Глава 19

Олег с Глебом ехали в машине молча. Олег кипел от злости, но сдерживался, а Глеб был полон холодной ярости по отношению ко всему окружающему миру, но в первую очередь — к своему племяннику, безмозглому выродку.

— По-хорошему, — нарушил он молчание, — не нужно бы вмешиваться. Может, Витьке промывка мозгов на пользу пойдет.

— Ты то же самое Наталье моей предложи, — покосился на него Олег. — Знаешь, что с ней было, когда я ей сообщил, что ее обожаемый сыночек находится в отделении?

Глеб хотел сказать, что Наталья сама виновата — вырастила сына-идиота. Но промолчал. Ссориться с братом сейчас было бы совершенно некстати. Достаточно того, что ситуация испортилась до предела.

— Что он тебе по телефону-то хоть сказал? — спросил он наконец.

— Да что, что! — взорвался Олег. — Что поймали его в парке, когда он за любовницей отца следил, и муж любовницы его избил, а потом с каким-то своим приятелем отвел в отделение. Заявление написали, что он якобы не только за любовницей, но и за ее дочерью следил!

— А он следил?

— Да черт его знает! — заорал Олег, совершенно уже не сдерживаясь. — За дамочкой точно следил, как только с дедом ее засек. Ну, вот вырастил дурака на свою голову! Он, видите ли, решил, что квартира деда должна ему достаться, вот и надумал справедливость восстановить — настучать развратнице кастетом по голове.

Глеб резко вильнул и остановился у обочины.

— У него что, и кастет нашли? — с расстановкой спросил он, глядя на брата в упор.

Олег махнул рукой и выругался. Господи, и за что такое наказание! Мало того, что отец при жизни ему нервы помотал, так после его смерти стало еще хуже.

— Да, папаша, наверное, на том свете отрывается по полной программе, — проговорил Глеб, словно подслушав его мысли. — Ладно, давай думать, что делать…

Придя домой, Даша первым делом опрокинула стопку коньяка, а Максим налил себе полстакана водки. Олеся смотрела на родителей округлившимися глазами.

— Мам, пап, что случилось? Вы чего, а? Вы ж так алкоголиками станете!

— Не станем, — выдохнул Максим. — Лучше корочку принеси, чем морали читать.

Понятливая Олеся умчалась на кухню и вернулась, прижимая к себе буханку. Хлеб был немедленно раскрошен по всем поверхностям. Проша недовольно фыркнул и ушел в угол комнаты — запах спиртного он терпеть не мог. Даша изучила крошки на недавно почищенном диване, но возмущаться не стала. Она была слишком измотана всеми последними событиями — и обсуждением идеи Максима под названием «ловля на живца», и утренним разговором с Окуневой, и недавней идиотской погоней, которая воспринималась как нечто театральное, а больше всего тем, что страшный маньяк и убийца оказался родным внуком Петра Васильевича, недовольным поведением своего деда. «Он ведь был совершенно уверен, что я специально познакомилась с Боровицким и окрутила его, — размышляла Даша, покачивая пустой стопкой. — Охотница за наследством! Конечно, меня нужно было наказать. Как он там говорил? Восстановить справедливость, вот!»

— Максим, а что бы он со мной сделал, как ты думаешь? — спокойно спросила она.

— Кастетом бы ударил, — после паузы сказал Максим. — Ты бы потеряла сознание, и он бы тебя еще отдубасил. И записку бы потом засунул в твой карман — «Помни о семи смертных грехах».

— Папа, так вы его поймали! — завопила Олеся, поняв, в чем дело. — Ура! Он страшный, правда? У него глаза такие ужасные, и сам он весь бледный… Ну мама, ну правда?

— Нет, Леська, — покачала головой Даша. — У него лицо румяное и глаза голубые. Пустые-пустые и очень жадные. И вообще — это не взрослый человек, а юноша.

— Как… юноша? — растерялась Олеся. — А зачем он за мной шел?

— Тоже стукнуть хотел и записку подбросить. Решил, что, раз со мной разделаться никак не получается, нужно попробовать на тебя напасть. Он читал, что детей больше любят, чем взрослых, вот и выбрал тебя. Ты больше не беспокойся, его теперь посадят.

