После посещения Оливье в тюрьме и антикварного магазина в Монреале Жан Ги Бовуар в середине дня вернулся в Три Сосны. Он остановился в ресторане быстрого питания «Тим Хортонс» на выезде с 55-го шоссе, купил сэндвич, пышку, облитую шоколадом, и четверной кофе.
Он чувствовал себя усталым.
После несчастья он еще не работал так много и знал, что теперь ему нужно отдохнуть. В гостинице он принял долгую роскошную ванну, размышляя над тем, что делать дальше.
Оливье ошеломил его. Теперь он утверждал, что Отшельника вовсе не звали Якобом и он не был чехом. И что он, Оливье, сказал так, только чтобы замести следы, навести подозрение на Парра и других чехов в округе.
Это было не только не по-соседски, но и не дало желаемых результатов. Следователи все равно признали Оливье убийцей, и суд с ними согласился.
Хорошо. С этим все. Бовуар соскользнул поглубже в ванну. Намыливаясь, он почти не замечал рваного шрама у себя на животе. Заметил только, что мышцы потеряли тонус. Он не то чтобы растолстел, но от бездеятельности мускулы стали дряблыми. Но все же он чувствовал, как силы медленно возвращаются к нему, правда медленнее, чем ему хотелось.
Он прогнал эти мысли и сосредоточился на том, о чем просил его шеф. Потихоньку заново открыть дело Оливье.
Ну и о чем говорят сегодняшние находки?
Но в голову ему ничего не приходило, кроме большой, зовущей кровати, которую он видел через открытую дверь ванной, кровати с хрустящими простынями, пуховым одеялом, мягкими подушками.
Через десять минут он спустил воду из ванны, повесил снаружи на ручку двери табличку «НЕ БЕСПОКОИТЬ» и погрузился в сон в тепле и безопасности.
Проснулся в темноте, удовлетворенно повернулся, посмотрел на часы у кровати. 5.30. Он сел. 5.30 утра или вечера?
Сколько он проспал – два часа или четырнадцать? Он чувствовал себя отдохнувшим, но это не помогало ему определить время.
Бовуар включил свет, оделся и вышел на площадку перед дверью. В гостинице стояла тишина. Горели две лампы, но они часто горели. Он был сбит с толку, дезориентирован. Бовуар спустился по лестнице и, выглянув из эркерного окна, получил ответ.
В домах вокруг деревенского луга горел свет, ярким светом сияло бистро. Радуясь тому, что он идет на ужин, а не на завтрак, Жан Ги накинул куртку, натянул ботинки и поспешил через луг в бистро, где его встретил Габри, на котором неожиданно оказалась домашняя пижама.
И Гамаш вернулся к своему прежнему вопросу: вечер сейчас или утро? Но черт его побери, если он спросит.
– С возвращением. Я слышал, вы провели прошлую ночь в лесу со святым. И что, все так забавно, как об этом рассказывают? По вашему виду не скажешь, что вы перешли в новую веру.
Бовуар посмотрел на крупного Габри в пижаме и тапочках и решил не говорить ему, как тот выглядит.
– Что для вас? – спросил Габри, когда Бовуар не ответил на его первый вопрос.
А чего он хочет – яичницу или пива?
– Пиво – то, что надо, merci.
Бовуар взял эль из маленькой пивоварни и уселся в удобное кресло у окна. На столе лежала газета, и из нее он узнал об убийстве Огюстена Рено, этого сумасшедшего археолога, в Квебек-Сити.
– Можно к вам присоединиться?
Рядом с ним стояла Клара Морроу. На ней тоже была пижама и халат, а опустив взгляд, Бовуар увидел тапочки. Это что, какая-то новая сумасшедшая мода? Сколько он проспал? Он знал, что для англоязычных канадцев фланелевая одежда является афродизиаком, но для Бовуара эта материя ничего не значила. Он ее никогда не носил и носить не собирался.
Оглянувшись, он увидел, что каждый третий или четвертый человек здесь в халате. Бовуар всегда втайне подозревал, что это не деревня, а амбулаторное отделение сумасшедшего дома. Теперь он получил доказательство этого.
– Пришли принимать лекарства? – спросил он, когда она села.
Клара рассмеялась и подняла свой стакан с пивом:
– Как всегда. – Она кивнула на его пиво. – И вы тоже?
Бовуар наклонился к ней и прошептал:
– Который теперь час?
– Шесть. – Поскольку он продолжал смотреть с недоумением, она добавила: – Вечера.
– Тогда почему… – Он показал на ее одежду.
– Когда арестовали Оливье, Габри понадобилось какое-то время, чтобы наладить работу в бистро, и некоторые из нас ему помогали. Он не хотел открываться по воскресеньям, но мы с Мирной убедили его, и он согласился, но при одном условии.
– Носить пижамы?
