Глава 9

Джип шел в плотном потоке, но Данилу это устраивало: оставляло шансы, что приезжавший в Голицыно сыщик не засечет его. Если бы на трассе было меньше машин, Прохоров не смог бы держаться незамеченным близко от синего «БМВ».

Теперь у него не было никаких сомнений, что вынюхивавший на острове мужик — именно сыщик. Последующие за его приездом события не оставляли других вариантов, а разговор с оперативником окончательно подтвердил все подозрения Данилы. Теперь Прохорова мучил лишь один вопрос: кому и зачем понадобилось ворошить старое дело.

В тот вечер, когда они с Таней увидели милицейский «уазик», это подействовало на нее так, что Данила едва не дал ей оплеуху, чтобы ее перестало трясти. Ей казалось, что к ним вот-вот придут, схватят Алешу, наденут наручники и поволокут в карцер, где сперва будут бить, а потом бросят одного. Сначала Данила попытался спокойно объяснить ей, что такого не случится, потом, понимая, что она не слышит ни одного его слова, прикрикнул… Но и это не помогло. Татьяна загнала Алешу и Матвея домой, закрыла в дальней комнате, словно хотела спрятать ото всех, и заперла дверь на засов. Она металась, как раненая птица, и ему хотелось схватить ее и прижать к себе, держать, не давая трепыхаться, до тех пор, пока она не успокоится.

И когда он все-таки сделал это, говоря себе все время, что не позволит потерять контроль над собой, она замерла сразу же и прижалась к нему, схватила за руку, шепча: «Пожалуйста, пожалуйста, помоги нам» — с таким отчаянием, что он едва не выругался. Господи, ну дура же! Вот же дура! Забрать их всех, увезти с собой, спрятать, чтоб никто не нашел… И никому не показывать, никого не пускать в свою жизнь, чтобы не выдали, не отобрали… Целую минуту, пока Данила стоял, прижав ее к себе и слыша, как колотится ее сердце, он воображал эту сказочную картинку, и только когда она высвободилась, осторожно отошла от него и замерла, ссутулившись, возле стены, мысленно сказал себе: «Хватит».

В деревне его все знали, поэтому ему не составило труда на следующее утро завязать разговор с оперативником из города и выяснить, что происходит. Когда подтвердились его худшие опасения, он попытался разузнать, у кого же проснулся интерес к делу такой давности, но поначалу не преуспел. Только безобидный и пустой с виду треп с водителем дал ему новую пищу для размышлений: тот проболтался, что неделю назад из Москвы приезжал старый потасканный хмырь, а с ним баба — красивая, холеная, кажется из Америки. И этой бабе очень захотелось узнать, кто убил ее старого друга. Они вроде как росли вместе в Америке, а потом он в Россию приехал, а она осталась. Вот теперь вернулась, чтобы все выяснить досконально.

Потеревшись еще возле криминалистов, Данила услышал и намотал на ус некоторые подробности, которые могли ему пригодиться в дальнейшем. Он старался не попадаться на глаза мужику, который нашел тело, но тот пару раз посмотрел на него, хоть и мельком, и от его взгляда у Прохорова засосало под ложечкой. «Срисовал, гад. Запомнил».

Теперь он ехал за сыщиком, нанятым — теперь это было точно известно — для того, чтобы найти тело рыбака, убитого восемь лет назад на островке, и несколько отстраненно слушал собственный голос разума, твердивший, что он поступает как безумец. Данила понимал, что голос прав, и ему нечего было возразить. Чувство, как от ожога, на запястье, где его схватила Татьяна, возникало снова, стоило ему на долю секунды прикрыть глаза.

Когда они въехали в Москву, начался дождь. Данила ненавидел ездить по московским дорогам, но на этот раз ему повезло — точнее, им обоим: они долетели без пробок. Синий «БМВ» въехал во двор высокой «свечки», где вдоль тротуара уже текли потоки грязной воды, а проезжавшие машины поднимали тучи брызг, от которых отпрыгивали редкие прохожие. Водитель вышел из «БМВ» и скрылся в подъезде, а Данила остался ждать в машине — сам не зная чего.

Он просидел больше часа, не сводя глаз с железной двери, выкрашенной в веселый синий цвет. Струи воды, стекавшие по лобовому стеклу, сменились ожесточенной моросью, а затем дождь зарядил основательно и уверенно, словно не собирался прекращаться до зимы.

К дому подъехало такси, перекрыв выезд со двора, и Прохоров насторожился, оторвал взгляд от гипнотизирующих расплывающихся капель: наглый шофер остановил машину перед подъездом, куда зашел сыщик с недобрым взглядом. «Это ничего не значит», — успел подумать Данила, и тут синяя дверь распахнулась, из нее вышел сыщик, раскрыл черный зонт и придержал створку для женщины в облегающем платье, показавшейся за ним следом.

