Время шло, недели превращались в месяцы, а эрл Гарольд все еще оставался почетным гостем в Руане. Его развлекали самыми разными способами, но не заговаривали об отъезде. Да и сам он не предпринимал попыток вырваться, хотя кое-кто из его единомышленников считал, что возможностей для того было предостаточно. Когда эрл поехал однажды в Румар навестить Влнота, Эльфрик продумал хитрый план, как ускользнуть оттуда и домчаться до границы. Но зная, что за каждым его движением следят, а также будучи совершенно, кстати, справедливо — уверен, что все порты и приграничные посты охраняются, Гарольд не стал про это даже слушать. Эрл знал через Эдгара, который получал из Англии письма, что король Эдвард пребывает в добром здравии, и в стране царит спокойствие. Гарольд мог позволить себе выжидать, а если ему и надоело пребывание в золоченой клетке, то он этого никак не выказывал. Маска, надетая им однажды, была настолько убедительной, что даже Эльфрик поверил в то, что эрл спокоен, и, вследствие этого, очень сокрушался. Однако спокойствие это было чисто внешним, беззаботностью здесь и не пахло. Гарольд как-то сказал Эдгару, что нет худа без добра, поскольку длительное пребывание в Нормандии позволило ему хотя бы хорошо узнать герцога и его приближенных. Уже прошло почти шесть месяцев, когда при дворе появились люди, которых эрл раньше никогда не видел. Посмотрев однажды на таких воинственных баронов, как виконты Котантен и Авранш, он только и сказал:

— Они хорошие бойцы, и ничего более того.

Гарольд будто поставил перед собой задачу: быть в хороших отношениях с советниками герцога — Фицосборном, Жиффаром, лордом Бомоном и другими — и неукоснительно выполнял ее.

— Преданные люди, — решил он в другой раз, — но во всех отношениях слишком подавленные своим господином.

Эрл наблюдал и за менее влиятельными баронами, такими, как знаменосец Ральф де Тоени, лордами Канье и Монфике.

— Беспокойная команда, им нужна сильная рука. — Приговор был окончательным. Но когда в Раун прибыл Ланфранк, приор аббатства Эрлуин в Беке, Гарольд заговорил по-другому.

— Этот человек опаснее всех! — тихо заметил он.

Эдгар удивился:

— Мне казалось, вам понравится приор.

И тут эрл сказал нечто непонятное его тану:

— Хотел бы я, чтобы он был моим советником.

Эдгар насупился.

— Все знают, приор очень умен, говорят, что именно он устроил женитьбу герцога. Думаю, он иногда и до сих пор дает ему советы.

Эрл насмешливо посмотрел на него.

— Я напрасно искал среди здешней знати того, кто стоит за герцогом и осторожно нашептывает ему на ухо. Теперь мне известно, кто это и кого мне надо бояться.

— Советник! Да разве герцог в нем нуждается? — удивился Эдгар.

— Не для управления, не для ведения войн, но для более тайных, коварных дел… Да, такой человек ему нужен, — убежденно ответил Гарольд.

— А что вы скажете насчет Ансельма? Его тоже считают весьма мудрым человеком.

Эрл покачал головой.

— Он просто праведник и слишком свят, чтобы давать советы, которые может изобрести лишь изощренный мозг Ланфранка.

Гарольд замолчал, но его слова долго не давали покоя Эдгару. Как-то он поделился этим с Жильбером д'Офей, сказав, что, кажется, герцог очень доверяет Ланфранку, и по тому, как приятель рассмеялся, понял, насколько эрл был прав. Сакса стали мучить дурные предчувствия, он видел своего господина, окруженного скрывающими оружие врагами, а невозможность помочь Гарольду приводила его в бешенство. Эдгар вновь, как и тринадцать лет назад, был полон негодования по отношению к своим хозяевам. Между ним и Раулем росла отчужденность, поскольку каждый из них знал, что думает его господин, а говорить об этом не имел права. Дружеские разговоры служили прикрытием чужих тайн. Эдгар, полный желания не допустить, чтобы политические соображения вождей не разделили его с Раулем, с горечью думал, что теперь его друга интересует только Эльфрида. В свою очередь, Рауль понимал, сколь горькая обида терзает сердце друга, пытался протянуть над разверзшейся между ними пропастью руку, но считал при этом, что самозабвенная любовь Эдгара к эрлу превращает их дружбу во вражду.

