Глава 11

Аслан Коцба вышел из цветочного салона, держа в руках небольшой, со вкусом подобранный букет ирисов и желтых роз, и быстрыми шагами вошел в подъезд старого пятиэтажного дома номер двадцать пять. Стоявший за углом Бабкин в очередной раз возблагодарил судьбу за то, что глава «Юго-запада», несмотря на свой статус, редко пользуется охраной, иначе наблюдение за ним превратилось бы в большую проблему. Оно и так осложнялось тем, что Коцба видел в лицо и Макара, и Сергея, а привлекать посторонних людей к расследованию Илюшин не захотел. Однако отследив все маршруты Коцбы, напарники выяснили, что есть только один непроверенный маршрут, по которому шеф Стрежиной не ездит без шофера. Если по субботам Коцба отправлялся в пейнт-клуб, то во второй половине среды он уезжал из офиса в соседний район и проводил в одной из квартир панельного дома номер двадцать пять около часа. Затем возвращался обратно в офис, а вечером, уже на другой машине, шофер отвозил его домой – к жене и детям.

Бабкин потоптался на месте, дождался, пока за Коцбой захлопнется дверь в подъезд, и направился к цветочному магазину, из которого Аслан вышел две минуты назад.

Спустя час с небольшим шеф «Юго-запада» спустился по вонючей лестнице, раздумывая, не купить ли еще цветов – просто так, чтобы поставить в своем кабинете. Аслан любил сам составлять букеты, не доверяя продавщицам и консультантам в салонах. Ему доставляло удовольствие чувствовать взгляды женщин – сначала чуть удивленные, затем восхищенные. Если удивление продавщицы могли скрыть, то восхищение – никогда: букеты у Коцбы получались необычные, красивые, как говорили сами консультанты – «авторские». На вопрос, где он научился так составлять композиции, Аслан лишь усмехался: этому не нужно учиться. Если любишь цветы и чувствуешь их, букет сложится сам.

Он решил все же не заходить в салон второй раз, тем более что на хороший букет уходило много времени, а на шесть вечера у него была назначена встреча. Сергею Бабкину, разговаривавшему с консультантами в цветочном салоне, повезло.

Ему повезло второй раз, когда из подъезда выбежала молодая девушка, помахала рукой в сторону витрины салона и пробежала к соседнему продуктовому магазину.

– А вот и Катя, – заметила женщина, с которой беседовал Сергей. – Она завтра с утра будет, вы подойдите и сами с ней поговорите.

Бабкин поблагодарил собеседницу, взял купленный для отвода глаз букет и вышел из салона, доставая на ходу миниатюрный фотоаппарат и пристраивая его между стеблей роз. Спустя сорок минут у него имелась отличная фотография любовницы Аслана Коцбы. Рассмотрев ее, Бабкин присвистнул и задумался.

Девушка на снимке была темноволосой копией Виктории Стрежиной.

Привезя снимок Илюшину, Бабкин с удовлетворением наблюдал за удивленным лицом друга.

– Впечатляет, – признал Макар. – Слушай, может, они родные сестры? Как в индийском кино?

– Насчет сестер не знаю. Девушку зовут Катя, последние два года она работает в цветочном салоне рядом с домом. По рассказам ее коллег Коцба навещает ее раз в неделю в течение последнего года, всегда с цветами – или у них покупает, или привозит с собой. Девушка про него ничего им не рассказывает. Они, понятное дело, спрашивают, злятся, но она только отшучивается.

– Занятно, занятно… – пробормотал Илюшин. – Милая цветочница, значит. Про любовника не распространяется, похожа на Стрежину внешне… Ну что же, займемся цветочницей.

Квартира Илюшина давно использовалась им и Бабкиным в качестве офиса, а потому Сергей, съездив домой и переодевшись, вернулся обратно, захватив в ближайшем супермаркете пакет картошки и большой кусок мяса. Макар, ленясь, покупал себе готовую замороженную пиццу, либо заказывал ее по телефону и готов был есть ее три раза в день всю неделю, но у Бабкина при взгляде на яркие квадратные коробки вставал ком в горле. «Хватит жрать суррогаты, – решил он. – Тоже мне, жизнь двух холостяков».

– Девушка, мне вон тот кусок свинины, пожалуйста. Да-да, ближний к вам.

Женившись в двадцать четыре года, Бабкин вытерпел в браке пять лет, а затем попытался сбежать от жены, вцепившейся в него, как клещ. Молодая супруга Ольга на протяжении всей совместной жизни пилила его за то, что он зарабатывает недостаточно денег, выбрал себе непрестижную собачью профессию опера, не уделяет своей жене достаточно внимания и вообще проехался танком по ее молодой жизни. Однако, как только супруг-неудачник попытался положить конец ее страданиям, разведясь с ней, Ольга пошла на беспрецедентные, как говорил Макар, меры по возвращению строптивого супруга в семейное стойло. Иногда, оглядываясь назад, Сергей сам изумлялся, как он мог вытерпеть столько лет в браке с нелюбимой женщиной, и на что оказалась способна его бывшая жена в попытке защитить свои интересы.

