Матильда гостеприимно встретила в Руане обеих саксонских леди, но, взглянув на Гундред, властную высокомерную даму, отнеслась к ней с неодобрением. Она быстро разобралась, что из себя представляет эта дама, и стала обращаться с ней снисходительно, милостиво, чтобы показать этой гордячке, как велика была разница между сестрой ярла Гарольда и герцогиней Нормандии.

Но Гундред так легко не сдалась, она тут же упомянула в разговоре имя своей сестры, королевы Эгиты. Матильда подняла свои тонкие брови и тихо проговорила:

   — Бедняжка, она так и не сумела подарить своему господину наследника.

Эта фраза, конечно, не могла оставить Гундред равнодушной.

   — Возможно, это вина короля, мадам, — резко ответила она.

Матильда, держа на руках своего недавно родившегося малыша, улыбнулась. Эта улыбка могла означать вежливый интерес или же несколько скептическое отношение к этому замечанию. Гундред посчитала, что лучше всего будет поменять тему разговора.

В отношении Элфриды герцогиня не была такой нарочито вежливой. Едва увидев уже четырёхлетнего рыжеволосого Вильгельма, Элфрида опустилась на колени и протянула к нему свои нежные тёплые руки. Это была самая верная дорога к сердцу Матильды. Она даже готова была простить Элфриде её длинные золотистые пряди, на фоне которых её собственные локоны померкли и казались бесцветными.

   — Вы любите детей, мадемуазель? — спросила она.

   — О да, мадам! — ответила Элфрида, застенчиво глядя на неё.

   — Я думаю, мы с вами хорошо поладим, — пообещала Матильда.

Будучи женщиной проницательной, Матильда быстро поняла, какие отношения складываются между Элфридой и Раулем де Харкортом. Герцогиня уже не раз пыталась найти невесту для Рауля, но он так настойчиво уклонялся, что в конце концов она перестала искать девушку, достойную его руки. Теперь, когда её зоркий глаз заметил, сколько внимания Рауль уделяет этой саксонской девушке, герцогиня не знала, радоваться ей или горевать. Она приложила все свои усилия, чтобы узнать у Гундред, каким будет приданое Элфриды. Приданое обещало быть солидным, но для расчётливой Матильды оно казалось недостаточным для того, чтобы девушка могла стать женой фаворита герцога. Она поговорила об этом с герцогом, для которого новость оказалась совершенным откровением. До этого он конечно же ничего не замечал. Когда же он убедился в том, что его верный страж и хранитель наконец-то начал смотреть в другую сторону, он рассмеялся и, похоже, подумал, что для него будет хорошим развлечением увидеть Рауля в сетях этой саксонской девицы. Вопрос о наследстве совершенно его не заинтересовал. Матильда сказала:

   — Наследство ей даёт ярл Гарольд. Согласится ли он на то, чтобы она стала женой норманна?

   — Я сам дам ей приданое, — ответил герцог. — Если Раулю она действительно нравится, то тебе, моя бережливая Мэт, придётся приготовить ей приданое.

На следующий день, когда герцог увидел Элфриду, то посмотрел на неё более внимательно, чем обычно. Она заметила, что на неё пристально смотрят, и ответила серьёзным взглядом, который понравился герцогу. Он сказал герцогине, что у девицы смелый взгляд, и, воспользовавшись первым случаем, заговорил с ней. Когда он этого хотел, то мог притвориться совсем безобидным, и Элфрида, которая раньше считала его страшным человеком, вдруг обнаружила, что он очень весёлый. Впоследствии она призналась своему брату, что не знает более добрых людей, чем герцог и герцогиня Нормандии.

Эдгар был удивлён и несколько обижен. Он втайне надеялся на то, что Элфрида и Рауль поженятся, он ведь любил их обоих и быстро понял, как Рауль относится к его сестре, но, когда она начала восхищаться герцогом Вильгельмом, Эдгар был просто шокирован. Он считал, что никто не мог чувствовать привязанность к Вильгельму, оставаясь верным ярлу Гарольду.

Что же касается ярла Гарольда, то он чувствовал себя совершенно свободно при нормандском дворе, и это было естественно для него. Он очень любил соколиную охоту и охоту с луком и стрелами, весёлый нрав и умение хорошо справляться с лошадьми и собаками позволили ему быстро завоевать расположение баронов. Его гордый вид ясно говорил о том, что он привык командовать, но в компании он никогда не ставил себя выше других, поэтому ему легко удавалось сходиться с людьми. Этим Гарольд славился всю свою жизнь, но, кроме того, все знали, что он любимец женщин. Говорили, что у него много любовниц; Элфрик назвал имя одной из них, которую за необыкновенную красоту называли Лебёдушкой. Несомненно, она с нетерпением ждала в Англии возвращения своего великолепного возлюбленного, а он тем временем отдыхал в Руане, одним только взглядом или мимолётной улыбкой заставляя вспыхивать сердца влюбчивых нормандских леди. Он притягивал к себе женщин, как яркое пламя притягивает мотыльков. В Руане Гарольд мог завоевать немало сердец, если бы захотел, но он предпочитал держаться на расстоянии и легко избегал всех этих тяжёлых сердечных драм. Лишь у одной женщины был повод думать, будто она сумела околдовать его, и это была не кто иная, как сама герцогиня.