– Вы очень умны. – Она улыбнулась. – Ему не хотелось одеваться. И по прошествии какого-то времени кое-кто из нас стал делать то же самое – приходить сюда в пижамах. Это очень удобно. Я весь день хожу в пижаме.
Бовуар попытался принять неодобрительный вид, но должен был признать, что она действительно чувствует себя удобно. Он задержал взгляд на ее голове-клумбе: на сей раз там ничего не нашлось, ничего нового. Обычно ее волосы торчали во все стороны, возможно из-за того, что она часто проводила по ним пятерней. И это же, вероятно, объясняло присутствие там крошек и капелек краски.
Он мучительно придумывал дружелюбные слова, которые заставили бы ее поверить, что он здесь из любви к их компании.
– Как ваша выставка – скоро уже?
– Через два месяца. – Клара сделала большой глоток пива. – Когда я не готовлюсь к интервью для «Нью-Йорк таймс» или для «Опры», я стараюсь об этом не думать.
– Для «Опры»?
– Да. Будет организовано колоссальное шоу в мою честь. Все ведущие критики станут, разумеется, рыдать, восхищенные моим прозрением, мощью образов. Опра купит несколько картин по сто миллионов за каждую. За какие-то по пятьдесят миллионов, за какие-то по сто пятьдесят.
– Значит, у нее будет свой интерес.
– Ничего, я человек щедрый.
Бовуар рассмеялся, удивив самого себя. Он никогда толком не говорил с Кларой. Да и ни с кем он не говорил. У шефа были с ними контакты. Ему каким-то образом удалось подружиться с большинством из них, а Бовуару никак не удавалось преодолеть себя, видеть в людях не только подозреваемых, но и человеческие существа. Он никогда не хотел этого. Эта мысль вызывала у нее отвращение.
Он наблюдал, как Клара берет горсть ореховой смеси, прихлебывает пиво.
– Могу я спросить вас кое о чем? – спросил он.
– Конечно.
– Как по-вашему, это Оливье убил Отшельника?
Ее рука остановилась на полпути к вазе с орешками. Задавая этот вопрос, Бовуар понизил голос, чтобы его никто больше не услышал. Клара опустила руку и целую минуту думала, прежде чем ответить:
– Не знаю. Хотелось бы мне с абсолютной уверенностью сказать, что не убивал, но улики против него так убедительны. И если это сделал не он, то должен быть кто-то другой.
Она вскользь оглядела зал, Бовуар проследил за ее взглядом.
В зале сидели Старик Мюнден и Жена. Красивая молодая пара обедала вместе с семейством Парра. Старику, несмотря на такое имя, не исполнилось еще и тридцати, и был он столяром. А еще он реставрировал старинную мебель Оливье и был среди последних людей, покинувших бистро в ту ночь, когда убили Отшельника. У Жены, насколько знал Бовуар, имелось и настоящее имя, хотя он забыл его, как, видимо, и большинство других. То, что началось как шутка – молодая пара посмеивалась над своим супружеством, – стало реальностью. Она стала Женой. У них был маленький сын Шарли, страдавший синдромом Дауна.
Посмотрев на ребенка, Бовуар вспомнил одну из причин, по которой доктора Винсента Жильбера называли святым. Его решение оставить успешную карьеру и жить среди людей, страдающих синдромом Дауна, заботиться о них. На основании этого опыта он написал книгу «Бытие». По всем отзывам это была книга потрясающей честности и смирения. Потрясающей потому, что ее написал такой мерзавец.
Что ж, как нередко говорила им Клара, такие качества свойственны великим произведениям искусства.
Со Стариком и Женой сидели Рор и Ханна Парра. Они были среди главных подозреваемых. Рор расчищал дорожки в лесу и мог найти домик Отшельника с его бесценным содержимым и жалким хозяином.
Но зачем забирать жизнь – и оставлять сокровища?
То же подозрение распространялось и на их сына, Хэвока Парру. Клара и Бовуар посмотрели на него – он обслуживал столик у камина. В ночь убийства Отшельника Хэвок работал в бистро допоздна и сам запер дверь.
Что, если он последовал по лесу за Оливье и обнаружил лесной домик?
Что, если он заглянул в домик, увидел сокровища и оценил их по достоинству? Завладеть этим – и больше не нужно жить на чаевые, убирать столики, улыбаться хамоватым клиентам. Не нужно думать о том, что принесет будущее.
По другую сторону сидели Марк и Доминик Жильбер. Владельцы гостиницы и спа-салона. В сорок с лишним лет они оставили высокооплачиваемую, но выматывающую работу в Монреале и приехали в Три Сосны. Купили полуразрушенный дом на холме и переделали его в великолепный отель.
Оливье ненавидел Марка, и это чувство было обоюдным.
Не потому ли Жильберы купили старый дом, что к нему прилагался и лесной домик? Затерявшийся в лесу?
