26 июня, пятница
– Арестовали, – прошептала подавальщица Лида, прикрывая за собой дверь буфета.
– Кого? – жуя, наморщила нос Нюра, она только-только устроилась испить чайку.
– Берию арестовали!
– Не может быть! – Нюра уставилась на Лиду. – Врешь!
– Может! Я сама слышала, как Андрей Иванович говорил.
– За что?
– Враг народа!
Приемная первого секретаря городского комитета партии была пуста, никто не заходил, телефоны молчали. Букин сидел за столом бледный. Приемная и сам хрущевский кабинет остался на нем. Полчаса назад пришли сотрудники МГБ и забрали помощника Никиты Сергеевича по особым поручениям, лысоватого Ивана Ивановича, прямо из-за стола подняли, скомандовали – руки за спину, а уже во дворе надели наручники. Помощниками членов Президиума Центрального Комитета по особым поручениям были прикомандированные офицеры госбезопасности. Чем они занимались? Ясно чем: наблюдали, фиксировали всех, кто заходит, помечая – кто бывает чаще, кто реже, все подмечая. Вместе с Иваном Ивановичем увели и хрущевского секретаря-референта. Букин ждал, когда придут за ним, ведь он, как работник Главного управления охраны, получал зарплату на Лубянке. Только закрылись двери за несчастными, из канцелярии прибежал сотрудник с трясущимися руками:
– Андрей Иванович! Андрей Иванович! – дребезжащим голосом запричитал он. – Нашего заведующего взяли!
– Когда? – еще больше побледнел Букин.
– Прямо сейчас. Зашли четверо с оружием, приказали – руки назад! – Что с нами будет, Андрей Иванович?!
– Ничего не будет, – превозмогая страх, ответил Букин. – Кого надо, того и берут. Не паникуйте!
Сотрудник, пятясь, выскочил в коридор. На столе глухо загудел правительственный телефон.
– Аппарат товарища Хрущева! – отчеканил в трубку Букин.
– Нет Никиты Сергеевича? Это Булганин.
– На выезде, Николай Александрович! – отрапортовал офицер.
– Где его черти носят! – миролюбиво воскликнул министр Вооруженных Сил. – Не сказал, когда будет?
– Не говорил, товарищ Маршал Советского Союза!
– Как появится, пусть перезвонит.
Голос у Булганина звучал спокойно, без тени тревоги, да и то, что он звонил Хрущеву в такое непростое время, можно было расценивать как хороший знак.
Не проходило дня, чтобы Никита Сергеевич не встречался с Лаврентием Павловичем. Берия часто подхватывал Хрущева, и они уезжали вместе, а потом подолгу беседовали, разгуливая напротив качаловского особняка министра, а когда ехали за город, вышагивали вдоль дороги, оставив машины при повороте на Огарево. И вот Берия арестован, первый Почетный гражданин Советского Союза, человек, чье имя гремело в СССР, стояло в одном ряду со Сталиным, Молотовым и Маленковым, личность, которой доверили обороноспособность государства, кто после смерти вождя, сделался главным вершителем и высшим судьей. Берия затмил всех. Вытянутое лицо майора Букина сделалось совершенно растерянным. Не только Букин, но и весь штат Московского горкома партии затаился. В коридорах повисла гробовая тишина. Многие решили, что Хрущева, как ближайшего соратника Берии, постигнет трагическая участь. Кто-то заблаговременно собрал вещи, готовый при первой же возможности улизнуть из учреждения, чей руководитель был близок к низвергнутому маршалу. Особенно ясно обстановку оценивало среднее звено, кто так или иначе знал о тесной дружбе Берии и Хрущева. Аресты помощника Никиты Сергеевича, его секретаря и начальника горкомовской канцелярии усилили беспокойство. Заведующий отделом капитального строительства выпил сверх меры сердечных капель и, одурманенный лекарством, сидел, обхватив голову руками. Он только-только получил ордер и готовился переселяться в высотку на Котельнической набережной, можно сказать, жизнь удалась, а тут такое!
