Глава тринадцатая

Гамаш пододвинул дневник к Эмилю Комо:

– Посмотрите, что я нашел вчера вечером.

Эмиль надел очки для чтения. Пока он рассматривал маленькую книжицу, Гамаш выглянул в окно и потрепал по загривку Анри, спящего под столом. Они завтракали в «Ле пти куан латин», крохотном ресторане на рю Сент-Урсюль. Ресторан был там целую вечность и пользовался успехом у местных жителей, которым нравился интерьер, отделка темными деревянными панелями, камин, простые столики. Он располагался достаточно далеко от главных улиц, и случайно его обнаружить было затруднительно. Туда приходили только те, кто знал о его существовании.

Хозяин принес им чашки кофе с молоком и удалился. Гамаш, прихлебывая кофе, смотрел в окно на падающий снег. В Квебек-Сити снег шел всегда, словно Новый Свет являл собой необыкновенно прекрасный снежный глобус.

Наконец Эмиль оторвался от дневника и снял очки:

– Бедняга.

Гамаш кивнул:

– Друзей почти нет.

– Никаких, насколько можно судить. Цена величия.

– Величия? Вы считаете Огюстена Рено великим? У меня создалось впечатление, что вы и другие члены Общества Шамплейна держали его за психа.

– Великие люди почти все такие. Разве нет? Я даже думаю, что большинство из них одновременно блестящие и душевнобольные. И почти наверняка в благородном обществе им нет места. В отличие от нас.

Гамаш помешал кофе и взглянул на своего наставника.

Он считал его великим человеком, таких среди его знакомых было немного. Эмиль был велик не целеустремленностью, а своим многообразием. Он научил своего молодого протеже не только работе следователя убойного отдела, но и много еще чему.

Гамаш помнил, как вошел в кабинет старшего инспектора Комо в первую свою рабочую неделю, уверенный, что его сейчас уволят за какое-нибудь неведомое ему нарушение. Но жилистый сдержанный человек несколько секунд смотрел на него, потом пригласил сесть и произнес четыре предложения, которые открывали путь к мудрости. Он произнес их только раз и никогда больше не повторял. Но одного раза Гамашу хватило.

«Прошу прощения». «Я ошибался». «Мне нужна помощь». «Я не знаю».

Он никогда не забывал их и, став старшим инспектором, делился этой мудростью со всеми агентами. Некоторые запоминали эти слова, другие тут же забывали.

Это был их выбор.

Но эти четыре предложения изменили жизнь Армана Гамаша. Эмиль Комо изменил его жизнь.

Эмиль был великий, потому что он оставался хорошим человеком, что бы ни происходило вокруг него. Гамаш видел, как рядом с его шефом разрывались снаряды, он слышал обвинения в его адрес, он знал политиков-разрушителей, которые могли бы дать фору Макиавелли. Он видел, как его шеф пять лет назад похоронил любимую жену.

Эмиль был достаточно силен, чтобы стоически выносить страдания.

А когда несколько недель назад Гамаш шел в мучительно медленной колонне за гробами, укрытыми флагами, он на каждом шагу вспоминал своих агентов и своего первого шефа. Эмиль был его наставником тогда, он остался его наставником сегодня и пребудет таким всегда.

И когда боль Гамаша стала невыносима, он с Рейн-Мари приехал сюда. Не для того, чтобы излечиться, а чтобы получить помощь.

«Мне нужна помощь».

Хозяин ресторанчика принес им завтрак – омлет, свежие фрукты и круассаны.

– Я уважаю людей, одержимых подобной страстью, – сказал Эмиль. – Сам я не из таких. У меня разнообразные интересы, некоторым я отдаюсь со страстью, но не забываю обо всем остальном. Я иногда спрашиваю себя: может быть, гениям для достижения их целей необходима вот такая страстная целеустремленность. Мы же, простые смертные, просто мешаем им. Водим знакомство бог знает с кем, отвлекаемся от главного.

– «Тот первым доскачет, кто скачет один», – процитировал Гамаш.

