25 июня, четверг

По правилам конспирации в здание Генерального штаба Никита Сергеевич приехал на машине, приписанной к военному ведомству. Зарулив во двор, автомобиль проскочил в самый дальний конец и встал под аркой напротив неприметной двери. Как только «Победа» остановилась, дверь распахнулась, Хрущев выскочил из автомобиля и скрылся за ней. Через минуту Никита Сергеевич сидел напротив маршала Жукова.

– Начинай, Георгий Константинович! – махнул рукой Хрущев. – Сейчас или никогда!

Жуков нажал кнопку под крышкой стола. В кабинет вошел дежурный генерал.

– Москаленко ко мне!

Жуков уселся напротив гостя.

– Значит, на торжество идешь? – невесело спросил он.

– К семи позвали.

– А вот меня пригласить позабыли! – покачал головой Георгий Константинович.

– И хорошо, а то не с кем было о деле говорить. – Хрущев поднялся и обнял военного. – С богом, Георгий Константинович!

– Поехал! – освобождаясь от объятий, отчеканил Маршал Советского Союза.

– Москаленко в приемной! – доложил дежурный генерал.

– Машину! – распорядился Жуков.

Чтобы не вызывать подозрений, они разными путями, покинули здание. Хрущев – через тот же неприметный подъезд, а Жуков в сопровождении генералов Москаленко и Батицкого пошел парадной лестницей.

Смертью дышало небо, смертью и жизнью. Так всегда в природе, так всегда у людей, ничего нового, ничего интересного.

В Зеркальном зале ресторана «Прага» собрались первые лица государства. Товарищ Маленков застыл в центре у мраморного фонтана, любуясь восхитительными красными рыбками. Он не выпускал из рук неудобный сверток, перевязанный голубыми лентами. В свертке находились пеленки и подгузники, а в отдельной коробочке лежала замечательная по эластичности соска, доставленная прямиком из Амстердама. Остальные приглашенные разложили свои дары вдоль свободной зеркальной стены. Молотов нервно расхаживал взад-вперед мимо груды подарков: игрушечных лошадок, мишек, погремушек, громоздкого деревянного манежа, в котором лицом вниз лежала забавная плюшевая обезьяна с оттопыренными ушами и длинным хвостом. Манеж и обезьяну приготовил лично товарищ Молотов и теперь нервно ожидал, когда довезут детский стульчик, который в суматохе забыли погрузить в машину. Все это предназначалось новорожденной бериевской дочке.

– К чему подарки? Главное – внимание! – любил повторять Лаврентий Павлович, снисходительно похлопывая какого-нибудь заискивающего подхалима по плечу.

Было заметно, что приглашенные нервничали. Один Хрущев, безмятежно улыбаясь, уселся напротив дверей и глупо смотрел прямо перед собой. До семи вечера оставалось несколько минут.

– Что молчишь, Никита Сергеевич? – облокотившись на громоздкое кресло, тоскливо спросил Булганин.

– А что тут скажешь, Николай, жду Лаврентия Павловича, – спокойно отозвался тот.

– Заварили кашу! – завизжал Каганович, подскакивая к Хрущеву.

– Не беспокойся, Лазарь Моисеевич, если план сорвется, меня первого заграбастают, я у самых дверей сижу! – пытался шутить Никита Сергеевич.

– Ну тебя к черту! – взвыл бледный Каганович.

Все уже знали, что в эти минуты решается судьба Берии. Так или иначе, каждый дал на то согласие. Один Микоян осторожничал, до сих пор не сказал ни да, ни нет. «Спешим, так нельзя, – в ответ на вопрос о Берии проговорил он. – Лаврентий талантливый организатор, много для страны сделал, зачем кадрами бросаться? Давайте ограничимся строгим выговором, выведем из состава Президиума, освободим от должности заместителя председателя Совета министров, ведь столько лет вместе!», – упирался Анастас Иванович. Даже теперь, когда на карту было поставлено все, Микоян с невозмутимым видом, под простачка, вроде бы он, как и все – за, но в то же время ни при чем, держался особняком. Ни Хрущев, ни Булганин, ни Маленков, как ни старались, не смогли склонить его на свою сторону, зато остальные, глядя страшными глазами, шептали: «Арест!» Смелость в этом поступке была великая, но сейчас каждому было жутко. Арест первого заместителя председателя правительства, главы Министерства внутренних дел и государственной безопасности, Маршала Советского Союза Берии должен был произойти с минуты на минуту. Должен был произойти, планировался арест, а может?.. Жутко подумать, какая страшная правда притаилась за словами «а может?» Лица присутствующих походили на восковые маски, глаза погасли, руки опустились. Они боялись, что план рухнет, и тогда…

За окном хлынул дождь.