Наблюдая за своей госпожой, Рауль серьёзно задумался и почувствовал что-то неладное. Она не щадила сил, чтобы привлечь внимание ярла. Конечно, она уже не так молода, но всё ещё сохранила то волшебное обаяние, с помощью которого ей удалось увлечь и удержать около себя герцога Вильгельма. Теперь взгляд её колдовских глаз был обращён на Гарольда, она хотела очаровать и его. Рауль видел это, и его брови хмурились. Он знал, что в сердце Матильды не осталось места ни для кого, кроме Вильгельма и его детей. Рауль присмотрелся повнимательнее: в её глазах не было любви, они излучали опасность, такого выражения он не видел у неё с тех пор, как она готовилась унизить герцога Вильгельма отказом в своей руке, намеренно оскорбив его.

Однажды вечером перед ужином Рауль стоял на галерее и смотрел вниз, наблюдая за тем, как в холле разговаривали придворные, разбиваясь на небольшие группы. Ярл Гарольд стоял подле кресла герцогини, и, казалось, они о чём-то беседуют. Рауль, нахмурившись, смотрел на них и думал, что бы это всё могло значить. Он услышал позади себя чьи-то шаги и, повернув голову, увидел герцога.

Вильгельм встал рядом и тоже посмотрел вниз, в холл. Он заговорил, не сводя глаз с группы около кресла Матильды:

   — Как ты думаешь, Рауль, что за человек Гарольд?

   — Мне кажется, он очень скрытный, — тут же ответил Рауль. — Смелый человек с большими амбициями.

   — А я думаю, что я его расколол, — сказал Вильгельм, — он более уязвим, чем ему хочется показать окружающим; конечно, он лидер, возможно, даже правитель. Но он всё ещё не встретил свою пару.

Он смотрел, как Матильда улыбается ярлу. Вильгельм не терпел соперников; то, что принадлежало ему, было неприкосновенно для других, но его, видимо, вовсе не беспокоило поведение его госпожи.

Рауль заметил удовлетворение в его взгляде и тут же всё понял.

   — Когда ярл отправится в Англию, сеньор? — спросил он. В его тоне прозвучала нотка злости.

Вильгельм улыбнулся:

   — Неужели ты думаешь, что я позволю Гарольду улизнуть от меня? — сказал он. — Я наконец-то сумел его заполучить и ни за что на свете не отпущу.

   — Но ведь он сам отдался вам на милость! — горячо заговорил Рауль. — Он надеялся на ваше благородство!

   — Друг мой, у кого такие амбиции, как у Гарольда, тот никому не должен верить, — ответил Вильгельм.

Рауль, поражённый, смотрел на своего господина, и его взгляд становился всё мрачнее:

   — Мой господин, когда вы отправили в Понтье посланников с приказам освободить ярла Гарольда, Эдгар просил дать ему слово, что ярла не предадут во второй раз. А теперь вы даёте мне повод думать, что Эдгар имел все основания для сомнений!

Он заметил улыбку, пробежавшую по губам Вильгельма, и резко схватил своей рукой запястье герцога:

   — Вильгельм, мой господин, я долгие годы верой и правдой служил вам, зная, что вы никогда не совершите позорного поступка. Но теперь я вижу, что вы меняетесь, ваши чересчур грандиозные мечты делают вас жестоким. Вы не думаете ни о чём, кроме короны. Мой лорд, если вы хотите причинить вред Гарольду, который положился на вашу рыцарскую честь, то возьмите мой меч и сломайте его о своё колено, потому что тогда вы больше не можете быть господином ни для меня, ни для любого другого человека, верного клятве рыцаря.

Герцог посмотрел на Рауля с лёгким удивлением и сказал:

   — Сторож, ты будешь служить мне до конца твоих или моих дней. Ни Гарольд, ни даже прекрасная Элфрида не смогут отнять тебя у меня.

Рауля всего передёрнуло при этих словах, но он постарался ответить спокойно:

   — Только вы можете сделать так, что я перестану служить вам.