– Ты, кажется, не веришь в это.

– Все зависит от того, куда скачешь. Но вы правы, я не верю. Я думаю, что тут можно набрать слишком большую скорость, но в конечном счете завязнешь где-нибудь. Нам нужны другие люди.

– Для чего?

– Для помощи. Разве не это нашел Шамплейн? Все остальные первопроходцы не смогли создать колонию, а ему удалось. Почему? В чем было различие? Отец Себастьян мне сказал. У Шамплейна были помощники. Почему его колония добилась процветания, почему мы сегодня сидим здесь? Да именно потому, что он не был один. Он попросил помощи у коренных американцев и добился успеха.

– Наверное, потом они пожалели об этом.

Гамаш кивнул. Это была ужасная потеря. Неверная оценка ситуации. Гуроны, алгонкины и кри слишком поздно поняли, что Новый Свет Шамплейна – это их старый.

– Да, – согласился Эмиль, медленно кивая. Его тонкие пальцы играли солонкой и перечницей. – Нам всем нужна помощь.

Он посмотрел на своего собеседника. Его радовало, что Гамаш проявляет к этому интерес. Это отвлекало его, уводило мысли в сторону от кровоточащей раны. Но вот сегодня в середине ночи, когда все кругом спят, он услышал, как Арман и Анри тихо выходят из дома. Опять.

– Это не твоя вина, ты же знаешь. Столько жизней было спасено.

– И потеряно. Я совершил слишком много ошибок, Эмиль. – Он в первый раз заговорил со своим наставником о тех событиях. – С самого начала.

– Например?

В ушах Гамаша снова зазвучал деревенский голос фермера. В этом были все ниточки, с самого начала.

– Я слишком поздно во всем разобрался.

– Никто другой даже близко не подошел к решению. Господи Исусе, Арман, это же просто ужас, когда я думаю о том, что могло произойти, если бы ты не сделал того, что сделал.

Гамаш глубоко вздохнул и посмотрел на стол, плотно сжав губы.

Эмиль помолчал.

– Хочешь поговорить об этом?

Арман Гамаш поднял на него глаза:

– Не могу. Пока. Но вам спасибо.

– Когда будешь готов. – Эмиль улыбнулся, отхлебнул крепкого, ароматного кофе и снова взял дневник Рено. – Я, конечно, прочел не все, но меня прежде всего поражает, что тут почти нет ничего нового. Все это мы слышали тысячу раз прежде. Зоны, которые он обозначил как возможные места захоронения Шамплейна, нам всем прекрасно известны. Кафе «Буад», рю Де-Трезор. Но все они были обследованы – и ничего не обнаружилось.

– Тогда почему он считал, что Шамплейн покоится там?

– Давай не будем забывать, что он еще считал, будто Шамплейн покоится под Лит-Истом. Ему повсюду мерещился Шамплейн.

Гамаш немного поразмыслил.

– По всему Квебеку находят могилы людей, похороненных сотни лет назад. Как можно быть уверенным, что найденные останки принадлежат Шамплейну?

– Это хороший вопрос. Он долгое время нас беспокоил. Будет ли на гробе надпись «Самюэль Шамплейн»? Будет ли стоять дата? Знаки различия? Может быть, его одежда многое скажет. Он носил заметный металлический шлем. Рено всегда считал, что по шлему он его и опознает.

– И что, открыв гроб и увидев скелет в шлеме, он сообщит миру, что нашел отца Квебека?

– И у гениев есть предел возможностей, – признал Эмиль. – Но ученые считают, что несколько верных знаков должны быть. Тогда все гробы изготовлялись из дерева. Было лишь несколько исключений. Специалисты утверждают, что для Шамплейна тоже было сделано исключение. Его гроб почти наверняка был освинцован. И теперь есть методы, позволяющие датировать останки.

Гамаша это не убеждало.

– Отец Себастьян сказал, что имя Шамплейна и его рождение окружают тайны. Что, возможно, он был гугенотом и шпионом французского короля. Или даже его незаконнорожденным сыном. Это просто романтические слухи или за ними что-то стоит?