– Только дождя не хватало! – глядя на пенящуюся мостовую, пробормотал Ворошилов.

Булганин нервно плеснул себе коньяка.

– Никита, будешь?

– Нет.

– А вы? – спросил министр Вооруженных Сил, обращаясь к остальным.

Никто не отозвался. Дверь приотворилась, в зал крадучись втиснулся помощник Молотова.

– На улице стрельба! – доложил он.

Маленков выронил куль с пеленками, и, опустившись на стул, закрыл лицо руками:

– Про-па-ли!

Каганович распахнул окно и высунулся наружу.

– Ничего не слышу, дождь лупит! Где твои выстрелы?! – заорал он на молотовского помощника.

– Дежурный из Кремля передал, – оправдывался помощник. – Стрельба слышна с улицы Качалова.

– В угловом особняке Лаврентий Павлович живет, – подсказал похожий на смерть Микоян.

Мокрый Каганович резко захлопнул окно, сдернул с ближайшего стола скатерть и стал вытирать голову.

– Весь промок, твою мать!

На столике, рядом с Хрущевым, пронзительно зазвонил телефон. Люди застыли как изваяния. Человеческое сознание стремилось проникнуть в суть этого резкого звонка, разгадать, что уготовлено им: жизнь или смерть?

– Хрущев! – поднял трубку Никита Сергеевич. По его круглому лицу с некрасивым курносым носом, толстыми губами, бесцветными, словно выцветшими бровями, невозможно было разобрать ни ужаса, ни радости. – Понял, понял! – глухо закончил Секретарь ЦК.

– Что?! – вымолвил Маленков и трясущимися руками подобрал с пола кулек с пеленками. – Что, говори?!

– Взяли! – вставая, отчеканил Хрущев и просиял. – Наливай, товарищ Булганин, всем наливай!

Вмиг ожившая компания сгрудилась вокруг Никиты Сергеевича.

– Сейчас Георгий Константинович подъедет, подробно расскажет, как дело было.

Микоян вскочил с места, схватил бутылку «Наири» и принялся задорно, по-молодецки, разливать.

– Поздравляю, товарищи! Всех поздравляю! – ликовал Хрущев. – Враг повержен!

Члены Президиума оживленно чокались.

– Свершилось! – прошептал, словно очнувшийся от гипноза Молотов.

В Зеркальном зале царило оживление. До телефонного звонка Булганин успел осушить два фужера коньяка. Услышав об аресте Лаврентия, он судорожно схватил рюмку. Нервы были на пределе.

– Думал, последние часы на воле догуливаю, страх до корешков волос пробрал! Думал, вот-вот придут и сцапают! Не обижайтесь, ребята, если напьюсь! – причитал Николай Александрович.

Кругом звенел хрусталь.

– О-о-о! – опрокинув стопку, рявкнул седовласый Ворошилов и с долгим вздохом опустился в кресло. Он незаметно скомкал под столом листочек с заготовленными по случаю рождения бериевской детки стихами, мелко-премелко изорвал его, а обрывки засунул в карман, чтобы выбросить где-нибудь подальше. Последние годы Ворошилов, как и Молотов, жил под страхом ареста. Его опала была настолько явной, что за три года он не получил от товарища Сталина ни одного задания, телефон, осуществляющий связь с вождем, ни разу не огласил звоном его необъятный кабинет. В течение последних лет Иосиф Виссарионович не удосужился пригласить Ворошилова на аудиенцию, напротив, он всякий раз выражал ему неудовольствие.

«А Ворошилов здесь откуда? Как он сюда пролез, старая крыса?!» – удивился Сталин, прочитав фамилию фронтового товарища в списке Президиума Центрального Комитета.