Но за одно Бабкин был искренне благодарен супруге: она так упорно кормила его дешевыми полуфабрикатами, что в конце концов чуть не заработавший язву Сергей освоил самую примитивную кулинарию. Он не любил ресторанов и кафе, в отличие от Илюшина, предпочитавшего не тратить время у плиты, и готовка доставляла ему удовольствие. Было для Бабкина нечто шаманское в разделке мяса, натирании его вкусно пахнущими травками из пакетиков со специями, которые он называл не иначе как «опилки», раскладывании кусков по противню, обливании их вытопившимся золотистым жиром…

– А-а, еда! – обрадовался Макар при виде друга с пакетом. – У меня пицца закончилась.

– И слава богу! Что там у тебя?

В руке Илюшин сжимал маленькую книжку в мятой обложке.

– «Встреча с мечтой»? – хмыкнул Сергей. – Ну-ну…

– Не нунукай. Пока мы с тобой находимся в творческом простое, я вполне могу уделить время знакомству с интересами Вики Стрежиной. Каморкин говорит, племянница эту книжку ему очень советовала. Кстати, неплохо написано. Даже увлекательно.

– Женский роман не может быть увлекательным! – крикнул Сергей уже из кухни. – Я как-то читал один. Очень смеялся. Все мужики там были подонками, но один оказался замаскировавшимся порядочным. Я, правда, так и не въехал, на фига он маскировался. Наверное, чтобы героине угодить. Женщины любят мерзавцев.

– Об этом ты тоже в женском романе прочитал, знаток женщин? – съязвил Макар, заходя на кухню.

Бабкин, загораживая собой весь стол, обваливал мясные куски в какой-то зеленой сыпучей смеси.

– Что за стружки? Чем ты собираешься меня кормить?

– Нас, а не тебя. И не стружки, а опилки.

– А здесь что? – Макар сунул нос в плошку, из которой пахло соевым соусом. – Почему коричневое? Лучше бы пиццу заказали…

– Слушай, ты книжку читаешь? – обернулся к нему Сергей, взмахнув разделочным ножом, к лезвию которого прилип кусочек мяса. – Вот и читай!

Илюшин, сделав обиженное лицо, а в действительности очень довольный, вернулся на диван и свалился с книжкой. Он любил стряпню Бабкина, хотя искренне не понимал, зачем нужно производить столько ненужных телодвижений, если такого же и даже лучшего результата можно достичь куда менее затратным способом, а именно – поехать в ресторан. Впрочем, объяснение Сергея, что ему нравится под настроение «кашеварить», было для Макара убедительным.

Спустя час из кухни потянуло запахом запеченного мяса. Изрядно проголодавшийся Макар не выдержал и прокрался на кухню, где Бабкин сосредоточенно кромсал свежий укроп.

– Не готово, – сурово встретил он Илюшина. – Картошка должна настояться с укропом.

– Пусть не настаивается, – разрешил Макар. – Я и такую съем. Мясо упрело?

Сергей ссыпал укроп в кастрюльку, из которой выглядывала белая рассыпчатая картошка, быстро очистил дольку чеснока и закинул следом за укропом.

– Вот поедем летом к тетушке в деревню, – бормотал он себе под нос, – она тебя там раскормит, как молочного поросенка. Кстати, их раскармливают? А, неважно. Познакомишься с тетушкой, отъешься, перестанешь пиццу свою поганую лопать, сам научишься готовить[События отпуска Сергея и Макара см. в романе «Темная сторона души». ]… В общем, надо до лета дожить – а там устроим себе отпуск! Пять минут! – рявкнул он, отгоняя Макара, пытающегося заглянуть под крышку. – Можешь ты подождать пять минут, а? Или тебе «Встреча с мечтой» так быстро надоела?

– Между прочим, зря ты возводишь поклеп на встречу с мечтой, – возразил Макар. – Автор отличается наблюдательностью, не свойственной писателям женских романов. Сюжетец, правда, слабенький, но зато слог неплохой. Характеристики меткие…

– Ты сейчас звучишь как рекламный агент, – заметил Бабкин, доставая из духовки противень с мясом, вокруг которого пузырилась подливка. – Автор тебе не приплачивает случаем?

– Нет, ты послушай! На чем я остановился? Ага, вот. «Мужчина, появившийся в комнате, на первый взгляд имел вид самый обычный – высокий, крепкого телосложения, с ничем не примечательным лицом. Однако при повторном взгляде становилась заметна некоторая странность его облика: казалось, что у вошедшего нет позвоночника, настолько он был сутул и словно даже бескостен. Все в нем было обвислым: и руки, и подбородок, и даже уши, чудилось, были обвислые».

– Мне не нравится, как написано, – покачал головой Сергей. – Типичный бабский текст.

Илюшин неожиданно рассмеялся.

– Ты что?

– В который раз убедился, как много слабостей у стариков. Михаил Олегович упорно отпирался, что он читал книжку, несмотря на то, что ее подарила ему племянница. Он, видите ли, не читает женских романов!

– Ну и что?