Однажды, обхватив Эдгара за плечи, он сказал:

— Что бы ни было сделано, каким бы путем мне ни пришлось идти, ты должен знать, что я его не выбирал.

Угрюмый Эдгар отшатнулся:

— Ты нормандец и друг Вильгельма. Конечно, ты хочешь того же, чего хочет он.

Рауль только посмотрел ему в глаза и ушел. Смотря в окно из-под насупленных бровей, Эдгар чувствовал: друг не понял, что сердитый вид скрывает тягостную борьбу между сердечными привязанностями и тем, что повелевает делать преданность господину. Одно слово — саксонская гордость!.. Через какое-то время они снова случайно встретились на лестнице, Эдгар подошел к Раулю и неуклюже извинился:

— Прости, последнее время я сам не свой.

Они пожали друг другу руки.

— Понимаю, — ответил Рауль, — но что бы ни случилось, перед лицом Господа нашего, Пресвятой Девы и Святого Духа клянусь, что я твой друг отныне и навсегда.

За осенью незаметно пришла зима, белый снег лег на крыши домов. Эдгар выехал в Аркур, чтобы поздравить старого Юбера с семидесятилетием и вручить ему подарки. Узнав об этом, Эльфрик недовольно сказал Сигвульфу:

— Эдгар не заботится ни о ком, кроме своих нормандских приятелей, мне кажется, ему больше нравится быть с ними, а не со своими соотечественниками. Он корит Влнота за обезьянничанье нормандских манер, но сам, хотя и носит бороду и короткую тунику, при любом удобном случае всегда бросает нас: то обещал проехаться с Фицосборном, то у него назначена встреча с этим шумным бароном, чьи люди вопят: «Тури!», если вы встречаете их где-нибудь на дороге.

Под Новый год умы и нормандцев и саксонцев нашли новую для себя пищу. Молодой бретонский граф Конан, который год назад выгнал своих воспитателей, начал проявлять несговорчивый характер. Одним из первых указов он отправил в тюрьму, заковав в кандалы, своего дядю Одо. В Нормандии узнали не только об этом, но и о паре других подобных происшествий. Юноша обещал в будущем превратиться в тирана, как, впрочем, и его отец и дед. Дошли слухи, что совсем скоро он собирается отречься от присяги на верность Нормандии. И в самом деле, весной шестьдесят пятого года граф Конан прислал герцогу вызывающее послание, где объявлял, причем в выражениях, свойственных хвастливой молодости, что больше он не является вассалом Нормандии. Указывал время и день, когда герцогу предлагалось явиться к границе для встречи. Казалось поначалу, основным объектом ненависти являлась пограничная нормандская крепость Сен-Жак. Но вскоре разведчики сообщили, что граф отправляется на гору Доль, которая также находилась под властью Вильгельма.

Герцог прочитал письмо Конана без малейших признаков раздражения или гнева.

— Все они одинаковы, эти бретонские правители, — только и сказал он, — я давно ждал чего-то вроде этого.

К ужину разнеслась весть: Нормандец снова начинает воевать. Герцог уселся за стол и, когда было подано первое блюдо, спросил Гарольда:

— Ответьте, эрл Гарольд, достанет ли у вас сил сражаться на моей стороне?

Это было настолько неожиданно, что каждый из присутствующих саксов в удивлении поднял голову. Эрл медлил с ответом, пока не положил себе еды с поднесенного слугой блюда. Наблюдая за ним, Рауль размышлял, какие мысли вертятся сейчас в его голове. По глазам ничего нельзя было прочитать, жесткие губы вежливо улыбались.

— Отчего же, с удовольствием, — спокойно ответил эрл. — А для меня найдется дело?

— Я отдам под вашу команду отряд, — пообещал герцог.

Прекрасно знающий рыцарские обычаи Эдгар почти не удивился вопросу герцога, зато его приятели-саксы были в недоумении. Когда ужин закончился, он отправился за эрлом наверх и попросил его обратиться к герцогу за разрешением и ему самому пойти на войну. Тан не мог успокоиться, пока ждал ответа герцога, и когда снова увидел выходящего от Вильгельма Гарольда, то разве что не подпрыгивал от возбуждения.