Дверь приемной открылась, и окруженный кольцом охраны, в помещении появился Хрущев.
– Как ты здесь, Андрюха? Перетрухал? – обратился он к прикрепленному.
– Немного! – вставая, ответил Андрей Иванович.
– Мы тоже струхнули, – во весь рот улыбался Хрущев, большим и указательным пальцами показывая, насколько струхнул, – но только самую малость!
Вчера, после «Праги», его «ЗИС» проехал по улице Качалова, притормозил на углу особняка министра внутренних дел, где несколько минут назад армейские подразделения закончили расправу с бериевской охраной. Подгоняемые властными окриками, дворники суетливо заметали с тротуара разбитые стекла, щепки, гильзы, обрывки бумаги, присыпали песком бурые пятна крови. На долю защитников злополучного особняка выпала тяжелая участь: всех их без исключения, и тех, кто оказал сопротивление, и тех, кто сдался добровольно, и раненых, и уцелевших, вывели на улицу и прямо во дворе, у замшелого кирпичного забора порешили. Били из пистолетов прямо в голову, не церемонились, приказ был предельно ясен – уничтожить!
Дворники прилежно выскребли следы отчаянной борьбы, и скоро все вокруг стало как прежде – неброско, аккуратно. Никита Сергеевич обозрел улицу, где за каменной стеной, одной стороной выглядывая на дорогу, прятался трехэтажный особняк павшего министра, и махнул водителю – поезжай!
По распоряжению маршала Жукова военные орудовали повсюду. Бериевские ставленники были отстранены от должностей и взяты под стражу.
Когда Никита Сергеевич скрылся за дверью кабинета, офицеры личной охраны рассредоточились по приемной. Двое уселись на стульях возле дверей, один плюхнулся на кожаный диван, стоящий напротив окна, начальник выездной, оседлав свободный стул, устроился поближе к секретарскому столу, за которым теперь управлялся майор Букин, еще двое остались снаружи. Охрана членов Президиума всегда была вооружена, но сегодня оружие особенно бросалось в глаза – рукоятки пистолетов опасно выглядывали из-под расстегнутых пиджаков. Трое держали в руках автоматы. Старший по выездной заткнул один пистолет за пояс, а другой, на тоненьких кожаных ремешках болтался под мышкой. В хрущевском сопровождении работало по шесть человека в смену, но со вчерашнего дня смены объединили, и Никита Сергеевич шествовал в сопровождении аж двадцати вооруженных головорезов. Легковые автомобили были заменены бронированными. Предусмотрительный Рясной, кто при заступничестве Никиты Сергеевича и при Берии удержался на посту начальника Главного управления охраны велел положить в багажник каждой хрущевской машины по пулемету и по ящику гранат.
– Вас Фурцева спрашивала, и товарищ Булганин искал, – отрапортовал Андрей Иванович.
– Фурцеву зови, и пусть чай несут с бутербродами.
Никита Сергеевич расположился в дальнем конце кабинета у круглого столика.
– Вашего помощника, секретаря и начальника канцелярии забрали, – глядя исподлобья, сообщил Букин.
– Ненадежные люди, – объяснил Хрущев. – Работали на два фронта. Тем, кто честно трудится, бояться нечего, а тем, кто двурушничал, уж извини, жопа! Нам Андрюша, с предателями не по пути! – Секретарь ЦК в упор посмотрел на подчиненного.
На Фурцевой было темно-зеленое с мелкими крапинками золотистых блесток платье, и еще поражала прическа: на этот раз русые волосы не спадали на плечи плавной волной, а были уложены в форме короны.
– Чего вырядилась? – оглядев заместителя, спросил Никита Сергеевич.
– День рождения у мамы, гости вечером придут.
– Дома модничай, а тут нечего, тут комитет партии! Садись! – Хрущев с раздражением ткнул в сторону рабочего стола.
Екатерина Алексеевна послушно села.
– И от меня маму поздравь, – потеплел Никита Сергеевич. – Я тут бутерброды ем, ничего?
– Кушайте на здоровье!