– А когда мы с ним говорили о Рощине, старикан описал его в точности такими же словами. Про обвислость. Мол, и уши у него обвислые, и сам он весь какой-то обвислый. Понимаешь? Он прочитал роман, голову даю на отсечение! Но признаться постеснялся, потому как это несерьезно: такой пожилой человек – и увлекается бульварным чтивом.

Сергей взял книжку, повертел в руках.

– Грустно это все, а не смешно, – неожиданно серьезно проговорил он. – Скажи сам: вот какая, казалось бы, разница Каморкину, что мы с тобой о нем подумаем? Он свое имя уже вписал… не в историю, конечно, но, в общем, куда-то вписал. А точнее, в историю фотографии.

– Хочешь сказать, что он должен быть независим от мнения окружающих? И не пытаться казаться лучше, чем он есть.

– Ну да. Старик побоялся, что ты над ним в душе посмеешься – вроде как совсем старый дурак из ума выжил, романчики дамские почитывает, а не Толстого с Достоевским. А мне бы и в голову не пришло над ним смеяться, да и тебе тоже. После того, как я его фотографии увидел, он мог бы передо мной нагишом расхаживать и подштанниками махать, понимаешь?

– Не совсем, – отозвался Макар, плотоядно облизываясь над противнем. – Наверное, это у меня от голода. Давай уже поедим, а?

– Слушай-ка…. – Спустя пять минут Бабкин отодвинул мясо и теперь макал картошку в соус. – Кого, говоришь, Каморкин описал таким образом?

– Рощина. Кстати, действительно метко – тот и впрямь слегка обвислый.

Картошка, зажатая в лапе Сергея, зависла над скатертью, и с нее закапали коричневые капли.

– Серега, проснись, – позвал Макар. – Что тебя вогнало в такие глубокие размышления, мой кулинарно одаренный друг? Мясо отличное, кстати.

– Да, я заметил, что тебе понравилось. – Сергей покосился на противень, из которого Илюшин вытащил очередной кусок. – Просто вспомнил юного Вениамина. Точно, он обвислый. Хорошее сравнение. Макар, почему у меня такое чувство, будто в общей картине чего-то не хватает?

– Потому что ты картошку недосолил? – предположил тот. – Шучу-шучу, все в порядке с картошкой. Что, предлагаешь копнуть Рощина поглубже? Честно говоря, у меня после встречи с ним тоже осталось ощущение недоговоренности.

Илюшин вспомнил испуг Рощина после «покушения», его объяснение о любовнице и ревнивом муже. Рассказ Вениамина, казавшийся гладким поначалу, в памяти Макара всплыл чрезмерно гладким, лишенным неровностей, крошечных несостыковок, свойственных рассказам о реальной жизни. Продуманным.

«Откуда могла взяться продуманность, если Рощин не ожидал нашего появления. Или – ожидал? Или – готовился не для нас?»

Макар понял наконец, что царапнуло его во время беседы с актером. Парень был слишком убедителен.

– Серега, – сказал Илюшин, нахмурившись, – у меня есть простое предложение…

Аслан Коцба бросил на себя короткий взгляд в зеркало. Лицо скуластое, загорелое, хмурое; темные глаза глубоко посажены, на щеке бледный, но все же заметный шрам – так и должен выглядеть настоящий мужчина. Он вспомнил жену, пару раз предпринимавшую робкие попытки облагородить его облик, и усмехнулся краешком губ. Выдвинул ящик рабочего стола, достал оттуда фотографию и долго смотрел на нее.

– Прости меня.

Вернул снимок на место и запер ящик на ключ.

Фотографии они попросили у Каморкина, и тот если и удивился, то ничем не выдал удивления. Молча принес альбом, пролистал, отобрал то немногое, что требовалось сыщикам. Снимки были не самые удачные, и старик, оправдываясь, объяснил, что от него ничего не зависело: что Стрежины ему выдали – то выдали. Впрочем, для целей Илюшина и Бабкина даже фотографий посредственного качества было вполне достаточно.

В кафе они уселись у окна, ожидая официанта. К ним подлетел молоденький вежливый мальчик, Макар быстро перечислил блюда, но, прежде чем довольный крупным заказом официант ушел, выложил на стол фотографию. Со снимка улыбался красивый парень с правильными чертами лица.

– Знаю, конечно, – кивнул мальчик. – Почти каждый день у нас обедает. Любит, когда я его обслуживаю. Очень известный актер, хочу вам сказать! Во всех фильмах снимается. – На лице официанта была написана явная гордость от того, что он обслуживает человека, снимающегося «во всех фильмах».

– А эту даму вы когда-нибудь видели? Или, может быть, эту?

Официант несколько секунд вглядывался в снимки, затем решительно отложил в сторону первый.

– Эту тетеньку никогда не видел. Да и по одежде это не наш клиент. А ее – видел. Она с ним обедала. – Он кивнул на фотографию Вениамина Рощина. – Пару раз.

Мальчик окинул взглядом любопытных посетителей, и в глазах его появилась настороженность.

– Простите, у меня заказы, – извинился он и отошел в сторону, спрашивая себя, не сболтнул ли лишнего.

На столе между Сергеем и Макаром осталась лежать фотография, на которой сестра Виктории Стрежиной неестественно улыбалась над тарелкой, выложенной кусочками селедки вперемешку с луком.