   — Я этого не сделаю. — Вильгельм одним пальцем дотронулся до руки Рауля. — Отпусти меня, или ты хочешь, чтобы любой смог увидеть, как грубо ты со мной обращаешься? Я буду изо всех сил стараться, чтобы Гарольд чувствовал себя абсолютно спокойно, но Нормандию он не покинет.

Он по-дружески взял Рауля под руку и медленно повёл по галерее.

   — Поверь мне. Я не буду ни к чему его принуждать. Его будут принимать в моём дворце как самого уважаемого гостя, и его будет развлекать моя герцогиня, что она и делает, как видишь.

   — Если вы его не будете удерживать, — проговорил Рауль, — то он сможет уехать, как только захочет.

   — Он слишком умён для этого. Я поставил своих доверенных людей, чтобы они удовлетворяли все его потребности; он не может скрыться от их бдительных глаз. Он знает, что, несмотря на то что я прошу его погостить у нас, в моих силах заставить его сделать это. Неужели ты думаешь, что он совсем глуп? Я уверен, что это не так. Он не решится проверить свои подозрения: только сумасшедший станет злить волка в его логове. Я держу Гарольда на цепи, скованной из собственных подозрений.

Рауль не мог сдержать улыбку:

   — Вильгельм, по-вашему, меня должны утешить подобные слова? Вы что же, считаете, что я совсем не знаю вас? Если бы Гарольд решился сбежать, вы бы схватили его ещё до того, как он успел бы опомниться.

   — Я вполне мог бы сделать так, — спокойно ответил герцог, — но не в моих целях оказывать открытое воздействие на сакса. Да и такая необходимость вряд ли возникнет.

Они подошли к двери, которая вела в комнату герцога. Внутри было довольно душно, ведь здесь было всего одно узкое окно в массивной каменной стене. Комнату украшали гобелены с изображениями сцен из жизни святых, в середине стоял стол, рядом с ним два кресла. Герцог сел в одно из них и облокотился на стол.

   — Вильгельм, это неблагородно, — сказал Рауль. — Он пришёл к нам, не желая зла, а мы предаём его.

   — Он знал, на что шёл, понимал, что я его враг, и мог с уверенностью сказать лишь о том, что с моей помощью ему удастся избежать куда более серьёзной опасности.

   — Если он знает, что вы являетесь его врагом, как же он может отдаваться вам на милость? Вы ведь можете вопреки всем его предположениям подсыпать ему в вино яд или подстроить несчастный случай на охоте.

   — Спасибо тебе, Рауль. И всё-таки я думаю, что не заслужил славы человека, избавляющегося от своих врагов такими варварскими методами. Подумай сам, если Гарольд умрёт в Нормандии, тогда весь христианский мир будет считать, что я убил его. И поддержит ли меня святая церковь в моём стремлении заполучить английский престол? И вообще кто-нибудь поддержит меня? Нет, Гарольд может быть абсолютно спокоен, ему не грозит смерть ни от яда, ни от случайной стрелы. Но вот от меня он сбежать не сможет, и это он тоже отлично знает.

   — И что из этого выйдет? Вы собираетесь держать его при себе всю жизнь? Таким способом вы тоже вряд ли добьётесь одобрения благородных людей.

   — Нет, я не собираюсь навсегда оставить его здесь, — ответил герцог. — Он свяжет себя клятвой, в которой обязуется поддержать мои требования на английский престол. Как только он даст такую клятву, я отпущу его на все четыре стороны.

Рауль отошёл к окну и остановился там, прислонившись плечом к холодному камню. Повернувшись, он мрачно посмотрел в глаза Вильгельму:

   — Он этого не сделает.

   — Сделает.

   — Такого, как он, не сломят пытки.

   — Пытки не понадобятся. Страх перед смертью не заставит дать его эту клятву. Но королю Эдуарду осталось жить совсем недолго, кто знает, завтра, или, может быть, сегодня, или через год он умрёт. Если Гарольда не будет в Англии в тот момент, когда Эдуарда предадут земле, то неужели ты думаешь, что не найдётся никого другого, кто бы захотел воспользоваться случаем и заполучить корону? Есть этот бестолковый зануда Тостиг, есть те, кто захочет посадить на трон маленького Ателинга, есть Эдвин и Моркер, сыновья Альфгара, в жилах которых течёт кровь прежних саксонских королей. Как только Гарольд получит новости о том, что здоровье короля ухудшается, он не решится дольше оставаться здесь и даст клятву без каких-либо угроз с моей стороны.

   — А потом отречётся, заявив, что вы заставили его поклясться. И что тогда?

   — Очень хорошо, если он нарушит это соглашение. Весь мир будет считать его клятвопреступником. Тогда церковь будет на моей стороне, а я ни шага не сделаю без одобрения папы римского. Как только он заявит, что поддерживает меня, я смогу покинуть Нормандию, не опасаясь того, что её границы будут нарушены во время моего отсутствия.

