Глава 10

Бабкин очнулся от боли под ребрами: его неделикатно пихнули в бок.

– Подъем! Отдых закончен, – грубо проговорил кто-то над ухом.

Сергей разлепил глаза и обнаружил наклонившегося над ним пухлого мужика, которого встретил на выходе из теплицы. Сейчас перьев на голове у того не было, хотя повязка осталась. Бабкин приподнялся, потер виски, в которых что-то беспрерывно гудело, и хрипло спросил:

– А перья куда дел? Индейцам вернул?

– Воткнул тебе в зад, – отрезал мужик. – Вставай, любопытный.

«Любопытный»… Проклиная себя за глупость и неосторожность, Сергей спустил ноги с кровати на пол, одновременно обдумывая, не попробовать ли нейтрализовать бывшего индейца. Но тотчас осознал, что в лучшем случае его попытка ничего не даст, а в худшем приведет к большим неприятностям, поскольку за пухлым возвышались два «шкафа» с невыразительными славянскими лицами. Бабкину смутно помнилось, как один из «шкафов» ткнул его шприцом второй раз, и он догадывался, что при очередной попытке сопротивления одним усыпляющим средством дело не ограничится.

Его вывели в коридор и повели светлыми переходами. «Руки не связали – и на том спасибо, – размышлял Бабкин. – Значит, не боятся, что начну драться». Он попробовал сжать пальцы в кулак и сразу понял, почему его оставили свободным: тело было расслабленное, словно ватное. Наверняка тюремщики знают о действии средства, усыпившего его, и считают излишними дополнительные меры предосторожности. «Правильно считают, – с тоской думал Сергей, ощущавший, что каждый шаг дается ему с трудом, словно к подошвам привязаны кирпичи, – некуда мне деться. Черт, что же они дальше будут делать?»

Спустя пять минут шатаний по длинным коридорам скептически настроенный Бабкин, совершенно не веривший в законопослушность хозяев и персонала клуба «Артемида», начал предполагать худшее. Но тут провожатые остановились перед очередной дверью, и пухленький постучал.

– Можно к вам? – спросил он, просунув голову внутрь. – Да, оклемался.

«Вот сейчас мне и предстоит встреча с главным злодеем», – понял Бабкин.

Его несильно толкнули в спину, он ввалился в кабинет, и первым, кого он увидел, был Макар Илюшин, сидящий на стуле, небрежно закинув ногу на ногу.

– Он, – кивнул Макар, сделав скорбное лицо и поворачиваясь к высокому, похожему на богомола, человеку, восседавшему за столом с хмурой физиономией. – Можно забирать?

– Упаковать или так довезете? – В голове богомола звучал неприкрытый сарказм, и обращен он был, как показалось Сергею, не к Илюшину, а к нему самому.

В углу раздался смешок, и, повернув голову, Бабкин, полностью потеряв ориентацию в происходящем, увидел лицо, знакомое ему по интернетовским фотографиям. Мужик был смугл, чисто выбрит и поглядывал на Бабкина с чуть презрительной насмешкой. «Аслан Коцба, руководитель „Юго-запада“. Что происходит?!»

– Довезу, – махнул рукой Илюшин. – Спасибо, Игорь Васильевич, и вам, Аслан Сардович. – Он кивнул головой Коцбе. – Приятно было с вами пообщаться.

– Надеюсь, не в последний раз, – учтиво ответил хозяин кабинета. – Хоть повод для знакомства и не самый приятный.

– Еще раз спасибо за то, что пошли мне навстречу, – повторил Макар с совершенно искренними интонациями.

– Если бы это помогло, – хмыкнул Коцба, косясь на застывшего Бабкина.

– Помогло, не сомневайтесь. Всего хорошего, прошу простить нас за беспокойство.

Два человека одновременно кивнули, и Макар, подхватив куртку со спинки стула, шагнул навстречу напарнику.

– До свиданья, – пробормотал тот, чувствуя себя полным идиотом, и вышел вслед за Илюшиным.

– До свиданья, – кивнул он у дверей пухленькому и двум его помощникам.

– До свиданья, – повторил он, проходя мимо охраны на выходе, очень подозрительно изучающей и его, и Макара.

– Заело пластинку? – усмехнулся Илюшин. – Можешь для разнообразия использовать другие выражения. «До скорой встречи», например. Или – «искренне рад был повидаться». Или… Ага, вот и машина.

Они уселись в подъехавшее такси и спустя полчаса входили в квартиру Макара, где все было точно так же, как утром, за исключением фотографии Вики Стрежиной, лежавшей на столе. Только она напоминала все еще плохо соображавшему Сергею о поездке в пейнт-клуб.

Залпом выпив полграфина воды, Бабкин протопал из кухни в зал и свалился на диван. Илюшин, задумчиво изучавший рисунок в блокноте, взял карандаш и решительно заштриховал кустики с подписью «Артемида».

– В твоей безумной вылазке есть один большой плюс, – заявил он. – Мы узнали, что Перигорский со своим клубом не имеет никого отношения к похищению Стрежиной.

– Что значит – узнали? – встрепенулся Сергей. – Макар, что произошло?! Как ты попал в клуб?

– Начнем по порядку. Узнали – значит, получили достоверное представление о чем-либо. Что произошло – почти ничего, не считая того, что я побеседовал с Коцбой и Перигорским, рассказал им честно и без утайки о наших сложностях и получил адекватный ответ. Как я попал в клуб – ножками-ножками, мимо охраны. Еще вопросы? Я готов ответить на них исчерпывающе, поскольку мое первоначальное намерение хорошо прочистить тебе остатки мозгов, мой импульсивный друг, сменилось чувством удовлетворения от результативной работы.

