Глава семнадцатая

– Боюсь, вам придется пояснить, мадам, – с улыбкой сказал Эмиль. – Мумии?

– Вот кто был настоящим оригиналом. – Мистер Блейк, которого эта тема задела за живое, вскочил с места. – Джеймс Дуглас был доктором, очень талантливым врачом. Он мог ампутировать конечность меньше чем за десять секунд. – Увидев их лица, он продолжил не без некоторой укоризны в голосе: – В те времена это было важно. Анестезии тогда не знали. Каждый миг был мучителен. Доктор Дуглас избавил многих людей от лишних мучений. А еще он был блестящим учителем.

– Отсюда и тела с кладбища, – произнесла Элизабет с бóльшим удовольствием, чем можно было ожидать в таком контексте. – Он начал еще где-то в Штатах…

– В Питтсбурге, – вставил мистер Блейк.

– Но его выгнали из города, когда застали на кладбище.

– Тогда было не то что сейчас, – сказал мистер Блейк. – Он был врачом, и ему требовались тела для проведения вскрытий. Тогда было обычным делом выкапывать трупы из безымянных могил.

– Необычно только, что этим занимался сам врач, – произнес Гамаш под приглушенный смешок Элизабет.

– Наверно, вы правы, – после некоторой паузы согласился мистер Блейк. – Так что вопрос о каких-то личных интересах тут не стоял. Он никогда их не продавал, всего лишь использовал тела для обучения студентов, большинство из которых сделали выдающуюся карьеру.

– Но его поймали? – спросил Эмиль у Элизабет.

– Он совершил ошибку. Выкопал известного гражданина, и его узнал один из студентов.

Теперь на всех лицах появилась гримаса отвращения.

– И он приехал в Квебек? – спросил Гамаш.

– Начал обучать студентов здесь, – ответил мистер Блейк. – И еще открыл больницу для душевнобольных рядом с городом. Он, видите ли, был фантазером. Это было время, когда отверженные помещались в места похуже тюрем, запирались там на всю жизнь.

– Бедлам, – сказала Элизабет.

Мистер Блейк кивнул:

– Джеймс Дуглас считался немного странным человеком, потому что считал, что к душевнобольным нужно относиться с уважением. Его больница помогла сотням, может быть, тысячам людей. Людей, которые были никому не нужны.

– Вероятно, он был выдающийся человек, – заметил Эмиль.

– По всем сведениям, это был несчастный, своевольный, самоуверенный человек. Скандалист. Но с бедными и обездоленными он становился совсем другим. Он демонстрировал удивительное сострадание. Странно, не правда ли?

Гамаш кивнул. Вот что делало его работу столь захватывающей и столь трудной. Как один и тот же человек может быть одновременно добрым и жестоким, сострадательным и несносным. Распутать убийство означало скорее узнавать людей, чем события и улики. Людей, которые противоречили друг другу, опровергали друг друга и которые, возможно, даже не знали себя.

– Но где тут мумии? – спросил Эмиль.

– Доктор Дуглас явно продолжал извлекать тела из могил в Квебек-Сити и окрестностях, – сказала Элизабет. – Только в учебных целях. К счастью, он не выкопал премьер-министра или какого-то архиепископа, но его очарование покойниками и в самом деле выходит за рамки просто обучения.

– Просто он был любопытен, – сказал мистер Блейк с обиженной ноткой в голосе.

– Это верно, – согласилась Элизабет. – Доктор Дуглас поехал в Египет и привез оттуда две мумии. Держал их у себя дома и рассказывал про них в той же комнате. Ставил их у стены. – Она повела рукой, показывая на дальнюю стену.

– Что ж, – неторопливо произнес Гамаш, пытаясь представить это, – в те времена было много расхитителей могил. Расхищение, пожалуй, слишком сильное слово, – быстро поправился он, чтобы успокоить мистера Блейка. – В то время все эти могилы только открывали. Фараон Тутанхамон, Нефертити. – На этом его познания о Египте иссякли. – И другие.