«Так вы же сами Климента Ефремовича вписали!»

«Я? – искренне изумился Сталин. – Ладно, пусть пока остается!»

Когда Хозяин умер, Ворошилов точно помолодел, приободрился, приосанился, и все бы ничего, да только рядом оставался живой призрак отца народов – Берии. Хрущев завел разговор с Ворошиловым о Берии осторожно, но Ворошилов был сух, пожимал плечами, называл Лаврентия толковым человеком, верным ленинцем, хвалил. Тогда Никита Сергеевич отправил к нему Маленкова.

«На хер Берию, на хер! Столько лет перед гадом пресмыкался! – просиял Ворошилов. – Я как вы! Лишь бы получилось! Сначала думал – провокация, не поверил Хрущеву».

После смерти генералиссимуса в руководстве не осталось человека, который не восхвалял бы таланты Лаврентия Павловича, вся политика в стране основывалась исключительно на его мнении. Берию постоянно ставили в пример, при каждом удобном случае возносили до небес, и не случайно он держал в руках самые безотказные рычаги – карательные органы. Все замыкалось на его ведомстве, своих людей он расставлял на ключевые посты. Меркулова сделали министром Государственного контроля, Круглов руководил милицией, Огольцов – госбезопасностью, Багиров возглавил Центральный Комитет Азербайджана, Арутинов был первым в Армении, Бакридзе стал председателем Совмина Грузии, Кулов – первым секретарем Северо-Осетинского обкома партии, Недосекина поставил на Тулу. Сотни выдвиженцев Берии рассредоточились по стране. Генеральный прокурор стоял перед ним навытяжку, и Верховный судья исполнял то, что скажет. Искушенные члены Президиума наперебой расхваливали мудрость и прозорливость «лучшего друга». Объяснение было одно – страх, все знали – Берия не пощадит. Соратники до истерики вживались в роли верных товарищей, начали всерьез веровать в бериевскую непогрешимость и превосходство.

Ворошилов постучал по пустой рюмке, показывая Микояну, чтобы тот налил. Каганович по примеру Булганина жахнул полный фужер коньяка. Он больше других переволновался и решил задушить стресс сорокаградусным напитком.

У Георгия Максимилиановича словно гора с плеч свалилась! По отношению к Лаврентию он прилежней других исполнял роль преданного друга.

– Скажите, чтобы закусить дали! – попросил Хрущев молотовского помощника, который так и топтался перед дверью.

В зале появился директор ресторана «Прага» и, обращаясь ко всем, растерянно произнес:

– Извините, пожалуйста, нам только что велели начинать банкет, а товарищ Берия не подъехал!

– Ты что, оглох?! – заорал на него Каганович. – Сказано начинать, значит, начинай! А то – Берия, Берия! Хер с ним, с твоим Берией!

Директор ресторана как ошпаренный выскочил из помещения. В зал стали заносить закуски и расставлять на столе. Булганин уселся по центру, схватил пятерней квашеную капустку и, не церемонясь, запихнул в рот.

– Знатная капустка! Только б маслицем ее сдобрить, как Никита умеет! – нахваливал он.

Хрущев придвинул к себе рыбное заливное, Молотов намазал горчицей толстый кусок ветчины.

– Голодный, как собака! – признался он.

– Когда прикажете подавать горячее? – осведомился расчесанный на идеальный пробор метрдотель, похожий на оживший манекен. Его лицо с заученной угодливой миной не выражало никаких эмоций.

«Стукач!» – определил Хрущев, смерив метрдотеля взглядом.

– Идите, пока ничего не надо. Если понадобитесь, мы вас позовем, – распорядился он.

Театрально кивнув, метрдотель, удалился.

– Ни к чему лишние уши, – объяснил Хрущев. – Подай-ка, Лазарь Моисеевич, мне вон того паштета и хлебушка беленького. Дотянешься? Ну, спасибо!

– Цветок душистых прерий, Лаврентий Палыч Берия! – во весь голос пропел Николай Александрович.

– Кончай дуракаваляние! – оборвал друга Хрущев.

На всех напал жор. Ели сосредоточенно, жадно, молча.