Рауль ничего не ответил.

Повернувшись к окну, он смотрел на бегущие по небу облака. Пред ним предстало завтра, которое сильно пугало его. Вероятно, оно обещало великую славу, такое блестящее будущее для Нормандии, о котором он даже не мог и мечтать, но, чтобы это будущее стало реальностью, нужно было сначала преодолеть реки крови, переступить через всё святое, пожертвовать всеми принципами.

Мимо узкого окна, из которого смотрел Рауль, проплыли два облака и, слившись в одно, продолжили свой путь в сторону заходящего солнца. Он смотрел на них невидящими глазами, его рука сжалась в кулак. Наградой за предательскую политику, за горечь и ожесточённую борьбу была корона, и она ждала, когда рука сильнейшего возьмёт её. Герцог осмелится на это рискованное предприятие, и ни один норманн, думающий о будущем Нормандии, не мог отрицать его мудрости. Много лет назад он видел те опасности, которые всегда будут угрожать маленькой Нормандии, окружённой ревнивыми соседями. Он видел впереди цель — превратить унаследованное им от предков герцогство в королевство и твёрдо решил завоевать для своего потомства такое огромное наследство. Лицемерная политика могла помочь осуществлению его целей. Ни кровопролитие и смерть, ни лишения и бедствия для всего народа, ни годы ожесточённой, непрекращающейся борьбы не смогли бы остановить его.

Но Рауль был сделан из другого теста. Ради достижения главной цели надо было пожертвовать слишком многим, предательство, причём бесцеремонно спланированное, могло поставить Вильгельма выше всех других правителей, но из-за своих амбиций он потеряет рыцарскую честь.

Рауль резко обернулся.

   — Мне это не нравится! — сказал он. — Я знаю всё то, что вы можете сказать мне. Я тоже хочу процветания и славы для Нормандии, но у меня есть друг из Англии, которого я любил долгие годы. Что же теперь, я должен приставить к его груди свой меч? Я бывал на войне; я видел, как враги разоряли наше герцогство; я видел, как пытали людей, насиловали женщин, убивали детей; я видел, как сжигали целые города; я слышал стоны угнетённого народа. Сможете ли вы завоевать Англию без кровопролития? Если вам и удастся заполучить английский престол, то лишь ценой смерти Гарольда. Так однажды сказал Эдгар, и он абсолютно прав.

   — Но я заполучу этот престол, — сказал герцог. — Ты думаешь о своём друге, о нескольких незначительных жизнях и смертях, а я думаю о Нормандии и о том времени, когда я отправлюсь к праотцам.

Он посмотрел на Рауля. Воцарилось молчание.

   — Я умру, но моё имя будет жить в веках, и ценой моих усилий мой народ получит безопасность.

Рауль вздохнул и снова подошёл к столу.

   — Это высокая цель, величественная и ужасная, — сказал он. — И всё же я бы пожертвовал ею ради мира и счастья, которых вы не сумеете добиться.

Герцог рассмеялся:

   — Если для тебя счастье — обнимать красивую женщину, то ты его получишь. Но вот мира я не могу тебе обещать. Я приведу тебя либо к славе, либо к смерти, и, хотя мир — это то, к чему я стремлюсь, вряд ли нам с тобой суждено дождаться его.

Он поднялся и положил руку на плечо Раулю:

   — Послушай, друг мой, что бы с нами ни случилось, какую бы грязную работу нам ни пришлось выполнять, мы должны оставить нашим сыновьям богатое наследство.

Его руки опустились, голос изменился, и он тихо произнёс:

   — Что же касается твоего счастья, мой верный страж, если я получу корону, то ты можешь получить жену.

   — Сеньор, вы уже не в первый раз заговариваете со мной на эту тему, — сказал Рауль. — Я думаю, её светлость герцогиня проявляет большой интерес к моей личной жизни.

Он проницательно посмотрел на герцога и остался удовлетворён тем, что его предположение оказалось верным.

   — Я разговаривал с Элфридой, — сказал герцог. — Она мне показалась честной, порядочной девушкой, вполне достойной тебя. Я провожу тебя к твоему брачному ложу.

Рауль слегка улыбнулся и покачал головой:

   — Но как же это получится, если вы собираетесь захватить Англию? Если вы победите, то я предстану перед ней как завоеватель, запятнанный кровью её собратьев, как ненавистный враг.