– Ты рассказал им правду? – не поверил Бабкин, с трудом поворачивая шею, которая, казалось, сейчас начнет скрипеть. «Черт, что они мне вкололи?!» – С ума сошел?! Они убьют девчонку сегодня же, если уже не убили.

– Сильнодействующее средство, – вполголоса заметил Илюшин самому себе. – И физическую активность парализует, и умственную. Впрочем, для второго большой дозы не понадобилось бы. «Хватит и половины дозы», – голосом рекламного персонажа объявил он.

– Да ты прекратишь издеваться?! – не выдержал Бабкин и чуть не охнул от боли в шее. – Макар, скажи, что ты пошутил! Ты не мог ему выдать все, как на духу!

Илюшин укоризненно покачал головой:

– В конце концов, твоя поездка обернулась нам во благо, и это единственная причина, почему я готов делиться с тобой своими очень, очень умными мыслями. Основная умная мысль какая?

– Какая? – автоматически повторил Сергей, морщась от боли в висках.

– «Честность – лучшая политика». Как только я понял, что ты каким-то образом забрался в клуб…

– А как ты понял? – перебил его Сергей.

– Во-первых, ты пропал на три часа и выключил телефон. Вряд ли ты стал бы метаться вокруг ограды, нарезая круги, – такое даже для тебя чересчур. Значит, ты все-таки проник внутрь. Во-вторых, я всегда полагал, что к народным мудростям стоит прислушиваться. Прислушался – и оказался прав.

– Каким народным мудростям?

– «Дуракам везет», – с удовольствием огласил Макар. – Правильная мудрость, работающая. Тебе должно было повезти – и повезло. Что ты застыл?

Бабкин задумчиво смотрел в потолок, вспоминая, как его угораздило связаться с Илюшиным и каким местом он в то время думал. Не вспомнив ничего конкретного, он прикрыл глаза и медленно выдохнул.

– Давай вернемся к вопросу о честности, – попросил он. – Как только ты понял, что я – на территории клуба…

– Нет, я понял другое: что ты был на территории клуба, а затем тебя, естественно, схватили. Я мог допустить, что внешний периметр охраняют недоумки, но внутренняя охрана должна быть профессиональнее. Так и оказалось. Заметь, тебя даже не избили, – в голосе Макара прозвучало легкое сожаление. – Чисто взяли, грамотно. Так вот, затем я просчитал два варианта: первый предполагал, что Аслан Коцба и есть наш экспериментатор (или один из них), а «Артемида» – своего рода полигон для испытаний. В таком случае директор клуба не мог не быть в курсе происходящего, а скорее всего – принимал бы в эксперименте активное участие. В зависимости от того, что удалось тебе узнать, тебя бы либо немедленно убрали, как Липатова, либо задержали и постарались выкачать все, что ты знал.

– А второй вариант?

– Второй вариант заключался в том, что все наши предположения ошибочны, и клуб не имеет отношения к Стрежиной. Тогда тебя бы не убили сразу, а оставили до прихода в сознание, чтобы выяснить, кто ты есть таков, добрый молодец, и зачем полез в «Артемиду».

– И что из этого следует?

– То, что нужно встретиться с человеком, принимающим решения, – удивленно ответил Илюшин. – То есть с одним из руководителей клуба.

– Зачем? – по-прежнему не понимал Сергей.

– Чтобы выяснить, имеет ли он отношение к исчезновению Стрежиной.

Бабкин перекатился на живот и поднял на напарника округлившиеся глаза.

– Прости за нескромный вопрос: а как ты собирался это выяснить? У тебя завалялся дефицитный детектор лжи, дающий стопроцентную гарантию?

– Зачем же? – невозмутимо отозвался Илюшин. – Есть не менее действенные способы. Я слегка вывел директора клуба из себя, дезориентировал и затем рассказал о нашем деле, отслеживая его реакцию. Собственно, по реакции я и убедился, что Перигорский ни при чем. А допустить, что в клубе происходят вещи, о которых Игорь Васильевич не в курсе, я не мог, ибо он, как я успел узнать до поездки в клуб, держит в руках все управление «Артемидой», одновременно являясь ее учредителем. Так вот, я честно изложил ему причины, которые привели меня к нему в гости. Рассказал о пропавшей девушке, о наших подозрениях по поводу одного из его клиентов, а также о том, что ты решил самостоятельно проверить причастность Коцбы к исчезновению Стрежиной. В ходе рассказа я практически убедился, что Перигорский впервые слышит фамилию Стрежиной, и в качестве пробного камня попросил разрешить мне поговорить с Коцбой.

Бабкин моргнул.

– И он разрешил? – спросил Сергей, устав удивляться.

– Разумеется. Все дело в честности, говорю тебе. Стоило уважаемому Игорю Васильевичу убедиться, что мы с тобой не журналисты, а наши поиски совершенно не опасны для его заведения, как он открыл мне все тайны своего клуба и предложил пообщаться с любым из клиентов.

Сергей перевернулся на спину и постарался трезво обдумать рассказ Макара. По прошествии пяти минут он пришел к одному, совершенно определенному выводу, который не замедлил озвучить.

– Илюшин, ты врешь, как сивый мерин, – уверенно сказал Бабкин, считая трещинки на потолке.