Эмиль недоуменно посмотрел на него.

– Покажите мне какой-нибудь музей, – сказал мистер Блейк, – и я вам покажу ценности, извлеченные из могил. В Британском музее переизбыток гробниц, но что бы мы были без них? Слава богу, что их вывезли, иначе все бы погибло или было разграблено.

Гамаш хранил молчание. Силовые действия одного народа оборачивались нарушением прав других. Такова была история. И гордыня. В данном случае знаменитая викторианская гордыня, которая явила столько мужества, сделала столько открытий, столько осквернений.

– Как бы это ни называлось, но это странно, – сказала Элизабет. – Мои бабушка и дедушка ездили в молодости в Египет и вернулись назад с коврами. Но без единого тела.

Эмиль улыбнулся.

– Вообще-то, одна мумия была отправлена в музей в Онтарио, а несколько лет назад ее вернули в Египет, когда обнаружилось, что это мумия фараона Рамзеса, – продолжила Элизабет.

– Pardon? – переспросил Гамаш. – Доктор Дуглас привез в Канаду тело египетского фараона?

– Судя по всему, – сказал мистер Блейк, который разрывался между смущением и гордостью.

Гамаш тряхнул головой:

– Так какое отношение этот замечательный доктор Дуглас имеет к Шиники?

– Ой, разве мы не сказали? Они были хорошими друзьями, – заторопился мистер Блейк. – Еще будучи священником, Шиники ходил в больницу доктора Дугласа для душевнобольных и ухаживал там за католиками. Именно Дуглас и побудил Шиники к действию. Многие пациенты были пьяницами. Доктор Дуглас обнаружил, что если их запереть, хорошо кормить и не давать алкоголя, то они нередко выздоравливают. Но они должны были оставаться трезвенниками. Или, еще лучше, никогда не пить сверх меры. Он сказал об этом отцу Шиники, и Шиники немедленно ухватился за эту идею. Это стало делом его жизни, его способом спасать души, пока они не прокляты.

– Воздержание от алкоголя, – кивнул Гамаш.

– Зарок воздержания, – подтвердил мистер Блейк. – Вынудить их отказаться от алкоголя или никогда не начинать пить. И десятки тысяч сделали это благодаря отцу Шиники. Его выступления стали знаменитыми. Он был Билли Грэмом своих дней, привлекал к себе людей из всего Квебека и восточной части США. Люди наперебой спешили давать зарок.

– И вдохновителем всего этого стал Джеймс Дуглас, – подчеркнул Эмиль.

– Они дружили всю жизнь, – добавила Элизабет.

Краем глаза Гамаш заметил какое-то движение в тени. Он кинул взгляд на антресоль, но увидел только статую генерала Вольфа, смотрящую на них, слушающую. Однако старшего инспектора не отпускало ощущение, что генерал там не один. Кто-то еще стоит в тени. Прячется среди книг, историй. Слушает. Историю двух вдохновенных сумасшедших, двух старых друзей.

Но в этой истории был и еще один сумасшедший. Огюстен Рено, одержимый мертвецом.

– Эта распродажа книг в прошлом году, – начал Гамаш и тут же почувствовал перемену настроения: Элизабет Макуиртер и мистер Блейк насторожились. – Насколько я понимаю, она была не очень успешной.

– Да, она не была успешной в английском сообществе, – признала Элизабет. – В конечном счете нам пришлось приостановить продажи.

– Почему?

– Общество оказало сопротивление, – сказал мистер Блейк. – Наверное, не стоит удивляться, что энергичнее всего возражали те, кто никогда не бывал в Лит-Исте. Просто их не устраивала сама идея в принципе.

– И в чем же состоит этот принцип? – спросил Эмиль.

– В том, что общество было создано для сохранения английской истории, – сказала Элизабет. – И любой клочок бумаги с английскими буквами на нем, любой список покупок, любой дневник, любое письмо священны. Продавая даже самую малость, мы предаем наше наследие. Люди считали, что это неправильно.