Утеревшись салфеткой, Хрущев перебрался на рабочее место.
– Рассказывай, Катя!
Екатерина Алексеевна грациозно положила перед собой тоненькую папочку.
– Как вы велели, я Ланскую с новорожденной дочкой на Горького прописала. В тот же день сотрудники Министерства внутренних дел квартиру досконально осмотрели, даже воздух специальными приборами проверили, начали мебель завозить. В подъезде выставили милицейский пост. Лаврентий Павлович квартирой остался доволен, – Фурцева вскинула на Хрущева свои бездонные глаза.
– Тамбовский волк ему товарищ! Он чуть нас не переубивал, еле успели вывернуться, опередить его. Берия хотел руководство страны арестовать, переворот готовил.
– Его все боялись, – побледнела Фурцева.
– И я боялся, – признался Секретарь ЦК, – поэтому дружбу изображал. Но видишь – живой!
– Что с квартирой делать будем, Никита Сергеевич?
– С какой квартирой?
– Куда я Ланскую с малышкой прописала, для Берии которая.
– Ничего не делать! – пробормотал Хрущев. – Раз прописала, то – прописала, поменьше об этом трепись. Мы, Катя, не людоеды, мы должны людям пример показывать, поняла?
– Поняла, Никита Сергеевич. Милицейский пост, что в подъезде стоял, уже сняли.
– Кому он нужен, пост этот? В Москве по улицам разбойники не разгуливают.
Никита Сергеевич присматривался к красавице-заместителю.
– До чего ж ты хороша, Катя, просто глаз не оторвать!
Екатерина Алексеевна смутилась. Она действительно была хороша, тут двух мнений не существовало. Платье с еле уловимыми блестками было чересчур приталено, выигрышно подчеркивая манящие женские прелести, и еще эти фиолетовые лакированные туфельки на каблучке эффектно смотрелись на ножках. А про ножки и говорить не приходилось, точеные ножки, прямо загляденье! Часто она надевала юбку покороче, чтобы ее изящные ножки сводили мужчин с ума, бросали в дрожь и в холод. – От тебя скоро все мужики чокнутся! – погрозил пальцем Никита Сергеевич. – Будь скромнее!
Фурцева опустила глаза. Катя всегда была ему симпатична.
– Тебя, Катерина, рекомендовал на Москву. Вместо меня первым секретарем горкома пойдешь, – сообщил он.
– А вы куда же? – изумилась Екатерина Алексеевна и всплеснула своими прелестными руками.
– Я в Центральный Комитет. Сосредоточусь на партийной работе, а то, не ровен час, задурят коммунистам головы, всех попутают. Принимай горком!
– Без вас туго будет! – только и вымолвила второй секретарь.
– Хочу тебя в Президиум рекомендовать.
Фурцева встала.
– Я такого доверия не заслужила!
– Заслужила, заслужила! – отмахнулся Хрущев. – Станешь Москвой командовать, ты девка умная!
Потрясенная Екатерина Алексеевна, точно о чем-то умоляя, сложила на груди белоснежные руки и замерла от счастья – она и без высоких должностей обожала своего Никиту Сергеевича!
– А бериевские пусть живут, – вспомнив про возлюбленную и дочку Лаврентия, добавил Никита Сергеевич. – Страна от этого не обеднеет.
Фурцева кивнула.
– Пока не позабыл, вот о чем хотел сказать. Новый стадион Москве нужен. Не стадион, а дворец спорта! Грандиозный, современный, где вместились бы десятки тысяч болельщиков. Больше, чем в Париже стадион, больше, чем в Лондоне – самый большой! – чтобы капиталисты от зависти лопнули. И надо, чтоб находился он неподалеку от центра, – уточнил Никита Сергеевич. – Давай подумаем и найдем ему место. Если за пару лет такое чудо появится, какая радость москвичам будет! – Хрущев мечтательно закатил глаза. – Разыщи ему место, Катя!
– Найду.