Вениамин возвращался в свою квартиру, подаренную ему родителями. Рощин всем рассказывал, что роскошный подарок он получил в честь спектакля, в котором его игра до слез растрогала обычно несентиментальную маменьку, но на самом деле родители просто устали от взрослого сына, ведущего беспорядочную жизнь, и решили отделить его. Конечно, квартирка не соответствовала представлениям Рощина о том, каким должно быть жилище талантливого актера, и он надеялся со временем обменять ее на нечто более подобающее его статусу, но пока, увы, Венечке не хватало денег. «Пошлость, вечная пошлость жизни», – размышлял Рощин, поднимаясь по лестнице на пятый этаж, потому что лифт в очередной раз сломался. Впрочем, подъезд был чистый, потому что в доме имелись кодовый замок и консьержка, сидящая при входе как раздобревший сторожевой пес, взмахивающий кудлатой головой на каждый скрип входной двери.

Перешагивая через ступеньки, Вениамин погрузился в мечтания о том, где он купит квартиру, разбогатев, а потому пропустил момент, когда от стены отделились две тени, из которых одна была в полтора раза шире второй. К чести Рощина следует признать, что отреагировал он быстро:

– А, парни, это вы… – обрадованно начал Веня, попутно надевая на лицо выражение удивления пополам с радостью от нежданной встречи. – Что ж вы…

Договорить ему не дали, поскольку Бабкин одной рукой прижал актера к стене, а другой зажал ему рот.

– Не вздумай орать, – тихо сказал он, наклонившись к лицу Рощина, и тот увидел ярость в его глазах.

Вениамину доводилось играть с хорошими актерами, и он наблюдал, как правдоподобно они могут изобразить любую эмоцию, «разогреться» за секунды. До этого мгновения он полагал, что нет ни одного чувства, которое актеры не смогли бы подать убедительнее, чем в жизни. Но, глядя в глаза взбешенного здоровяка, Рощин осознал, что никогда не видел, чтобы актеры играли – так. Так, чтобы ему стало по-настоящему страшно: не из-за того, что его прижимали к стене, как котенка, а из-за того, что он увидел в глазах мужика, при первой встрече показавшегося ему увальнем.

Он перевел умоляющий взгляд на Илюшина. Макар изучал Рощина с холодным любопытством.

– С ума сошли? – спросил Веня, ощущая, как жалко звучит его голос. – Тут везде камеры, идиоты.

– Ты был прав, – заметил Макар напарнику, игнорируя реплику актера. – Он соврал.

– В чем я соврал? – возмутился Веня. – Я ничего не знаю о Вике!

– Зато знаете о ее сестре, – невозмутимо ответил Илюшин. – Рассказывайте, зачем вы встречались с Ниной Стрежиной. Быстро, коротко и по делу.

После категорического отказа Вики продолжать с ним отношения Рощин впал в настоящую депрессию. Не потому, что был сильно влюблен, и даже не потому, что по его самолюбию нанесли сильнейший удар. Причина заключалась в том, как именно нанесли удар – оскорбив его, ткнув в больное место. Вениамин и сам знал за собой привычку к лицедейству в повседневной жизни, но услышать об этом от подруги в столь уничижительных выражениях оказался не готов. Вениамин Рощин терпеть не мог правду, особенно если она касалась его самого. Депрессия продолжалась две недели, а затем Рощин взял себя в руки.

Уход Вики он воспринял как вызов. Поначалу пытался скандалить, потом, осознав абсурдность и ничтожность собственных действий, обдумал план по возвращению бывшей подруги. Стрежина больше не нужна была Вениамину сама по себе – нет, своими словами она убила в нем теплоту и нежность, которые он к ней испытывал. Но Рощина грела мысль о мести – самой банальной мести, которая обелила бы его перед самим собой, убедила в том, что он – значим. Что он не посредственный актер кино со смазливой физиономией, а талант, способный не только сыграть, но и срежиссировать спектакль по своему вкусу.

Вениамин неторопливо обдумал свои действия. Он намеревался вернуть Стрежину, уговорив ее любыми способами дать ему еще один шанс проявить себя. Этот шанс Рощин не собирался упускать. Он хотел не просто показать Вике, что он изменился ради нее, но и влюбить ее в себя, влюбить крепко, используя для этого все подходящие методы. В мыслях Веня представлял женщину, готовую ради него на все, как героини Джека Лондона, которым он зачитывался в детстве. Вика и в самом деле отчасти напоминала девушек из приключенческих рассказов – открытых, честных, верных. Им можно делать пакости, зная, что они никогда не ответят тем же, а Вениамин не собирался ограничивать себя в средствах.

«Итак, влюбить. Не просто влюбить, а заставить ее полюбить! Пусть на это уйдет много времени, главное – не сорваться раньше срока. Убедиться в том, что она прочно сидит на крючке. А затем можно дергать леску сколько угодно».