— Да я и не беспокоюсь, — пожала плечами Олеся. — Я его не очень и испугалась.

Максим посмотрел на дочь, вспомнил ее дрожащий голосок в трубке, вспомнил жалкую, несчастную фигурку на табуретке за витриной с тортами, и его окатила такая волна ненависти, что самому стало страшно.

— Я в ванную, — пробормотал он, заметив удивленный взгляд жены, выскочил из комнаты и долго, настойчиво умывал лицо ледяной водой, пока кожу не начало колоть. «Ишь, сучонок, справедливость решил восстановить… Испугать Дашку хотел, чтобы от квартиры отказалась! Теперь тебя напугают… в колонии…»

В дверь коротко позвонили. Максим промокнул лицо полотенцем, крикнул в зал: «Даш, я открою!» — и пошел в прихожую. За дверью оказались двое крупных мужиков лет тридцати пяти — один в костюме, другой в свитере. Стильно стриженные, хорошо одетые… «Квартирой ошиблись», — решил Максим.

— Добрый вечер, — сдержанно поздоровался мужик в свитере. — Дарья Андреевна дома?

Даша подошла к дверям и высунулась из-за спины мужа.

— Глеб Петрович? — изумилась она. — И Олег Петрович? Что вам нужно?

— А-а-а, так это те самые господа… — недобро протянул Максим.

— Вы не против, если мы побеседуем? — спросил Глеб. — И, может быть, мы не будем стоять на лестничной клетке?

Даша отошла в сторону, чтобы пропустить неожиданных визитеров, но услышала голос Максима:

— Нет, любезные мои, именно на лестничной клетке. В моем доме ноги вашей не будет.

Даша никогда не слышала, чтобы муж разговаривал таким тоном, и ей стало не по себе. Полминуты царило молчание, потом раздался примирительный голос Олега:

— Хорошо, на площадке так на площадке. Мы приехали, чтобы извиниться перед вашей женой.

Тут Даша не выдержала. Она решительно пролезла вперед и сказала:

— Максим, хватит ребенка морозить. Олеську сейчас продует на сквозняке. Зайдите в квартиру.

Когда Олег и Глеб уселись на диване в зале, Даше вспомнилась встреча у нотариуса. «Это ведь не так давно было, — с удивлением сообразила она, — а кажется, что целый год прошел». Глеб начал что-то говорить, но она не вслушивалась, а только следила за движением его губ на лице, лишенном всякой мимики. Спохватилась, когда к ней обратились с вопросом.

— Дарья Андреевна, вы согласны? — повторил Глеб.

Даша чуть не покраснела, но ее выручил Максим. Он шагнул от окна и остановился перед братьями.

— Вы что, серьезно предлагаете? — заинтересованно спросил он. — Ваш племянник собирался избить мою жену и выслеживал дочь, а теперь вы хотите, чтобы мы забрали заявление?

— Но мы же не просто так предлагаем! — вмешался Олег. — Ваша супруга получит половину стоимости квартиры вместо предложенной трети. Мы понимаем, что ей нанесен моральный вред, и постараемся его компенсировать. Но поймите и вы нас — Виктор мой сын! Я понимаю, что его поступок нельзя оправдать… но у мальчика был шок…

— Что было у мальчика? — прищурился Максим. — Шок?

Проша, лежащий в углу, зарычал, услышав в интонациях хозяина что-то странное. Пес уже собирался встать, но тут раздался голос Даши:

— Олег Петрович, а ваша свекровь — Инна Иннокентьевна?

Голос ее звучал беззаботно, и Проша успокоился.

— Да, — недоуменно подтвердил тот. — Откуда вы знаете?

— Да так… выяснилось случайно… — уклончиво ответила Даша. — Так вы приехали нас уговаривать, чтобы мы забрали заявление? И решили предложить мне какие-то деньги?

— Не какие-то, а очень неплохие, — поправил ее Олег.

— Знаете что? — легко сказала Даша. — Проваливайте-ка вы все со своими деньгами, а? И вы, и ваш брат, и ваша свекровь — все! Ваш сынок преследовал мою дочь и пытался напасть на меня. И за это он будет нести ответственность по закону.

