и спа на обычные после занятий чай и булочки.

Клара все еще каждый раз удивлялась при входе в гостиницу, вспоминая полуразвалившийся старый дом Хадли в те времена, когда Доминик и ее муж Марк еще не купили его. Теперь хозяйка, расслабленная и элегантная, улыбаясь, наливала чай.

Может быть, Доминик и убила Отшельника? Нет, Клара не могла себе такого представить. Нет, если уж честно, то наиболее вероятным подозреваемым как тогда, так и теперь оставался Марк Жильбер, муж Доминик.

Клара снова вернула разговор к теме убийства.

– Трудно поверить, что Оливье нет с нами вот уже шесть месяцев, – сказала она, принимая у Доминик чашку ароматного чая.

За окном стоял ясный день под голубым небом – в такие дни всегда холодно. Ветер закрутил вихрем снежную порошу, и до них донесся слабый рассыпающийся звук, будто кто-то бросил в окно горсть песка.

В гостинице царили покой и тишина. Комната была наполнена антикварными вещами – не громоздкими викторианскими, из дуба, а простой мебелью из сосны и вишни. Стены были покрашены в пастельные тона, что навевало ощущения покоя и безмятежности. В камине горел огонь, и в комнате пахло дымком кленового дерева, увлажнителями и чайным отваром. А еще ромашкой, лавандой и корицей.

Пришла молодая женщина с подносом теплых булочек, взбитых сливок и джема домашнего приготовления.

– Как поживает Оливье? – спросила Жена.

– Пытается приспособиться, – ответила Мирна. – Я его видела несколько недель назад.

– Он по-прежнему утверждает, что не убивал Отшельника, – сказала Клара, внимательно всех оглядывая.

Она чувствовала себя самозванкой, проводя это маленькое расследование, притворяясь. Но ее ждали вещи еще более неприятные. Клара размазала сливки по теплой булочке, а сверху еще добавила клубничного джема.

– Но если не он, то кто?

Ханна Парра была неколебима, тверда и привлекательна. Клара знала ее не один десяток лет. Способна ли Ханна совершить убийство? Можно и спросить.

– Вот ты бы могла кого-нибудь убить?

Ханна посмотрела на нее с удивлением, но без злобы или подозрительности:

– Занятный вопрос. Я точно знаю, что могла бы.

– Откуда такая уверенность? – спросила Доминик.

– Если бы кто-то вломился в наш дом и угрожал Хэвоку или Рору? Я бы его убила, не задумываясь.

– Сначала убей женщину, – сказала Жена.

– Что-что? – спросила Доминик.

Она подалась вперед и поставила хрупкую чашку на блюдечко.

– Это из брошюрки, выпускаемой Моссадом, – пояснила Жена.

Даже оператор, которая делала педикюр Мирне и Ханне, замерла и уставилась на эту привлекательную молодую женщину, говорившую такие ужасы.

– Откуда ты это знаешь? – спросила Мирна.

Жена широко улыбнулась:

– Что, напугала вас?

Они все рассмеялись, но, по правде говоря, им было немного не по себе. Жена дала им несколько секунд переварить это, потом хохотнула:

– Я слышала это по Си-би-си. Была передача про терроризм. Согласно теории, женщины почти никогда не убивают. Чтобы подвигнуть женщину на убийство, нужно бог знает что, но уж если она решится, то ее не остановить.

Наступило молчание – они осмысливали услышанное.

– Да, разумно, – сказала наконец Мирна. – Если уж женщина на что-то решается, она делает это сердцем и головой. А это сильное оружие.

– В этом и состояла суть интервью, – сказала Жена. – Женщины редко входят в террористические ячейки, но агенты Моссада получают такую инструкцию: если они совершают налет на гнездо террористов и видят там женщину, то ее нужно убивать в первую очередь, потому что она никогда не сдается. Она самая опасная из всех, кто там есть. Безжалостная.

– Мне это ужасно не нравится.