И наконец, был еще святой мерзавец доктор Винсент Жильбер, отец Марка, бросивший семью, но появившийся в тот самый момент, когда было найдено мертвое тело. Неужели это было простым совпадением?
Взгляд Клары снова обратился на Бовуара, когда хлопнула дверь бистро.
– Чертов снег.
Бовуару не нужно было поворачиваться, чтобы понять, кто это.
– Рут, – прошептал он Кларе, и та кивнула в ответ. – Все такая же сумасшедшая?
– После всех этих лет, – подтвердила Клара.
– Господи Исусе…
Рут появилась перед стулом Бовуара, на ее изборожденном морщинами лице гуляла ухмылка. Коротко подстриженные седые волосы словно прилипли к голове, отчего возникало впечатление, будто у нее голый череп. Она была высокой, сутулой, при ходьбе помогала себе тростью. Единственная хорошая новость: она не пришла в ночной рубашке.
– Добро пожаловать в бистро, – проворчала она, кинув беглый взгляд на Клару. – Где умирает благородство.
– И не только благородство, – заметил Бовуар.
Рут издала лающий смешок:
– Вы нашли еще одно тело?
– Видите ли, я не ищу тел. У меня есть жизнь и помимо работы.
– Господи, мне уже скучно, – сказала старая поэтесса. – Скажите что-нибудь умное.
Бовуар молчал, поглядывая на нее с отвращением.
– Как я и предполагала. – Она отхлебнула пива из его стакана. – Это же помои. Неужели не можете заказать что-нибудь пристойное? Хэвок! Принеси ему виски.
– Старая карга, – пробормотал Бовуар.
– А, подначка. Очень умно.
Она перехватила его виски и зашагала прочь. Когда она отошла достаточно далеко, Бовуар наклонился над столом к Кларе, которая тоже подалась вперед. В бистро было шумно от смеха и разговоров – идеальная обстановка для тихой беседы.
– Если не Оливье, то кто? – спросил Бовуар тихим голосом, обшаривая зал проницательным взглядом.
– Не знаю. Почему вы думаете, что это не Оливье?
Бовуар помедлил с ответом. Стоит ли переходить Рубикон? Но он знал, что уже перешел.
– Это должно остаться между нами. Оливье знает, что мы занимаемся этим, но я ему велел помалкивать. И вас о том же прошу.
– Можете не волноваться. Но почему вы мне об этом говорите?
И в самом деле, почему? Потому что она лучшая из этой дурной толпы.
– Мне нужна ваша помощь. Вы знаете здесь всех гораздо лучше меня. Старший инспектор обеспокоен. Габри все время спрашивает его, почему Оливье переместил тело. Это могло произойти только в том случае, если он нашел Отшельника уже убитым, ведь если человек убивает кого-то в отдаленном месте, то вряд ли он будет это рекламировать. Старший инспектор считает, что мы что-то упустили. Что вы думаете?
Этот вопрос явно застал Клару врасплох. Она ответила не сразу.
– Я думаю, – медленно начала она, – Габри никогда бы не поверил, что это сделал Оливье, даже если бы видел убийство своими глазами. Но еще я думаю, что это хороший вопрос. С чего мы начнем?
«„Мы“, – подумал Бовуар. – Нет никакого „мы“. Есть „я“ и „вы“. В таком порядке». Но она была ему нужна, поэтому он проглотил сказанное, фальшиво улыбнулся и ответил:
– Так вот, Оливье теперь говорит, что Отшельник не был чехом.
Клара закатила глаза и провела пятерней по волосам, торчащим во все стороны. Бовуар поморщился, но Клара либо не заметила, либо ей было все равно. Ее мысли были заняты другим.
– Вот это да. А еще в какой-нибудь лжи он признался?
– Пока нет. Он думает, что Отшельник был квебекец или, возможно, англичанин, но прекрасно владеющий французским. Все его книги были на английском, а те, что он просил Оливье найти для него, тоже были на английском. Но говорил он на идеальном французском.
– И чем я могу помочь?
Бовуар немного помедлил, потом принял решение:
– Я привез с собой материалы дела. Хочу, чтобы вы его прочитали.
Она кивнула.
– А поскольку вы знаете здесь всех и каждого, я бы хотел, чтобы вы позадавали людям вопросы.
Клара заколебалась. Ей не нравилось быть шпионом, но если ее собеседник прав, то невиновный человек томится в тюрьме, а убийца ходит среди них. Почти наверняка сидит сейчас с ними в бистро.
Появились Мирна с Питером, и Бовуар подсел к ним, чтобы пообедать за компанию. Заказал себе бифштекс в соусе из голубого сыра с коньяком. Они болтали о разных событиях в деревне, о лыжне на Мон-Сен-Реми, о том, как «Канадиенс» сыграли предыдущим вечером.
На десерт к ним подсела Рут, съела бóльшую часть ватрушки Питера, а потом в одиночестве похромала в ночь.