По поводу «дергать сколько угодно» Вениамин в действительности не обольщался – он понимал, что Вика Стрежина не из тех девушек, которые будут покорно сносить все выкрутасы любимого мужчины, боясь потерять его. Следовательно, нужен один яркий поступок, который заставил бы Стрежину страдать так же, как страдал сам Вениамин. Перебрав несколько вариантов, Рощин остановился на самом банальном и действенном решении – уход к другой женщине. Когда-то Вика призналась ему, что не считает себя красивой, а в детстве переживала из-за того, что ее дразнили одноклассники: девочка выглядела беднее и неухоженнее всех в классе. Веня был уверен, что детские комплексы обострятся, если создать соответствующую обстановку.

Он продумал все до мелочей, прочитал несколько книг с подходящими советами и подготовился к самому длительному представлению в своей жизни. Оставалась лишь одна проблема – следовало убедить Вику вернуться к нему. Дальше – Рощин не сомневался – все пойдет как по писаному. Он репетировал перед зеркалом выражение лица, фразы, продумывал молчание… Но все было бессмысленно до тех пор, пока Стрежина отказывалась даже разговаривать с ним по телефону, не говоря уже о свидании.

Общих друзей, способных повлиять на девушку, у них не было. Оставалась семья Вики. Тогда Вениамин и встретился с Ниной Стрежиной.

Свидание в кафе он назначил не без умысла: заведение было известное, а цены в меню производили впечатление на неподготовленных людей. К тому же ему психологически комфортнее было проводить встречу на «своей» территории. Он не знал, что представляет собой Нина, но предполагал, что, если они с сестрой хоть немного похожи по характеру, ему стоит основательно подготовиться.

Как он и ожидал, старшая Стрежина, не привыкшая обедать в маленьких уютных кафе в центре Москвы, поначалу стушевалась. Она осторожно осматривалась, поминутно поправляя воротник серой мохеровой кофты, удивленно взглянула на официанта, принесшего меню, но заказывать что-либо отказалась. И только после уговоров Рощина согласилась на чай и пирожное.

Внешнее сходство между ней и Викой было очень сильным. Вениамин с интересом разглядывал женщину, выглядевшую лет на тридцать пять, отмечая общее в сестрах. Нос, брови, привычка выпячивать вперед подбородок… Но при этом манеры их были совершенно различными, даже противоположными. В отличие от привычки Вики открыто, прямо смотреть на собеседника, Нина поглядывала чуть искоса, хитро, словно говоря: «Я знаю, что вы подготовили для меня подвох, но так просто не дамся. Не на ту напали».

Выслушав Рощина, она долго молчала, снимая ложечкой крем с пирожного. Нина Стрежина не была проницательной, но она хорошо чуяла свою выгоду. То, что предлагал этот богатенький красивый мальчик, похожий на героев мелодрам, было совершенно невыполнимо, особенно после ее недавнего разговора с сестрой. Убедить стервозину Вику в чем-либо! Ха! Если она штуку баксов на шубу сестре пожалела, то на ее уговоры встретиться и выслушать Рощина и подавно не согласится. Дура, и всегда была такой. Видно же, что человек – не дешевка, а на лицо и вовсе красавчик, так все равно Вика кобенится, нос воротит. Эх, ей бы, Нинке, такой шанс, а не вонючего Генку Забельского, норовящего затащить ее в угол потемнее. Ну да не судьба. Зато можно, если постараться…

– Я на Вику могу повлиять, – заявила наконец Нина, слизав весь крем. – Только сразу скажу: придется потрудиться, а даром трудиться, уж извините, я не буду. Я, конечно, Вику люблю и все такое, но и вы меня поймите.

– Вполне понимаю. Даром никто и не предлагает, – широко улыбнулся Веня, и от его обаятельной улыбки Нина почти растаяла. – Я думаю, мы с вами договоримся.

Рощин, конечно же, знал от Вики о ее отношениях с семьей. Но о том, что она несколько месяцев не разговаривала с сестрой, Вика ему не рассказывала, как не рассказывала и многих тягостных подробностей из своей прежней жизни, которую она постаралась забыть. К тому же в ее редких историях о семье обычно фигурировали отец с матерью, но не сестра. Рощин, единственный ребенок в семье, считал, что у сестер обычно бывают крепкие, близкие отношения, а все ссоры носят временный характер. Именно поэтому он сделал ставку на Нину Стрежину. Но сумма, которую потребовала Викина сестра за «посредничество», неприятно поразила Вениамина.

– Сколько вы хотите? – переспросил он, думая, что ослышался. – За что?! Вы с ума сошли?

Он презрительно окинул взглядом Нинину кофту, надеясь сбить с девицы гонор и существенно понизить ее аппетиты, показав, что представляет себе ее материальное положение. Но просчитался. Нина поджала губы и встала из-за стола.

– Дело ваше, – холодно сказала она. – Не хотите, как хотите. Дешево вы Вику-то оценили, – не удержалась она напоследок.

Выйдя из кафе, Нина Стрежина быстро пошла к метро. Если бы Вениамин мог прочитать ее мысли, то очень удивился бы: Нина про себя ухмылялась, решая, как скоро красавчик снова перезвонит ей с предложением встретиться. В том, что он перезвонит и в конце концов согласится на ее условия, Нина не сомневалась. «Видно, что втюрился по уши, как дурак. Вот уж точно: два дурака – пара. Ничего, голубчик, хочешь вернуть любимую – заплати денежку». В мотивах Рощина Нина ошибалась, но ошибка не помешала ей верно просчитать результат.