Чувства. Сколько люди ни пытались рационализировать свои действия, оправдывать их, объяснять, в конечном счете все сводилось к чувствам.

– Кто-нибудь просматривал книги? Как вы решали, что стоит продавать? – спросил Гамаш.

– Мы начали с подвала, с тех книг, которые считались неважными при поступлении, а потому оставались в коробках. Таких было много. К сожалению, наши фонды переполнены, и мы были рады продавать их коробками, лишь бы избавиться.

– У вас были две распродажи? – спросил Гамаш.

– Да. Первая летом, а потом, позднее, у нас была распродажа поменьше, поспокойнее. Покупали в основном магазины и люди, которые сочувствовали тому, что мы делаем.

– Книги, подаренные миссис Клод Маршан в тысяча восемьсот девяносто девятом году, были среди тех, что вы продали, – сказал Гамаш.

– Это точно? – спросила Элизабет.

– Это имеет значение? – спросил мистер Блейк.

– Мы так считаем. Миссис Маршан была экономкой Шарля Шиники в Монреале. После его смерти родственники, вероятно, поделили вещи и дали ей часть книг. А может быть, он сам просил, чтобы их отправили сюда. Как бы там ни было, она, вероятно, знала, что он был связан с Литературно-историческим обществом, а потому прислала книги. Судя по всему, здесь они хранились в коробках и, скорее всего, были помещены в подвал. Их не удосужились разобрать, поскольку не думали, что они представляют собой какую-то ценность.

– Вы хотите сказать, что у нас было собрание книг Шиники, а мы об этом не знали? – возбужденно произнес мистер Блейк. – Это именно то, чего люди и боялись. Что в спешке мы распродадим сокровища. Что это были за книги?

– Мы не знаем, – признал Гамаш. – Но часть их была куплена Огюстеном Рено, и его в особенности заинтересовали две из них.

– Какие?

– И опять мы не знаем. У нас есть каталожные номера, но больше ничего. Ни названий, ни представления, о чем они.

– Что могло у отца Шиники быть такого, что заинтересовало Огюстена Рено? – спросила у себя самой Элизабет. – Шиники не интересовался Шамплейном. По крайней мере, нам об этом не известно.

«Вообще-то, сейчас есть два важных вопроса, – подумал Гамаш. – Что это были за книги? И почему мы не можем их найти?»

Эмиль и Гамаш задержались у здания Лит-Иста.

– Ну и что ты думаешь? – спросил Эмиль, надевая варежки и шапочку.

– Я думаю, что если в дневнике Рено Шин – это Шиники, то ДжД – Джеймс Дуглас.

– А Патрик и О’Мара тоже давно мертвы, – завершил его мысль Эмиль.

Дыхание вырывалось облачками изо рта, почти сразу замерзая в воздухе. Но эти двое продолжали стоять и разговаривать.

Гамаш кивнул:

– Рено не собирался встречаться с этими четырьмя, он просто сделал отметку о том, что они уже встретились. Вот здесь. Больше ста лет назад.

Они посмотрели на здание.

– А восемнадцать с чем-то? Число в его дневнике? – спросил Эмиль. – Время? Дата?

Гамаш улыбнулся:

– Узнаем.

– Непременно, – согласился Эмиль. Ему было хорошо оттого, что они снова работают вместе. – Идем?

– Мне только нужно заглянуть кое-куда на несколько минут. Вы можете отвести Анри домой?

Гамаш проводил взглядом Анри и Эмиля, который осторожно, чтобы не поскользнуться на льду и снегу, спускался по рю Сен-Станисла.

Старший инспектор прошел несколько метров до пресвитерианской церкви Святого Андрея. Попробовал дверь и удивился, поняв, что она открыта. Он просунул внутрь голову. Потолок лазурного цвета был едва освещен, а все остальное погружено в сумрак.

– Добрый вечер, – громко произнес Гамаш, слыша собственный голос, который прогремел по церкви и смолк.

Он собирался поговорить с молодым священником, но почувствовал, что его тянет в это тихое пространство. Он снял куртку и посидел тихо несколько минут, время от времени делая глубокий вдох, а потом долго выдыхая воздух.