Эрл кивнул.

— Ты поедешь, — успокоил он Эдгара. — Сначала, правда, герцогу эта мысль, кажется, не очень-то пришлась по вкусу, но тут за тебя вступился Рауль, предлагая стать заложником на тот случай, если тебя убьют; к нему присоединились Фицосборн и Хью де Монфорт. Итак, то ли в шутку, то ли всерьез, дело было улажено. Влнот и Хакон должны тоже остаться здесь. Хакон бы и хотел поехать, но Влнот… — Недовольно передернув плечами, Эрл замолчал. — Он, кажется, один из нас, шестерых, не имеет в жилах ни капли крови Годвинсонов. Ну и пускай, он не в счет.

Эрл оглянулся, проверяя, не подслушивает ли кто их разговор, и тихо спросил:

— Разве ты ожидал, что герцог предложит мне такое?

— Нет, — немного подумав, ответил Эдгар, — но так нередко поступают… Господи, что же все-таки у него на уме?

— Если бы я знал, что у Вильгельма на уме, то мог бы не опасаться его, — легкомысленно заметил эрл.

Эдгар насупился.

— Милорд, вы не можете бояться его, — возразил он.

— Скорее не должен? — громко расхохотался Гарольд. — Может быть, ты и прав. Полагаю, он хочет увидеть меня в бою, посмотреть, как я в роли военачальника. — Он состроил насмешливую гримаску. — А поскольку я тоже хочу посмотреть, каков он в этой же роли, то и согласился. И ему польза, и мне.

— Вы не думаете… — Эдгар ужаснулся самой мысли, пришедшей ему в голову, — вы не подозреваете, что он надеется на вашу смерть в бою?

— Решительно нет, — твердо ответил Гарольд. И уже менее решительно добавил: — Нет, думаю, что нет.

Неожиданно на его лице вновь расцвела улыбка.

— Если он на это рассчитывает, мой Эдгар, то будет сильно разочарован, я не собираюсь пасть на этой войне.

Как только Эльфрида узнала о предполагаемом походе, она страшно встревожилась, а когда Эдгар начал подшучивать над ее страхами, девушка бросилась искать утешения у Рауля, будучи уверенной, что никогда больше не увидит ни брата, ни любимого.

— Дорогая, но я уже побывал в сражениях и, как видишь, вышел из них невредимым, — убеждал Рауль. — Намечается маленький походик, вы скоро будете с победой встречать всех нас, даже соскучиться не успеете.

Такого девушка перенести не смогла. Уткнувшись лицом в плащ рыцаря, она глухим голосом довела до его сведения, что начинает скучать с той самой минуты, как только они расстаются. Был возможен только один ответ, и она его услышала, но со своими страхами, увы, не рассталась. Умоляюще глядя на него своими огромными глазами, Эльфрида умоляла Рауля беречь себя, потому что он ведь собирается сразиться с ужасными людьми, которые — да, это так! — вскормлены специально для войн и битв.

Услышав такое, нельзя было не расхохотаться, что и сделал Рауль. Рыцарь осведомился, от кого девушка получила столь ценные сведения о бретонцах, на что ему тотчас были рассказаны все истории, которые из поколения в поколение передаются древними старухами и другими, не менее достойными доверия особами. Оказалось, что всем известно, будто бы Бретань в полном смысле этого слова напичкана устрашающими воинами, которые ведут себя словно варвары: у каждого мужчины не менее десяти жен, а уж детей, тех за пятьдесят наверняка. Смысл жизни этих воинов состоит в грабежах и кровопролитиях… Услышав неукротимый хохот Рауля, Эльфрида ушла разгневанная, гордо неся свою маленькую головку, но потом все же простила его и даже согласилась признать, что услышанные ею истории могут быть не совсем правдивыми.