– Она ужасно тоскует по Розе, – сказал Мирна.
– А что случилось с ее уткой? – спросил Бовуар.
– Улетела осенью.
«Утка оказалась умнее, чем можно было подумать», – мелькнула мысль у Бовуара.
– Я боюсь весны, – сказала Клара. – Рут будет ждать ее возвращения. А если она не вернется?
– Это не будет значить, что Роза погибла, – сказал Питер, хотя все они понимали, что это не так.
Утка Роза была выращена Рут, к которой попала крохотным утенком. И несмотря на все прогнозы, выжила, выросла, расцвела и повсюду следовала за Рут, словно на веревочке.
Птичка и чумичка – так называл их Габри.
Но прошлой осенью Роза сделала то, что делают все утки, что было заложено в нее природой. Как бы она ни любила Рут, но инстинкт оказался сильнее. И однажды днем, услышав кряканье пролетающей мимо стаи, Роза взлетела и заняла свое место в утином клине, направляющемся на юг.
И улетела.
После обеда Бовуар поблагодарил их и поднялся. Клара проводила его до двери.
– Я сделаю то, что вы просили, – шепнула она ему.
Бовуар протянул ей папку с делом и вышел в холодную, темную ночь. Возвращаясь в гостиницу, в теплую кровать, он остановился посреди деревенского луга и посмотрел на три высокие сосны в многоцветных рождественских гирляндах. Снежные наносы отливали разными цветами. Бовуар поднял голову, увидел звезды, ощутил свежий, морозный воздух. Он услышал у себя за спиной голоса, они желали друг другу доброй ночи, потом услышал хруст снега под ногами.
Жан Ги Бовуар изменил направление и, дойдя до старого, обитого вагонкой дома, постучал. Дверь чуть приоткрылась.
– Могу я войти?
Рут отступила назад и открыла дверь.
Арман Гамаш сидел за столом Рено, заваленным бумагами, и читал дневники. Он читал их несколько последних часов, время от времени делая заметки. Как и дневники Шамплейна, дневники Огюстена Рено говорили о событиях, а не о чувствах. Это были скорее ежедневники, но они несли информацию.
К сожалению, сделав запись о посещении заседания совета Литературно-исторического общества, он не объяснил, зачем ему это нужно. И больше не было никаких упоминаний о встрече с кем-либо позднее в этот день или вечером.
На следующий день не было никаких записей, хотя на следующую неделю имелась одна: «ОШ в час дня в четверг».
Дальнейшие дни были пусты. Страницы и страницы, белые и голые. Зимняя жизнь. Ни ланча с другом, ни встречи, ни личного замечания. Ничего.
Но что насчет его недавнего прошлого?
Были записи о книгах, ссылки на страницы, библиотечные ссылки, статьи. Рено делал заметки, наброски Старого города, записывал адреса. Может быть, места, в которых он намеревался проводить раскопки? Все вокруг базилики Нотр-Дам.
Выяснилось, что он никогда не рассматривал ни одного места за пределами довольно малой окружности. Тогда что же он делал в условных лесных дебрях Лит-Иста? И если он пришел туда просто за книгой, как предположил Эмиль, то зачем оказался в подвале с лопатой? И зачем просил встречи с советом?
Жан Ги Бовуар и Рут Зардо уставились друг на друга.
Они были похожи на участников боя без правил. Только один выйдет из него живым. Не в первый раз в обществе Рут Бовуар почувствовал неприятную реакцию ниже пояса.
– Чего вы хотите? – спросила Рут.
– Поговорить, – ответил Бовуар.
– А подождать это не может, придурок?
– Не может, идиотка. – Он помолчал. – Я вам нравлюсь?
Она прищурилась:
– Я думаю, вы суетливый, придурочный, жестокий и, возможно, немного умственно отсталый.
– То же самое я думаю и о вас, – с облегчением сказал Бовуар.
Все было, как он и предполагал, как надеялся.
– Ну слава богу, мы выяснили отношения. Спасибо, что заглянули. А теперь спокойной ночи.
Рут повернулась к двери.
– Постойте, – сказал Бовуар и протянул руку, почти касаясь ее высохшей кожи. – Постойте, – повторил он чуть ли не шепотом.
И Рут подчинилась.
Гамаш приблизил лицо к дневнику, и на его лице появилась слабая улыбка.
Литературно-историческое общество.
Вот где оно было. Написано совершенно четко, насколько это возможно в дневнике Рено. Но не в день заседания совета, то есть в день его смерти, а неделей ранее. А над записью – имена четырех человек, с которыми он хотел поговорить.
Некто Шин, некто ДжД и два человека по имени С. Патрик и Ф О’Мара. Ниже стояла цифра 18 – дальше неразборчиво. Гамаш поднес поближе настольную лампу, чтобы свет залил страницу. 1800, а может быть, 1869 или 1868.