– Мы как с голодного края! – усмехнулся Маленков.

– С голодного! – жуя, проворчал оттаявший и порозовевший Молотов.

Грохнув дверью, в зал вошел Жуков.

– Извините, не подрассчитал, сквозняк! – озираясь на дверь, проговорил военачальник.

Он был в маршальской форме с тремя золотыми звездами Героя на груди. Все обступили Георгия Константиновича.

– Поздравляем! Поздравляем! – Каждый хотел пожать маршалу руку.

– Покончили с негодяем! – весело произнес Жуков. – Баста!

– Слава Богу! – обнимая Георгия Константиновича, прослезился Маленков.

– Закрыли гада! Крепко закрыли! – подтвердил Жуков и подсел к столу.

– Рюмку? – предложил Молотов.

– Не откажусь.

Дождь закончился. С неба ласково светило торопящееся к закату солнышко. Окна распахнули, и свежесть, оставшаяся после грозы, заполнила зал чистотой и молодостью. Проникающий с улицы свет, отражаясь в бесконечных зеркалах, вделанных в стены, безгранично расширял пространство. Лица сидящих за столом напоминали физиономии раскрасневшихся нашаливших детей, глаза их светились.

– Предлагаю за успех операции! – предложил Хрущев. – За товарища Жукова! Он у нас герой, реальный герой, боевой – за тебя, Георгий Константинович!

Все встали и дружно выпили, даже Булганин, который уверял, что крепкого пить не станет, не удержался и потребовал коньяка.

– Самое сложное было в Кремле охрану заменить. За это Серову спасибо. Если бы охрану не поменяли, пришлось бы к Берии штурмом врываться, а так мы к нему тихо подкрались! – рассказывал Жуков. – Берия глазам не поверил, когда я с генералами у него в кабинете оказался. Увидев нас, он опешил: «Вы тут откуда? Кто звал?!» Я ему наган в брюхо: «Шагай за мной! Рыпнешься – продырявлю!» Москаленко пистолет к другому боку приставил. На всякий случай обыскали, никакого оружия не нашли, и портфель пустой. Очень удачно вывели Берию из здания и в машину, между мной и Москаленко втиснули. Серов предложил его на пол положить и чуть ли не на голову ему сел! – хохотнул маршал. – «Гони»! – ору водителю. Из Кремля выезжаем, а куда ехать – черт знает! До конца план не продумали. «В здание Московского военного округа!» – командую. На гауптвахте его запереть решил.

Как из Спасских ворот выехали – шофер по газам! Берия на полу заелозил, хочет выглянуть. Серов ему: «Лежать!» У нас спереди идут два «ЗИМа» и сзади один пристроился. Батицкий, Москаленко и Серов свои машины с автоматчиками на набережной держали. Сидим молча. Через Москву-реку переехали, а пистолеты по-прежнему наготове. Берия, конечно, понял, что ему хана! – ехидно улыбнулся военачальник. «Позвоните Маленкову, разыщите Хрущева!» – визжит. Москаленко ему под дых: «Застрелю!» – и шляпу на глаза нахлобучил. Лаврентий сдрейфил, затих. Мы от Кремля уже далеко отъехали.

Привезли его в здание Московского военного округа, ворота сразу на замок. Машины в гараж попрятали, чтобы не светились, и, главное, чтобы никто не догадался, кого привезли. Берию, не мешкая, в подвал поволокли. Гауптвахту от арестантов пришлось очистить, – продолжал Жуков. – Ради такого случая я собственной властью всех на волю отпустил.

– Правильно! – одобрил Хрущев.

– Потом мои десантники прибыли, четыре грузовика, не солдаты – звери. Их в оцепление поставили. Как за Берией мы поехали, отдал приказ Кантемировской дивизии на Москву танки выдвигать. Времени дал два часа. Комдиву пригрозил, что если опоздает, разжалую в рядовые! Танки из ангаров по тревоге сквозь закрытые ворота выезжали и прямым ходом сюда, – заулыбался Жуков. – Уже по Кутузовскому шуруют! Если будет сопротивление, я приказал прямой наводкой бить, не разбираться. Скоро дивизия по городу рассредоточится. Москаленко движение танков координирует и за охрану здания Московского военного округа отвечает. Так что Берия в надежном капкане. С танками два полка пехоты. Они тоже под Москаленко. А в самой тюрьме генерал Батицкий за старшего, он прямо в соседней камере расположился.