Направляясь в Бретань, нормандская армия пошла на юг, к Авраншу, через местность, покрытую садами и пастбищами; там, где река Коэнон впадает в океан, они перешли через зыбучие пески под Мон-Сен-Мишелем. Здесь их поджидали непредвиденные опасности, поскольку доспехи и щиты всадников были настолько тяжелы, что один неосторожный шаг — и человек наполовину исчезал из виду, засосанный жадным плывуном. И как товарищи ни пытались вытаскивать этих несчастных, пески оказывались сильнее, и те лишь глубже увязали, пока над поверхностью не оставались лишь плечи и отчаянно бьющиеся руки. Такое произошло с одним копейщиком из отряда эрла. А тут он сам как раз подъехал, осторожно пробираясь по безопасному проходу по пескам. Увидев, что случилось, эрл, охваченный непреодолимым желанием спасти несчастную жертву, немедленно спешился. Растолкав собравшихся, он широко расставил ноги на твердом песке и сильно наклонился вперед, чтобы дотянуться до воина. Отчаянно мечущаяся рука вцепилась в Гарольда, все увидели, что руки эрла напряглись так, что треснул один из его браслетов. И ноги были столь напряжены, что на них выступили бугры рельефных твердых мышц. Пески же лишь издали хлюпающий звук, будто не хотели выпускать свою добычу, но эрл сделал последнее усилие, всем телом рванулся назад, и копейщик оказался на свободе, вытащенный на твердую землю.

Воин бросился в ноги Гарольда, целуя их и омывая слезами. Шеренги воинов возликовали. Рауль, который наблюдал за происходящим с другого берега, понял наконец, почему люди так любят эрла, и почему готовы умереть за него.

Гарольд же будто не видел всеобщего ликования, только выбросил лопнувший браслет, схватил поводья и взлетел в седло.

Когда эрл перебрался на противоположный берег, то увидел, что его поджидает герцог.

— Клянусь Господней славой, эрл Гарольд, это поистине благородный поступок! — приветствовал его Вильгельм. — Первый раз я увидел силу, превосходящую мою. — Он рассмеялся и оценивающе оглядел эрла. — Но все же прошу вас, друг мой, впредь не рисковать жизнью ради какого-то копейщика.

— Риска не было, — весело отозвался Гарольд. — Просто я не мог видеть, как беднягу засасывает.

Случай этот произвел неизгладимое впечатление на тех, кто стал его свидетелем. В тот день в войсках только и было разговоров, что о недюжинной силе саксонского правителя. Герцог Вильгельм, обмениваясь впечатлениями с братом Мортеном, заметил:

— На его месте я поступил бы точно так же, но это было бы сделано по расчету, чтобы подданные еще более преисполнились уважения к моей силе. Эрл Гарольд ни о чем таком и не помышлял, а результат получился тот же. — Он небрежно махнул рукой в сторону отряда эрла. — Раньше они его немного сторонились, а сейчас все будут стоять за него горой. Вот увидишь, насколько лучше этот отряд теперь будет воевать.

— Глупо так рисковать из-за одного копейщика, — недовольно проворчал Мортен.

Рауль, который скакал рядом с герцогом, вмешался в разговор, спросив с любопытством:

— А вашими поступками тогда, ваша милость, в Мелене, когда все называли вас героем, что, тоже руководил холодный расчет?

Вильгельм расхохотался.

— Эх, как зелен я тогда был! Да, конечно, по большей части расчет!

Герцог как в воду глядел, предрекая, что отряд под командованием Гарольда будет беззаветно предан ему. Если перед выступлением в поход эти люди и выражали недовольство тем, что их ведет чужеземец, то сейчас они словно позабыли про жалобы и поклялись, что будут ему во всем подчиняться. В отряде царил бодрый боевой дух и, когда армия пересекла границу, войдя в Бретань и направляясь к Долю, герцог уже не сомневался, кому поручить освобождение этого города.

Вильгельм наблюдал за схваткой из лагеря, разбитого на склоне соседнего холма, то и дело вслух выражая свое мнение о происходящем.

— Он умеет вести за собой людей и сохраняет в разгар битвы холодную голову.

Изучив приемы Гарольда, он покивал головой.

— Да, и я поступал бы так же, пока не научился бы более эффективным способам ведения боя.

Увидя, как Гарольд повел в атаку правый фланг, герцог рассмеялся:

— Он не умеет управлять конным отрядом, и, мне кажется, лучники его раздражают. Но, лик святой, этой секиры надо опасаться!