«Теперь больше не будет одиночества».

Закрыв глаза, Гамаш впустил в уши голос, позволил ему заговорить. Наполнить его мозг, смеяться и снова и снова рассказывать о том, как он сломал свою первую скрипку, маленькую скрипку, которую ему дали в школе. Она стоила больших денег – у них таких не было, и мать отремонтировала ее и отдала расстроенному мальчику со словами: «Прочнее всего то, что было сломано. Не беспокойся».

– Какие добрые слова, – искренне сказал Гамаш.

– Для неловкого мальчишки, – согласился Морен. – Я ломал все. Скрипки, пылесосы, разбивал стаканы, тарелки – все, что попадало под руку. Один раз даже молоток сломал. А если чего не ломал, то терял. – Морен рассмеялся.

Гамаш чувствовал, что чуть ли не кивает согласно в тепле и спокойствии, слыша дружеский смех, а открыв глаза, он с удивлением обнаружил, что больше не один. Молодой священник тихо сидел на другом конце скамьи и читал.

– Вам сегодня, кажется, весело, – сказал Том Хэнкок.

– Да? Так, вспомнил кое о чем. Что вы читаете? – спросил Гамаш голосом чуть громче шепота.

Том Хэнкок посмотрел на книгу, которую держал в руках.

– «Держи курс на третий по высоте дуб на вершине Фишерс-Пойнт, – прочел он. – Пройдя полпути, скорректируй курс, с учетом течения, ветра и льда. И всегда держись ледяных полей, никогда – чистой воды».

– Малоизвестное Евангелие, – заметил Гамаш.

– После реформ их стало труднее узнавать, – согласился преподобный мистер Хэнкок.

Он вложил закладку, закрыл книгу и передал своему собеседнику. Гамаш взял ее и посмотрел название:

ДОСТАВКА ПОЧТЫ ЧЕРЕЗ МОГУЧУЮ РЕКУ СВЯТОГО ЛАВРЕНТИЯ ЗИМОЙ

РУКОВОДСТВО…

Открыв обложку, он просмотрел титульную страницу и нашел дату: 1854.

– Трудная для чтения книга. – Он вернул ее священнику. – Где вы ее нашли?

– Одно из преимуществ близости к Лит-Исту. Нужно только пошарить там по полкам. Наверное, я второй человек, который брал ее за сто пятьдесят лет.

– А другие интересные книги вы там нашли?

– Кое-что нашел. Не менее трудное для понимания. Я, когда только приехал, нашел там книги старых проповедей и стал их читать в надежде, что на часть моих прихожан это произведет впечатление, но никто ничего не заметил, и я перестал. – Он рассмеялся. – Но вот эта довольно полезная. Описаны стратегии пересечения реки зимой.

– Гонки на каноэ? Наверно, есть времяпрепровождение и полегче.

– Вы шутите? Пересечь реку на каноэ – это игрушки по сравнению с тем, чем я обычно занимаюсь.

Гамаш повернулся лицом к Тому Хэнкоку:

– Так трудно?

Молодой человек помрачнел:

– Временами.

– Вы что-нибудь знаете об отце Шиники?

Том Хэнкок покачал головой:

– Кто он такой?

– Он умер больше сотни лет назад. Знаменитый католический священник, который ушел от католиков к пресвитерианам.

– Правда? Шиники? – Он задумался ненадолго, потом снова покачал головой. – Увы. Я бы должен его знать, но я нездешний.

– Не переживайте. Его мало кто знает. Я о нем тоже никогда не слышал.

– Он важен для вашего расследования?

– Я не понимаю, как это возможно, но его имя всплыло в дневнике Рено. Похоже, он купил книги Шиники на распродаже в Лит-Исте.

Преподобный мистер Хэнкок поморщился:

– Эта распродажа до сих пор не дает нам покоя.

– Вы не одобряли ее?