«Красивая, холеная, кажется из Америки», — вспомнил Прохоров, не отрывая от нее взгляда. К этому описанию женщина подходила на все сто. Она могла оказаться кем угодно, но на любовницу сыщика не походила — слишком высокий класс был у бабенки, Данила такие вещи к своим тридцати годам научился определять. Да и в обращении с ней мужик был почтителен: зонт подержал над головой, пока она шла к такси, дверцу приоткрыл, затем прикрыл за ней. Женщина опустила окно и что-то сказала, он в ответ покачал головой. Сквозь размытое стекло Данила видел ее лицо и вглядывался в него жадно, словно пытаясь прочитать по его выражению, о чем идет речь.

Дождь вдруг перестал, и почти в ту же секунду выглянуло солнце. Прохоров видел, как сыщик сложил зонт, посмотрев на небо, где рваные остатки туч уже разгонял ветер. Погода сменилась так внезапно и быстро, как будто поменяли декорации.

Въехавшая во двор машина посигналила такси, и его пассажирку скрыло мягко поехавшее вверх стекло. В следующую секунду такси тронулось, а сыщик, сложив зонт, направился обратно к дому. «Иди, иди, родной, — торопил его Данила. — Иди, не оборачивайся. Уехала она, все…»

Будто поддавшись его приказу, мужик зашел в подъезд, ни разу не обернувшись, и Прохоров тут же завел джип и поехал следом за такси, успевшим скрыться за углом. Он пристроился прямо в хвост черному «Ситроену», не опасаясь, что его заметят — вряд ли водитель станет подозревать слежку. Плана у Данилы по-прежнему не было, как не было даже уверенности, что он едет за нужным ему человеком, но других вариантов Прохоров не видел: будучи человеком действия, он плохо анализировал ситуацию, и обычно мог разложить ее на составляющие лишь постфактум, на спокойную голову. Сейчас у него не было такой возможности: голос Татьяны, умолявшей помочь, всплывал в его памяти в самый неподходящий момент — когда Даниле казалось, что он вот-вот додумается до правильного решения, и лишал его способности трезво мыслить. Он понимал лишь одно: оставаться возле дома сыщика бессмысленно, возвращаться в деревню без всякого результата нельзя. И чтобы делать хоть что-то, ехал за черным такси, наблюдая сквозь заднее стекло светлую, аккуратно причесанную голову сидевшей в нем женщины.

Однако сосредоточившись, Прохоров сумел соотнести рассказ водителя «уазика» со всем, произошедшим в Голицыно, и картина постепенно начала вырисовываться в его воображении. Он подумал о том, что убитый был другом этой красотки, возможно любовником, но по какой-то причине она смогла организовать поиски его тела только сейчас. Значит, хочет отомстить убийце, размышлял Данила. Если бы с ней удалось поговорить, убедить ее, что в результате расследования пострадают невиновные, то Таня могла бы больше не беспокоиться о своем несчастном больном брате. Данила мог бы все объяснить этой красивой американке — если бы только она согласилась его выслушать. «Если не согласится, я ее заставлю».

Когда «Ситроен» затормозил около сквера, Данила так растерялся, что едва не врезался в него. Он полагал, что американка возвращается к себе и он сможет перехватить ее возле квартиры или подъезда, но вместо этого она вышла из машины и, постояв, пощурившись на выглянувшее солнце, неспешно пошла по аллее, не оборачиваясь на такси, которое тут же уехало. Не колеблясь, Данила выскочил из машины и остановился, не решаясь последовать за ней.

В мокром сквере было совершенно безлюдно. Глянцевые листья сверкали, когда на них падали солнечные лучи, а от потрескавшегося асфальта поднимался еле заметный пар. Женщина дошла до места, где дорога раздваивалась, обогнула старый неработающий фонтан и неожиданно для Прохорова повернула обратно. Данила присел на корточки возле машины с озабоченным видом, подозревая, что она заметила слежку, но американка прошла мимо него, разговаривая по телефону.

— Я возле гостиницы, — услышал Прохоров. — Нет, решила прогуляться. Где вы, Александр Васильевич?

Данила обернулся, и в глаза ему бросились грязновато-серые дождевые капли, высыхавшие на безупречной формы щиколотках: она стояла совсем рядом, не обращая на него ни малейшего внимания, словно он был предметом окружающей обстановки вроде мокрой скамейки или столба.