Глядя в ее серую сутулую спину Вениамин физически ощущал, как все его планы терпят крах. Он не привык терпеть поражение, и мысль о том, что из-за непомерных аппетитов Викиной сестры его месть не удастся, казалась ему нелепой. В конце концов, дело всего лишь в деньгах! Как многие люди, зацикленные на одной идее, Рощин не мог оценить, насколько оправданы затраты на ее реализацию. Он хотел вернуть Вику, чтобы потом бросить ее, и это желание было превыше всего.

Однако денег у Рощина не было. Во всяком случае, не было той суммы, которую требовала Нина Стрежина, несмотря на его относительно неплохие гонорары. Вениамин привык жить на широкую ногу, спуская все, что получал. Когда деньги заканчивались, он обращался к родительскому кошельку, но не так давно мать намекнула ему, что пора бы сыну обеспечивать себя самостоятельно. Идти к матери на поклон Вениамину запрещало самолюбие.

Перестроиться на более экономный режим, урезав свои потребности, Веня пока не успел, мысль же о том, чтобы отказаться от ежедневных обедов в привычном кафе, Рощину даже в голову не пришла. Он не знал, что значит жертвовать своими потребностями.

Поразмыслив, Вениамин решил обратиться к одному из многочисленных приятелей, легко ссужавшему актеров деньгами. В мыслях он уже видел себя победителем, которого Стрежина униженно умоляет остаться с ней, а потому вопрос о том, каким образом он будет возвращать долг, Веню не волновал.

Дождавшись звонка от красавчика-актера (Рощин позвонил вечером два дня спустя), Нина Стрежина удовлетворенно рассмеялась, а затем изобразила на лице привычное тоскливое выражение: родители не должны ничего заподозрить, иначе они тут же отберут все деньги в свою копилку. Нет, такого она не допустит! Наконец-то у нее появится собственная заначка – и какая! – и можно будет потратить ее так, как захочется ей самой. Дожив до тридцати лет, Нина так и не научилась противостоять матери и отцу в их жажде накопления, а потому ее зарплатой, за исключением мизерной суммы, распоряжались родители. «Каждый трудится во благо семьи» – этот лозунг был вбит в голову Нины с детства, но с возрастом ей все больше хотелось выйти из-под жесткого контроля. Сбежать, как Вика, она не осмеливалась, а потому оставалось действовать потихоньку, украдкой.

– Кто звонил? – настороженно спросила мать.

– Ленка. Юбку мою просила – говорит, на свадьбу пригласили.

– Какую юбку – красную, что ли? Не давай. Обольет, испачкает – и пропала вещь! Шибко умная твоя Ленка: своего пожалела, у тебя решила занять. Ты, Нинка, больно к людям доверчива. Нельзя так жить.

Нина не собиралась встречаться с сестрой и ее о чем-то просить. Нет, конечно, она бы позвонила Вике, но и только. А доказать, что она не выполнила просьбу красавчика, никак нельзя. «Скажу, сделала все, что могла, – обдумывала Нина вариант своего поведения на крайний случай. – А что с меня взять? Скажу, что поговорить-то поговорила, плакала, просила, а она ни в какую. Не хочу, говорит, и все. Что, неужели он с меня деньги назад стребует? Да никогда! У самого, дурачка, их куры не клюют, так что будет ему на будущее наука. Еще благодарить меня станет за то, что жить научила, и за то, что от Вики отвязался. Не такая ему девушка нужна, Вика для него простовата».

Встретившись с Рощиным второй раз, Нина провела свою партию так безукоризненно, что дала бы фору многим переговорщикам крупных фирм. Она была в меру жадной, глуповатой и нахрапистой, но в то же время оставила у Вениамина ощущение, что за деньги она родную сестру из шкуры вытряхнет, заботясь при этом о Викиных интересах. Она дала понять Рощину, что, будь на его месте другой человек, она и слушать бы ничего не стала о воздействии на сестру, и только ради него согласна на такой шаг, потому что видит, какой он хороший парень и как искренне любит Вику. Да и денег-то она, Нина, просит столько лишь затем, чтобы убедиться в серьезности намерений Вениамина.

Рощин был переигран вчистую. Он пытался получить от Нины гарантии, но она здраво возразила, что никаких гарантий в таком личном деле быть не может, а если он ей не доверяет, пусть и не начинает свою затею. Выбрав подходящий момент, Нина Стрежина даже попыталась уйти, что в очередной раз убедило Вениамина, что Викина сестра нужна ему куда больше, чем он ей. В конце концов Рощин согласился со всеми ее требованиями, отдал приготовленные деньги и стал ждать результата.

Получив сумму, какую она раньше в руках не держала, Стрежина немного растерялась. Жадность в ней спорила со страхом: возвращаться домой на общественном транспорте Нина боялась, а на такси денег было жалко. В конце концов здравый смысл, по Нининому разумению, возобладал, и она спустилась в метро, крепко прижимая к себе сумку и так косясь на окружающих, что те отвечали ей недоуменными взглядами. В каждом пассажире Стрежина видела вора, а потому два раза сменила вагон, чтобы не дать шанса себя выследить.