– Вот тебе и Берия! – с нескрываемой радостью произнес Каганович.

– Когда его в железную клетку заперли, стал верещать как резаный: «Это заговор! Я – первый заместитель председателя Совета министров! Я министр внутренних дел! Соедините с Маленковым, доложите Булганину!»

– Это меня! – икнул Булганин. В руках у него был очередной фужер.

– Ну, мы тебе уже доложили! – похлопал его по спине Хрущев.

– Что за стрельба на Садовом была? – поинтересовался помолодевший от счастья Маленков.

– В бериевском доме охрана сопротивлялась. Добили негодяев.

– Дома у Лаврентия, наверное, переполох? – предположил Маленков.

– В таких вещах без паники не обходится, – развел руками маршал.

– Да х… с ними! – зло фыркнул Каганович. – Ты, Георгий Константинович, расслабься, закуси! – и подставил ему рюмку.

– Я, товарищи, хочу за Никиту Сергеевича поднять, – вставая, проговорил полководец. – По существу, это его победа. Он дело организовал, операцию подготовил и последнюю команду отдал. А мы, как честные солдаты, приказ выполнили. За тебя, Никита Сергеевич!

Члены Президиума встали и стоя выпили за Хрущева. Никита Сергеевич был растроган. В глубине души он только и надеялся, что на Жукова. Не было бы Жукова, ничего бы не получилось, была бы одна говорильня, а по итогу – предательство. Когда долго разговариваешь, тянешь, ничего путного не получается. «В нашей стае хищников вожаки – я да Жуков, – подумал Хрущев, оглядывая разгоряченных товарищей. – А третьего хищника сегодня в клетку заткнули!»

– Спасибо за хорошие слова, дорогой Георгий Константинович! Дай я тебя расцелую! – Никита Сергеевич подошел к военному и трижды его поцеловал. – Без тебя, без твоих отважных орлов ничего бы у нас не вышло! Вы, по существу, Кремль взяли. Вам слава! Ура!

– Ура-а-а-а!!! – прокатилось по залу.

Члены Президиума поочередно подходили сначала к маршалу, затем к Никите Сергеевичу, благодарили, жали руки. Булганин подошел к Жукову последним и прямо повалился на заместителя.

– Как я тебя люблю, Георгий Константинович! Если бы не ты, мы бы сейчас крыс кормили. А я бы первый. Смотри, и Маленков от радости плачет!

– От радости, от радости! – часто моргая, подтвердил взволнованный председатель Совета министров.

Булганин слюняво расцеловал маршала.

– Мой ты родной!

– Предлагаю за стол, закусить, а то у нас – сплошное пьянство! – распорядился Никита Сергеевич. – Подсаживайтесь ближе!

Победители расселись, метрдотелю велели подавать горячее.

Теперь мысли каждого стремились проникнуть в будущее, разгадать, что ждет дальше, как будет организовано государственное устройство, с кем рядом идти? Некоторые пытались отмахнуться от этих назойливых мыслей, пытались отложить их хотя бы до утра или, в крайнем случае – до ночи, – не получалось! Мысли эти давили, захлестывали, переполняли, но радость победы все равно оставалась великая.

– Что с Василием делать будем? – поинтересовался Хрущев.

– С которым Василием? – вскинул брови Маленков.

– Со Сталиным.

– Этот пусть посидит! – процедил Молотов. – Пусть сперва спесь сбросит, а как сбросит, тогда посмотрим!

Молотов хмурился, вспоминая свою истерзанную ГУЛАГом, постаревшую на сто лет, некогда энергичную, жизнерадостную жену, которую после смерти отца народов еле живую доставили в кремлевский кабинет Лаврентия и передали на руки мужу. Молотов всей душой ненавидел коварного тюремщика Берию, а еще злее – своего мучителя-друга, непогрешимого борца за «человеческое счастье», великого Сталина. Ненавидел за жену, за себя, за все, что тот совершил с народом, со страной, превращенной в бесконечный полигон его прозорливых идей. И сейчас, когда речь зашла о разнузданном сталинском отпрыске, Молотов от возмущения позеленел – как он ненавидел змеиное сталинское семейство!