– Частично романтика: ну как же, бастард королевских кровей. Но для таких слухов есть несколько оснований. Один – это его собственная маниакальная скрытность. Например, он был женат, но свою жену – а брак их длился двадцать пять лет – поминает в записках всего два раза. Да и то не по имени.

– А дети у них были?

Эмиль покачал головой.

– Но другие тоже держали рот на замке в том, что касалось Шамплейна. Два иезуита и послушник-францисканец упоминают его в своих дневниках, но и там нет никаких личных сведений. Только повседневные дела. Почему такая таинственность?

– И что вы об этом думаете? Вы почти всю жизнь изучали этого человека.

– Я думаю, отчасти дело было в особенностях времени – тогда почти не уделялось внимание личности человека. Не было той культуры «я», какая существует сегодня. Но еще я думаю, что он что-то пытался скрыть, а потому был очень закрытым человеком.

– Непризнанный сын короля?

Эмиль задумался на секунду.

– Ведь он много писал, ты знаешь? Тысячи страниц. И среди всех этих слов, этих страниц было скрыто одно предложение.

Гамаш внимательно слушал, представляя себе, как Шамплейн склонился над листом бумаги с пером в руке и чернильницей рядом. Спартанский дом, убогая обстановка, горит свеча. Четыре сотни лет назад и четыреста ярдов от того места, где они теперь сидят.

– «Своим рождением я обязан королю», – сказал Эмиль. – Историки несколько веков гадают, что это может значить.

Гамаш мысленно произнес эту фразу. «Своим рождением я обязан королю». Это наводило на всякие размышления. Потом ему пришла в голову одна мысль.

– Если тело Шамплейна будет найдено и мы наверняка будем знать, что это он, то ведь можно сделать анализ ДНК.

Произнося эти слова, он смотрел на Эмиля, но тот опустил глаза в стол. Преднамеренно? Избегал встречаться с ним взглядом? Возможно ли такое?

– Только какое это будет иметь значение? Предположим, тест покажет, что он сын Генриха Четвертого, но кому это сегодня интересно?

Эмиль поднял глаза:

– С практической точки зрения это не будет иметь никакого значения. Но символически? – Эмиль пожал плечами. – А с точки зрения пропаганды это очень мощная информация, в особенности для сепаратистов, которые уже видят в Шамплейне важный символ независимости Квебека. Это еще добавит ему блеска и романтического ореола. Он станет фигурой не только героической, но и трагической. А сепаратисты видят себя именно такими.

Гамаш несколько секунд сидел не двигаясь.

– А вы сепаратист, Эмиль?

Они никогда прежде не говорили об этом, считая, что это дело глубоко личное. Эта территория в квебекской полиции всегда считалась опасной.

Эмиль оторвался от омлета:

– Да.

Это был не вызов – просто признание факта.

– Тогда у вас, возможно, есть какие-то подозрения, – сказал Гамаш. – Могло бы сепаратистское движение использовать это убийство?

Эмиль помолчал, потом положил вилку:

– Это несколько больше, чем «движение», Арман. Это политическая сила. Более половины населения говорит, что они квебекские националисты. Сепаратисты много раз формировали правительство.

– Я не хотел преуменьшать их силу, – улыбнулся Гамаш. – Извините. И я знаю политическую ситуацию.

– Конечно знаешь. Из моих слов вовсе не вытекало, что не знаешь.

Атмосфера становилась напряженной.

– Я всю жизнь был сепаратистом, – сказал Эмиль. – С конца шестидесятых и до этого дня. Это не значит, что я не люблю Канаду. Люблю. Как можно не любить страну, которая допускает такое многообразие мысли, самовыражения? Но я хочу иметь собственную страну.

– Как вы говорите, многие с вами согласны. Но по обе стороны хватает фанатиков. Ревностные федералисты, которые боятся французских устремлений и не доверяют им…

– И ублюдочные сепаратисты, которые готовы на все, лишь бы отделиться от Канады. Включая насилие.

