Глава 10

Январь выдался снежный и вьюжный, и кормушки то и дело заносило. Константин Федорович каждый день обходил их, расчищая снег и насыпая пищу зверям и птицам. Илья рвался помогать, но пока сил хватало только на самую близкую дорогу. Да и то старик сердился, говорил, чтобы помощник не усердствовал почем зря.

– Ты, Илья, не спорь со мной! – горячился он. – Слаб ты еще! К чему рисковать да забираться в глушь? Не приведи господь, случится что, тогда только на Айки надежда: я сам не скоро тебя найду.

Пес, услышав свою кличку, привставал и радостно тявкал.

Однако вскоре Константин Федорович перестал отказываться от помощи и даже оформил Илью на полставки в лесничество. На имя Мазурова Николая Николаевича. И теперь Илья получал хоть и крошечную, но зарплату.

– На, – Константин Федорович протянул Илье паспорт, – я оформил тебя по этому документу, но лучше его не свети нигде. Ты не слишком-то на этого Николая похож.

Илья, хмурясь, сунул паспорт в карман:

– Другого пока нет.

– Я смотрю, восстановление тобой своего честного имени затягивается. Значит, ты неизвестно когда своими документами пользоваться будешь. Мне так кажется. Но я могу и ошибаться.

Илья неопределенно пожал плечами.

– Наверное. Но мне хотелось бы верить в обратное.

– Есть у меня один человек... – Константин Федорович помолчал, глядя в пространство, и через некоторое время продолжил: – В общем так. Давай делай снимок на паспорт, и я буду тебе новый выправлять.

– Как это? – вытаращил глаза Илья.

– Как, как? – передразнил его Константин Федорович. – Руками! Не думаешь же ты без документы и дальше жить.

Накануне шел снег с дождем. Ночью ударил сильный мороз, и все покрылось ледовой коркой, прочной и толстой. Константин Федорович рано утром отправился на работу – расчищать кормушки и раскладывать корм. Но сегодня Илью взять с собой категорически отказался.

– Я ненадолго. А ты пока сваргань что-нибудь незамысловатое, да побыстрее. Чтоб к моему приходу готово было. Погода мерзкая, так что приду голодный и злой.

Надо сказать, что в свои семьдесят два Константин Федорович имел память отменную и на здоровье не жаловался. Сухощавый, поджарый, жилистый, он выглядел намного моложе своих лет. К Илье он относился по-отечески нежно, и это невероятно того трогало.

Илья начистил картошки, поставил ее на печь вариться, потом спустился в погреб, где стояла бочка с квашенной капустой и засаливалась в баллонах сельдь, достал того и другого и поднялся наверх.

В лесу завывал ветер. Илья с тревогой вглядывался в окно, переживая за старика и жалея, что не пошел вместе с ним. Несколько раз ему чудились шаги, и он открывал засов, вглядываясь вдаль.

Уже и картофель стоял на краю плиты, обильно политый маслом, и капуста с тонко нарезанным репчатым луком была готова, и сельдь разделана и сбрызнута уксусом, а Константин Федорович все не появлялся. Илья поймал себя на мысли, что старик за это время стал ему настолько дорог, что случись сейчас с ним что, это станет огромным горем для него. Долгие вечерние разговоры у горячей печи стали традицией. Казалось, они уже успели поговорить обо всем на свете, но каждый раз находились все новые и новые темы. И Илья дивился тому, как одинаково они рассуждают о многих событиях и в одном направлении мыслят. Но некоторые вещи стали для Ильи откровением, и он по-новому смог увидеть их после разговора с Константином Федоровичем.

Айки, который дремал у входа, вдруг вскочил и, скуля, принялся скрести лапами дверь.

– Ты что, брат? Что за страдальческое выражение морды, а? Ну иди, раз приспичило.

Илья выпустил пса, потом прикрыл дверь и окинул стол взглядом. Все готово, осталось только дождаться Константина Федоровича. А Айки за окном радостным лаем звал его с собой играть.