— Он очень опасен, его нужно нейтрализовать. — Она все-таки покосилась на Прохорова, но решила, что он ничего не слышит. Однако слух у Данилы был отменный, и он ловил каждое ее слово. — Оснований для задержания больше, чем достаточно! Вы же сами понимаете… Да, можно. Давить не нужно, нужно лишь заплатить.

Каблучки простучали в обратном направлении. Прохоров встал, сделал шаг в сторону и застыл на месте, тупо глядя вслед женщине с аккуратно причесанными волосами. А та тем временем продолжала напористо и уверенно:

— Экспертиза придет со дня на день. Оснований не было, пока не было тела, а теперь… Да. Ну вот, вы же все понимаете. Да, осталось это донести до него. Надеюсь, что так.

Последовала большая пауза, пока она слушала собеседника, а затем Данила услышал резкое:

— Я хочу, чтобы его задержали, и чем скорее, тем лучше. Это чудовище, а не человек, поверьте мне. Когда его схватят, я смогу спать спокойно. Да. Спасибо. До встречи.

Тихо пискнул телефон, и в сквере наступила тишина, нарушаемая лишь ровным, а оттого почти незаметным шумом машин.

«Все, — понял Данила. — Арестуют Танькиного дурачка, как пить дать». Хоть и просила Таня защитить его, у него, Прохорова, ничего не получилось. Правда, он пока и не пытался…

Сорвавшись с места, он догнал женщину, успевшую дойти до полурассыпавшегося фонтана, и остановился перед ней.

— Простите… мне нужно с вами поговорить.

Вблизи стало видно, что она старше, чем ему показалось вначале. Возраст прятался не в опущенных уголках рта, не в морщинках — как раз морщин у нее совсем не было, — а в выражении лица, во взгляде серых, широко расставленных глаз, в одну секунду изучивших Данилу. Взрослая, опытная, цепкая и очень жесткая — вот как он охарактеризовал бы ее, если бы смог облечь впечатления в слова.

— Поговорите с кем-нибудь другим, — брезгливо бросила она. — Позвольте…

Женщина властно отстранила Данилу и попыталась пройти, но он схватил ее за руку:

— Подождите… это касается вашего дела…

— Мальчик, найди себе другую добычу!

— Мне нужно только поговорить с вами…

— Убери руки! Кому говорят…

Он не отпускал ее, и тогда она прибавила несколько слов, до того грубых, что Прохоров опешил. От такой женщины он меньше всего ожидал услышать грязный уличный мат в свой адрес. Она приняла его за обычного приставалу, и Прохорову кровь бросилась в лицо: да кто она такая, эта высокомерная богатая стерва?! Она ломает жизнь Татьяне, сломает и ему, и даже не узнает об этом! Нет уж…

— Я сказал, послушай меня! — процедил он сквозь зубы, и тут она рванулась в сторону, одновременно попытавшись ударить его ногой в пах.

Данила отреагировал молниеносно: уклонившись, развернул ее спиной к себе и сжатым кулаком ударил по затылку. Женщина тотчас обмякла, и он вынужден был подхватить ее на руки, чтобы она не упала на асфальт. В первый момент Прохоров с ужасом подумал, что убил ее, и руки у него похолодели… Но затем в глаза ему бросилась синяя жилка, бьющаяся на ее шее под тонкой кожей, и он снова начал соображать. «Она всего лишь без сознания. Скоро придет в себя».

Больше Данила не раздумывал: подхватив ее на руки, пошел к джипу, широко улыбаясь и говоря что-то прямо ей в лицо — в надежде, что из проезжающих мимо машин невозможно разглядеть, что происходит на самом деле. Чтобы достать ключи, ему пришлось прислонить ее к дверце, и она тут же повалилась вниз, прямо в мокрую траву. Подол платья у нее задрался неприлично высоко, и стало видно, что на ней чулки, а не колготки.

Вспотевшими ледяными руками Данила дернул дверцу, едва не ударив женщину по голове, подхватил и стал запихивать тело внутрь, на заднее сиденье, уже наплевав на то, что могут подумать, увидев их со стороны. Он слишком далеко зашел! Голова оставалась ясной, и он отчетливо представлял, что ему нужно сделать: аккуратно вывезти ее из города, остановиться где-нибудь в глухом месте, где нет свидетелей, и для начала выпытать у нее, что происходит. А затем…

На «затем» Прохоров сбился. Он понимал, что должен заставить ее молчать, но ум отказывался подсказывать способы решения этой проблемы. Или почти отказывался: на самом деле одно решение, самое радикальное, Даниле пришло в голову сразу, но он сделал вид перед самим собой, что даже не подумал о таком варианте.