– Что, неужто действие лекарства заканчивается? – расхохотался тот. – Вру, конечно. Но не во всем…

После объяснения странного посетителя, оставившего у Перигорского ощущение готовящейся ловушки, Игорь Васильевич вышел из кабинета, приказав охране находиться рядом с визитером и не допускать тех ошибок, что были допущены с предыдущим гостем. Конечно, на первый взгляд Илюшин явно уступал своему помощнику в физической силе, но Перигорский решил перестраховаться.

Полчаса Макар провел в кабинете, дремля под бдительными взорами двух охранников. Он понимал, что директор попробует связаться с людьми, знающими, кто такой Макар Илюшин, а потому от него, Макара, больше ничего не зависит. Он сделал все, что мог: продемонстрировал свои честные намерения, очень насторожил директора, но насторожил – правильно. В нем не должны были заподозрить проходимца, совсем наоборот. И когда Перигорский вернулся в кабинет, Илюшину хватило одного взгляда на его лицо, чтобы понять – он провел партию в нужном ключе. В то, что честность – лучшая политика, Макар не верил, но в том, что создание иллюзии честности необходимо, никогда не сомневался. И совершенно неважно было, что стояло за этой иллюзией: выдумка или же – редкий случай – действительно правда.

Илюшину повезло: Перигорский связался с людьми, один из которых два года назад лично работал с Макаром. На первый взгляд это была чистая случайность, но Илюшин знал: настоящие случайности бывают очень редко. Хорошая, добротная случайность должна быть тщательно подготовлена – возможно, не за один год. Два года назад встречаясь и беседуя с человеком, ныне давшим информацию о Макаре директору «Артемиды», Илюшин предчувствовал, что подобная ситуация может возникнуть, и приложил максимум усилий, чтобы составить о себе нужное впечатление. Он не ошибся.

– Очень толковый мужик, – сказал собеседник Перигорскому. – Если будет у тебя в союзниках, много приобретешь.

– На хрен он мне в союзниках сдался. Мне нужно узнать, чего ему у меня понадобилось.

На том конце провода послышался короткий смешок.

– Тут я тебе помочь не могу, Игорь, извини. Да ты мне и не затем звонишь. Ты спросил – я ответил: работать с ним можно и нужно, человек он незаурядный. К работе с «Регатой» тогда именно его подключали.

Ключевое слово было произнесено: Перигорский знал об упомянутом случае и знал, к чему привело неофициальное расследование. Фраза о «Регате» приравнивалась к рекомендации, а рекомендация собеседника Игоря Васильевича высоко ценилась.

– Весьма себе на уме, – добавил человек, работавший с Макаром. – Но я бы ему доверял. Насчет тебя не знаю.

Специфика деятельности «Артемиды» была такова, что доверять Перигорский не собирался никому. Но для Илюшина и его напарника, проникшего на охраняемую территорию, видимо, предстояло сделать исключение.

Однако после того, как Игорь Васильевич вернулся, его ожидал еще один сюрприз.

– Я попросил его объяснить, чем занимается «Артемида», – невинно сказал Илюшин, поглядывая на напряженно слушавшего Бабкина.

– Так он тебе и рассказал!

– Зря ты так скептически относишься к людям, мой недоверчивый друг. Большинство искренне готово делиться с тобой знаниями, особенно если показать им минусы их таинственности. Перигорский решил, что в его интересах будет от меня ничего не скрывать, тем более что в происходящем в клубе нет криминала. Ну просто совершенно. И не смотри на меня так недоверчиво. Более того, господин Коцба – умный человек, и весьма, – подтвердил его рассказ, поскольку понимал, что без ответов на вопросы мы все равно не уйдем, раз уж благодаря тебе влезли в это дело. Проще было откупиться от меня информацией. Все очень просто. Приятно иметь дело с понимающими людьми.

– Ну хорошо, – сдался Бабкин, чувствуя, как боль уменьшается, – ты побеседовал с Коцбой и Перигорским, каким-то немыслимым образом убедил их рассказать о клубе и заодно сам убедился, что они не участвовали в исчезновении Стрежиной. Тогда объясни мне, ради бога, пока у меня не поехала крыша, что там на самом деле происходит?!

– Да ничего из ряда вон выходящего, – пожал плечами Макар. – Хотя продумано все на совесть…

– Все, что мы делаем, – это помогаем нашим клиентам расслабиться. – Голос Перигорского был мягок и убедителен, как у хорошего психотерапевта. – Вы сами понимаете, насколько важно полное расслабление для трудоголиков, уход от реальности, хотя бы на время. А ведь наши клиенты просто помешаны на своей работе, иначе они не добились бы таких успехов. Им важно восстановиться не за две недели, потому что им катастрофически не хватает времени на полноценный отдых, а за очень короткий срок. Например, за полдня. Или за день. Вы скажете, что для этого существуют различные способы релаксации, обкатанные в течение многих лет, не так ли? Но уверяю вас, в том, чтобы создать элитный бордель, нет ничего интересного, к тому же бордель вовсе не решает проблему. Даже если вы наймете прекрасных массажистов, превосходных врачей, построите бани-сауны и добавите прочие составляющие, все, что вы получите в результате, – очередное ублажение тела. И не более, господин Илюшин, не более того. Банально, старо и, к сожалению, неэффективно.