– Как не одобрять? Это казалось очевидным. Дом нужно ремонтировать. Вопрос стоял так: можно ли продать несколько никем не используемых книг, чтобы спасти остальные. Решение не должно было вызывать сомнений.

Гамаш кивнул.

Вопрос часто стоял именно так: отдать малое, чтобы спасти многое. С расстояния это казалось таким простым, таким очевидным. И в то же время с расстояния ты видел более широкую картину, но не всю, детали от тебя ускользали. Не все можно было увидеть с расстояния.

– Сопротивление вас удивило? – спросил Гамаш.

Том Хэнкок ответил не сразу:

– Скорее разочаровало. Английское сообщество сокращается, но зачем же ему совсем вымирать? Оно сейчас балансирует на краю. Может двинуться в ту или другую сторону. Сейчас важно сохранить на плаву его общественные институты. Они – якоря любого сообщества. – Он помолчал немного – выбор слов пришелся ему не по вкусу. – Нет, не якоря. Гавани. Места, куда приезжают люди и чувствуют себя в безопасности.

В безопасности, подумал Гамаш. Как это важно, как это критически необходимо. Что готовы сделать люди, чтобы сохранить безопасную гавань? Они будут делать то, что делали веками. Что делали французы, чтобы сохранить Квебек, что делали англичане, чтобы его захватить. Что делают страны, чтобы защитить свои границы, что делают люди, чтобы защитить свои дома.

Убивают. Чтобы чувствовать себя в безопасности. Но это почти никогда не приносит желаемого результата.

Том Хэнкок снова заговорил:

– Очень важно слышать родной язык, видеть его слова на бумаге, видеть, что его ценят. Вот одна из причин, по которой я обрадовался, когда меня пригласили в совет Литературно-исторического общества. Хотел попытаться спасти его общественные институты.

– Они разделяют вашу озабоченность?

– О да. Они знают, насколько все это шатко. Вопрос на самом деле состоит в том, как сохранить Лит-Ист, англиканскую кафедру, эту церковь, среднюю школу и дом престарелых. Си-би-си. Газету. Им всем грозит закрытие.

Молодой священник посмотрел на Гамаша озабоченным взглядом. Не горящими глазами фанатика, не глазами Рено, Шамплейна или Шиники, а глазами человека, чье призвание важнее его самого. Простое желание помочь.

– Все люди искренни, весь вопрос в стратегии. Некоторые считают, что главный враг – перемены, некоторые считают, что их спасут только перемены, но все они знают, что стоят спиной к утесу.

– Повторение Полей Авраама?

– Нет, не повторение. Битва ни на минуту не прекращалась. Англичане выиграли только первую схватку, а французы выиграли войну. Долгосрочный план.

– Одряхление? – спросил Гамаш. – Месть колыбели?

Это был знакомый аргумент и знакомая стратегия. Католическая церковь и политики на протяжении поколений требовали, чтобы квебекцы рожали побольше детей для заселения громадных территорий и выдавливания малочисленных англичан.

Но в конечном счете оказалось, что дело не только в количестве французского населения, которое уменьшало влияние англичан, но и в собственно английской гордыне. В их отказе делиться с французским большинством властью, богатством, влиянием.

Если они стоят спиной к утесу, то пропасть, как и враги, – творения их собственных рук.

– Если английское сообщество хочет выжить, – сказал Том Хэнкок, – то оно должно пойти на некоторые жертвы. Предпринять какие-то действия. Приспособиться.

Он помолчал, глядя на книгу в своих руках.

– Изменить курс? – спросил Гамаш, тоже глядя на книгу в руках священника. – Они направляются в открытую воду? Хотят сначала попробовать простой путь?

Том Хэнкок покосился на Гамаша, и напряжение немного уменьшилось. Он даже коротко рассмеялся:

– Touché. Я думаю, мы все это делаем. Люди видят во мне физически развитого молодого парня. Даже поразительно красивого. – Он украдкой посмотрел на своего удивленного собеседника. – Но дело в том, что я вовсе не силен. Каждый новый день пугает меня. Поэтому я участвую в гонках на каноэ. Нелепое занятие. Нет, правда, то гребешь, то бежишь по полузамерзшей реке при температуре минус тридцать градусов. Знаете, почему я это делаю?