– А может, это тысяча восемьсот девять? – пробормотал Гамаш себе под нос, прищурившись.
Он перевернул страницу – не яснее ли будет видно с задней стороны. Яснее не было.
Он снял очки и откинулся на спинку стула, задумчиво постукивая дужкой очков о колено.
1800 было бы разумно. Время – шесть часов вечера. Большинство квебекцев предпочитали двадцатичетырехчасовую шкалу. Но…
Старший инспектор уставился в пространство перед собой. Нет, ничего не складывалось. Лит-Ист закрывался в пять часов. 1700.
Зачем Рено договариваться о встрече с четырьмя людьми после закрытия общества?
Может быть, у одного из них был ключ и он собирался их впустить.
А может быть, Рено не знал, что библиотека будет закрыта.
А может, он договорился о встрече с кем-то другим, а кто-нибудь из волонтеров должен был открыть дверь.
Был ли когда-нибудь Огюстен Рено в Литературно-историческом обществе до дня своей смерти? Гамашу казалось, что был. Не входил туда, как любой другой клиент, – это, видимо, было не в стиле Рено. Нет, этому человеку требовалось что-то более театральное, таинственное. Ведь это был тот самый человек, который проник в базилику и начал раскопки. Проникновение в Литературно-историческое общество не представлялось для него невозможным ни в физическом, ни в нравственном плане. Ни одна дверь не была закрыта перед Огюстеном Рено в его донкихотских поисках Шамплейна.
Гамаш посмотрел на часы. Скоро полночь. Слишком поздно, чтобы звонить Элизабет Макуиртер или кому-то другому из членов совета, а уж тем более заходить к ним. А ему нужно было видеть их лица во время разговора.
Он вернулся к дневнику. Что не подлежало сомнению, так это чувства Рено относительно предстоящей встречи. Он несколько раз обвел это место кружочком и поставил два восклицательных знака.
Казалось, археолог-любитель пребывал в приподнятом настроении, словно эта встреча была для него равна организации заговора. Гамаш нашел телефонную книгу и стал искать Шина. Это было похоже на китайское имя, и он вспомнил, что Огюстен Рено как-то раз в поисках Шамплейна подкопался под стену и оказался в подвале китайского ресторана.
Может быть, так назывался ресторан или так звался его владелец – Шин?
Но никакого Шина в телефонной книге Гамаш не нашел. Возможно, это была фамилия, а не имя. Китайцев в Квебек-Сити можно было по пальцам перечесть, выяснить будет нетрудно.
Никаких О’Мара он не нашел, но зато обнаружился С. Патрик – он жил на рю Де-Жарден в старом городе. Гамаш знал эту улицу рядом с монастырем урсулинок, а заканчивалась она прямо перед базиликой Нотр-Дам.
А его адрес? 1809, рю Де-Жарден. 1809. Значит, не время, а адрес. Значит, они собирались сначала встретиться там, а потом двинуться в Лит-Ист?
В дневнике Рено были и другие имена, главным образом имена чиновников, мешавших ему, или редакторов, отвергавших его рукописи. Несколько раз упоминался Обри Шевре, главный археолог, а рядом с ним неизменно присутствовало слов merde, он чуть ли не через черточку писал эти слова. Обри Шевре-Мерд.
Немалую роль в жизни Огюстена Рено играли книгопродавцы, в основном специализирующиеся на продаже старых книг. Если с кем у него и были дружеские отношения, то с ними. Гамаш выписал их имена, потом посмотрел на часы.
Была почти полночь, и Бовуар сидел на пластиковом садовом стуле в кухне Рут. Он никогда прежде не был в ее доме. Гамаш бывал несколько раз, но Бовуар всегда отговаривался, если нужно было допросить Рут.
Он питал к старой поэтессе невыносимое отвращение, поэтому и зашел к ней.
– Ну давай, пенек, говори.
Рут сидела напротив него, на белом столе стоял чайник с жидким чаем и одна чашка. Тонкие руки она скрестила на груди, словно боялась, что внутренности выскочат наружи. Только не ее сердце – это Бовуар знал. Оно бежало много лет назад, как эта ее утка. Дай только время – и от Рут все убежит.
Ему нужно было поговорить с кем угодно, но с человеком без сердца, без сострадания. С человеком, которому безразлично.
– Вы знаете, что случилось? – спросил он.
– Ну, я же читаю газеты.
– В газетах писали не все.
Последовала пауза.
– Продолжайте.
Голос ее звучал жестко, бесчувственно. Идеально.
– Я сидел в кабинете шефа…
– Мне уже скучно. Это долгая история?
Бовуар злобно посмотрел на нее:
– В одиннадцать часов восемнадцать минут позвонили.
Она фыркнула:
– Так точно?
Он встретился с ее взглядом:
– Да.