– И жилье из вида не упускай. Жилье – самая что ни на есть болевая точка! Москва не резиновая, а народ сюда со всех концов лезет. За прошлый год население на триста тысяч выросло, а жить где? Надо во всю силу строить! – поддал рукой Хрущев. – И еще усвой, что строить надо по-современному, тогда толк будет. Я не против дерева и не против кирпича, но у нас появился прочный, удобный, быстрый материал – железобетон, а мы к дереву с кирпичом приросли! Квартирами мы должны всех нуждающихся обеспечить, из бараков и коммуналок в человеческие условия переселить. В этом, Катя, и заключается социализм – в справедливости и равенстве!
– Жилье, Никита Сергеевич, я под самый пристальный контроль возьму.
– И еще! – Хрущев поманил женщину ближе. – Когда мое место займешь, смотри, между начальниками не забегайся, от головокружения не потеряйся!
– Вы для меня самый главный начальник! – вставая и снова прижимая руки к высокой груди, клялась Екатерина Алексеевна.
– Сядь ты! Это ты сейчас так говоришь, а как кто поважней в ладоши хлопнет, сломя голову полетишь, известное дело!
– Не-е-ет! – запротестовала Екатерина Алексеевна.
– Главное, формализма не допускай. Формализм из человека мумию делает.
– Зря вы на меня наговариваете! – обиделась Фурцева. – Я не такая. Я с вас пример беру.
– Посмотрим! – с ленцой проговорил Секретарь ЦК. – Ты на меня не дуйся, я по делу говорю. Тебе, кроме меня, правды никто не скажет. А знаешь что, – Никита Сергеевич окинул заместительницу задорным взглядом, – занимай с понедельника мой кабинет. Я за выходные в Центральный Комитет переберусь, ежели что, ты меня где-нибудь приютишь! – пошутил он.
Екатерина Алексеевна хотела расцеловать обожаемого руководителя, но не осмелилась. Он был для нее недосягаемым идеалом, идеалом и политика и человека.
– К вам Серов, – доложили из приемной.
Генерал Серов, подошел к столу и крепко пожал протянутую Хрущевым руку.
– Смотри, Катя, кто к нам пожаловал, новый министр Государственной безопасности собственной персоной. Если меня нет, а вопрос острый, можешь сразу к нему бежать, Иван всегда откликнется.
– Рада за вас, товарищ Серов, поздравляю!
– Ты мою Катю не обижай!
– Да разве я похож на обидчика? – развел руками министр.
– Садись, не стой над душой!
Генерал опустился в кресло напротив Фурцевой.
– Своих, Ваня, беречь надо! Со своими мы, как те Атланты, все выдержим! – и Хрущев, сжав кулаки, потряс ими над головой, изображая недюжинную силу.
– Ладно, Катерина Алексеевна, ступай, нам пошептаться надо.
Фурцева попрощалась и вышла. От нее остался лишь легкий аромат духов. Если бы не Никита Сергеевич, а кто-то другой сообщил, что Хрущев оставляет ее в Москве вместо себя, она бы ни за что не поверила. А ведь оставляет!
Серов словно по стойке «смирно» сидел перед начальником. Секретарь ЦК вполголоса напевал:
– Утро красит нежным светом стены дре-е-евнего-о Кремля!.. Ну, как он? – оборвав песню, спросил Никита Сергеевич и вмиг сделался серьезным.
– В панике. Сначала орал, стучал по решетке, требовал Маленкова, вас, теперь тихо сидит, обхватив голову руками, и воет, как собака.
– Он и есть собака, собаки даже лучше! Пусть воет. Когда людей истязал, небось руки не дрожали!
– Я никого к нему не пускаю, ни врачей, ни обслугу. Кто его знает, что может выкинуть.
– Правильно, не пускай. Без врачей Лаврентий пару дней обойдется. В тюрьме, если помнишь, врач только перед похоронами появлялся. А он – врача подайте! Повой, поскули! Охрана наша как?
– Подходящая охрана. Мои ребята по восемь человек дежурят и еще генштабовские, но генштабовских Жуков заберет, незачем столпотворение устраивать. Три человека с генералом Батицким бериевскую камеру стерегут, пятеро – коридор, четверо на лестнице, и на дворе взвод десантников по постам расставлен, меняются регулярно. Курить можно, Никита Сергеевич?