Илья накинул на плечи куртку, обулся и вышел на воздух, пес тут же кинулся к нему, держа в зубах палку.

– Хочешь поиграть? Ну, давай. Апорт!

– Ты чего тут палками раскидался, а? Рукой шевелить не тяжело уже, что ли? – ворчливо осведомился Константин Федорович, появляясь в воротах.

– Так я левой!

– Левой... Эх, молодежь, не любите вы себя беречь, – старик досадливо махнул рукой и, не слушая Илью, который говорил, что себя к молодым тоже давно не причисляет, вошел в дом. Вышел обратно быстро, с пустым ведром, и направился к колодцу.

– Сейчас поедим и будем чай пить. Ты-то, я смотрю, про чайник забыл.

Илья кивнул, соглашаясь, затем бросил последний раз палку Айки и, повернувшись к Константину Федоровичу, спросил:

– Давно хотел узнать у вас, Айки – он какой породы?

Совершенно неожиданно – вопрос-то вроде бы невинный! – старик помрачнел. Он долго сопел, посерев лицом и молча жуя губами, потом кинул в колодец ведро и, склонившись, смотрел, как оно летит. Заговорил, только когда вытащил его, полное воды.

– Айки – белая швейцарская овчарка. Подарок моего друга, теперь уже покойного. Он фанатом этой породы был, мог часами рассказывать о собаках.

– Простите.

Они вошли в дом, и Константин Федорович поставил на лавку рядом с дверью ведро.

– Не извиняйся. Откуда тебе было знать?! Костя утонул в реке, попав в водоворот... Да, он тезкой моим был, – пояснил старик в ответ на вопросительный взгляд Ильи. – Собака бросилась его спасать, и так они вместе и ушли под воду. Не знаю, как это случилось, Костя неплохо плавал...

– Соболезную.

Константин Федорович вытер скупую слезу:

– Да что уж, дело прошлое. Знаешь, Амур – река сложная, каждый год в ней люди тонут. Вот и Костя со своей Мадлен утоп... А Айки – это щенок Мадлен, собаки Костиной. Да, так вот получилось... – Он помолчал, глядя вдаль отстраненным взглядом. А ты... ты очень похож на моего друга. Нет, не внешне. Это внутреннее что-то, понимаешь?

Илья медленно покачал головой.

– Нет. Но я очень хочу понять, – он взял казан с картошкой и разложил ее по тарелкам.

– Ну как тебе объяснить... – Старик вымыл руки и тщательно вытер их полотенцем. – Это как будто ошибся номером телефона, разговариваешь с человеком, разговариваешь – а у него и голос, и манера говорить, и какие-то мелкие события в жизни – все схоже. И ты не понимаешь, что беседуешь совсем с чужим, пока не назовешь его незнакомым ему именем. Или не спросишь о событиях, о которых он понятия не имеет. И только тогда все проясняется...

– Да, бывает. То же самое в интернете – иногда под любой личиной узнаешь своего знакомого, какой бы он ни взял себе ник. А порой некто так похож на тебя самого или твоего друга, что просто оторопь берет.

Старик помолчал, о чем-то думая, потом неохотно сказал:

– Я в этих ваших новых штучках не разбираюсь. Это для меня какой-то птичий язык – сеть, интернет. А ты бы отдыхал сейчас побольше, не переутомлялся.

– Константин Федорович, да сколько ж можно отдыхать? – засмеялся Илья. – Я и так почти ничего не делаю.

– Раз я сказал – нужно, значит, и не спорь! – Старик надулся и засопел.

Молчание затягивалось. Они сосредоточенно работали челюстями, не глядя друг на друга, и тарелки быстро пустели. И только когда Илья налил в два стакана чаю и сел, Константин Федорович вдруг произнес:

– Ты только не серчай на меня, Илюша, но я тебе вот что скажу. В твоих бедах виноват только ты сам. Да. Как бы странно это для тебя сейчас ни звучало. Виноват и в том, что загнал себя, как ломовую лошадь, работая без отдыха, и в том, что жил без эмоций.