Саксы пошли в бой с подвешенными к седлам секирами. Эрл, к вящему удивлению нормандцев, держал обоюдоострое оружие двумя руками, и сейчас Рауль наконец понял, почему так хвастался раньше умением Гарольда Эдгар: одним ударом тот сносил голову коня.

Схватка продолжалась недолго, ибо граф Конан, будучи неопытным в бою да еще видя перед собой превосходящие силы противника, бросился отступать, вдоволь напробовавшись саксонского угощения, и отошел в свою столицу на реке Рен.

Ночью в лагере, сидя в шатре Рауля, Эдгар осторожно, с любовью приводил после боя в порядок свою секиру. Было ясно, что он все еще с наслаждением вспоминал прошедшее сражение в предвкушении следующего.

— Да получишь ты его, получишь! — лениво убеждал друга Рауль. — Будь уверен, мы пойдем за Конаном. Слушай, пусть твою секиру почистит оруженосец.

— Я сделаю это лучше, — возразил Эдгар.

Он поднял топор, погладил и повертел в руках, любуясь игрой света на лезвии.

— Разве это не оружие, достойное настоящего мужчины? Если б ты знал, мой старый дружище, как я счастлив снова держать тебя в руках!

Рауль лежал на тюфяке, подложив руку под голову, и с улыбкой поддразнил Эдгара:

— Конечно, если бы, например, надо было срубить дуб, то лучшего топора и не сыщешь!

— Топор! — презрительно фыркнул тот и еще раз погладил крепкую рукоять. — Да слышал ли ты когда-нибудь что-либо подобное, кровопийца?

Лицо Рауля сморщилось в недовольной гримасе.

— Помолчи, варвар! Если ты собираешься и дальше беседовать с этой ужасной штуковиной, то лучше уходи! Не люблю ни крови, ни войн!

— Не надо бы тебе такое говорить, Рауль, — предостерег Эдгар. — Если бы это услышали те, кто с тобой незнаком…

— Они бы, без сомнения, сочли, что именно так я и думаю, — закончил Рауль.

— Да, а разве нет?

— Но я действительно не люблю того, о чем ты тут толкуешь! — спокойно ответил Рауль и закрыл глаза, собираясь соснуть.

Эдгара столь необычное признание друга серьезно расстроило, и он, Как можно доходчивее, попытался объяснить ему, что воину не пристало быть таким чувствительным. Его слова не произвели должного впечатления на Рауля, так как уже через двадцать минут сонные серые глаза приоткрылись и уставились на гостя. Зевнув, Рауль спросил:

— Как, ты все еще здесь, Эдгар?

После чего тот недовольно поднялся и с достоинством удалился к себе.

Однако его поколебавшаяся было вера в Рауля вскоре возродилась, когда герцог подошел к Динану, взяв город огнем и мечом. Тут Эдгар, который бросался в самую гущу битвы, успевал замечать, что Рауль сражается там, где особенно жарко, ничуть не смущаясь тем, что вокруг идет самая настоящая резня. Был момент, когда оба пробивались бок о бок к пролому в стене, и Рауль, поскользнувшись на камне, упал. Над его головой сверкнула секира Эдгара и по-саксонски раздался рык: «Прочь, прочь!», а на Рауля свалился бретонец в залитых кровью доспехах. Рыцарь оттолкнул тело, которое еще корчилось в предсмертных конвульсиях.

— Ты ранен? — крикнул Эдгар, перекрывая окружающий шум и освобождая друга от тяжести тела убитого.

Рауль помотал головой: «Нет!» Прежде чем бой закончился и нормандские войска взяли город, с обоими произошло еще одно курьезное происшествие: они потеряли из виду друг друга во время схватки и встретились только через несколько часов на рыночной площади. Рауль командовал отрядом, которому было поручено остановить пожары в городе. Уже смеркалось, когда Эдгар увидел его, и они стояли рядом, освещенные пламенем полыхающего дома, мрачные, потные, но оба живые и невредимые.

Эдгар подождал, пока Рауль отдавал приказ одному из своих солдат, и положил руку на его плечо.

— Я тебя везде искал, — произнес он и характерным для него невыразительным бесцветным голосом добавил: — Уж начал было думать, что убили.