   — Рауль, — прервал его герцог, — однажды я просил объяснить мне, что думают женщины, теперь пришло моё время показать тебе, что женщины совсем не такие, как мужчины, и я по опыту знаю, что они не ненавидят своих завоевателей. Им больше нужна сила, чем нежность. Ты можешь поступать с ними безжалостно и жестоко, так, что в любом мужчине это вызвало бы жгучую ненависть и желание отомстить. Женщины же будут относиться к тебе так же, как и раньше. Никогда не растрачивай свою доброту для того, чтобы завоевать женское сердце, она просто посчитает тебя слабаком и перестанет думать о тебе.

В уголках его глаз засветилась улыбка:

   — Я дал тебе мудрый совет, мой друг. Следуй ему, и он поможет добиться успеха.

Рауль рассмеялся:

   — Жестокий совет, Вильгельм, и от кого я его слышу — от человека, которого считают идеальным мужем.

   — Да, но с самого начала я был хозяином, и я им останусь до конца, — ответил герцог.

Рауль попытался представить себе, что он обращается с Элфридой так же, как когда-то герцог обращался с Матильдой (и, как ему казалось, всё ещё мог обращаться с ней в некоторых ситуациях), но просто не мог представить себе подобной сцены. Герцог неистово любил неистовую женщину, Рауль же не думал, что характер Элфриды столь неистов. Она умна и очень красива. И, когда он смотрел на неё, его сердце наполнялось желанием защитить её от всего мира. Он видел, как Вильгельм обнимал герцогиню с такой силой, что на её теле вполне могли остаться синяки, Рауль же думал, что если ему когда-нибудь будет позволено прикоснуться к Элфриде, то он ни за что не будет так вести себя с ней.

Герцог направился к двери. Рауль открыл её перед ним, и в этот момент ему в голову пришла неожиданная мысль:

   — Сеньор, а ярл Гарольд знает, чего вы от него хотите?

   — Вероятно, он догадывается, — ответил герцог. — Я не стану открывать ему свои карты до тех пор, пока не пойму, что ему надо срочно вернуться в Англию. Я знаю, что он за человек. Если я заговорю с ним на эту тему сейчас, то он, безусловно, ответит «нет», а как только это слово будет произнесено, никакие угрозы, никакие политические соображения не заставят его отречься от сказанного. Поменять своё «нет» на «да» и тем самым признать меня господином? — герцог рассмеялся. — Нет, он лучше сто раз умрёт, чем сделает это.

   — Милорд, вам он нравится? — поинтересовался Рауль.

   — Да, — без колебаний ответил герцог.

Рауль прищурился:

   — И всё-таки вы собираетесь поступить с ним таким образом? — Он покачал головой. — Я не понимаю подобного отношения.

   — Он первый из моих врагов, кого я уважаю, — ответил герцог. — Я более великий человек, чем он, потому что, как ты говоришь, у него, в отличие от меня, есть сердце, но он такой человек, какими не были ни француз, ни анжуец, ни, конечно, Гюи Бургундский. Но, несмотря на всю его силу и мастерство, вот увидишь, ему не удастся одолеть меня, потому что он всегда прислушивается к голосу своего сердца. Он будет руководствоваться в своих действиях не здравым смыслом, а чувствами. Я же этого никогда не сделаю. Можешь относиться ко мне хуже, но признайся: я никогда не оступаюсь.

   — Нет, вы не оступаетесь, — сказал Рауль. — Я не стану любить вас меньше, Вильгельм, господин мой. Но неужели ярл Гарольд ни разу не спросил, почему вы держите его в плену?

   — Нет, и никогда не спросит. Я не держу его в плену. Я просто хотел чуть подольше наслаждаться его компанией, и моя жена, герцогиня, старается сделать так, чтобы ему не было скучно.

   — Да, он, конечно, не догадывается, что вы чего-то хотите от него!

   — Несомненно догадывается, но ни я, ни он не заинтересованы задавать лишние вопросы. Слишком откровенные заявления могут разрушить как его, так и мои планы. Он ждёт в надежде, что ему представится какой-нибудь счастливый случай, я же поджидаю нужный момент.

Вильгельм хорошо понял ярла Гарольда. Когда тот решил попросить защиты у герцога, то прекрасно понимал, что добровольно заходит в ловушку, из которой ему вряд ли удастся легко выбраться. Гостеприимность герцога не ввела его в заблуждение, и, когда Вильгельм сказал: «Я не хочу даже и слышать о вашем отъезде, ярл Гарольд», он тут же понял, в каком положении оказался, и не стал унижать себя дальнейшими расспросами. Его ни в чём не ограничивали и принимали как многоуважаемого гостя герцога, но в то же время за ним постоянно следовали нормандские слуги, и у ярла не было ни малейшего сомнения в том, что у них были строжайшие поручения ни на секунду не выпускать его из виду. Он воспринимал их присутствие спокойно и в полной мере пользовался их услугами. Для того чтобы удовлетворить все капризы своего нового хозяина, слугам ярла Гарольда приходилось много работать, и у них даже возникло подозрение, что ярл посмеивается над ними.