– Откуда вы знаете, что без эмоций? – поперхнулся чаем Илья. – И почему это – виноват сам?! Да я больше чем на сто процентов уверен: меня подставили, и не моя в том вина! И я обязательно узнаю кто и зачем. И отомщу.

– Узнаешь, узнаешь, – перебил его старик. – Но ты смотришь на следствие, а я – на причину. Ты вот подумай, проанализируй, что было такого, что привело тебя к случившемуся? Что запустило цепочку событий, с чего она вообще началась? Что-то должно было произойти, понимаешь? Такое, чтобы мир ополчился против тебя...

– Ерунду какую-то говорите, – вспылил Илья. – Все у меня было как всегда, не хуже, не лучше.

– Ну хорошо, пусть так. Но есть еще один момент: работа без отдыха. Понимаешь, переутомление – это очень опасная штука. Человек работает в напряженном режиме, работает, и так, в конце концов, к этому привыкает, что уже не замечает, как устал. Это становится нормой жизни. А потом наступает срыв, и под откос летит весь организм. Кстати, притупляются память, внимание, а это ведет к тому, что человек не замечает того, на что раньше бы обязательно обратил внимание. К примеру, недовольство окружения. Да и сам организм его балансирует на грани с патологией, между болезнью и здоровьем.

– Чушь, я все всегда держу под контролем.

– Вот! Что и следовало доказать.

– Да что же вам ясно-то? – взорвался Илья. – В чем я не прав? Разве плохо, что я ответственно подхожу к работе?!

– Ты не горячись. Видишь ли, жесткий контроль, если он продолжается достаточно долго, может повлиять на ситуацию и даже полностью развалить ее.

– Ну все, с меня хватит! – Илья вскочил и, путаясь в рукавах, надел куртку. Обида и злость охватили его, даже в глазах потемнело, и кровь стучала в висках.

Он выскочил из дому и, не разбирая дороги, понесся в лес. Константин Федорович проводил его недоуменным взглядом:

– И чего взбеленился? Видать, еще не готов ничего в себе поменять. Ну, ладно, беги. Остудись. Такой же горячий, как Костя... был...

Илья летел, не замечая ничего вокруг.

«Вот дурак, – думал он, – расчувствовался, разнюнился. Уже чуть ли не за отца родного стал его почитать. И тут на тебе. «Виноват во всем сам». Надоел квартирант, так бы и сказал, и нечего глупости придумывать».

Недавние раны ныли, и мучительно хотелось домой. К тем, кто его любит, кто всегда поймет и простит. Даже померещилось, будто пахнуло духами Александры и послышался смех внуков. Ощущения были такими острыми, что Илья остановился и ошалело завертел головой, надеясь увидеть родных. Но, разумеется, никого, кроме ветра и серых стволов деревьев, рядом не оказалось.

И тут он вдруг понял, что заблудился и не знает, откуда пришел и куда идти дальше. Илья стоял на поляне метров десять в диаметре, а вокруг его стеной окружал лес. Тропинок, выходящих на поляну, было много, но все они казались одинаковыми.

– Этого не может быть, – с нервным смешком сказал Илья.

Он медленно поворачивался вокруг своей оси, снова и снова вглядываясь в лес, и совершенно не понимал куда идти. Тем временем небо почернело и повалил густой снег. На тропинке справа, которая показалась ему самым вероятным путем, быстро заносились снегом заячьи и кабаньи следы, и только глубокие лосиные еще виделись.

– Быть убитым лосем и съеденным дикой свиньей – не слишком завидная участь, – пробормотал Илья, пытаясь сообразить, откуда же он все-таки пришел.

С ним и раньше случалось подобное: он всегда не слишком хорошо ориентировался на местности. Но обычно это происходило в городе, где проще было восстановить ориентир. Здесь же все, на его взгляд, выглядело абсолютно одинаковым.