— Нель мог подсказать тебе, где я. Эй, вы! Отойдите от той вон стены.

Босой малыш в разорванной тунике бежал по бульварной мостовой и звал свою мать. Рауль подхватил его и сунул в руки Эдгара:

— Подержи ребенка! — приказал он. — Не приведи Господи, на него того и гляди рухнет стена дома!

Эдгар зажал испуганного малыша под мышкой и спросил, что Рауль собирается с этим щенком делать. Но тот уже был в другом конце площади и руководил спасением дома, который только что объяли языки пламени, и, конечно, вопроса не услышал. Сакс так и остался стоять, где был, пытаясь стойко переносить рыдания ребенка. К счастью, громкие вопли тотчас привлекли к нему какую-то женщину. Она вырвала малыша из рук Эдгара и, прижав его к груди, разразилась потоком слов. Хотя мать вопила по-бретонски, но, судя по взбешенному выражению ее лица и ярости в голосе, трудно было ошибиться в смысле сказанного. Эдгар пытался объяснить, что не хотел причинить зла ребенку, наоборот… но женщина так же плохо понимала его, как и он ее, поэтому стала угрожающе наступать с намерением выцарапать ему глаза. Сакс поспешил ретироваться, стремясь спрятаться за грудой обугленных головешек, и тогда женщина, выкрикнув последнее проклятие, ушла, как раз в тот момент, когда вернулся Рауль.

Его сотрясал хохот.

— О, неустрашимый герой! О, храбрый сакс! Прячешься от женщины? Выходи же, враг уже отступил!

Эдгар вышел со смущенной полуулыбкой.

— А что мне было делать? Это не женщина, а дьяволица какая-то! Мор на тебя, бритобородый, это ведь ты сунул щенка мне в руки!..

Рауль обтер пот вместе с грязью с лица и шеи. Его веселья как не бывало, рыцарь устало наблюдал за людьми, снующими мимо с полными ведрами воды.

— Адова работенка, а тебе нравится! — Он взглянул на Эдгара и неожиданно сказал: — Кажется, ты спас мне жизнь там, у стены…

— Когда это? — пытаясь припомнить, наморщил лоб друг.

— Когда я невольно оступился.

— Ах, тогда! — Эдгар поразмыслил над вопросом. — Да, наверное, спас, — согласился он, и его глаза заблестели при этом воспоминании. — Неплохой был удар, прямо от основания шеи и плеча. За все эти годы безделья я, кажется, еще не растерял своего умения драться.

— Прими мою благодарность. Хвала всем святым, сегодняшним боем закончится эта война: Конан сам сдал город.

— Да, знаю, — подтвердил Эдгар с некоторым сожалением. — А теперь бы я поел что-нибудь, — заявил он. — Пойдешь со мной?

— Я еще должен проследить, чтобы затушили все до последней искорки. А где герцог?

— Наверху, в крепости, с эрлом и де Гурне. Конан делает хорошую мину при плохой игре и сегодня вечером будет ужинать за одним столом с герцогом, так сказал Фицосборн. На месте Вильгельма я бы заковал его в цепи. — Эдгар уже уходил, но, не сделав и трех шагов, остановился, бросив через плечо:

— Знаешь, герцог производит эрла Гарольда в рыцари.

И не ожидая ответа, он быстро пошел через рыночную площадь.

Рауль смотрел ему вслед.

— А ты бы, конечно, хотел, чтобы эрл отказался! — сказал он в сердцах вполголоса, ни к кому не обращаясь, и вернулся к своим делам.

Церемония посвящения в рыцари происходила на следующее утро. Без какого бы то ни было оружия стоял эрл перед герцогом. Вильгельм в шлеме и с копьем в руках, опоясанный украшенным драгоценными камнями мечом, возложил руку на правое плечо Гарольда и произнес обычные в таких случаях слова.

Конана заставили второй раз принести присягу на верность Нормандцу, после чего Вильгельм направился в Руан, перейдя границу около Авранша. Они с эрлом скакали бок о бок, как закадычные друзья, ночевали в одном шатре и сидели за одним столом, проводя в беседах долгие часы.