Казалось, несмотря на всю тяжесть сложившегося положения, ярл Гарольд всегда мог найти себе развлечение. Тень беспокойства никогда не пробегала по его лицу, даже ноты протеста не было в его приятном голосе. Он то отправлялся на соколиную охоту за утками с герцогом, то в сопровождении Роберта из Мортена на великолепной лошади мчался за оленем, то наблюдал за собаками, плывущими за подбитыми птицами. Иногда он до заката проводил время с Фиц-Осберном и Хью де Грантмеснилом, охотясь в чащах лесов Кьювилля на кабанов. Он принимал участие в рыцарских поединках и демонстрировал своё искусство владения боевым топором; веселился на пирах и беззаботно смеялся над шутками Галета. Он подарил кошелёк золота Тейлифу, любимому менестрелю герцога, и был в наилучших отношениях с герцогом и герцогиней. Но однажды, покинув своих новых приятелей, он обнял за плечи Эдгара и пошёл в свою комнату. Когда дверь закрылась и он мог быть уверен, что за ними никто не наблюдает, улыбка пропала с его лица, и он произнёс:

   — Я пленник.

Он медленно подошёл к пологу, который загораживал его кровать, и резко отдёрнул его. Там никого не было. Быстро оглядев комнату, он вернулся к Эдгару и сел на покрытый шкурами куницы стул. Задумчиво поглаживая рукой мягкий мех, он произнёс:

   — Роскошные апартаменты, предусмотрительные слуги, но здесь я такой же пленник, как и в Борейне, где мои ноги были закованы в цепи.

Он засмеялся и медленно поднял глаза на Эдгара:

   — Что это у тебя так лицо вытянулось? Смейся, ведь это хорошая шутка.

   — Господин Фиц-Осберн, которому я полностью доверяю, поклялся мне, что вам не причинят вреда! — не обращая внимания на это замечание, сказал Эдгар.

   — Конечно, никакого вреда! — согласился Гарольд. — Кого ещё принимали столь же радушно? Слуги готовы исполнить любое моё поручение, кстати, отойди от двери, возможно, один из них нас подслушивает. Лошади, гончие, соколы — всё, что нужно человеку для того, чтобы жить в своё удовольствие; чтобы мне не было скучно, проводят турниры; в мою честь устраивают пиры; герцогиня использует всё своё обаяние, чтобы отвлечь мои мысли от Англии. Чего же большего я могу желать? Но как только я выезжаю из города, вслед за мной следует шпион.

Эдгар вздрогнул и, понизив голос, произнёс:

   — Если так, то, мой господин, не прикасайтесь к еде и питью до тех пор, пока кто-нибудь не попробует их!

В глазах Гарольда промелькнула улыбка:

   — Ты считаешь, что меня могут отравить? Я уверен, этого не произойдёт.

   — Но, мой господин, если Вильгельм держит вас здесь в плену, то вам не следует ни во что верить. В Нормандии всё возможно, — едва сдерживая гнев, сказал Эдгар. — До сих пор он не использовал яд, и никто не мог упрекнуть его в отсутствии благородства, но он решил любыми способами заполучить корону, и, поверьте мне, он никому не позволит встать на его пути к этой заветной цели! Я никогда не верил в это, но, по правде сказать, когда некоторые из его врагов неожиданно умирали, ходили слухи, будто бы...

   — Да, да! — нетерпеливо прервал его Гарольд. — Я не сомневаюсь, что говорили, будто бы герцог отравил своих врагов каким-нибудь загадочным ядом. То же говорили и про меня, и совершенно безосновательно. Яд не для таких великих людей, как мы. Ни я, ни Вильгельм никогда не опустимся до того, чтобы пользоваться столь примитивными методами. Под угрозой не моя жизнь, а свобода, цена которой куда больше.

Эдгар подошёл к нему и, опустившись на колени перед его стулом, схватил его руку.

   — О мой господин, если бы я только мог отдать свою жизнь за вашу или же навечно остаться пленником ради вашей свободы! — воскликнул он. Он приложил губы к руке Гарольда. — Ну почему только судьба распорядилась так, что вы оказались на этих злосчастных берегах!

   — Эдгар, что с тобой? — мягко сказал Гарольд. — Свою жизнь за мою? Мы скоро вместе уедем отсюда и когда-нибудь посмеёмся над нашими глупыми мыслями.

Эдгар поднялся с колен и начал ходить взад-вперёд по комнате.

   — Чего герцог Вильгельм требует от вас? — не оборачиваясь, через плечо спросил он.