– И мне тоже, – согласилась Жена. – Но я думаю, что так оно и есть. Почти ничто не может заставить меня нанести кому-нибудь физический или эмоциональный вред, но я отдаю себе отчет в том, что если возникнет необходимость, то я это сделаю. И это будет ужасно.

Последнее предложение было произнесено с грустью, и Клара понимала, что так оно и есть.

Может быть, Отшельника все же убила одна из этих женщин? Но зачем? Что могло заставить их сделать это? И что она знает о них?

– Вы знаете, что Шарли теперь начал говорить? – сменила тему Жена. – И всё благодаря доктору Жильберу. Он приходит раз в неделю и работает с ним.

– Как это мило с его стороны, – раздался мужской голос от дверей.

Женщины повернулись.

В дверях стоял Марк Жильбер, высокий, длинноногий, его светлые волосы были коротко подстрижены, голубые глаза смотрели пронзительно.

– Шарли теперь может говорить «гоо» и «строо», – с воодушевлением сказала Жена.

– Примите мои поздравления, – улыбнулся Марк.

В его словах слышались сарказм и удивление.

Клара насторожилась. Проникнуться ненавистью к этому человеку было проще простого.

Она пыталась проникнуться к нему симпатией ради Доминик, но ничего из этого не получилось.

– Я помню, мое первое слово было «пу», – сказала она Жене, которая смущенно смотрела на Марка.

– «Пу»? – переспросила Мирна, нарушая неловкую тишину. – И что это значило?

Клара рассмеялась:

– Я пыталась сказать «песик». А получалось «пу». Потом это стало моим прозвищем, и долгие годы меня так и называли. Отец до сих пор иногда называет меня Пу. У вашего отца было для вас прозвище, когда вы росли? – спросила Клара у Марка, пытаясь снять напряжение.

– Он редко бывал дома. А потом вообще исчез – и делу конец. Так что нет, не было у него никакого прозвища для меня.

Напряжение стало еще сильнее.

– А теперь говорят, что он нашел другую семью. – Марк уставился на Жену.

«Значит, вот оно что, – подумала Клара. – Ревность».

Жена смотрела на Марка, и Клара увидела, как румянец залил ее щеки. Марк улыбнулся и вышел.

– Извините… – начала Доминик, повернувшись к Жене.

– Ничего. В том, что он сказал, есть свой смысл. Старик без ума от вашего свекра. Я думаю, он видит в нем нечто вроде суррогатного деда для Шарля.

– А его собственный отец не заходит?

– Нет. Он умер, когда Старик был еще мальчишкой.

– Наверно, умер довольно молодым, – сказала Мирна. – Несчастный случай?

– Как-то весной он вышел на речной лед, а тот оказался не таким прочным, как он рассчитывал.

Она замолчала, но этого было вполне достаточно. Все в комнате понимали, что случилось дальше. Лед под ногами хрустнул, пошел трещинками, человек посмотрел вниз. Остановился. Замер.

Каким далеким должен казаться берег, когда ты стоишь на тонком льду.

– Его нашли? – спросила Мирна.

Жена покачала головой:

– Я думаю, это хуже всего. Мать Старика до сих пор ждет мужа.

– О боже, – простонала Клара.

– А Старик? – спросила Мирна.

– Считает ли он его живым? Нет, слава богу, но он не думает, что это был несчастный случай.

И Клара тоже не думала. Ей это казалось преднамеренным. Все знали, что ходить по льду весной – это все равно что звать смерть.

И лед, конечно, проломился под ногами его отца, как тот и рассчитывал, но его сын в тот день тоже потерял опору под ногами. А Винсент Жильбер восстановил справедливость. Святой мерзавец пришел на помощь Шарлю и помог Старику. Но какой ценой?

Не отзвук ли этого слышала она несколько минут назад в голове Марка Жильбера? Не сарказм, а тоненькую трещинку?

– А ваши родители, Клара? – спросила Доминик, наливая еще чая. – Они живы?

– Отец жив. Мать умерла несколько лет назад.