– Я спокоен, я спокоен, – бормотал монотонно Илья, но психотерапевтическая мантра помогала мало. – Да куда же мне идти, черт побери!

Он крикнул это так громко, что с ближайшей сосны взлетела, хлопая крыльями, птица. И опять – только завывания ветра слышны да скрип стволов. Илья, нервно смесь, прошел к поваленному дереву и сел на него. Затем поднял голову и стал смотреть вверх, стараясь успокоиться. Там, в затянутом сплошным серым маревом небе, кружили яркие пятна. Это напоминало бы свет прожекторов, если б не отсутствие лучей. Скорее, похоже было, что кто-то светит огромным фонариком с той стороны экрана, а с этой Илья наблюдает за ним. Пятна то ходили чинно друг за другом по кругу, то хаотично разлетались, то слетались обратно и выстраивались в сложные фигуры.

– Раз, два, три... – начал считать Илья.

Световых пятен оказалось одиннадцать. Он и раньше видел в городе подобные, но всегда, особо не приглядываясь к ним, считал, что это или прожектора с ближайшей стройки, или огни с какого-нибудь торжества. Мало ли что происходит в мегаполисе?! Но сейчас пятна мелькали прямо над ним, а никаких строек и аттракционов рядом не наблюдалось...

Он любовался ими еще долго, уже не пытаясь понять, что это такое, откуда взялось и зачем. Как вдруг поймал себя на мысли, что раздражение ушло и в голове прояснилось. Поляна и лес вокруг не казались уже такими зловещими, и Илья с отчетливой ясностью понял, где находится сторожка Константина Федоровича. Он пошел по тропинке, все ускоряя и ускоряя шаг, и, наверное, перешел бы на бег, если б не залепляющий глаза снег и боль.

И вдруг где-то вдалеке послышался собачий лай, а потом голос Константина Федоровича:

– Айки, ищи!

Сидя с чашкой горячего чая в руках, Илья испытывал одновременно чувство вины и счастье. Его разморило от тепла, идущего от печи, и немного кружилась голова. И еще было ужасно стыдно за свою недавнюю вспышку.

«И чего я взбеленился? – думал он. – Просто как пацан себя повел. От удара по голове, что ли, у меня нервы расшалились? Взрослый человек, отец семейства! Сам от себя такого не ожидал».

– Я хочу попросить прощения за свое недавнее поведение, Константин Федорович. Наверное, вы в чем-то правы, но очень трудно признавать свои ошибки. Да, я все время в своей жизни куда-то бежал. Я не жил, а пытался везде успеть. Сделать это, и вот то, и еще это – и тогда, казалось мне, можно будет... Можно – что?.. отдохнуть? Я разучился расслабляться, отдых для меня всегда был отрывом от дела, и потому воспринимался болезненно. Когда ты в струе, на плаву – ты живешь. Застой же – маленькая смерть. Но я осознал все, только когда оказался насильственно оторван от того, что составляло мою жизнь.

– Не лететь против ветра, не быть уносимым ветром. Стать ветром. Не помню, кто это сказал – Марк Аврелий, или Ра-Хари...

– Кто такой Ра-Хари?

– Вроде бы русский дзен-буддист, мне рассказывали о нем друзья, привозили напечатанные самиздатом книги. Впрочем, неважно. Главное, что это отлично сказано, потому что мы живем только тогда, когда свободны.

– Свободны как ветер? Но это значит – без семьи, без детей?

– Когда ветер попадает в узкие улочки старого города, он носится в них и играет прошлогодней листвой. Но он не перестает от этого быть ветром.

Илья помолчал, размышляя.

– Кажется, я понимаю, что вы хотите сказать, – медленно произнес он. – И весенний бриз, и ураганный порыв – это все ветер. Но только он сам решает, каким ему быть.