Перед его мысленным взором снова возник угловой кабинет шефа. Стоял ранний декабрь, и Монреаль за окнами был холодный и серый. Они обсуждали один трудный случай в Гаспе, когда секретарша шефа открыла дверь. Звонил инспектор из Сент-Агата, там случилась стрельба. Один агент был ранен, другой пропал.
Но на самом деле он не пропал, он был на телефоне и просил соединить его с Гамашем.
События после этого разворачивались быстро, и в то же время им казалось, что это длится вечность. Прибывали агенты, группы быстрого реагирования были приведены в боевую готовность. Спутники, съемка, анализ. Отслеживание. Все было задействовано. Не прошло и нескольких минут, как в большом офисе началась бешеная деятельность, видимая сквозь окна в кабинете старшего инспектора. Все совершалось по протоколу, прописанному старшим инспектором Гамашем.
Но в его кабинете царили тишина. И спокойствие.
– Извините. Извините меня, – сказал агент Морен, когда его соединили с шефом.
– Это не твоя вина. Ты не ранен? – спросил Гамаш.
Теперь Бовуар говорил по другой линии. По причинам, которые ему пока были не ясны, они не смогли определить номер, И человек, который удерживал Морена и стрелял в другого агента, казалось, был невозмутим. Он передал трубку обратно молодому агенту, но прежде прояснил кое-что.
Он не собирался ни убивать Морена, ни отпускать его. Он просто оставит молодого агента связанным.
– Спасибо, – сказал Гамаш.
За стеклом Бовуар видел, как агенты работают за компьютерами, делают записи, слушают, устанавливают место звонка. Он почти что видел пальцы, летающие над клавиатурой.
Еще несколько секунд – и они будут знать, где находится агент Морен. Но Бовуар испытывал беспокойство. Почему на это уходит столько времени? Это должно делаться мгновенно.
– Вы сядете мне на хвост, я знаю, что сядете, – сказал фермер. – Поэтому я сделаю так, чтобы у вас отпало это желание.
– Ничего подобного я делать не собираюсь, – солгал Гамаш.
– Может быть, – сказал человек с густым деревенским акцентом. – Но я не собираюсь рисковать.
Что-то шевельнулось в Бовуаре, и он посмотрел на Гамаша. Шеф стоял, глядя перед собой сосредоточенно, прислушиваясь, думая.
– Что вы сделали? – спросил Гамаш жестким, непреклонным голосом.
Последовала пауза.
– Я связал вашего агента и прикрепил к нему кое-что.
– Что?
– Я эту штуку сам сделал.
Голос человека звучал оправдательно, слабо, он пытался объясниться. Это был испуганный голос, а значит, непредсказуемый, что могло привести к самым страшным последствиям. Худший тип преступника, берущего заложников. С такими трудно иметь дело. Они в любой момент могут впасть в панику. Разум покидает их, и они ведут себя исходя не из здравого смысла, а из страха.
– И что это такое? – спросил Гамаш.
Бовуар понимал, что делает шеф. Он пытался стать сильным центром, к которому может тяготеть слабый, испуганный человек. Чем-то надежным, твердым, предсказуемым. Властным.
– Это из удобрения. Я не хотел, но отделаться от вас я смогу только так.
Разбирать голос становилось все труднее и труднее. Сочетание акцента и слов, приглушенных отчаянием.
– Взрыв произойдет через двадцать четыре часа. В одиннадцать часов восемнадцать минут завтра утром.
Бовуар записал это, хотя не сомневался: он этого не забудет. И он был прав.
Он услышал, как шеф резко вздохнул, потом помолчал, пытаясь обуздать ярость.
– Это ошибка, – сказал он ровным голосом. – Вы должны обезвредить бомбу. Вы только ухудшаете собственное положение.
– Ухудшаю? Как его еще можно ухудшить? Тот другой агент мертв. Я убил полицейского.
– Мы этого не знаем.
– Я знаю.
– Тогда вы знаете, что мы рано или поздно найдем вас. Вы же не хотите всю жизнь провести в бегах? Все время спрашивая себя, не стоим ли мы уже за дверью.
В трубке на некоторое время замолчали.
– Сдайтесь, – сказал Гамаш низким, спокойным, рассудительным голосом. Умный друг с хорошим предложением. – Я обещаю, что вам не будет причинено никакого вреда. Скажите, где вас встретить.
Бовуар смотрел на шефа, а шеф смотрел на стену, на громадную карту Квебека. Оба посылали мысленные сигналы человеку увидеть резон в этом предложении.
– Не могу. Мне пора. Счастливо оставаться.
– Стойте, – выпалил Гамаш, потом с огромным трудом взял себя в руки. – Стойте. Подождите. Не делайте этого. Если убежите – будете потом жалеть всю жизнь. Если вы причините вред Полю Морену, вы об этом горько пожалеете.
Его голос был едва ли громче шепота, но даже у Бовуара мурашки побежали по коже от угрозы в голосе Гамаша.