– Пусть сидит! – мрачно повторил он.

– Правильно! – поддержал Каганович. – Пусть сосунок поумнеет! Рано щенку на свободу. И бериевских посадить! А то начнут по соседям лазить, вздор молоть! И жену, и сына – за решетку!

– А если вдруг прорвутся к нему, выручать придут? – с опаской проговорил Маленков, вспомнив про запертого в подвале Московского военного округа пленника.

– Застрелим! – отрезал Жуков. – К Берии надежные ребята приставлены, у них не забалуешь! Но я не верю, что кто-то прорвется. Дело сделано, и дураков шкурой рисковать нет. Ты, Никита Сергеевич, как думаешь?

– Думаю, точка!

– Согласен, – поддержал Ворошилов. – В тюрьме Лаврентий никому не нужен.

– Он всех замучил, даже академики при нем от страха тряслись, – добавил Первухин, который долгое время работал министром химической промышленности, а став заместителем председателя Совета министров, являлся бериевским помощником в ядерном проекте.

После смерти Хозяина к членам Президиума стало возвращаться потерянное в пресмыкательстве и подхалимаже человеческое достоинство. Наконец можно не гримасничать, не притворяться. Они давно мечтали пожить по-людски, с искренней радостью, с молодецким весельем, неподдельной открытой жизнью. Даже Кагановичу и Маленкову, особо преуспевшим в двуличии, хотелось глотнуть сладкого воздуха свободы, но на горизонте мрачной тенью маячил беспощадный иезуит Берия. Со второй ролью Берия не смирился, по существу, именно он держал власть за горло.

– За конец Берии! – предложил захмелевший Молотов.

– Съели! – улыбнулся Микоян, который теперь принимал самое активное участие в торжестве.

– А ведь ты, Анастас, так и не согласился мингрелу приговор подписать! – подметил Хрущев.

– Испугался, брат! – с веселой улыбкой отозвался Анастас Иванович.

– Смотри, не бзди больше, а то не пойму! – погрозил вилкой Никита Сергеевич.

– Сейчас проводим аресты в Министерстве внутренних дел и госбезопасности, – докладывал Жуков. – Будут арестованы бериевские люди, расставленные в центральных учреждениях.

– Я бы с Управлением правительственной связи не мешкал. Там надо срочно сотрудников поменять! – подсказал Хрущев.

– Этих в первую очередь заменили. Теперь генштабовские спецсвязью командуют. Товарищ Беда за правительственную связь отвечает, он человек ответственный, хоть и молодой.

– Фамилия странная, – сощурился Маленков. – Беда!

– Фамилия как фамилия. Я и подурней фамилии встречал, – резко отреагировал Жуков.

– Анекдот вспомнил, – заулыбался Булганин. – Про хохлов. Не обижайся, Никита Сергеевич, ты ж у нас главный хохол. Вот, слушайте. Два хохла сидят, газету читают, и тут один другому говорит: «Дывись, Пизденко, яка смишна фамилия – Зайцев!»

Булганин и остальные покатились со смеху.

– А что молодой твой Беда, даже лучше, не будут глупые раздумья заедать, – отсмеявшись и возвращаясь к Управлению правительственной связи, высказался Хрущев. – И танки из города следует убрать, не нужны в столице танки. Люди на улицу выйдут, а на дворе бронетехника. Что подумают?

– Если ничего не случится, уберем, – осторожничал Молотов.

– Да, если ничего не случится. Но лучше с танками повременить, – перестраховался Маленков.

– Не должно ничего случиться, – возразил Никита Сергеевич, – враг обезглавлен. – И, призвав всех к вниманию, продолжил: – Министерство внутренних дел и государственной безопасности предлагаю возглавить товарищу Серову. Я за него ручаюсь, по Киеву его знаю как облупленного, товарищ Жуков знает его по Берлину. Ничего плохого в адрес Серова мы сказать не можем. Так, товарищ Жуков?