– Люди забыли – как это: быть самими собой, – продолжал Константин Федорович. – Они все время пытаются что-то изображать, притворяться, играют, словно на сцене. Даже целый раздел в психологии изобрели, где разбирают, в какие игры играют люди. Но я не смею никого осуждать, потому что сам не безгрешен. Да, мне есть о чем сожалеть.

Старик поднялся и подбросил дров в огонь. Печь зашумела.

Илья терпеливо ждал, когда Константин Федорович продолжит свой рассказ, и он действительно заговорил снова:

– Мои родители умерли давно, сорок лет назад. А жены не стало, когда ей едва исполнилось двадцать три...

– Погибла?

– Нет. Заболела воспалением легких и сгорела за несколько дней. Я не знаю, почему Бог забрал ее такой молодой, но врачи ничего не смогли сделать. Детей у нас не было – не успели обзавестись. Вот так я и остался один, и никогда больше не женился.

– Почему? Сколько вам было, когда умерла жена?

– Тридцать пять. Я был старше ее на двенадцать лет и считал, что в ответе за ее судьбу. Смерть ее стала страшным ударом для меня, и даже мысли не возникло о новой женитьбе. Я полностью погрузился в работу. Да, мне казалось, что я правильно живу.

Он замолчал, вспоминая.

– И что было дальше?

– Вышел на пенсию, поселился в этой сторожке. Понимаешь, я искренне верил, что одиночество и покой – это единственное, чего я хочу. Сомнения стали посещать меня недавно. Я просыпался ночью от завыванья ветра, и меня тяготило одиночество. Тебя мне послал сам Бог, – признался он и, поймав внимательный взгляд Ильи, торопливо добавил: – Ты не думай, я не навязываюсь тебе. Если захочешь – уходи. Но мне кажется, тебе все-таки лучше пока остаться.

Илья согласно кивнул.

– Я тоже так считаю. Да вы не сомневайтесь, Константин Федорович, я ценю то, что вы сделали для меня. И, не сочтите это за лесть, я действительно привязался к вам. Порой мне кажется, что таким бы мог быть мой отец, если бы дожил до ваших лет.

– Давно он умер?

– Ему исполнилось тогда пятьдесят. На семь лет меньше, чем мне сейчас.

– Что думаешь делать дальше?

– Не знаю. Я должен сначала понять, кому могу доверять. Но пока боюсь появиться даже к близким. И не потому, что не верю им, а оттого, что могу подвергнуть их опасности. Вот съездил, поглядел на дочь, увидел, что магазином она занимается и все у нее нормально, и полегчало мне немного.

– Один ребенок-то у тебя?

– Нет. Еще есть сын. Старший. Но он в Америке, давно уже.

– Ты вот что: пока паспорт не сделаю – дома сиди. А потом можешь попробовать свое расследование вести, но только осторожно. Помни, что паспорт-то твой липовый. Только для отмазки и сгодится.

Спустя месяц, в феврале, Илья начал беспокоиться. Он то метался по комнате из угла в угол, то выскакивал во двор и начинал там что-то остервенело мастерить, то сидел, задумавшись и уставившись в одну точку. Константин Федорович молча наблюдал за ним, старательно избегая разговора. Наконец Илья не выдержал:

– Не могу больше ждать. Я должен что-то делать, должен!

Старик достал папиросу и, помяв ее между пальцами, меланхолично прикурил. Он делал это крайне редко, что означало сразу две вещи: нежелание разговаривать и крайнюю степень волнения.

– Эх, была не была, пойду, власти сдамся. Пусть лучше посадят, чем жить в неизвестности! – в сердцах воскликнул Илья.

Константин Федорович вздрогнул и с силой смял папиросу, вдавив ее в деревянную пепельницу:

– Глупо. Тебя посадят, и ты ничего так и не узнаешь.

– Ваша правда, – взорвался Илья. – Да, я дурак!

– На, – Константин Федорович полез в карман и вытащил из него паспорт на имя Мазурова Николая Николаевича, куда аккуратно была вклеена фотография Ильи. Как это сделано – он разбираться не стал.