– У меня нет выбора. И еще одно.
– Что?
За пределами офиса отдела по расследованию убийств приводилось в действие более современное оборудование. Бовуар увидел старшего суперинтенданта Франкёра – тот шел к кабинету Гамаша. Гамаш тоже увидел его и повернулся к нему спиной, целиком сосредоточившись на голосе в трубке.
– Я не хочу, чтобы вы преследовали меня.
Дверь открылась, и вошел старший суперинтендант Франкёр, на его красивом благородном лице застыло решительное выражение. Гамаш так и не повернулся к нему. Инспектор Бовуар взял Франкёра под локоть:
– Вам нужно выйти, сэр.
– Нет, мне нужно поговорить со старшим инспектором.
Они вышли за дверь.
– Шеф говорит с человеком, который взял заложника.
– С убийцей. Агент Биссонет умер от раны пять минут назад.
Он сунул правую руку в карман пиджака. Это был знак, который все знали, знак того, что старший суперинтендант ужасно разгневан. Офис, в котором только что кипела активность, погрузился в тишину, в нем звучали только два голоса, громких, отчетливых. Голоса старшего инспектора и убийцы, выведенные на динамики.
– Я принимаю командование на себя, – сказал Франкёр и снова направился к двери, но Бовуар встал перед ним:
– Вы можете принимать командование на себя, я не могу вас остановить, но это кабинет старшего инспектора, и ему сейчас необходима приватная обстановка.
Они уставились друг на друга, и в этот момент раздался голос Гамаша.
– Вы должны прекратить это, – сказал Гамаш. – Сдавайтесь.
– Не могу. Я убил копа. – Теперь голос этого человека звучал почти истерически.
– Тем больше у вас оснований сдаться мне. Я вам гарантирую безопасность. – Голос убедительный, рассудительный.
– Я должен бежать.
– Тогда почему же вы не ушли? Почему позвонили мне?
– Потому что мне пришлось.
Наступило молчание. Бовуар теперь видел лицо шефа в профиль. Его глаза были прищурены, брови насуплены.
– Что вы сделали? – чуть не прошептал Гамаш.
Гамаш собрал дневники и, оставив записку со своим адресом и номером телефона на столе Рено, вышел на улицу и направился к дому.
Время перевалило за полночь, а гуляки все не успокаивались. Он слышал чуть поодаль гудение пластиковых рожков и неразборчивые крики.
Выпивали и дебоширили студенты.
Гамаш улыбнулся. Некоторые проснутся в полиции с больной головой. А со временем станут рассказывать о своих подвигах внукам, а те будут смотреть на них удивленными глазами и не верить.
Буйная стайка молодых людей появилась из-за угла и двинулась по рю Сент-Урсюль. Потом один из них увидел Гамаша и остановился. Другие, пьяные в стельку, уперлись ему в спину и принялись толкаться. Завязалась небольшая потасовка, но старший среди них растащил драчунов и кивнул в сторону Гамаша, который остановился посреди дороги.
Наблюдал.
Некоторое время они смотрели друг на друга, потом Гамаш улыбнулся.
– Bonne nuit, – сказал он им и, проходя мимо, положил ладонь в рукавице на плечо старшего.
– Правда? – спросила Рут. – Но ведь нельзя же сделать бомбу из дерьма? – Это заинтересовало ее. – Ни за что не поверю.
– Химические удобрения – это не дерьмо. И можете не верить. Мне все равно, – сказал Бовуар.
Ему так было даже удобнее. Временами он и сам в это не верил. Это были лучшие времена.
– Старая карга, – пробормотал он.
– Олух царя небесного, – ответила Рут и налила ему чашечку чая, похожего на болотную воду. Потом села и снова обняла себя руками. – Так что сказал этот психованный фермер насчет того, что он еще сделал?
Бовуар продолжал видеть перед собой лицо Гамаша, он его до конца жизни не забудет. Выражение неверия, удивления. Но еще не смятения, не тревоги. Это придет через минуту.
– Что вы сделали? – спросил Гамаш.
– Я подсоединил ее к взрывателю.
– Как?
– Мне нужно, чтобы вы тут повозились, дали мне время. – Голос опять пресмыкался, заискивал, словно просил разрешения Гамаша или понимания, прощения.
Снаружи кабинета агенты склонялись к экранам компьютеров, стучали по клавиатурам, хватались за наушники. Отдавали и получали приказы.
Старший суперинтендант Франкёр некоторое время смотрел на Бовуара, потом развернулся и зашагал прочь. Бовуар вздохнул, даже не заметив, что все это время задерживал дыхание. Потом он быстро вернулся в кабинет.
– Скажите мне, – потребовал Гамаш властным голосом.
И человек сказал, потом вернул трубку агенту Полю Морену.
С тех пор они того человека больше не слышали; возможно, его уже не было среди живых.