Жуков кивнул. На Украине Серов работал наркомом внутренних дел, а после капитуляции Германии в ранге первого заместителя Союзного НКВД, прибыл в распоряжение Жукова.

– Министерство внутренних дел и государственной безопасности без руководителя оставлять нельзя! – подытожил Хрущев.

– Почему Серов? – высказал неудовольствие Георгий Максимилианович.

– Серов – человек из органов, в системе ориентированный. Сейчас надо хвосты прижать, он это умеет, – объяснял Никита Сергеевич. – На местах, в областных управлениях МВД, еще много бериевских прихвостней, а может, и активных сторонников. Серов для них палкой будет, ведь он не абы кто, а генерал-полковник госбезопасности. Некоторых своим появлением нейтрализует, а тех, кто взбрыкнет, раздавит, как клопов. И потом, многие здесь Ивана Александровича лично знают, и товарищ Булганин тоже, вот что я имею в виду. На первых порах можно утвердить его исполняющим обязанности.

– Не уверен, – запротестовал Молотов.

– Ну, тогда, Вячеслав Михайлович, сами госбезопасность возглавляйте! – нахмурился Жуков. – И сами командуйте!

– Временно Серова можно, – пожал плечами Ворошилов. – На месяц, на два, а там поглядим.

– То, что товарищ Жуков Берию на свободу не выпустит, это факт, но и то, что товарищ Серов порядок в органах наведет, дисциплину подтянет, а кого надо и под зад коленом, тоже ясно, – снова заговорил Хрущев. – Церемониться сейчас не следует, а значит, и оглядываться, что скажут, что подумают, не надо – действовать надо! Предлагаю проголосовать за Серова, как за временно исполняющего обязанности министра внутренних дел и государственной безопасности.

– Мы, по-твоему, в ресторане голосовать должны? – поморщился Молотов.

– Время не ждет, тем более что большинство членов Президиума здесь.

– Я – за! – высказался Хрущев, и первый потянул в верх руку.

Булганин поднял руку следом. Микоян мгновенно поддержал хрущевское предложение. Все, даже те, кто сопротивлялся назначению, подняли руки.

– Теперь о Берии, – продолжал Хрущев. – Считаю, что Берии надо в кратчайшие сроки обвинение предъявить. Пленум Центрального Комитета созвать, обстановку коммунистам доложить. Обличим Берию, как изменника Родины, готовившего государственный переворот. Такие данные имеются, правильно, товарищ Жуков?

– Есть неопровержимые факты.

– Очень важно с Берией не тянуть, – уточнил Маленков. – При Сталине он был не меньший каратель, чем Ежов.

– Сталина трогать не будем! – рыкнул Молотов.

– Дыма без огня не бывает, – заметил Хрущев.

– Я категорически против критики Сталина. При всех негативных явлениях при Сталине было много хорошего. И вера у народа в товарища Сталина безграничная, это и его похороны показали, – заявил Каганович.

– Критика Сталина прямиком ударит по членам Президиума, по тем, кто все эти годы стоял рядом. А кто стоял? Мы стояли. Значит, за сталинские прегрешения нам отвечать, – высказался Ворошилов.

– Берия – тот сволочь зажравшаяся, а Сталин целые народы в единое государство сплотил! – не унимался Каганович.

– Особенно евреев сплотил, – глядя на Кагановича, прищурился Булганин.

– Я говорю о месте Сталина в истории, а не о частностях! – ответил Каганович. – Проще всего грехи на мертвеца свалить!

– Берию предлагаю расстрелять без суда и следствия, немедленно! – с ожесточением высказался Молотов.

– Вроде как при попытке к бегству, – поддакнул Маленков.

Булганин надулся и уставился на Хрущева – что скажет тот.