Нет, мы изначально ставили перед собой совершенно иную задачу. Раскрепостить мозг, успокоить душу, удовлетворить самые сокровенные желания – неосознанные, заметьте! А для этого клуб должен быть ориентирован на индивидуальность – вот потому в нем так мало членов. Но зато под каждого подобрана индивидуальная программа с учетом всех, даже, казалось бы, самых незначительных его особенностей. С нашими клиентами работают – могу сказать без малейшего преувеличения – лучшие психологи. Они составляют профиль, в который, кстати, со временем вносятся коррективы, подбирают подходящую программу, а наша цель – осуществить ее максимально реалистично. Конечно, наши клиенты знают, что все происходящее – только иллюзия, игра. Но во время игры они должны полностью погрузиться в нее, поверить…

Да, в основе всего, разумеется, секс. Но не только он. Если клиент неосознанно жаждет испытать страх, он его испытает. Если мечтает перевоплотиться в индейца, мы предоставим ему такую возможность. Секс-игра? Да, конечно, но у нее есть одна принципиальная особенность – это секс-игра с полным отрывом от реальности, убедительная настолько, насколько может быть убедительной фантазия, воплощенная другими людьми. Если бы вы были нашим клиентом и мечтали стать нимфой, за которой гонится фавн, вы бы ею стали.

Ну конечно, именно потому первая «сцена», как мы называем наиболее часто используемые декорации, изображает лес. Подумайте сами, сколько заманчивых сюжетов происходит в лесу! Вы могли бы стать Адамом или Евой, либо – змеем-искусителем; вам доступно превращение в любого из героев Жюля Верна. Между прочим, один из наших клиентов предпочитает именно героические сюжеты для подростков: он видит себя покорителем джунглей, освобождающим прекрасную англичанку из плена индейцев. А Маугли! А Тарзан! А Питер Пэн! Вы даже не можете представить, Макар, какие любопытнейшие мечты, возникшие на основе этих сказок, таятся в душах наших клиентов. Нужно лишь помочь им раскрыться, и для этого есть группа психологов.

Что на двух других сценах? По периметру оранжерей – деревья, а внутри… Откровенно говоря, мне не хотелось бы раскрывать вам всю нашу кухню. Вторая и третья сцены сконструированы таким образом, чтобы их можно было легко менять. Не исключено, что у вас будет возможность увидеть их декорации. Они тоже очень интересны, как и первая, хотя на них затрачено меньше сил и средств.

Теперь вы понимаете, почему вторжение вашего помощника было… э-э-э… мягко говоря, нежелательным. Разумеется, репутация клиентов для нас превыше всего. Представьте, если бы вы узнали о том, что по средам ваш деловой партнер ловит Робин Гуда, а затем получает награду от шерифа и его юных подданных? Или по четвергам попадает в плен к яростным амазонкам, которые подвергают его плоть мучениям? И все убедительно, без малейшей фальши, без сбоев… А потому наши клиенты должны быть уверены в полной защите – иначе они просто-напросто не смогут раствориться в игре, а, значит, она потеряет смысл.

У нас работают профессионалы. Имитация реальности, причем сказочной реальности, обходится недешево, но никто из клиентов не ушел за все время существования клуба. Представьте: раз в неделю у вас была бы возможность попасть в другой мир, где вы сами выбираете себе роль. Неужели вы бы отказались?

Признаюсь вам, мы боимся утечки информации. Кто ее не боится, скажите? В определенном смысле мне следует быть благодарным вашему помощнику и вам, поскольку вы показали, насколько несерьезна защита, в которой я был так легкомысленно уверен. Это будет исправлено, конечно. В ближайшее время.

Что, простите? Граница дозволенного? Хороший вопрос… Нет, господин Илюшин, я вижу сомнение на вашем лице, но оно необоснованно, уверяю вас. Граница проходит по Уголовному кодексу. Поймите, я должен заботиться не только о клиентах, но и о команде, поскольку именно от команды зависит уровень нашего индивидуального перформанса. Повторяю вам снова: никаких истязаний плетью, удушений, избиений младенцев. Да, такие клиенты были, не скрою. Точнее, они не стали клиентами, а остались лишь гостями на один раз: пришли, высказали свои желания – явно или скрыто – и покинули клуб. А поскольку никто из них в точности не знал, что его может ждать, мой отказ они восприняли как признание неспособности удовлетворить их желания. Пусть, пусть… Такого рода клиенты легко найдут то, что ищут, в десятке других мест. Но не у меня.

Знаете, господин Илюшин, есть особый смак для хорошего повара кормить именно привередливых и разборчивых гостей, которые понимают толк в его кухне. Мое сравнение понятно? Само собой, гость ни в коем случае не должен чувствовать, что его отсеяли – отбраковали, так сказать… Но одноразовые убогие затеи меня не интересуют. Такому клиенту быстро прискучит наше развлечение, а для нового его фантазия не подготовлена.

Конечно, сюжеты варьируются. Я же объяснил вам: профиль, составляемый психологами, меняется со временем, и игра должна следовать за изменившимися потребностями клиента. Ваш помощник? Да, именно так – стал свидетелем одного из сюжетов: не самого любопытного, но неизменно популярного.

Вот и все, господин Илюшин. Как видите, ничего, имеющего отношение к вашему делу, здесь нет. И уверяю вас, что ни одному из наших клиентов не пришло бы в голову воплотить тот сумасбродный план, о котором вы мне рассказали, потому что, если бы им захотелось чего-то подобного, они воплотили бы это здесь, у нас, без малейшей опасности и реальных угроз для жизни. Я бы даже сказал, что наш клуб – лучшее алиби, какое может быть: не в банальном смысле, а в глобальном, мотивационном. Вы искали не там, господин Илюшин.