Оба вспомнили про октябрьский кризис несколько десятилетий назад, когда рвались бомбы, когда франкоязычные канадцы отказывались говорить по-английски, когда был похищен британский дипломат и убит член кабинета министров.

И все во имя независимости Квебека.

– Никто не хочет возвращения к тем дням, – сказал Эмиль, глядя прямо в глаза Гамашу.

– Вы уверены? – спросил старший инспектор.

Голос его звучал спокойно, но твердо. Воздух между ними на миг заискрился, потом Эмиль улыбнулся и взял вилку:

– Никто не знает, что скрывается под поверхностью, но я думаю, те дни – дело прошлого и никогда не вернутся.

– Je me souviens, – сказал Гамаш. – Как там Рене Далер называл Квебек? Общество гребцов? Двигается вперед, но оглядывается назад? Так ли уж далеко здесь прошлое?

Эмиль взглянул на него, улыбнулся и вернулся к еде, а Гамаш смотрел в тронутое инеем окно, и мысли его блуждали.

Если Самюэль Шамплейн – символ квебекского национализма, то не являются ли все члены Общества Шамплейна сепаратистами? Впрочем, имеет ли это значение? Как сказал Эмиль, в Квебеке большинство граждан – сепаратисты, в особенности среди интеллигенции. Квебекские сепаратисты снова сформировали правительство.

Потом ему в голову пришла еще одна мысль. Что, если Самюэль Шамплейн был найден и обнаружилось, что он не королевский сын? Тогда его образ несколько тускнел, становился не столь героическим, менее мощным символом.

Может быть, сепаратисты предпочитали найденному Шамплейну с изъяном Шамплейна отсутствующего. Может быть, они тоже хотели остановить Огюстена Рено.

Гамаш решил переменить тему:

– Вы обратили внимание на запись от прошлой недели? – Он открыл дневник и показал запись.

Эмиль прочел, потом поднял глаза:

– Литературно-историческое общество? Значит, прошлая пятница была не первым его посещением общества? И тут написано один-восемь-ноль-ноль. Это время встречи?

– Я тоже так думал. Но библиотека в это время уже закрыта.

Эмиль снова перевел взгляд на страницу. Четыре фамилии, нечеткие, неразборчивые цифры. 18… Он прищурился:

– Может, это и не один-восемь-ноль-ноль.

– Может, и нет. Других людей я не нашел, но зато в доме тысяча восемьсот девять по рю Де-Жарден обнаружился С. Патрик.

– Вот тебе и ответ. – Эмиль махнул, чтобы принесли счет, и встал. – Идем?

Гамаш допил кофе и тоже встал.

– Я позвонил и оставил послание на автоответчике месье Патрика, предупредив, что мы будем около полудня. Перед этим я должен успеть в Лит-Ист и спросить у них об этой записи в дневнике Рено. Не могли бы вы сделать кое-что для меня, пока я занят?

– Absolument.

Гамаш кивнул в окно:

– Видите это здание?

– Девять и три четверти по рю Сент-Урсюль? – сказал Эмиль, прищурившись на означенный дом. – Там действительно так написано? Как может выглядеть квартира в три четверти?

– Хотите посмотреть? Это квартира Огюстена Рено.

Они расплатились и вместе с Анри пошли по заснеженной улице в квартиру.

– Боже милостивый, – сказал Эмиль. – Тут что, бомба взорвалась?

– Мы с инспектором Ланглуа весь вечер пытались навести тут хоть какой-то порядок. Видели бы вы, что тут творилось до этого.

Гамаш прошел по извилистой дорожке между кипами бумаг и книг.

– И все это о Шамплейне? – Эмиль взял наугад лист бумаги, пробежал глазами.

– Единственное, что я пока нашел, – это его дневники. Были засунуты за книги на этой полке.

– Спрятаны?

– Похоже. Но я не уверен, что это о чем-то говорит. Он страдал жуткой подозрительностью. Вы не могли бы покопаться тут в бумагах, пока я буду в Лит-Исте?