Она замолчала. Максим посмотрел на жену с изумлением, но, заметив на ее щеках два красных пятна, все понял. «Коньяку хлебнула на голодный желудок!» — расхохотался он про себя. Даша своеобразно реагировала на спиртное: не пьянела, но становилась совершенно бесшабашной. Вот и сейчас она вызывающе смотрела на Олега Боровицкого, набычившегося на диване.

— У вас, Дарья Андреевна, будут большие проблемы. И у ваших родных тоже, — негромко произнес Олег.

Максим быстро шагнул ему навстречу, но его остановил голос жены:

— Милый, не надо. А вы — пошли вон отсюда оба, — спокойно сказала Даша. — Что вы на меня так смотрите? Я сказала — пошли вон. Проша, проводи.

Черный пес встал, прошел по ковру, оставляя вмятины от лап на ворсе, и остановился около дивана. Квадратная блестящая морда с брылами оказалась так близко от коленки Олега, что тот пододвинулся. Пес потянулся следом за ним, и на дорогие серые брюки упала ниточка слюны.

— Дарья Андреевна, мы позвоним, когда вы будете более вменяемы, — Глеб поднялся с дивана.

— Не утруждайте себя, — ответила Даша. — Скажу вам сразу и окончательно: заявление мы забирать не будем, даже если ему не будет дан соответствующий ход, и квартиру я вам не отдам.

Глеб секунду пристально смотрел на нее, а потом быстро вышел из зала. Помедлив, за ним последовал Олег, и Даша с Максимом услышали, как хлопнула входная дверь. Проша вернулся в зал, подошел к Даше, положил голову ей на колени и глубоко вздохнул.

— Дашка, ты что, правда квартиру Боровицкого хочешь себе оставить? — находясь по-прежнему в состоянии легкой оторопи, спросил Максим.

— Не себе, а нам, — поправила она, гладя Прошу по голове. — Да, Максим, надоели мне мои муки совести, я решила с ними расправиться.

Максим присел на корточки возле дверного косяка и почувствовал, что его разбирает смех. Попробовал сдержаться, но не выдержал и захохотал. Глядя на него, засмеялась и Даша, и на их дружный смех из комнаты прибежала Олеся.

— Как ты им: «Проша, проводи!» — утирал выступившие от смеха слезы Максим.

— А Прошка-то, Прошка! — вторила Даша. — Вышел, проводил и вернулся обратно. Голубчик ты мой!

Она чмокнула пса в морду, и голубчик брезгливо отвернулся.

— Что случилось, скажите, а? — просила Олеся, суетясь вокруг.

— Да все в порядке, — ответил Максим. — Но мама наша была хороша! Дашка, а что ты с рукописью Боровицкого решила?

— Ничего. Я поняла, что разобраться в ней не смогу. Не знаю, чего хотел от меня Петр Васильевич, но он явно меня переоценил. Все от меня зависящее я сделала, поэтому совесть моя чиста.

— Слушай, так Окунева тоже ни при чем? — вспомнил Максим. За последними событиями он совсем забыл об утреннем визите Даши в пансионат.

Даша покачала головой и рассказала все, что узнала от Окуневой.

Та в ответ на вопросы долго описывала свою жизнь в балете, омраченную кознями завистников и бездарностей, но ни один факт ее биографии не совпадал с историями Боровицкого. Всю жизнь она жила в свое удовольствие, на пенсию ушла очень рано и ничем интересным в жизни не занималась. Родила незаметно сына и не замечала его до тех пор, пока он не начал приводить в дом невесток. Вот тогда таланты Виктории Ильиничны развернулись в полной мере — уж что-что, а делать скандалы из ничего она умела в совершенстве! Однако сын повзрослел, многое понял и отправил мать в дом престарелых.

Виктория Ильинична не ухаживала за больной умирающей старухой, не делала карьеру вместе с мужем. Да у нее и мужа-то никогда не было! Правда, были многочисленные любовники, и Даша не сомневалась, что ради них Окунева была бы способна на убийство. Но в последней истории Петр Васильевич писал о муже, а не о любовнике, и, значит, бывшая балерина не годилась в подозреваемые.

— И знаешь, Максим, — добавила Даша, — я уверена, что Уденич никто не убивал. Мы с тобой ошиблись.

— Откуда ты знаешь? — вскинулся Максим.