Передохнув сутки в Сен-Жаке, куда, как было принято, отовсюду стекались люди в лагерь герцога — кто с жалобами, кто из любопытства, а многие в надежде на щедрость богатых лордов, сопровождавших правителя. Особенно среди них бросались в глаза калеки и прокаженные, звяканье колокольчиков, которые носили прокаженные, целый день то и дело раздавалось вокруг лагеря. Больным редко дозволялось приближаться к Вильгельму, но тут, едва герцог с эрлом сели перекусить на свежем воздухе, прибежал запыхавшийся Фицосборн, бесцеремонно возвестив:

— Ваша милость, мне кажется, вы должны посмотреть представление, которое я только что видел! Никогда не подозревал, что на свете могут существовать такие уроды!

— О чем это ты толкуешь, Вильгельм? — снисходительно посмотрел на него герцог, привыкший к тому, что экспансивный сенешаль быстро впадает в восторг.

— Это женщина, от пояса разделенная надвое, — объяснил Фицосборн. — Вы будете смеяться, но, не быть мне живым, у нее два туловища, две головы, две шеи и четыре руки! И все это стоит на двух ногах. Рауль, когда вы проверяли час назад сторожевые посты, случайно не видели ее?

— Видел, — без удовольствия признался Рауль. — Конечно, немалая диковина, но уж больно отвратительная.

Герцог взглянул на стоящего за креслом фаворита.

— Это действительно чудо, мой Страж, или плод воображения Вильгельма?

Рауль улыбнулся.

— Конечно, что правда, то правда, существо удивительное, но смею вас заверить, вас затошнит, едва вы его увидите.

— Желудок у меня крепкий, — возразил герцог. — Как решим, эрл Гарольд? Поглядим на уродку?

— Я бы много дал, чтобы увидеть, — признался эрл. — Надо же, женщина с двумя головами! И что, обе головы могут говорить? А может одна молчать, а другая говорить?

У ног герцога пристроился Гале, Вильгельм толкнул его, приказав:

— Вставай, шут! Беги и приведи сюда уродку. Так что ты ответишь на вопрос эрла, Фицосборн?

— Да, когда-то так было. Отец этого существа, крестьянин здешних мест, рассказывал, что одна голова просила есть, а вторая в то же самое время разговаривала; или одна спала, а вторая бодрствовала… Но год назад одна половина умерла, а вторая осталась жить, и это можно считать еще большим чудом!..

— Одна половина мертва, а вторая жива? Неужели такое может быть? — недоверчиво спросил Гарольд. — Я еще больше захотел увидеть эту странную и ужасную женщину!

Рауль спокойно возразил:

— Молюсь, чтобы вас не вырвало от одного ее вида и запаха, милорд.

Гарольд посмотрел на него с немым вопросом, но Рауль только сказал:

— Сами увидите! А что до меня, так зрелище не из приятных.

Герцог отложил ножку каплуна, которую как раз в этот момент обгладывал.

— Прислушайтесь к Раулю, эрл Гарольд. Некоторые зовут моего фаворита Стражем, а другим он известен под именем Привереда, а также как Друг Одинокого. Так, Рауль?

— Думаю, что так, но я не думал, что это до вас дойдет, ваша милость.

Герцог улыбнулся.

— И все же тем не менее ты знаешь меня не лучше остальных, — загадочно заметил герцог.

Увидев приближающегося шута, Вильгельм обратился к нему:

— Так ты привел уродку, дружище?

— Да, братец, она уже приближается. — Гале кивнул на странную, закутанную в покрывала фигуру, которая медленно приближалась к ним, волочащимся шагом, поддерживаемая под руку каким-то крестьянином.

Герцог подальше отодвинул тарелку и положил руки на стол.

— Подойди, добрый человек, покажи свою дочь, чтобы я собственными глазами мог увидеть, как Господь вылепил ее, — доброжелательно обратился он к крестьянину.

Из-под покрывал раздался приглушенный тонкий невыразительный голос:

— Лорд, меня лепил не Бог в своем милосердии, а дьявол.

Герцог нахмурился.

— Что за богохульные слова ты произносишь, девушка? — Он подал знак. — Подойди поближе и сними свои покрывала. Ты уже, говорят, показывала себя моим солдатам, покажи и мне.