Игорь Васильевич замолчал и откинулся в кресле, созерцая собеседника из-под прищуренных век. Жаль, что даже этот неглупый сыщик не сможет в полной мере оценить то, что придумал и воплотил в реальность он, Перигорский. Большинство людей не в состоянии осуществить даже свои собственные мечты; немногим все же удается реализовать их. Но таких, которые могли бы осуществлять мечты других людей, – единицы! И он – один из них!

Маленький Игорь считал себя серостью, ничем не выделявшейся среди сверстников – ни умом, ни чувством юмора, ни храбростью, и в глазах сверстников он и был серостью. Подростком он придумывал планы, как выделиться, завоевать всеобщее внимание, – и отбрасывал их один за другим. Его планы, он чувствовал, были банальны до пошлости: разбросать одной левой пятерых хулиганов, защищая Машку Ямпольскую, на глазах у всей школы забить десять голов подряд, отбрить записного остряка Вальку так, чтобы потом вся школа цитировала перлы Игоря… Убого, убого, да к тому же обеспечивает лишь однодневный успех и внимание. Не этого хотелось подростку Игорю Перигорскому. И он продолжал придумывать фантастические идеи, и чем ярче и красочнее они были, тем менее заметным становился Игорь в реальной жизни.

На правильный путь его натолкнула случайность. Красавица Машка Ямпольская как-то пожаловалась подружке, что потеряла пустячок, подаренный ей дедушкой много лет назад, – стеклянный золотистый шарик, похожий на янтарный. Игорь слышал разговор краем уха. Он знал, о чем идет речь: Машка при нем несколько раз вынимала шарик из портфеля и крутила его в пальцах – эта привычка помогала ей успокоиться. Знал он также, что дедушка Ямпольской умер несколько лет назад. Но дура Лапкина вместо того, чтобы посочувствовать, отмахнулась от подруги, посоветовав «наплевать и спустить проблемки в унитаз». Машка покивала, разговор о шарике прекратила и, казалось, снова повеселела.

Игорь выкинул подслушанную беседу из головы и вспомнил о ней только вечером, когда мать зажгла настенный светильник, и он увидел, как покачиваются вокруг лампочки стеклянные желтые шарики. Минуту он смотрел на них застывшим взглядом, а затем, дождавшись, пока мать выйдет из комнаты, подошел к светильнику, осторожно отцепил один, самый дальний, висевший у стены. Шарик был гладкий и горячий на ощупь и посверкивал, когда Игорь поворачивал его.

А на следующее утро Перигорский подошел к Машкиной парте и выложил свой трофей на раскрытый учебник. Несколько секунд Ямпольская смотрела на шарик, и лицо ее не выражало ровным счетом ничего. Затем оно изменилось. Она взяла шарик двумя пальцами, осторожно, словно он был драгоценностью, и поднесла к глазам. Перевела взгляд на Игоря и тихо спросила:

– Откуда?

– Какая разница? – Перигорский пожал плечами. – Главное – где он сейчас. Не теряй.

Кивнул независимо и пошел к своей парте.

Ямпольская с тех пор прониклась к Игорю благодарностью, но у того и в мыслях не было использовать удачу в корыстных интересах. Он упивался чувством, которое испытал, глядя на ошеломленное, а затем счастливое лицо Машки, когда на несколько секунд для нее не было никого вокруг, кроме него, Игоря Перигорского! Он ощущал себя одновременно и немножко волшебником, и благодетелем, и покровителем, а бескорыстие возвеличивало его в собственных глазах. Вот она, возможность не только привлечь внимание, но и вызвать уважение вкупе с восхищением!

Небольшое происшествие, как ни странно, изменило Игоря: теперь он чувствовал себя куда увереннее, чем раньше, а теплое отношение самой красивой девочки класса заставило остальных одноклассников смотреть на него другими глазами.

Закончив институт, Перигорский пошел работать по специальности и к тому времени, разумеется, давно уже не думал о том, чтобы выделиться таким экстравагантным способом, как исполнение чужих желаний. Но когда подвернулся на редкость удачный случай и нашлись люди, готовые дать деньги под проект, в голове Игоря Васильевича сама собой сложилась полная картина, в центре которой вращался золотистый шарик, подаренный маленькой Маше Ямпольской любящим дедушкой.

– Ты ему веришь? – спросил Бабкин, выслушав Макара.

Сам он буквально с первых слов Илюшина понял, что в объяснение Перигорского вписывается все: и дикая сцена, которую он наблюдал, и странный лес в оранжерее, и обращение с ним, Бабкиным… Но оставался шанс, что более проницательный Макар найдет зацепку, которая поможет разрушить историю директора «Артемиды».

– Перигорскому – да. Что-то он, безусловно, утаивает. Кстати, я не верю в то, что на территории клуба не происходит ничего криминального – нет, наверняка происходит, но никакого отношения к Стрежиной это не имеет. Наверняка у них бывают мелочи: какой-нибудь наркотик, вводящий игроков в легкий транс и эйфорию, возможно – случаи срыва клиентов на актерах… Ерунда, одним словом.

– А Коцбе веришь?