Гарольд перебирал пальцами золотую цепочку, которую носил на шее.

   — Он мне не сказал, — ответил Гарольд, разглядывая золотое плетение. — А я его не спрашивал. — Тут он улыбнулся. — И не думаю, что я когда-либо спрошу его об этом.

Эдгар резко остановился и внимательно посмотрел на него:

   — Разве дело не в Англии?

   — Конечно же в Англии, — ответил Гарольд. — Но пока он не сказал об этом напрямую. Этого-то я и не могу понять. — Он на секунду замолчал, а потом задумчиво добавил: — А я не осмеливаюсь его спросить.

   — Не осмеливаетесь! — воскликнул Эдгар. — Что за слова я слышу из ваших уст?!

   — Это слова мудрости, поверь мне. Я должен выждать время. Может быть, какое-нибудь случайное слово или фраза дадут мне ключ к разгадке, и я пойму, что собирается предпринять Вильгельм. Хочет ли он держать меня в плену до тех пор, пока не умрёт Эдуард и пока его самого не сделают королём Англии? Я так не думаю. Саксы не смирятся с нормандским игом, покуда будут знать, что Гарольд жив. Нет, Вильгельм не допустит такой огромной ошибки.

В задумчивости он покусывал одно из колец своей цепи, его глаза сузились, будто он пытался вглядеться в будущее.

   — Ему надо придумать что-то, что связало бы меня. Ещё никогда в жизни мне не приходилось действовать с такой осторожностью. Наверное, всё-таки Понтье был менее опасным врагом. Но Вильгельм куда более щедр.

   — Если вы признаете его своим господином... — мрачно проговорил Эдгар.

   — Ты не совсем хорошо понимаешь его. Он знает, что я никогда не пойду на это. — Он перестал рассматривать свою цепь и повернулся, чтобы посмотреть на Эдгара. — Долгие годы я мечтал о встрече с Вильгельмом, герцогом Нормандии, и, могу поклясться своей честью, я уверен, что и он тоже мечтал о том, чтобы встретиться со мной. И наконец мы встретились и оценили друг друга и в результате понравились друг другу и будем сражаться до смерти. — Гарольд засмеялся, но уже через секунду снова помрачнел. — Клянусь тебе, пока в моей груди бьётся сердце, Вильгельм не сумеет вырвать Англию из рук саксов. Если ты услышишь о том, что он стал королём Англии, то это значит, что меня уже нет в живых. — Он заметил, что Эдгар нахмурился. — Ты что, уже совсем не веришь в Гарольда?

Эдгар воскликнул:

   — О мой господин!

   — Ведь ты нахмурился.

   — Да, но не от того, что мне недостаёт веры в вас. Но вы во власти Вильгельма, и я боюсь за вас, потому что слишком хорошо знаю его. Возможно, вы, как и Элфрик, считаете, что я стал похож на норманна и слишком уважаю герцога, но...

   — Элфрик — глупец, — прервал Эдгара Гарольд. — В тебе ничего нет от норманна, несмотря на то что у тебя так много друзей среди них и иногда ты, сам не замечая того, используешь в своей речи нормандские слова.

   — Элфрику всё это не нравится, — сказал Эдгар, желая поделиться своим горем с Гарольдом. — Он считает, что я сильно изменился и удалился от него, и он знать не желает о том, что мои нормандские друзья... Ну да ладно, не то время, чтобы обсуждать подобные вещи.

   — Элфрик не может спокойно смотреть на норманна, — ответил ярл. — И Бог с ним, скоро ему станет не до тебя. Скоро он сокрушённо начнёт качать головой по поводу того, что мне пришёлся по нраву народ, на земле которого я нахожусь, несмотря на то, что я бы не потерпел, чтобы норманны ступили на территорию Англии. Что же касается Вильгельма, то я не считаю, что его нельзя уважать слишком сильно. Но не теряй уважения ко мне и не беспокойся за меня из-за того, что я оказался во власти Вильгельма.

   — Есть ещё кое-что, — нерешительно проговорил Эдгар. — Моя сестра рассказала мне об этом, и мне это не понравилось. Она говорила о каком-то странном и ужасном пророчестве. О Боже, какая страшная судьба предначертана для Англии!

Гарольд изумлённо поднял брови:

   — Разве тебя могут смутить подобные вещи? Если бы ты, так же как и я, много лет провёл рядом с королём Эдуардом, ты бы перестал обращать внимание на глупые сны и бессмысленные предсказания. Король просто жить без них не может, они для него как хлеб насущный. Когда я в последний раз с ним встречался, он сказал, что у него было видение, будто бы семеро спящих проспали двести лет на правом боку, а потом повернулись на левый. — Видно было, что Гарольд от души веселится, вспоминая об этом. — Как он объяснил мне, это было знамение для всего человечества, означающее грядущие землетрясения, эпидемии, голод, изменения в границах королевств, победы христиан над язычниками, войны между государствами. И всё это, если я не ошибаюсь, должно произойти за семьдесят четыре года, после чего спящие снова повернутся на правый бок, и, я думаю, можно ожидать несколько лет мирной жизни.