– Кури в окно, отравитель! – поморщился Хрущев, он не мог терпеть сигаретный дым.
Серов отошел к окну, приоткрыл фрамугу и закурил.
– Сначала Лаврентий Батицкому угрожал, обещал разжаловать, в лагере сгноить, говорил, материалы на него имеются, и что материалы эти скоро куда следует попадут. И на вас, Никита Сергеевич, сказал, материалы есть, и на Маленкова, – понизил голос Серов.
– Понятно, что есть, не белоручки были. Завтра на Пленуме судьбу Лаврентия решим.
– Я думал, вы сами решите, зачем колхоз разводить?
– Порядок есть порядок. Пленум должен по Берии вердикт вынести, не я. Но ты не бойся, Пленум справедливое решение примет, единственно верное.
Хрущев вышел из-за стола:
– Угрозы Лаврентия пустые, он у нас в руках, а что материалы у него припрятаны, это верно. Ты, Ваня, ищи как следует, ведь не в кармане он их носил. Эти каверзные бумаги обязательно заполучить надо. Без команды чтобы в камеру мышь не прошмыгнула!
– Не волнуйтесь. Без вас я пальцем не шевельну. Тем более, что желающих навестить Берию нет. Он теперь как прокаженный, от одного его упоминания люди шарахаются.
– И то верно, прокаженный! – согласился Никита Сергеевич. – Но все равно – никого к нему, ни докторов, ни монахов!
Министр госбезопасности согласно кивнул.
– Семью арестовали?
– И жену, и сына, – подтвердил Серов. – Есть Постановление Генерального прокурора. Молотов настоял.
– Вячеслав не успокоится. Как в заключении Нина Теймуразовна будет?
– Как скажете, так и будет, – отозвался Иван Александрович.
– Я с Молотовым конфликтовать не могу, силенки не те, но ты с ней помягче, проследи, чтобы перегибов не было и вообще.
– Возьму под контроль.
– Нина Теймуразовна к нашей кухне отношения не имеет. И с сыном помягче.
– Завтра выйдет указ о лишении Берии звания Маршала Советского Союза и должностей в правительстве. Сына его, Серго, лишат научных степеней, звание инженер-полковника с него уже сняли. Подано ходатайство об исключении обоих из партии.
– Из партии само собой. Был бы сын обычным инженером, может, никто бы на него внимания не обратил. А тут инженер-полковник, не сегодня-завтра генерал, руководитель КБ баллистических ракет, лауреат Сталинской премии, орденоносец!
– Все равно бы в тюрьму упрятали, – не согласился Серов. – А вот как с женой Серго быть? Ее тоже полагается на нары, как члена семьи врага-народа, ведь по такой категории у нас бериевские проходят. Она пока под домашним арестом.
– А что с его женой?
– Как-то неудобно ее сажать. Марфа Пешкова внучка всемирно известного пролетарского писателя Горького.
– Внучка Горького?! – поразился Никита Сергеевич. – Ай, ай, ай! А я, садовая голова, забыл! Ее трогать категорически нельзя!
– Товарищ Молотов настаивает.
– Нельзя, тебе говорю!
– Понял, понял! Я же должен доложить, как дело обстоит. Я, как и вы, понимаю, что такое делать неправильно.
– Вот и не трогай, если что, вали на меня. Я до одури спорить стану! – Никита Сергеевич потянулся за чашкой, но чай там совершенно остыл.
– Зря мы семью Лаврентия травим, семья ни при чем!
– Решение Президиума выполняем. Я назначением Руденко доволен, – продолжал министр, – деловой, не наглый, и главное – наш. На пост Генерального прокурора лучшего не сыскать.
– Руденко на своем месте, – подтвердил Никита Сергеевич. – Ты уяснил, что я тебе про семью Лаврентия сказал?
– Уяснил, помягче.
– Вопросы есть?
– Вопросов нет.