– Извините, – повторил агент Морен. – Пожалуйста, извините.
– Это не твоя вина. Ты не ранен? – спросил Гамаш.
– Нет. – В голосе Морена слышался ужас, хотя он старался не показывать этого.
– Не беспокойся. Мы тебя найдем.
Молчание.
– Да, сэр.
– Но вы так и не ответили на мой вопрос, – нетерпеливо сказала Рут. – Вы думаете, я буду слушать вас целую ночь? Что сделал этот фермер, кроме бомбы из дерьма?
Жан Ги Бовуар некоторое время смотрел на белый пластиковый садовый стол, чувствуя его грубые кромки. Старая свихнувшаяся поэтесса наверняка нашла его где-нибудь у дороги или на помойке.
Никому не нужный мусор. А она притащила его домой.
Он долго пялился на стол, испытывая замешательство. Никто еще не говорил этого, публике об этом было неизвестно. И Бовуар знал, что не должен говорить об этом сейчас.
Но он должен был сказать кому-нибудь. А кто больше годится на роль слушателя, чем человек, которому все равно? Ни сочувствия, ни сожаления, ни настоящего понимания не будет. Они не почувствуют никакой неловкости, встретившись снова в деревне, потому что, хотя он и изливал перед ней душу, ее это не волновало.
– Бомба была подключена к телефонной линии, – сказал наконец Бовуар, продолжая смотреть на свои руки и на белую столешницу. – Она должна была взорваться, если произойдет отсоединение.
– Ясно, – сказала Рут.
– А отсоединение произойдет, если прервется разговор. Если на линии на несколько секунд воцарится молчание.
Пауза.
– И вы все по очереди говорили, – сказала Рут.
Бовуар набрал в грудь побольше воздуха. В углу возле стула Рут что-то валялось, вот только что это, он никак не мог разобрать. Может, у нее упал туда свитер или кухонное полотенце.
– Нет, там было устроено иначе. Ему нужно было, чтобы Гамаш был привязан к Морену и не мог заниматься поисками убийцы.
– Что значит «привязан к Морену»?
– Он поставил распознаватель голоса. Так что по телефону могли говорить только эти двое – Гамаш и Морен.
– Да бросьте вы, – рассмеялась Рут. – Такого не бывает. Выдумываете.
Бовуар не ответил.
– Ну ладно, может, и не выдумываете. Но фермер точно выдумывал. Вы хотите мне впарить, что какой-то деревенщина из медвежьей дыры сделал бомбу, подключил к ней таймер, а потом еще и телефонную линию? Как вы там сказали – распознаватель голоса?
– А вы бы рискнули проверить? – прорычал Бовуар, сверля ее взглядом.
Он ненавидел ее еще и за то, что она видит его слабость. За то, что ей все равно, за то, что она высмеивает его. Но он и до этого ненавидел ее – ну так пусть к этому чувству добавится еще немного желчи.
Он закусил губу с такой силой, что ощутил привкус крови.
А тогда в кабинете Гамаша он смотрел на него в тот момент, когда шеф осознал, что означают слова фермера.
– Извините, извините, пожалуйста, – произнес молодой голос в трубке.
– Я тебя найду, – пообещал шеф.
– И они все это время говорили?
– Разговор не прерывался ни на мгновение. Двадцать четыре часа. До одиннадцати часов восемнадцати минут следующего утра.
Бовуар кинул взгляд в угол и понял, что там лежит. Одеяло, мягкое байковое одеяло, свернутое в форме гнезда. Готово. На всякий случай.
Арман Гамаш проснулся с тяжелой головой и посмотрел на часы.
Двадцать минут четвертого.
Он почувствовал прохладный воздух на своем лице и тепло простыней и пухового одеяла. Подумал, что, может быть, на сей раз если останется в кровати, то уснет. Но все же преодолел себя и встал. Медленно, скованно. Он включил свет и оделся. Посидел на краю кровати, собираясь. Кинул взгляд на маленький пузырек с таблетками у прикроватного столика. Анри смотрел на хозяина, виляя хвостом. Глаза у пса горели, флуоресцирующий желтый теннисный мячик был зажат в зубах. Гамаш стиснул пузырек в руке, почувствовал его, потом сунул в карман и тихо, чтобы не разбудить Эмиля, спустился по лестнице. Внизу надел куртку, намотал шарф на шею, натянул шапочку и рукавицы. Взял клюшку и вместе с Анри вышел в ночь.
Они двинулись вверх по улице, притоптанный снег поскрипывал под ногами. На рю Сен-Луи Гамаш открыл калитку в стене застывшего города-крепости и прошел мимо ледяного дворца. Дворца снеговика Бонома.
Потом они свернули на Поля Авраама покидать там мячик и поразмыслить над роковыми ошибками генерала. Анри, старший инспектор Гамаш и агент Морен.