– Вам ее не хватает?

«Хороший вопрос, – подумала Клара. – Не хватает ли мне ее?»

– Иногда. У нее был Альцгеймер к концу жизни. – Увидев их лица, она поспешила сказать: – Нет-нет. Последние несколько лет были чуть ли не лучшими в нашей с ней жизни.

– Это когда она впала в слабоумие? – спросила Доминик.

– Вообще-то, это было каким-то чудом. Она забыла все: свой адрес, своих сестер. Забыла отца, даже нас забыла. Но еще она забыла, что такое злиться. Это было замечательно. – Клара улыбнулась. – Такое облегчение. Она не могла вспомнить длинный список своих претензий. Она стала такой легкой в общении.

Она забыла, что такое любовь, но забыла и что такое ненависть. Клара была рада такой сделке.

Женщины в комнате болтали о любви, о детстве, о потере родителей, о мистере Споке, о хороших книгах, что они читали.

Они были как дружная семья. А к ланчу готовы были встретить зимний день. Клара шла домой с крошками в волосах, чувствуя на губах вкус ромашки. Она думала об отце Старика, вмерзшем во время. И о выражении лица Марка Жильбера, когда появилась трещина.

Арман Гамаш сидел в пекарне Пайяра на рю Сен-Жан и просматривал дневник Огюстена Рено. Анри свернулся под столом, а снаружи люди шли сквозь снег и мороз, втянув голову в плечи.

Какая связь могла быть между Шиники, этим священником, отрекшимся от сана, и археологом-любителем Огюстеном Рено? Гамаш вглядывался в экзальтированные пометы Рено, в восклицательные знаки и кружки, которыми он обвел имена четырех человек: Шина, ДжД, Патрика, О’Мары. Кружки такие яростные, что перо чуть не порвало бумагу. А ниже – каталожные номера.

9-8499.

9-8572.

Эти номера почти наверняка относились к книгам, проданным библиотекой. Книгам, полученным в дар от экономки Шиники и больше века пролежавшим в подвале. Пока Огюстен Рено не купил их у Алена Дусе, владельца магазинчика старой книги. Двумя частями. Первая – летом, вторая – несколько недель назад.

Что было в этих книгах?

Что такого было у Шиники, что привело в возбуждение Огюстена Рено?

Гамаш отпил горячий шоколад.

Это наверняка имело какое-то отношение к Шамплейну, но священник ничуть не интересовался основателем Квебека.

Шин, Патрик, О’Мара, ДжД. 18…

Если Шиники во время смерти в 1899 году было девяносто, то родился он в 1809-м. Мог ли этот номер означать 1809? Или 1899? Возможно. Но что это давало Гамашу?

Ничего.

Он прищурился.

Внимательнее вгляделся в 1809, потом захлопнул свою записную книжку, допил горячий напиток, положил деньги на столик и вместе с Анри поспешил на холод. Делая широкие шаги, он видел, как на его глазах увеличивается в размерах базилика.

На углу он помедлил, оставаясь в своем мире, где снег и лютый мороз не доставали его. В мире, в котором Шамплейн умер и был похоронен недавно, а потом и перезахоронен.

В мире улик многовековой давности, канувших в Лету так же, как и тело.

Гамаш повернулся и быстро пошел вверх по Де-Жарден, но остановился перед красивой старой дверью с цифрами из литого чугуна.

1809.

Он постучал и принялся ждать. Теперь до него добрался холод, да и Анри приник к его ноге, ища тепла и поддержки. Гамаш уже собирался уходить, когда дверь приоткрылась, потом распахнулась.

– Entrez, – пригласил его Шон Патрик, быстро отступая назад, подальше от пронизывающего ветра, ворвавшегося в дом.

– Извините, что снова беспокою вас, месье Патрик, – сказал старший инспектор, войдя в темную, тесную прихожую. – Но у меня есть к вам два вопроса, если позволите. – Он показал внутрь дома.

– Хорошо, – сказал Патрик, неохотно направляясь в указанном направлении. – Куда?