Макар отрицательно покачал головой:

– Он из тех людей, которые всей правды не говорят никому и никогда. К тому же пока он – основной подозреваемый, имевший и средства и, возможно, мотив. Но если «Артемида» не имеет отношения к случившемуся со Стрежиной, то как мог Аслан осуществить такой замысел? Кто ему помогал? Что-то мы с тобой проворонили, Серега. Что-то проворонили…

Бабкин молча кивнул и закрыл глаза. После слов напарника о том, что тот верит рассказу Перигорского, его начало неумолимо клонить в сон. Уже проваливаясь в дремоту, Сергей протянул руку и нащупал на столе фотографию Вики Стрежиной.

– Может, дельного экстрасенса найти? – услышал он голос Илюшина.

Бабкин хотел огрызнуться, что ему не до шуток, но внезапно понял, что Макар не шутит, и это окончательно убедило его в том, что дела их плохи. Если скептик Илюшин предложил найти человека, который решит за них проблему, значит, шансы отыскать Стрежину очень невелики.

Последние четыре дня Антон больше не проваливался в черную яму. Он находился в каком-то тяжелом гнетущем полусне, и, хотя боли в затылке постепенно уменьшались, Липатов, пожалуй, предпочел бы боль своему теперешнему состоянию. Он ощущал огромное равнодушие ко всему, что с ним происходило, и визиты врача и медсестер не выводили его из полусна, а вплетались в него. Реальностью было другое – увиденный им остров, по которому брела маленькая фигурка, но, как Антон ни старался, больше остров перед ним не появлялся. Липатов чувствовал, что исчезновение острова и уменьшение боли странным образом связаны между собой, но поделать ничего не мог.

Люди на соседних койках менялись, но, что происходило с ними, Антона не интересовало. Он не понимал, почему к нему не приходят два сыщика, которых он нанял, чтобы найти Вику, но спрашивать медсестру было бесполезно, не говоря уже о том, что у Липатова не было на это сил. Даже шепот давался ему с трудом – хотелось заткнуть уши, закрыть самому себе рот, зажмурить глаза и не видеть над собой профессионально внимательного лица. Немота становилась спасением.

«Спи, спи», – заставлял он себя, сам точно не понимая, зачем, но ощущая, что нужно заснуть – заснуть по-настоящему, а не так, как он спал все это время. Про себя он напевал старые колыбельные, всплывшие в памяти из тех времен, когда жива была бабушка, укладывавшая внука спать с напевными песнями. Он делал это серьезно, ответственно, мысленно воспроизводя бабушкины интонации, убаюкивая самого себя. Сны не приходили, но Липатов не сдавался, часами бормоча одни и те же строчки, чувствуя, что в них скрыто то, что ему поможет.

К концу третьего дня бормотания он уснул. Сон опустился на него быстро, словно накрыв цветастым пледом, и Липатов без малейшего удивления увидел себя сидящим на поваленном стволе дерева. За спиной его шелестел лес, перед ним открывалось море, с которого дул свежий пронзительный ветер. Не оборачиваясь, Антон почувствовал, что сзади подходит Вика – маленькая испуганная Вика, за которой по-прежнему, не отставая, двигалось нечто черное, большое, приближалось к ней все ближе и ближе. Антон хотел обернуться, но не смог. Вика остановилась за его спиной, постояла и стала уходить назад. Липатов пытался крикнуть, пытался взмахнуть рукой, чтобы остановить ее, – бесполезно. Черное дохнуло ему в шею, и холод, поднявшись вверх, снова вызвал к жизни боль, угнездившуюся в затылке. Антон застонал и проснулся.

Ссадины не заживали. К царапинам на руках Вика более-менее привыкла и лишь морщилась, когда ветки задевали о них. Но на ступнях тоже образовались ранки – она никак не могла вспомнить, откуда они взялись, – и они беспокоили ее все сильнее и сильнее. Маленькие поначалу, постепенно они превратились в трещины, и больше всего девушку тревожило, что вокруг одной из них, над большим пальцем правой ноги, вздувается темно-желтый пузырь, к которому было больно прикасаться.

На ступнях появились волдыри. Вика передвигалась босиком, потому что давно забыла, где потеряла сандалии, и в последний раз, когда она отсиживалась в лесу, под ноги ей попалось жгучее растение. Утром Вика выбралась к морю – ночью она панически боялась подходить к нему – и промыла ноги в морской воде, терпя боль. Но вода не помогла. Волдыри не проходили.

«Я сгнию здесь заживо. Может быть, он именно этого и хочет?»

Она понимала, что неумолимо приближается к сумасшествию, что дикие образы завладевают ее сознанием. Два дня назад Вика очнулась в лесу – она уже давно не думала – «проснулась», лишь «очнулась», потому что сон ее был не сон, а страшное полузабытье, – оттого, что рядом раздавался негромкий скрип. Так скрипят сосны, но на острове не было сосен. Пару секунд она лежала, прислушиваясь, и в следующее мгновение шестое чувство заставило ее вскочить и отпрыгнуть в сторону. Вовремя.

На то место, где лежала Вика, медленно накреняясь, падало дерево. Оно скрипело, отчаянно пытаясь уцепиться корнями за землю, но что-то сильное толкало его, и дерево со стоном поддавалось. Широко раскрыв глаза, девушка смотрела на наклоняющийся все ниже ствол, а затем бросилась прочь, петляя между деревьями. Смешно. Весь лес можно было обежать за двадцать минут, а она пыталась запутать следы. Вика ощутила себя тараканом, бегающим по блюдечку.

Все было ненастоящее – ненастоящий лес, ненастоящие падающие деревья, искусственный песок, желто-белый и твердый, как манная крупа. Только страх был настоящим – выгрызающим ее изнутри, словно голодная крыса. И еще настоящей была боль.