– Эту язву надо хирургически вскрыть, гниль выпотрошить, чтобы по ночам люди спали спокойно, не вздрагивали при каждом шорохе. Ведь у нас процветала порочная система, при которой следствие, обвинение, правосудие и наказание сосредоточенны были в органах государственной безопасности. Тот, кто органами руководит – тот Бог. Вот и завелись у нас и боги, и божки, и не знаю кто еще. В результате НКВД, как гидра, пророс сквозь живой организм и парализовал его. Никто особо не разбирался – виновен, не виновен, следователь пишет «виновен», и делу конец. Ни прокуроры стали не нужны, ни судьи, тройками приговоры выносили и тут же приводили в исполнение. Все ходили под подозрением, все были потенциальные заключенные. Как тут жить?! У нас не Правительство страной управляло, а ГУЛАГ управлял! Недопустимая вещь, опасная! – определил Хрущев. – В этом огромная вина Лаврентия. Это первое. И второе, то, что только сейчас выяснилось. Лаврентий любой ценой рвался к власти, хотел и нас ликвидировать! Он на заслуги не смотрел, мы ему под ногами мешались. И ликвидировал бы, если б его не опередили. Такое прощать нельзя. Государство должно жить открыто, не пугать народ, а объединяться с ним. Притворство, ложь и насилие – это не для коммунистов!

– Хорошо, что Лаврентий в тюрьме! – вздохнул Маленков. – Предлагаю отдыхать. Завтра соберемся и обстоятельно поговорим. В целом предложения Никиты Сергеевича разумны. – Премьер-министр вышел из-за стола и удалился.

– Машину товарища Маленкова к подъезду! – раздался снизу истерический возглас.

– И я поеду, – проговорил Вячеслав Михайлович. – Всем привет!

Вслед за Молотовым заторопились Каганович и Ворошилов.

– Товарищи! – извиняющимся голосом проговорил директор ресторана, который неумолимо находился за дверями. – Как же быть с банкетом товарища Берии, что делать?

– Да иди ты на х… со своим Берией! – ругнулся Булганин. – Заладил, как попугай, Берия, Берия! Нет больше Берии! Заруби себе на носу! Пошли, Анастас Иванович!

– Машину товарища Булганина к подъезду! Машину товарища Микояна к подъезду! Машину товарища Первухина к подъезду! Машину товарища Суслова к подъезду!

Зал опустел. Хрущев посмотрел на Жукова. Они остались вдвоем.

– Вовремя гада сцапали, – проговорил маршал. – Еще бы немного – и хана.

– Свезло!

Хрущев оглядел опустевший зеркальный зал с чудесным фонтаном по центру, в котором безмятежно плавали китайские золотые рыбки.

– Хорошо, что все счастливо закончилось.

– Для Берии плохо. И подарки не пригодились! – указывая на гору свертков, перевязанных лентами, тесемками и бантами, манеж с плюшевой обезьяной, эскадрон лошадок-качалок и массу всевозможных вещей, усмехнулся Жуков.

– В детский дом отдадим. Пошли, Георгий Константинович?

– Ваша шляпа, Никита Сергеевич! – догнав гостей у лифта, поклонился услужливый метрдотель.

Хрущев водрузил шляпу на голову, без нее он чувствовал себя неуютно, вроде, как раздетым.

На улице Никита Сергеевич развернулся к Жукову и обнял за плечи.

– Спасибо, брат!

– У меня, скажу честно, руки чесались. Так и хотел козла на тот свет отправить! – похлопывая по кобуре, признался маршал.

У машин ожидал генерал Серов, он с неистовством козырнул начальству.

– Поехал! – садясь в автомобиль, попрощался Жуков. – Пока, Иван!

Генерал Серов снова козырнул.

– Еле протянул тебя, Ваня, в министры! – устало выговорил Хрущев. – Смотри, не подкачай, а то мне краснеть.

– Не сомневайтесь, не подведу!

– Помни, кроме меня, у тебя начальников нет.

– Нет и никогда не будет! – заявил генерал-полковник. – Ваш я, Никита Сергеевич! А эти, – он кивнул на дорогу, по которой уехали правительственные машины, – мне до сраки!

– Так про правительство не выражаются! – миролюбиво заулыбался Хрущев. – Иди, Ваня, завтра потолкуем.

Никита Сергеевич был на седьмом небе – Лаврентия арестовали! Хрущев вспомнил тот день, когда на сталинской даче Берия прикрепил к его спине листок с надписью «мудак». Как тогда смеялись, показывая пальцами на мудака-Хрущева!

– Ну, кто из нас мудак? – прошептал Никита Сергеевич. Его бронированный автомобиль плавно выезжал на Арбат.