– Ты шутишь?

У Эмиля был вид ребенка, потерявшегося на фабрике игрушек. Гамаш оставил своего наставника в тот момент, когда он уселся за обеденный стол и потянулся к кипе бумаг.

Через несколько минут старший инспектор уже стоял в пустом коридоре старой библиотеки.

– Чем вам помочить? – спросила по-французски Уинни с вершины дубовой лестницы.

– Я бы хотел поговорить с кем-нибудь, кто тут есть.

Он говорил по-английски в надежде, что библиотекарша перейдет на свой родной язык.

– Может, встретимся в книжном воссоединении? – Она явно не поняла намека.

– Хорошая мысль, – кивнул Гамаш.

– Да, прекрасная тень, – согласилась Уинни и исчезла.

Гамаш нашел мистера Блейка в библиотеке, и через несколько минут к ним присоединились Уинни, Элизабет и Портер.

– У меня всего два вопроса, – сказал Гамаш. – Мы нашли свидетельство того, что Огюстен Рено приходил сюда за неделю до смерти.

Произнося эти слова, он смотрел на них. У них, у всех до одного, был удивленный, любопытствующий, слегка взволнованный вид, но никто из них не казался виноватым. И все же кто-то один наверняка лгал ему. Кто-то из них почти наверняка видел, а возможно, даже встретил здесь Рено. Впустил его.

Но зачем? Зачем Рено нужно было сюда? Зачем он привел четверых других?

– Что он здесь делал? – спросил Гамаш.

Они посмотрели сначала на него, потом друг на друга.

– Огюстен Рено приходил в библиотеку? – удивился мистер Блейк. – Но я его не видел.

– И я тоже, – сказала Уинни, неожиданно переходя на английский.

Элизабет и Портер молча покачали головой.

– Он мог прийти после закрытия библиотеки, – сказал Гамаш. – В шесть часов.

– Тогда он не смог бы войти, – откликнулся Портер. – Дверь была бы закрыта на замок. Вы же знаете.

– Я знаю, что у вас у всех есть ключи. Я знаю, что любой из вас мог его впустить.

– Но с какой стати? – спросил мистер Блейк.

– Вам что-нибудь говорят имена Шин, ДжД, Патрик и O’Maрa?

Они снова задумались и снова покачали головами. Как гидра. Одно тело, много голов. Но думающих на один манер.

– Может быть, это кто-то из членов общества? – не отступал Гамаш.

– Не знаю насчет ДжД, но остальных среди членов нет, – сказала Уинни. – У нас их так мало, я их всех назубок знаю.

– Вы позволите мне посмотреть список членов? – спросил он.

Уинни ощетинилась, Портер вскочил на ноги:

– Это конфиденциальная информация.

– Список членов клуба? Тайна?

– Не тайна, старший инспектор. Это конфиденциальная информация.

– И все же мне необходимо его увидеть.

Портер открыл было рот, но тут вмешалась Элизабет:

– Мы его принесем. Уинни?

И Уинни без колебаний сделала то, о чем просила Элизабет.

Уходя со списком в нагрудном кармане, Гамаш остановился на верхней ступеньке, чтобы надеть теплые перчатки. Оттуда он окинул взглядом пресвитерианскую церковь Святого Андрея и дом священника, смотрящий на старую библиотеку.

Кому было бы легче всего незаметно впустить в библиотеку посторонних? А если бы свет в обществе загорелся после закрытия, то кто бы заметил это в первую очередь?

Священник Том Хэнкок.

Не найдя никого в каменном доме, Гамаш обнаружил священника в его кабинете в церкви, тесной, но уютной комнатке.

– Извините, что беспокою вас, но мне необходимо знать, видели ли вы Огюстена Рено в Лит-Исте за неделю до его смерти.

Если их впустил Том Хэнкок, то он почти наверняка будет это отрицать. Гамаш не ждал правды, он только надеялся, что у священника на миг проглянет виноватый вид.

Но ничего такого не случилось.

– Рено был там за неделю до смерти? Я этого не знал. Откуда вам это стало известно?