– В гостиную, пожалуйста.

Он оказался в знакомой комнате, в окружении аскетического прошлого Патрика.

– Это ваши прабабушка и прадедушка, верно? – спросил Гамаш, показывая на пару, сфотографированную перед домом, в котором они теперь находились.

Это был замечательный снимок: два строгих коричневатых изображения людей, одетых в лучшие выходные одежды.

– Да. Снято в тот год, когда они купили этот дом.

– В прошлый раз вы нам сказали, что это случилось в конце девятнадцатого века.

– Верно.

– Вы не возражаете? – Гамаш снял фотографию со стены.

– Пожалуйста.

Было видно, что Патрику любопытно.

Перевернув фотографию, Гамаш увидел, что сзади она запечатана оберточной бумагой. На ней была наклейка с именем фотографа, но дата отсутствовала. Как отсутствовали и имена.

Гамаш надел очки и внимательно вгляделся в фото. И в нижнем правом углу разглядел то, что искал, – оно выглядывало из-под рамки.

Год съемки.

1870.

Повесив на место фотографию, он двинулся вдоль стены и остановился перед другой фотографией – прапрадедушки Патрика. Тот стоял в группе других рабочих возле большой ямы. Здание сзади было едва видно.

Прапрадедушка Патрик улыбался, как и человек, стоящий рядом с ним. Однако у всех остальных вид был мрачный. А почему нет? Их жизнь, как и жизнь их отцов, была безрадостна.

Ирландские иммигранты, они ехали в Канаду за лучшей жизнью, но умирали по дороге в трюмах переполненных судов. А выжившие всю жизнь занимались тяжелым трудом. Жили в убожестве Басс-Вилля, Нижнего города под тенью утеса, под могучим «Шато-Фронтенак».

Эта жизнь была полна отчаяния. Так почему улыбались эти двое? Гамаш перевернул фотографию. Она тоже была запечатана.

– Я бы хотел снять задник, если вы не возражаете.

– Зачем?

– Мне кажется, это поможет следствию.

– Как?

– Не могу вам сказать, но я обещаю, что не поврежу снимка.

– Меня что, из-за этого ждут неприятности? – Патрик впился взглядом в задумчивые глаза Гамаша.

– Ни в коем случае. Напротив, я буду рассматривать это как услугу с вашей стороны.

После короткой паузы Патрик кивнул.

– Bon, merci. Вы не могли бы включить весь свет и дать мне ваш самый острый нож?

Патрик сделал, что просил Гамаш, и они склонились над фотографией. Рука Гамаша с ножом чуть подрагивала, и он ухватил его покрепче. Патрик посмотрел на старшего инспектора, но ничего не сказал. Гамаш опустил нож и осторожно подвел его под ветхую старую бумагу, приподнимая ее над рамкой. Понемногу бумага стала отходить.

Противясь искушению сорвать бумагу одним рывком, он осторожно поднимал ее, пока не снял всю и обратная сторона фотографии не обнажилась впервые с того времени, как была заделана в рамку более ста лет назад. И там четким шрифтом были написаны имена людей, включая и двух улыбающихся.

Шон Патрик и Фрэнсис О’Мара.

1869.

Гамаш смотрел, не отрывая взгляда.

В записи Огюстена Рено был не 1809, а 1869 год.

Шиники познакомился с этим Патриком, этим О’Марой и Джеймсом Дугласом в 1869 году.

Почему?

Гамаш обвел взглядом стену с предками, стоящими перед домом. Большой путь от Басс-Вилля, целая вселенная. Гораздо больше, чем расстояние между Ирландией и Канадой. Это была непреодолимая бездна между НАМИ и ИМИ.

Грубый ирландский рабочий в великолепном доме Верхнего города в 1870 году. Такое было невозможно. Но это случилось.

Гамаш снова взглянул на улыбающихся людей перед домом. О’Мара и Патрик. Чему они так радовались?

У Гамаша имелись соображения на этот счет.