Воспоминания о городе, о прежней жизни растворялись в происходящем вокруг нее. Как-то раз днем Вика отправилась за консервами – она совершала короткие набеги к своей палатке, забирая с собой две-три банки с тушенкой, которых хватало до вечера, и наполняя пластиковую бутылку водой из канистры, – но на выходе из леса упала, споткнувшись о корень, и ударилась головой о ствол поваленной пальмы. Придя в себя, Вика увидела Антона Липатова, сидящего на стволе спиной к ней. Что-то странное творилось с его затылком, как будто волосы на нем чуть шевелились, и Вика почувствовала холод, поднимающийся от коленей к шее. В центре затылка у Липатова темнело углубление, и ей показалось, что шевелящееся вползает туда с негромким хлюпающим звуком. В глазах ее плыли темные пятна – она не знала, сколько пролежала на солнце, – и, часто моргая, чтобы пятна пропали, Вика стала отползать назад, забыв про еду и питье. «Только бы он не повернулся. Только бы не повернулся».

Вика не знала, что увидит, если Липатов повернется к ней лицом, но ей достаточно было того шевелящегося, что жило на его затылке, чтобы холод добрался до кончиков пальцев, заморозив их, как зимой. «Только бы он не повернулся».

Прижимая к себе пустую бутылку ледяными руками, девушка отползала все дальше и дальше в лес, пока, в очередной раз, сморгнув черную пелену, не увидела, что Липатов пропал. На поваленном стволе никого не было. Но она все равно пересекла лес и дошла до запасов окружным путем по песку, чтобы вновь не наткнуться на мертвого Антона. Возле палатки ее стошнило.

Постепенно панический страх, в котором она все время пребывала, начал сменяться апатией. Вика перестала замечать боль, и лишь распухающий гнойник на ноге заставлял ее постанывать при ходьбе. Она по-прежнему чувствовала, что за ней следят, а однажды на рассвете услышала мужские голоса – высокий и низкий, спорившие о чем-то. Вика понимала, что спорят о ней, но ей стало почти все равно.

Все-таки она поднялась с остывшего за ночь песка, который теперь был повсюду: в ранках, во рту, во всех щелочках и ямках ее тела, – и прошла несколько шагов, хотя знала, что никого не увидит. Они хорошо умели прятаться, в отличие от нее.

Внезапно в ней проснулась злость. Пусть они решат наконец, что с ней делать! Любые издевательства, побои – все, что угодно, но только не выматывающее одиночество! Господи, какой идиоткой она была жизнь назад, когда мечтала попасть на необитаемый остров! Ей ничего не нужно, кроме людей вокруг – любых людей: жестоких, злых, смеющихся… Любых!

Почему ее никто не убивает?!

Чего они ждут?!

ЧТО ОНА ДОЛЖНА СДЕЛАТЬ, ЧТОБЫ ОНИ ПОЯВИЛИСЬ?!

Вика ощутила голод – первый раз с тех пор, как приходили мурены. При мысли о консервах к горлу подкатывала тошнота, но она вспомнила, что в ящиках была и другая еда. Хлеб. Шоколад. Что-то еще, о чем она забыла, хотя осматривала содержимое ящиков очень внимательно. Что-то важное… Решительно мотнув головой, чтобы прогнать остатки мутного, больного сна, девушка пошла вдоль берега, не думая ни о чем, кроме еды. Ей надо поесть. Она очень плохо ела все эти дни, отсюда головокружение, тошнота, постоянная слабость и обмороки. Надо поесть.

Поднимающееся солнце подсвечивало океан так, что он казался розовато-золотым. Вика бросила короткий взгляд на белые камни, на одном из которых она сидела, спасаясь от мурен, и поймала себя на мысли, что не может вспомнить, как давно это было. Она потеряла счет времени, а ведь ее должны были забрать с острова через две недели после прибытия сюда. Две недели, наверное, уже прошли. Вика начала негромко смеяться и так, смеясь, и дошла до палатки.

Она наклонилась над той коробкой, в которой лежали консервы, и смех ее оборвался. На дне коробки осталось пять банок.

Не веря своим глазам, она метнулась к другим ящикам, пошарила в них руками, подтащила их туда, где было светлее… Достала надорванный пакет и долго смотрела на хлебцы, по которым расползалась яркая сине-зеленая плесень, похожая на разноцветные снежинки.

Разворачивая обертку шоколада, Вика уже знала, что увидит. Плитка вытекла у нее из пальцев – не шоколад, а сплошной белый налет, под которым еле можно было различить коричнево-кофейное, плохо пахнущее. Она подошла к канистрам с водой. Вода на дне одной канистры… Когда она успела выпить столько воды? Почему она пила, не задумываясь о том, что вода быстро закончится?! Зачем она смывала морскую воду пресной?!

Вика представила, как будет умирать на острове от голода и жажды, и со звериным рычанием бросилась к коробкам. Ей было безразлично, что увидят те, кто наблюдает за ней, – она хотела найти еду, кроме тех пяти банок с тушенкой, которых хватило бы на пять дней! Должна быть еще еда! Может быть, в других коробках, но она найдет продукт!

Яростно вытряхивая все из ящиков на песок, Вика убеждалась с каждым новым опустошенным ящиком, что еды нет. Нет. Она все съела. Пять банок с тушенкой и немного воды – вот весь ее запас. Она вывалила на песок содержимое небольшого ящика, помеченного красным крестом, и замерла перед последним – тем, в котором оставалось пять банок. Заглядывать в него было бессмысленно, но она все-таки вынула консервы, обреченно раскладывая их на песке.