Хэнкок и не пытался оспорить утверждение Гамаша. Он был просто ошеломлен, как и сам старший инспектор.

– Из его дневника. Он должен был встретиться там с четырьмя другими. Мы считаем, что уже после закрытия.

Гамаш назвал ему имена, но священник помотал головой:

– К сожалению, эти слова для меня ничего не значат, но я могу поспрашивать, если хотите. – Он помолчал и внимательно посмотрел на Гамаша. – Могу я помочь чем-нибудь еще?

«Помощь. Мне нужна помощь». Гамаш ничего не ответил, поблагодарил священника и вышел.

Когда он вернулся на 9¾ по Сент-Урсюль, Эмиль все еще читал.

– Что-нибудь нашел?

Гамаш покачал головой и, сняв куртку, стряхнул с нее снег.

– А вы?

– Я вот размышлял над этим. Ты это видел?

Гамаш подошел к столу, посмотрел. Эмиль показывал на страницу дневника – на ту самую, где говорилось о встрече четырех человек в Лит-Исте. Внизу страницы очень мелким, но разборчивым почерком были написаны два числа.

9-8499 и 9-8572.

– Банковские счета? Регистрационные номера автомобиля? Это не похоже на идентификационные номера, – сказал Гамаш. – Во всяком случае, на десятичные индексы для классификации книг. Я на них тоже обратил внимание, но у него повсюду столько цифр написано. Весь дневник испещрен ими.

На телефонные номера эти цифры тоже не были похожи, уж точно не на квебекские. Координаты на карте? Да нет, он таких не видел.

Гамаш взглянул на часы:

– Я думаю, пора посетить месье Патрика. Не хотите присоединиться ко мне?

Эмиль закрыл дневник, встал и потянулся.

– Поразительно: столько бумаг – и ничего нового. Все уже исследовали до него. Как по-твоему, Огюстен Рено сумел найти что-то новое?

– Может, и сумел. Людей не убивают ни с того ни с сего. Что-то в его жизни случилось.

Гамаш закрыл квартиру, и они вместе с Анри двинулись по узкой улочке.

– Во времена Шамплейна здесь всюду был лес? – спросил Гамаш, когда они шли по Сент-Урсюль.

Эмиль кивнул в ответ:

– Главное поселение заканчивалось приблизительно на рю Де-Жарден, но вскоре после смерти Шамплейна колония начала расширяться. Урсулинки построили монастырь, а когда стало ясно, что колония никуда не денется, стали приезжать новые поселенцы.

– И когда стало ясно, что здесь можно заработать много денег, – добавил Гамаш.

– Верно.

Они остановились на рю Де-Жарден. Как и большинство улиц Старого города, эта петляла и исчезала за углом. Ничего похожего на прямоугольную планировку здесь не было – беспорядочная мешанина маленьких, мощенных камнем улочек и старых домов.

– Куда теперь? – спросил Эмиль.

Гамаш замер. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы вспомнить, откуда это пришло. Когда в последний раз ему задавали этот вопрос. Жан Ги. Он тогда посмотрел вдоль коридора. Сначала в одном направлении, потом в другом. И спросил: «Куда теперь?»

– Сюда.

Это было наитие, как тогда, так и теперь. Гамаш чувствовал, как его сердце бьется от воспоминаний, и ему пришлось напомнить себе, что тот день давно прошел. Он принадлежал прошлому, и изменить там уже ничего было нельзя. Все кануло в Лету.

– Ты прав, – сказал Эмиль, показывая на серое каменное здание с красивыми резными дверями и номером наверху: 1809.

Гамаш позвонил, и они замерли в ожидании. Два человека и собака. Дверь открыл человек средних лет.

– Oui?

– Мистер Патрик, – сказал Гамаш по-английски. – Меня зовут Гамаш. Я оставил послание у вас на автоответчике. Это мой коллега Эмиль Комо. Вы позволите задать вам несколько вопросов?

– Quoi?