С осторожностью крысы она добралась до дома, убедилась, проверив все комнаты, что отец с матерью не вернулись из гостей, закрылась на все замки и лишь затем достала конверт. Деньги на банковском счете были ей ни к чему: крестьянские корни подсказывали, что вес имеет только то, что можно подержать в руках, да и не было у Нины банковского счета. Поэтому она настояла на том, чтобы Рощин заплатил наличными. Перебирая купюры, она три раза пересчитала их и во второй раз нарочно ошиблась, чтобы испугаться, пересчитать и снова обрадоваться, убедившись, что сумма правильная.

Положив деньги в конверт, она прошлась по квартире, представляя, что теперь можно купить. Повесила на вешалку призрачную куртку с богатой меховой оторочкой, какую носила начальница их отдела. Мысленно расставила на полке с косметикой новые духи, три помады, тени и тушь, которая удлиняла ресницы в восемь с половиной раз. На кухне принюхалась, не пахнет ли из холодильника креветками – Нина никогда не ела креветки, но знала, что это пища богатых людей. В тумбочку мысленно убрала новые полусапожки «под леопарда», а за ними, подумав, и замшевые сапоги на высоком каблуке – непрактичные, конечно, но красивые.

«Куда собралась по слякоти в замше-то? Крыша поехала? Замшу один раз наденешь – и выкидывай!» – услышала Нина будто наяву скептический голос матери и словно вживую увидела, как та насмешливо поджимает губы, разглядывая сапоги. Все мечты ее растаяли, поскольку Нина и сама понимала: глупо тратить деньги на такую ерунду, как сапоги, помада и куртка с мехом. Нужно купить что-то серьезное. Но, поскольку ничего серьезного не придумывалось, Нина Стрежина вернулась в комнату, приклеила конверт с деньгами скотчем к внутренней поверхности столешницы и улеглась спать, совершенно довольная. Теперь у нее была своя заначка в хитром тайничке.

Рощин так и не понял, что его обманули. Он был настолько убежден в успехе своей затеи, что две недели находился в состоянии спокойной уверенности, что Вика вот-вот позвонит ему сама, как будто от договоренности с Ниной его план уже осуществился. Время от времени Веня одергивал себя, напоминая, что все только начинается, но спустя минуту улыбка победителя снова возвращалась на его лицо. Такое состояние пошло ему на пользу: Рощин стал лучше играть в театре и заслужил похвалу от режиссера, который уже начал думать, что сделал ошибку, взяв к себе актера.

Через две недели Вениамин забеспокоился, однако на все его вопросы Нина отвечала, что ждет подходящего момента. Через три он начал звонить ей каждый день. Когда он наконец услышал, что все Нинины попытки оказались тщетными, Рощин решил, что она шутит, и долго убеждал сказать ему правду. После разговора он впал в недоумение: разве так бывает? Разве Вика могла отказать сестре? Не может быть… Неужели весь его план сорвался?!

Из туповатой задумчивости его вывел звонок знакомого, спросившего, когда Рощин вернет деньги. О долге Веня совершенно забыл и от растерянности попросил еще две недели на его возврат, хотя мог бы без особых сложностей перезанять у приятелей. Собеседник в ответ выругался, и это стало последней каплей, которая довела Рощина до белого каления. За три минуты он разыграл сцену «Великий актер Вениамин Рощин в гневе», выплеснув на кредитора и раздражение, и разочарование, и злобу на Викторию и ее никчемную сестру. Не сдерживаясь в выражениях, он хорошо поставленным голосом объяснил мужику, когда можно тревожить его, Вениамина, по мелким денежным вопросам, а когда нельзя. Облегчив душу набором ругательств, Рощин бросил трубку и выдохнул. Ему стало немного легче.

Мужик так и не перезвонил, однако вечером вместо него позвонила их общая знакомая, симпатизирующая актеру, и предупредила Веню, что кредитор всем рассказывает, будто Рощин занял у него огромную сумму, а возвращать не собирается.

– Какую огромную сумму?! – поразился Веня. – Пусть лапшу на уши не вешает.

– Насчет лапши сам разбирайся, – посоветовала знакомая. – Кстати, Коля грозится тебя пристрелить, потому что ты его оскорбил. Говорит, что у него на родине принято за такие слова, какие ты ему сказал, живот врагу вспарывать. Он у нас южный человек, дикий, сам понимаешь…

Кредитор по имени Коля последние двадцать лет обитал в Москве и свою родину видел только в телевизоре. Южной горячности в нем не наблюдалось, и даже имя свое он изменил, чтобы звучало привычно для русского уха. Однако заволновавшийся Веня вспомнил, что пару раз и впрямь слышал что-то о том, что у Коли бывает помрачение рассудка и один раз он чуть было не изувечил человека. Тогда Рощин пропустил сплетню мимо ушей – каких только баек не расскажут на нетрезвую голову! – но сейчас она всплыла у него в памяти. «Черт. Чем я раньше думал? Зачем у него занял, а не у кого-то другого?»