Женщина подошла к столу, от нее повеяло такой непереносимой вонью, что казалось, будто теперь надо всем царил запах этой гниющей плоти. Эрл Гарольд быстро поднес к носу салфетку, зажав его пальцами.

— Сейчас увидите, сеньор, правду ли я говорил! — воскликнул Фицосборн.

Отец уродки, многократно выразив герцогу свое почтение, начал снимать многочисленные шали, целиком скрывавшие бесформенную фигуру. Когда все было наконец снято, он сделал шаг назад, как бы даже с гордостью представляя дело рук своих:

— Ваша светлость, вот такой она родилась.

— И только ее живот веселился: «Слава Богу, меня будут кормить два рта!», — вставил Гале и ткнул своей погремушкой в эрла Гарольда. — Ну, что, кузен, тебя тошнит?

Гарольд тут же встал, неуклюже пытаясь снять висящий на поясе кошелек. Женщина стояла перед ними обнаженная, окутанная вместо покрывал зловонием, исходящим от ее мертвой половины, свисающей сбоку. Эрл побледнел, и его тут же в самом деле чуть не вырвало от омерзения. Мертвая половина почти разложилась, высохшие руки свисали до самой земли и покачивались при каждом движении уродки, а голова тряслась и подпрыгивала на ходу, проеденная червями, плоть отваливалась от костей.

Эрл отбросил салфетку в сторону, как будто он был недоволен собой, что ему требовалась такая защита, близко подошел к несчастной, возложив руку на грустную живую голову.

— Бог пожалеет тебя, бедняжка, как жалею и я, — ласково сказал он.

Гарольд вложил в слабые руки уродки кошелек и, не оглядываясь, отошел.

Герцог внимательно наблюдал за ним.

— Его тошнило, но он смог прикоснуться к ней, справившись со своим отвращением, — пробормотал он, бегло взглянув на Рауля. — Да, в нем определенно есть величие.

Герцог повернулся к Фицосборну.

— Проследи, чтобы ей дали кошелек и от меня. — Он еще раз взглянул на уродку. — Дитя мое, я думаю, что свое чистилище ты проходишь здесь, на земле. Иди же, как указывает тебе Господь наш. — И посмотрев вслед удаляющейся паре, сказал с гримасой оживления: — Боже, ну и вонь! Дай мне розу, Вильгельм. Что за влюбленная малышка подарила ее тебе?

Фицосборн рассмеялся и, вытащив из скрепляющей мантию фибулы цветок, подал его герцогу.

Вильгельм вдохнул его аромат.

— Ты был прав, Рауль, ужасное зрелище.

Гале, который некоторое время молчал, рисуя пальцем на пыльном стекле окна, поднял голову и пристально посмотрел на герцога. Его взор пылал каким-то потусторонним огнем, лоб влажнел от пота, а голос звучал, как чужой:

— Братец, перед тобой явилась тайна, а у тебя не хватает мозгов ее разгадать.

— Разгадай за меня, дурак! — Герцог все еще наслаждался свежим ароматом розы.

— Перед тобой были Англия и Нормандия, две страны под единым правлением, обе некогда сильные, но теперь одна мертва, гниет и источает зловоние, обременяя другую, которая поддерживает ее своим здоровьем и жизненной энергией.

— Глупости! — пренебрежительно бросил Фицосборн.

Герцог не поднял и взгляда от розы.

— Продолжай, дружок Гале, продолжай, так какая же из них, по-твоему, Нормандия?

Шут поднял дрожащий костлявый палец.

— Сам разве не понимаешь, братец Вильгельм? Нет, прекрасно знаешь, ведь у тебя соколиный взор! Нормандия — это разлагающаяся плоть, тянущая жизненные соки из Англии. Потому-то Англия и возьмет у Нормандии все, что та сможет ей дать, и оставит медленно умирать, в точности так, как ты сегодня видел, да, да… И как через многие годы, на свое горе, увидят сыновья твоих сыновей!

Фицосборн стоял разинув от изумления рот, Рауль наблюдал за герцогом, который бросал из-под бровей быстрые взгляды на шута.

Все молчали. Наконец тяжелый взгляд Вильгельма оторвался от лица Гале.

— Будь что будет, — медленно произнес он и, склонив голову, опять вдохнул запах розы.