– Несколько вопросов, – произнес Гамаш громче, поскольку человек, казалось, их не слышал.

– Je ne comprends pas, – раздраженно сказал человек и начал закрывать дверь.

– Нет, постойте, – быстро проговорил Гамаш, на сей раз по-французски. – Désolé. Я думал, вы англоязычный.

– Все так думают, – возмущенно сказал человек. – Меня зовут Шон Патри́к. – Он сделал ударение на последнем слоге. – Я не говорю по-английски. Извините.

Он еще раз попытался закрыть дверь.

– Но, месье, мой вопрос состоял не в этом, – поспешил Гамаш. – Я хотел спросить вас о смерти Огюстена Рено.

Дверь перестала закрываться, потом медленно открылась, и Гамаша, Эмиля и Анри впустили в дом.

Месье Патрик пригласил их пройти.

Гамаш приказал Анри лечь у входной двери, и они с Эмилем сняли ботинки и последовали за месье Патриком в гостиную – старомодный, но уютный мир. Комната была мало похожа на гостиную. Гамаш посмотрел на диван и не увидел на нем никаких следов: судя по всему, на этом диване давно никто не сидел и вряд ли теперь будет сидеть. Месье Патрик не пригласил их сесть. Они сгрудились в середине душной комнаты.

– Хорошая мебель, – заметил Эмиль, оглядываясь.

– Наследство от бабушки и дедушки.

– Это они? – спросил Гамаш, подходя к фотографиям на стене.

– Да. А это мои родители. Мои прабабушка и прадедушка тоже жили в Квебеке. Вот они.

Он показал на другую фотографию, и Гамаш посмотрел на двух сурового вида людей. Его всегда интересовало, что происходит после того мгновения, когда фотография снята. Люди делают выдох, радуясь концу процедуры? Поворачиваются друг к другу и улыбаются? Такими ли они были на самом деле, или просто примитивная технология фотосъемки требовала, чтобы они застыли в неестественном виде перед камерой?

И все же…

Внимание Гамаша привлекла другая фотография на стене. На ней была группа испачканных людей с лопатами возле огромной ямы. За ними – каменное здание. У большинства вид был мрачный, но двое улыбались.

– Как замечательно иметь такие вещи, – сказал Гамаш.

Однако по виду Патрика нельзя было сказать, что это замечательно или ужасно, – просто никак. И Гамаш подумал, что, наверное, тот десятилетиями не обращал внимания на эти фотографии. А может, и никогда.

Старший инспектор отвернулся от стены к хозяину:

– Вы хорошо знали Огюстена Рено?

– Я его вообще не знал.

– Тогда почему встречались с ним?

– Вы шутите? Встречался с ним? Когда?

– За неделю до его смерти. Он договорился о встрече с вами, с месье О’Мара и двумя другими – неким Шином и неким ДжД.

– В первый раз о них слышу.

– Но Огюстена Рено вы все же знаете, – сказал Эмиль.

– Конечно я знаю Огюстена Рено – кто же его не знает? Но я с ним не знаком.

– И вы утверждаете, что Огюстен Рено никогда не связывался с вами?

– Вы из полиции? – подозрительно спросил Патрик.

– Мы помогаем расследованию, – неопределенно ответил Гамаш.

К счастью, месье Патрик был не очень внимателен или любопытен, иначе он бы поинтересовался, почему Гамаш заявился к нему со стариком и собакой. Да, это могла быть полицейская собака, но все равно необычно. Однако Шона Патрика это, видимо, не волновало. Впрочем, именно так и вело бы себя большинство квебекцев: услышав имя Огюстена Рено, они забывали обо всем другом.

– Я слышал, его убили англичане и закопали в подвале своего дома.

– Это кто вам сказал? – спросил Эмиль.

– Вот кто. – Патрик махнул рукой в сторону прихожей, где на столе они видели номер «Ле журналист».

– Мы не знаем, кто его убил, – твердо заявил Гамаш.

– Да бросьте вы, – гнул свое Патрик. – Кто еще, кроме англичан? Они его убили, чтобы сохранить свою тайну.