Обдумав положение, он позвонил вспыльчивому Коле и корректно пообещал вернуть деньги. Встретившись с кредитором на другой день, Вениамин отдал ему все, что был должен, извинился за свою вспышку, но Коля только коротко мотнул головой в ответ на его извинения и даже не улыбнулся, когда Рощин сострил что-то в собственный адрес. «Да и пошел ты! – сердито подумал Вениамин. – Деньги я тебе отдал, вот и катись на все четыре стороны».

Но на душе у него было тревожно. Сам не зная зачем, он позвонил старой знакомой, предупреждавшей его о Коле, и с неприятным изумлением услышал от нее, что кредитор по-прежнему выражается о Вениамине нецензурно и грозит расправой.

– Я ему все вернул! – воззвал Рощин к мировой справедливости.

– Венька, я в твои финансовые дела лезть не хочу, – невинно сообщила женщина. – Но Коля у нас на голову слаб, ты сам знаешь. В общем, держись-ка ты от него подальше.

Не на шутку испугавшийся Рощин даже не подумал о том, что если бы Коля собирался ему за что-то мстить, то смог бы сделать это при встрече, когда Веня возвращал долг. Ему стало казаться, что он и в самом деле, ругаясь, задел чувства мужика, выбрал такие выражения, какие ни в коем случае нельзя было употреблять. Полоса Вениаминовых неудач продолжалась. Идти к родителям ему не позволяло самолюбие, настоящих друзей у него не было, своим бывшим девушкам он не доверял, да они и не могли ему ничем помочь. А в завершение всего пропала Вика. Сообразив, что его обязательно будут спрашивать об их отношениях, Рощин выбрал для себя линию поведения: «Встречался, расстались, переживал» – и точка. Ни о кредиторе, ни о сестре Стрежиной он не собирался никому рассказывать.

Вениамину Рощину было попросту стыдно.

– У него мозги подростка, – недоуменно сказал Бабкин, когда они с Макаром вернулись в машину Сергея. – В голове не укладывается…

– Ошибаешься. Мозги у него вполне взрослые. Расчетливые такие мозги. Просто он плохо разбирается в людях, поскольку привык, что весь мир вертится вокруг него.

– Получается, что в первый раз он нас все-таки обманул.

– Да нет, не обманул. Нас с тобой интересовало исчезновение Вики, и здесь он не соврал. Умолчал о Нине Стрежиной, но и только.

– Будем с ней встречаться?

– Зачем? Дамочка облапошила Вениамина, а о сестре она наверняка знает не больше, чем Рощин. Конечно, нужно отработать эту версию для очистки совести, но не было у Нины возможности осуществить такой громоздкий план. А главное – зачем? Она дама сугубо практичная, во всем ищет выгоду. Какой ей прок от того, что сестра пропала? Нет, Серега, это все-таки тупик. Нам с тобой нужно быстро разработать Аслана с его цветочницей. Ты занимайся девушкой, я возьму на себя Коцбу. Идеи о причинах сходства девушек есть?

Идеи у Бабкина имелись, и ни одна не пришлась ему по душе.

– Может, поговорить с ней? – предположил он.

– Рано. Если она подругам ничего не рассказывает, то тебе и подавно не скажет. Подкупать ее бессмысленно – Аслана мы все равно не переплюнем, а убеждать девицу в том, что мы пришли с лучшими намерениями, бесполезно. Мы ничего о ней не знаем. А должны знать.

Оба замолчали. Сергей завел машину, выехал со двора.

– Забрось меня в книжный, – попросил Макар. – Хочу книжку купить, которую Каморкин рекомендовал к прочтению.

– Очередной любовный роман? – усмехнулся Бабкин.

– На этот раз фантастика. Или фэнтези… Не помню точно: скажу, когда книжку увижу.

– А чем они отличаются?

– Как чем? В фантастике пришельцы, другие планеты – иные миры, в общем. А в фэнтези гномы, феи, драконы…

– В моем детстве подобное называлось сказкой, – заметил Сергей.

– Сказкой называется, когда у гномов есть золото, у фей волшебная палочка, а у драконов три головы. А если у гномов бластеры, у феи жезл всевластия, и дракон – не дракон, а генно-модифицированный мутант, то это фэнтези.

– Ясно.

Бабкин припарковался у магазина, откинулся на спинку кресла, без выражения глядя на светящуюся витрину. Снова посыпал дождик, и огни витрины за мокрым стеклом казались размытыми пятнами. Сергей прищурился, и пятна расплылись окончательно.

– Завтра подъезжай к десяти, будем думать, – сказал Макар, бросив на напарника короткий взгляд. – Серега, мы ее найдем.

Удивленный столь неожиданным для Илюшина обещанием, Бабкин собрался спросить, откуда такая уверенность, но не успел.

– Когда-нибудь, – прибавил Илюшин. – Наверное. То, что от нее осталось. Косточка там, косточка тут… Так, глядишь, и соберем.

– Поганец ты! – Бабкин хотел рассердиться, но почувствовал, что ему против воли хочется рассмеяться. – Не шутят такими вещами, Макар!

– Шутят любыми вещами, мой трепетный друг. А такими – особенно. До завтра.