Секретарь ЦК подошел к книжному шкафу, там за стеклом стояли фотографии. На одной был запечатлен первомайский парад на Красной площади. В центре, на Мавзолее – Сталин. Справа от Сталина Берия, слева Хрущев. Другая фотография была сделана на «ближней», в саду. На скамеечке гости и Хозяин. Снова Сталин по центру, слева – Маленков, справа – Берия, сразу за Берией, обнимая Лаврентия, счастливый Хрущев. На следующей фотографии – рыбалка. Маленков и Берия на берегу с удочками, за ними Булганин стоит и разводит руками, мол, в-о-о-т какую рыбу выловил! Рядом с Булганиным, сняв панаму, чешет голову Хрущев.
Никита Сергеевич достал из шкафа фотографии и спрятал в стол.
– Отрыбачились!
Серов выбросил в форточку окурок.
– Ты говори, Ваня, говори, что у тебя?
– Мы, Никита Сергеевич, почти всю гэбэшную верхушку под замок закрыли, – продолжал Серов, – двести сорок четыре человека задержаны. Сто восемь прошу отпустить, нормальные люди, с ними работать можно. Под мою личную ответственность.
– Палачей нет?
– Оперативные работники, Никита Сергеевич. Есть, конечно, негативные моменты, но сегодня они нам в аппарате необходимы.
– Выпускай, – позволил Хрущев. – От твоей сердобольности остальные пленники не разбегутся? Где ты их попрятал?
– У Курчатова в бункере сидят, оттуда не улизнешь.
– Смотри, чтоб Курчатов со страха не сбег, кто тогда нам атомные бомбы делать будет?
– Шутите! – заулыбался министр госбезопасности. – Скоро с Октябрьского поля арестованных увезем. Кого в Лефортово, кого в Бутырки, кого в «Матросскую тишину», кого в Загорский изолятор распихаем.
– Бериевских подручных судить! Пусть Руденко активней включается. Прокуратуру сегодня надо на щит поднимать, а то забыли, кто такой в государстве прокурор! Раньше органы все решали, а прокурор при них точно писарь бегал. Прокуратура – щит правосудия!
– Двух бериевских замов, уж простите, в профилактических целях пришлось отмутузить, уж больно наглые! – признался Серов.
– Заканчивай! Здесь тебе не самодеятельность!
– Сильно не били, а так, для острастки, чтоб спесь сбить! – оправдывался генерал.
– Надо делать только то, что я говорю! – прикрикнул Секретарь ЦК. – Маленков с Молотовым предлагают Лаврентия застрелить, как при попытке к бегству.
– В этом есть определенная логика, – подметил Серов.
– У многих тогда с души камень свалится, и у меня тоже. Много на что и я глаза закрывал, и кое-чему гадкому способствовал. И Пленум Центрального Комитета тогда не нужен, и Сессия Верховного Совета не нужна. Раз нет человека, что про него совещаться?
– Пока Берия жив, некоторым товарищам совсем не спокойно, – согласился генерал.
– Но стоит ли торопиться с расправой, ведь Лаврентий в наших руках?
– Боятся, что Берия их подноготную на свет вытянет, – предположил Серов.
– Пакости великих людей нам без подсказок известны, насмотрелись на них в разные времена, знаем, кто такие! – высказался Никита Сергеевич. – Но обличающие документы у Лаврентия отобрать обязаны, понял?
– Понял!
– Раз понял, действуй! – Никита Сергеевич потянулся. – Пойдем, что ль, по улице пройдемся, а то сижу здесь, как медведь в берлоге!
– Пойдемте, – вставая вслед за руководителем, отозвался Иван Александрович. – Если вдруг передумаете, решите Берию в расход пустить, только шепните!
Видать, и Серову бывший шеф был поперек горла.
– Ты слушаешь, что я тебе говорю, или нет?! – вскипел Хрущев. – Бериевские бумаги мне нужны, информация! Вам простоты хочется, а я наперед думаю!
– Я на всякий случай сказал, чтоб вы знали.