   — Предсказание, о котором я слышал, куда более странное, чем это, мой господин, — серьёзно заявил Эдгар. — Моя сестра заявила, что оно известно со времён Вортигерна, который был королём бритов. В нём говорится, что будто бы однажды Вортигерну было видение в пруду о том, что в Англию придут саксы, и о многом другом.

   — Как, люди снова вспомнили об этом старом предсказании? — спросил Гарольд. — Да, я знаю его. О нём сейчас говорят. Это предсказание сделал один священник по имени Мерлин, но в нём не было ничего, кроме бессмысленного набора слов. На поверхности пруда Вортигерн увидел двух сражающихся драконов, белого и красного. Красный победил и будто бы выбросил белого на поверхность воды. Говорили ещё о каких-то двух вазах и двух рулонах холста, но, что они делали в озере, я тебе не могу сказать. Считается, что красный дракон — это эмблема саксов, а белый — бритов, которые правили страной до нас. Я не помню, о чём ещё там говорилось. Кажется, это предсказание даже было записано, но я думаю, что оно имеет ещё меньшее значение, чем все сны Эдуарда.

   — Господин, сестра говорила, что на юге страны люди видели какого-то странника, многие считали его сумасшедшим, другие были уверены, что это вовсе не человек, а лесной демон. Он пришёл к людям и повторил старое предсказание, добавив, что скоро на кораблях придут в Англию чужестранцы в туниках из металла и отомстят за упрямство. — Он замолчал, пытаясь припомнить точные слова Элфриды, — «Придут два дракона... — медленно продолжил он, — два дракона...»

   — Как, снова драконы? — пробормотал Гарольд. — Это даже хуже, чем дьяволы, появление которых постоянно предсказывает Эдуард.

   — «И один из них, — не обращая внимания на его слова, продолжал Эдгар, — будет вооружён стрелами, а другой безвременно погибнет в тени имени. Потом появится лев справедливости, и, заслышав его рёв, глупые драконы задрожат...» Что всё это может значить, мой господин?

   — Это одному Богу известно. — Ярл поднялся, и Эдгар заметил, что он нахмурился. — Мне не нравится тот человек, который всё это рассказывает.

   — Господин, что в этом плохого? — взволнованным голосом спросил Эдгар.

   — Ничего, но когда люди начинают прислушиваться к подобным бредням, в их сердцах зарождаются сомнения и тревога. Но почему я не дома! — Впервые он показал свой внутренний страх. — Святая Дева Мария, что за роковая случайность выбросила мой корабль на берега Понтье? Ты рассказываешь мне сказки о лесном демоне, которого уже давным-давно схватили бы и заточили в темницу подальше от глаз людских, если бы я был в Англии. И кто знает, что будет делать король, пока я нахожусь в плену здесь, в Нормандии? Гирт и Леуф всё ещё слишком молоды для того, чтобы занять моё место подле него, а если это сделает Тостиг, то мне будет только хуже. И что, если король неожиданно умрёт?.. — Гарольд оборвал фразу на полуслове. — Это бесполезно. Эдгар, я хочу предупредить тебя. Ни с кем не говори о будущем страны. Весь христианский мир знает о том, что я претендую на корону, но я никогда в открытую не заявлял об этом, и мне бы не хотелось, чтобы кто-нибудь из моих людей попусту болтал о том, что Гарольд станет королём Англии после смерти Эдуарда. Это понятно?

   — Да, мой господин. И всё-таки я не понимаю...

   — Бог выбирает меня королём, потому что я народный герой. Никаких других притязаний у меня нет. Если станет известно, что я хочу заполучить корону Эдуарда, то все другие претенденты начнут выступать против меня, и в этом случае вероятно, что даже святая церковь станет моим противником. Храни молчание, я заклинаю тебя.

Эдгар с пониманием покачал головой.

   — Клянусь своей жизнью. Но что, если герцог не позволит вам уехать из Нормандии? Что тогда?

Теперь во взгляде Гарольда появилось упрямство человека с непреклонным нравом.

   — Я уеду, — сказал он. — Ещё не знаю, как и когда, но я обязательно вернусь в Англию до того, как король умрёт, потому что от этого зависит всё, и я не имею права упустить свой шанс. — Его голос звучал уверенно. — Неважно, какой ценой и какими средствами, но я сумею вырваться из сетей герцога.