Гамаш покачал головой, и молодой человек ответил на свой вопрос:

– Чтобы люди думали, будто я силен. – Голос его упал, как и взгляд. – Я совсем не силен. Там, где это важно. По правде говоря, я бы лучше, потея, гнал каноэ по шуге и по льду, чем сидел бы один на один, исповедуя больного и умирающего прихожанина. Меня от этой мысли ужас пробирает.

Гамаш подался вперед, голос его был приглушен, как свет в церкви.

– А что вас в этом пугает?

– Я не буду знать, что ему говорить, я боюсь, что обману его ожидания. Что не оправдаю своего призвания.

«Я тебя найду. Я не допущу, чтобы с тобой что-то случилось».

«Да, сэр. Я вам верю».

Они сидели в церкви и глядели в никуда, погруженные в свои мысли.

– Сомнение, – сказал наконец Гамаш, и это слово заполнило громаду пустого пространства вокруг них.

Он уставился перед собой, видя закрытую дверь. Не ту дверь.

Том Хэнкок посмотрел на своего собеседника, позволил ему посидеть в молчании несколько секунд.

– Сомнение – вещь естественная, старший инспектор. Оно делает нас сильнее.

– А прочнее всего то, что было сломано? – спросил Гамаш с улыбкой.

– Так и должно быть, я на это рассчитываю, – ответил преподобный мистер Хэнкок.

Гамаш кивнул, задумался.

– Но вы все же делаете это, – сказал он наконец. – Вы сидите с больными и умирающими прихожанами. Это вас пугает, но вы делаете это каждый день. Не убегаете.

– У меня нет выбора. Чтобы добраться туда, куда мне надо, я должен направлять свой курс на лед, а не на открытую воду. И вы тоже.

– И куда вы хотите добраться?

– До берега, – после некоторой паузы ответил Хэнкок.

Гамаш глубоко вздохнул. Хэнкок посмотрел на него.

– Не всем удается пересечь реку, – тихо сказал Гамаш.

– Так и устроена жизнь.

Гамаш кивнул.

«Я вам верю», – прошептал молодой голос.

Гамаш наклонился вперед, упер локти в колени, переплел сильные пальцы, и дрожь стала почти незаметна. Потом он положил подбородок на сцепленные руки.

– Я совершил несколько ужасных ошибок, – сказал он, глядя в сумеречное пространство церкви. – Не разглядел всю картину, хотя для этого были все возможности. Не охватил взглядом все, пока не стало почти слишком поздно. Но и тогда я совершил ужасную ошибку.

Коридор, запертая дверь. Не та дверь. Неверно выбранное направление. Секунды истекают. Они несутся к другой двери, сердце вырывается из груди.

«Не волнуйся сынок. Все будет хорошо».

Они врываются внутрь и видят его худую спину – вот он сидит лицом к стене. Смотрит на часы. А они тикают.

«Да, сэр, я вам верю».

Время.

Заставив себя вернуться в тихую церковь, Гамаш посмотрел на Тома Хэнкока.

– Иногда жизнь идет не по нашему сценарию, – мягко сказал священник. – Вот почему нам нужно приспосабливаться. Никогда не поздно изменить направление.

Гамаш промолчал. Он знал, что молодой священник ошибается: иногда бывает слишком поздно. Генерал Монкальм знал это. И он, Арман Гамаш, знал это.

– Им нужно было продать все эти коробки с книгами, – сказал наконец Том Хэнкок, забывшись в собственных воспоминаниях. – Но вот теперь это символ для вас. Лит-Ист, заполненный до отказа никому не нужными английскими словами. Придавленный прошлым.

– «Je me souviens», – прошептал Гамаш.

– Он погребет их под собой, – печально сказал преподобный мистер Хэнкок.

Гамаш начинал понимать это сообщество и это дело.

И себя.