29 июня, понедельник
– Ты, Вано, известие слышал? – спросил седой Резо, зайдя в кабинет заведующего кремлевской столовой.
– Не называй меня Вано! – взвился генерал-шашлычник.
– Извини, Иван Андреевич, извини!
Шашлычник вытянул руку, указывая на стул:
– Сядь!
Старик сел и уныло продолжал:
– Похоже, надо вещи паковать. Директора ресторана «Прага» вчера прогнали.
– Работать надо лучше! – выдавил завстоловой. – А ты стал лодырничать! Что за продукты возишь? Говядина – страсть! Где ее разыскал?!
– Что ерепенишься?! Я тебе в отцы гожусь! – подскочил генерал-закупщик. – Ты передо мной – сопляк!
– Прости, Роман Андреевич! – смутился завстоловой.
– Разошелся, на старших кричит! – не успокаивался пожилой генерал.
– Ну, прости, прости, сгоряча!
– Сгоряча! Причем тут говядина? Для столовой мясо я в общей закупке беру, как было заведено! Я исклучително начальством занимаюсь, первыми лицами, вот там – мясо, как пух!
– Извини, сорвался! – привстав в знак уважения, извинялся сталинский шашлычник.
– Считай, я ничего не слышал! – смилостивился седой грузин. Его грузное тело с трудом умещалось на фанерной сидушке стула.
– И я, дядя Резо, сижу на углях, жду, когда скажут кабинет освобождать, – упавшим голосом признался зав кремлевской столовой.
– Как бы хуже не было! – ерзал на стуле толстый грузин.
– Куда ж хуже?
– Куда-куда? В тюрьму! Василий Иосифович сидит, Лаврентий Павлович арестован, сына Серго и Нину Теймуразовну в Лефортово повезли.
– Куда катимся?! – задохнулся от возмущения сталинский шашлычник.
– Э-э-й! – выдохнул пожилой генерал. – Я, Ваня, с завтрашнего дня форму снимаю, хватит в генеральском кителе расхаживать, ворон дразнить, и ты не выпячивайся. Сейчас надо ниже воды, ниже травы!
– Вторые сутки не сплю, – тер виски завстоловой.
– Я коньяка выпью и засыпаю.
– Не злишься на меня, Роман Андреевич, что сорвался?
– На старого человека голос повышать – последнее дело!
Вано привстал и страдальчески посмотрел на благодетеля.
– Проехали, прощаю! – со вздохом проговорил старик и снова заерзал на неудобном стуле. Он нечасто заходил к родственнику. – Я, знаешь, сел вчера перед окошком и поплакал. Иосифа Виссарионовича вспомнил, золотое сердце! И за Лаврентия Павловича душа разрывается, что с ним сделают?