И увидела на дне то, чего не замечала раньше, – тонкий пакет, в котором находилось что-то, почти сливавшееся по цвету с ящиком.

Вика с недоумением достала пакет, повертела его в руках.

Поначалу она не сразу осознала, что в нем, и лишь разорвав одну сторону и вытащив из него странную вещь, все поняла.

В руках у нее была веревка, на одном конце которой болталась петля.

Никаких сомнений быть не могло: Вика держала веревку, предназначенную для того, чтобы она могла повеситься. Петля хорошо скользила, веревка была длинной, и кольца мотка, упав ей под ноги, легли друг на друга, образуя неглубокий колодец с белым песком на дне. Остолбеневшая Вика потянула веревку, и кольца послушно поползли к ней. Один взгляд на лес убедил ее в том, что там найдется достаточно веток, к которым можно привязать конец веревки, и они не сломаются. Ящики, поставленные друга на друга, выдержат ее вес, и они достаточно легкие, чтобы Вика сама смогла дотащить их до нужного дерева.

Кто-то хорошо все продумал, облегчил Вике путь к смерти, избавляющей ее от ада Острова.

Он не просчитал лишь одного.

Стрежина была из тех людей, на которых можно давить, и они будут подчиняться чужой воле, но лишь до определенного предела. Дойдя до последней границы, после которой человек ломается, они становятся несгибаемыми – неожиданно для окружающих и зачастую для самих себя. Словно одной чертой подводится итог всему, сделанному раньше, но итог этот ровно противоположен ожидаемому: как если бы последний натиск противника не разбивал жалкие остатки армии в клочья, а наталкивался на глухую оборонительную стену там, где еще вчера не было ничего, кроме вырытых наспех окопов.

Сестра Нина, любящая доводить Вику до слез больше от скуки, чем по злобе, несколько раз на себе испытала, к чему приводят ее нападки, если не остановиться вовремя. Как-то раз она развлекалась тем, что в отсутствие родителей отбирала у Вики игрушки – одну за другой. Шестилетняя Вика бралась за кубики – и Нинка тотчас подвигала кубики к себе. Книжка бесцеремонно выхватывалась из рук и отправлялась в шкаф, который Вика не могла открыть сама. Так же последовательно скучающей Нинкой были отобраны у сестры мозаика, деревянный поезд и пластмассовый пони с обгрызенным хвостом.

Нине доставляло удовольствие наблюдать за сестрой, которая сначала надулась, затем губы ее задрожали, и Вика покраснела, как помидор. Следующим этапом должен был стать громкий рев, на который Нинка собиралась ответить брезгливым: «Да подавись ты своими игрушками, рева-корова!» Но до рева не дошло. Когда Нинка, подкравшись, выхватила у Вики старого вязаного щенка Тяпу, подаренного соседкой, – игрушку, горячо любимую Викой, – та вскочила и пошла на сестру с таким выражением, что Нинке стало не по себе. Лицо у Вики стало совсем красным, губы крепко сжались, а в глазах читалась ненависть. Она легко вытолкала оторопевшую Нинку из комнаты, закрыла дверь, собрала все игрушки, которые у нее отобрали, и спокойно играла до тех пор, пока изрядно струхнувшая Нинка не заглянула в комнату – убедиться, что Вика успокоилась. Девочка и в самом деле успокоилась, однако несколько дней старшая сестра вела себя тихо, опасаясь повторения инцидента.

Пару раз совершив одну и ту же ошибку, Нинка в дальнейшем стала осторожной и никогда в своей травле не доводила младшую сестру до последней степени отчаяния. Она знала, что для нее самой это может плохо закончиться.

В ту секунду, когда Вика Стрежина поняла, для чего в коробку с консервами положили веревку, кошмар, возведенный ее собственным сознанием, рухнул раз и навсегда. Словно кто-то провел чистой тряпкой по мутному стеклу, на котором фантазия подсказывала облики чудовищ, вырванных из ее снов, и стекло осталось лишь стеклом – чистым, прозрачным, за которым можно рассмотреть другой мир. Вернулись в океан мурены, по ночам заполняющие песок под Викиными ногами, растворились в небытии безголовые призраки; люди, преследовавшие девушку, ушли в песок, и только тихое шуршание осталось после них – слабый голос ветра, перекатывающего песчинки. Ушел самый главный страх – страх смерти в одиночестве, наполненном призраками. Петля на конце длинной веревки сделала Викторию Стрежину свободной. Она ясно ощутила, что одна на острове – совершенно одна, и никого не было рядом с ней все прошедшее время, и некого было умолять, чтобы ее отпустили, пощадили, избавили от мучений. В первый раз ее одиночество обернулось свободой.

– Он хотел, чтобы все закончилось именно так, – проговорила она, обращаясь не к неведомому «кому-то», не к пальмам, не к океану, а к самой себе. – Я повешусь, и приключение завершится.

Она подняла голову и посмотрела в ту сторону, где за пальмами и кустами скрывался второй остров. Сходящая с ума, почти сломленная девушка со спутавшимися светлыми волосами, слезящимися от солнца и ветра глазами, обгоревшей кожей стала прежней Викторией Стрежиной – сдержанной, упорной, искренней с другими и собой. Она больше не боялась.

Вика скрутила веревку в моток, надела на руку. Теперь она знала, что нужно делать.