– Займись своим делом! Дай ему ручку, бумагу, очки обязательно, лампу принеси и пусть пишет. Чем больше напишет, тем лучше. Про лампу не забудь, он же крот слепой. Намекни, что, простят его, если ценные сведенья даст. Письмена его – мне! Кормите хорошо, матрац мягкий положите, подушку, умывальник поставьте, сортир. Так устрой, чтобы Лаврентия на свободу тянуло.
Хрущев снова сел за стол.
– У тебя еще что?
– В правительственную связь я своих архаровцев посадил, – доложил генерал, – пусть вполуха слушают.
– Пригодится!
– Я, Никита Сергеевич, Маленкову, Молотову и Булганину новые слухачи внедрил, в кабинетах и на квартирах вмонтировал, и там, где они часто появляться любят. Молотову – в беседке поставил, если тепло, они с Жемчужиной в беседке чаи распивают. Булганину – у балерины его расчудесной и на Лосином острове, Маленкову – в бассейне и в спальне установил, тот жене все, как на духу, выкладывает. Оставить их или снять?
– Оставь, оставь! Мы только что с тобой говорили, информация, есть драгоценность. Кто владеет информацией, тот владеет миром!
– И я так думаю.
– Смотри, какой умный! А Кагановича почему забыл? Ему почему аппаратик не подсунул, разве он на пенсии? Каганович не одними нитками шит, а ты его в сторону отставил, не дело! И про Микояна Анастаса Ивановича молчишь, хотя он не говорун, из него слова щипцами не вытянешь, а вдруг болтанет? Включи Микояна в свой список. И про Ворошилова помни.
Никита Сергеевич уставился на генерала.
– Вроде ты министр госбезопасности, а я тебе элементарные вещи втолковываю! Распечатки каждое утро вези. Лично в руки, – уточнил Никита Сергеевич. – И вот, что, Огарево мое проверь, там наверняка не дача, а одно большое ухо.
– Это верно, – заулыбался генерал. – Оборудовано!
– И на квартире городской пошарь, на Грановского, – подсказывал Хрущев, – там тоже жуки ползают! Поссать пойдешь, а в туалете под кафелем что-то щелкает.
– От техники шума не исходит, она же специальная, так делается, чтобы не обнаружили! – запротестовал министр.
– Ты давай проверяй, а не философствуй!
– Проверим, не беспокойтесь. Вот еще что, Никита Сергеевич, кое-кто из вашей обслуги запачкан.
– Чего?!
– Внедренные, так сказать, лучше их поменять. И в охране сомнительные имеются.
Хрущев принялся расхаживать по комнате.
– Если порассуждать, у нас каждый куда-нибудь да внедрен. С Ниной Петровной тех, кого убрать хочешь, согласуй, за исключением охраны, ей охрана до одного места! А если из домашних кого менять, это только с женой, без ее ведома никого трогать не позволяю! Чтоб, не дай бог, ни Нина Петровна, ни дети не расстроились. Семья, Ваня, для меня святое!
Никита Сергеевич встал у окна и, облокотясь на каменный подоконник, глядя на генерала, продолжал:
– Во все времена обычным делом было в именитых домах шпионить. По-другому и быть не могло, и не будет никогда, такая гнусная наверху жизнь. Может, при коммунизме психика поменяется, к этому партия стремится. Поэтому нам надо шпионство до разумных пределов сокращать, но вполуха слушать.
– Вы только определитесь, что значит «до разумных пределов» и «вполуха», – растерянно проговорил министр.
– Заходи почаще, определимся, – отозвался Хрущев. – Вроде дождик собирается, – добавил он, развернувшись к окну. – Опоздали мы, Ваня, с прогулкой!
Серов жалобно произнес:
– Никита Сергеевич, меня всего на месяц исполняющим обязанности министра утвердили, что делать?
– Не бзди! Сейчас я у руля. Пока братья по оружию очухаются, мы с тобой, Ваня, на краю света будем. – Хрущев уставился на Серова. – А ты недотепа, месяца мало, плачешь! Месяц – это все равно что навсегда! Понял, дуралей?!