— В пансионате уволили санитарку и охранника. Кто-то из больных, видимо, пожаловался, что ночами их периодически не бывает на своих местах, Раева провела собственное дознание, и оно оказалось вполне успешным. — Даша невесело улыбнулась. — Эти двое просто прониклись друг к другу теплыми чувствами…

— И развратничали по ночам, — закончил Максим.

— Ну да. Ирина Федотовна, наверное, звуки подозрительные услышала и вышла из палаты. А на улице с ней случился приступ.

— Не знаю… — с сомнением протянул Максим. — Сиделка с охранником запросто могли ее напугать до смерти. Или укол какой-нибудь сделать…

— Могли. Только зачем, Максимушка? Мы с тобой до сих пор не получили никаких подтверждений тому, что в пансионате и вправду убивают стариков. Так только Ирина Федотовна говорила, но она была… в общем, сам помнишь, я тебе рассказывала. Нездоровой она была. И многое могла придумать.

— А что с зайцем? — вспомнил Максим, немного помолчав. — Помнишь, с тем, которого нашел сумасшедший старик?

— С зайцем все так просто, что даже грустно, — ответила Даша. — Виктория Ильинична рассказала, что давным-давно какая-то балерина зло обозвала ее: сказала, что она прыгает по сцене, как заяц. Окунева запомнила те слова на всю жизнь. Наверное, потому, что они были правдой — балерина-то она была посредственная. Так, общий эшелон. Откуда-то об этом узнал Боровицкий и упомянул в разговоре. Она ужасно оскорбилась, прекратила с ним всякое общение. А потом, когда Красницкая случайно подарила ей безделушку, приняла зайца на свой счет.

— Даш, — подумав, спросил Максим, — а тебе не кажется странным, если человек выходит из себя из-за какой-то игрушки?

Даша вздохнула.

— Максим, я кое-что поняла, — ответила она, глядя в окно. — Помнишь, я передавала тебе слова управляющей, что жизнь в пансионате — это неправильная жизнь? Так вот я поняла, почему она неправильная. Не потому, что у этих стариков нет семей. Точнее, не только поэтому. Сам посмотри: Окунева всю жизнь помнит, как над ней посмеялись, и впадает в ярость при малейшем намеке на давний эпизод. Красницкая худшим событием своей жизни считает, что давний любовник не узнал ее спустя двадцать лет. А сокровища Ангела Ивановича — игрушка с отбитым ухом и старая салфетка.

— К чему ты ведешь?

— К тому, что для этих людей каждое мелкое событие раздувается до вселенских масштабов. Убрали рыбок из пруда, и Яковлев, математик, сразу заболел. Мне санитарки сегодня сказали. Для пансионатских стариков любая мелочь становится таким огромным событием, каким в жизни большинства людей может быть рождение детей, смерть родственников или что-то еще, значимое, действительно важное… А у них стеклянный заяц, напомнивший об оскорблении полувековой давности, или книжки, которые принесли Уденич ее приемные дети… Лишние слова, бестактные фразы, мелкие ссоры — и вот уже готов их мир со всеми его страстями. Теперь ты понимаешь, какую бурю там поднял своим появлением Боровицкий?

— Да уж… в стакане воды… — пробормотал Максим.

— Но в этом стакане его убили. Причем преступником мог стать кто угодно, потому что у каждого нашлась бы тысяча поводов для ненависти. Мы с тобой, мой милый, никогда не выясним, кто на самом деле виновен.

— Но при чем же тут рукописи?

— Не знаю, — пожала плечами Даша. — Я начинаю думать, что ни при чем. И если убийца — Денисов, то мы тоже никогда его вины не докажем, потому что сегодня утром он просто отказался говорить со мной. Сказал так злобненько: мол, сначала Боровицкий отнимал время у всех, начиная с управляющей и заканчивая пациентами, а теперь вы на его место пришли. Зыркнул глазами на меня и ушел.

— Ну что ж… — задумчиво пробормотал Максим. — Может быть, все и к лучшему. А что ты сделаешь с историями Боровицкого?

— Больше всего хочется их сжечь, — честно призналась Даша. — Они меня пугают. Особенно — последняя.

— Вот завтра и займись. Приедешь от учеников и сожги листки в раковине.