– Шамплейна? – спросил Эмиль, и Патрик, повернувшись к нему, кивнул:

– Именно. Главный археолог говорит, что Шамплейна там нет, но он наверняка лжет. Покрывает убийц.

– Зачем ему это надо?

– Англичане его купили. – Патрик потер указательным пальцем о большой.

– Ничего подобного они не делали, месье, – сказал Гамаш. – Поверьте мне, Самюэль де Шамплейн не похоронен в здании Литературно-исторического общества.

– Зато там похоронили Огюстена Рено, – возразил Патрик. – Только не говорите мне, что les Anglais к этому непричастны.

– Почему ваше имя оказалось в дневнике месье Рено? – спросил Гамаш и увидел удивленное выражение на лице Патрика.

– Мое имя? – Теперь на лице Патрика появилось иное выражение: нечто среднее между презрением и раздражением. – Это что, шутка? Вы не покажете ваши удостоверения?

Гамаш залез в нагрудный карман и вытащил удостоверение. Человек взял его, прочел, долго разглядывал фотографию, потом ошеломленно посмотрел на Гамаша:

– Так это вы? Тот самый полицейский из Квебекской полиции? Господи Исусе. Из-за бороды вас не узнать. Вы старший инспектор Гамаш?

Гамаш кивнул.

Патрик подался ближе к нему. Гамаш не шелохнулся, только встал еще тверже на ногах. Более наблюдательный человек заметил бы, что он насторожился.

– Я, конечно, видел вас по телевизору. На похоронах.

Он смотрел на Гамаша так, будто тот был экспонатом с выставки.

– Месье… – начал Эмиль, пытаясь остановить Патрика.

– Вероятно, это было ужасно.

Несмотря на смысл слов, глаза человека возбужденно горели.

Гамаш по-прежнему молчал.

– Я сохранил журнал «Л’актюалите» с вами на обложке. Вы ведь знаете ту фотографию? Можете подписать его для меня?

– Ничего подобного я не сделаю.

Голос Гамаша звучал тихо, но предостерегающе. Даже Шон Патрик не мог этого не заметить. Он повернулся в дверях, с его губ был готов сорваться сердитый ответ, но он промолчал. Старший инспектор Гамаш смотрел на него пронзительным взглядом. Глаза его горели презрением.

Патрик помедлил, потом щеки его покрылись румянцем.

– Извините. Это было бестактно с моей стороны.

В комнате надолго воцарилась тишина. Наконец Гамаш кивнул.

– У меня к вам еще несколько вопросов, – сказал он, и Патрик, ставший более сговорчивым, повернулся к нему. – Вам кто-нибудь говорил о Шамплейне или об истории вашего дома?

– Люди этим всегда интересуются. Дом был построен в тысяча семьсот пятьдесят первом году. Мой прапрадед переехал сюда в конце девятнадцатого века.

– Вы знаете, что здесь было прежде? – спросил Эмиль.

Патрик покачал головой.

– А эти цифры вам что-нибудь говорят? – Гамаш показал ему цифры, переписанные из дневника. 9-8499 и 9-8572. – Они что-нибудь значат для вас?

Патрик опять покачал головой. Гамаш уставился на него. Почему имя этого человека оказалось в дневнике убитого? Гамаш был уверен, что хотя Патрик человек невоспитанный, но он не лжет. Он был искренне удивлен, узнав, что Огюстен Рено назначил ему встречу.

– И что вы думаете? – спросил Гамаш у Эмиля, когда они вышли из дома. – Он лгал?

– Вообще-то, мне так не кажется. Либо Рено имел в виду другого С. Патрика, либо собирался встретиться с этим, но до встречи дело так и не дошло.

– Но его это так воодушевило. Может, стоило поднажать?

Несколько минут они шли молча, потом Эмиль остановился:

– Меня ждут друзья на ланч, хочешь к нам присоединиться?

– Non, merci. Я, пожалуй, вернусь в Литературно-историческое общество.

– Хочешь еще покопать?

– Вроде того.