Он наконец уложил женщину на сиденье и тут заметил, что правая нога у нее босая. Пришлось искать в траве упавшую туфлю, и, найдя, он тут же зашвырнул ее в салон. Данила чувствовал себя почти спокойно, но сердце билось очень часто, он сам это ощущал. Ему казалось, что каждая проезжающая мимо машина вот-вот остановится, потому что люди не могут не видеть, что он делает, а значит, не могут не вмешаться! Но никто не останавливался, и взгляды пассажиров скользили по ним, словно и Прохоров, и его черный джип, и женщина на заднем сиденье были невидимками.

Согнув ей ноги так, чтобы можно было закрыть дверь, Данила уже собирался сесть за руль, как вдруг в голову ему пришла крайне неприятная мысль.

«А что, если она очнется по дороге?»

Он сразу увидел, какая опасность поджидает его, и ужаснулся. Как он мог не подумать об этом! Ругая себя последними словами, Прохоров бросился к багажнику, выудил оттуда моток веревки, которую всегда возил с собой, и снова забрался на заднее сиденье. Ноги ее он просто обмотал веревкой, а вот с запястьями пришлось повозиться: руки у бабы стали как макароны — тонкие, вялые и, казалось, даже бескостные. Он вспотел, пытаясь связать их так, чтобы она не смогла распутать узел зубами, и теперь едкий пот заливал ему глаза. В конце концов Данила справился и даже изобразил подобие кляпа, оторвав кусок от старой тряпки, валявшейся в салоне: перевязал пленнице голову так, чтоб часть бывшей рубашки — вонючей, в пятнах масла — закрывала ей рот. Он понимал, что, вздумай она кричать, тряпка ей не очень помешает, но счел за лучшее оставить хотя бы такой кляп. «Вырублю ее, если вздумает орать», — со злобой подумал он. Злоба не утихала в нем с того момента, как баба назвала его мальчиком, и он подсознательно разжигал ее в себе, готовясь к тому, что предстояло сделать.

С того момента, как он принял решение вывезти ее за город, все действия стали даваться ему проще. Из багажника Прохоров вытащил драные остатки старого коврика, которым выстилал днище, и набросил сверху на лежавшее неподвижно тело. Получилось хорошо: теперь было совсем незаметно, что под ковриком лежит человек. «Похоже на рулон обоев, — отстраненно подумал Данила. — Правда, кому придет в голову закрывать ковром рулон обоев?»

Когда, заведя машину, он собирался тронуться, то обернулся назад и приподнял край пыльного грязного ковра — просто так, на всякий случай. В следующую секунду серые глаза на бледном лице широко распахнулись, и некоторое время смотрели на него слепо, а затем прояснились, и в них ожил страх. Женщина что-то замычала, но, поняв, что рот заткнут, быстро замолчала.

— Лежи тихо, — вполголоса приказал Прохоров. — Тогда не трону. Останешься цела и невредима.

«Все, поехали. С богом».

— Она-то останется, — мрачно сказали сбоку. — А вот ты — вряд ли.

Вздрогнув, Данила резко обернулся, и был тут же прижат за шею к спинке кресла. Твердые пальцы сомкнулись на его горле, и он захрипел, замахал руками, пытаясь освободиться, но почувствовал лишь, как в глазах темнеет.

— Не придуши его, — попросили с другой стороны, и давление на горло ослабло. Сквозь черные круги побагровевший Данила увидел, кто его держит, и почти не удивился — это оказался тот человек, что останавливался у Григория и за которым он, Данила, следил от самой деревни. Здоровяк стоял возле его сиденья и с невозмутимым лицом наблюдал за ним.

— Дергаться не надо, — предупредил он. — Руками там размахивать… ногами… А иначе может нехорошо получиться.

Сзади хлопнула дверца, раздался стон, и первый голос деловито произнес:

— Серега, нож есть? Долго возиться с его морскими узлами…

— Повозишься… — ответил здоровяк. — Ножей не ношу.

— Жалко. Потерпите, Виктория, сейчас все будет нормально.

Зрение окончательно вернулось к Прохорову, и, бросив взгляд в зеркало заднего вида, он рассмотрел парня, забравшегося на заднее сиденье, — светловолосого, худого, с ироничным выражением лица. Парень склонился над лежавшей молча женщиной и возился с узлами.

— С ней все в порядке? — озабоченно спросил Сергей, очевидно тоже удивленный ее молчанием.

Вместо Илюшина ответила Виктория, которую Макар первым делом освободил от кляпа.

— Да, все нормально… Все в порядке.

Голос у нее дрожал, но она нашла в себе силы сесть с помощью Илюшина. Макар распутал веревку на ее руках, и Виктория принялась растирать покрасневшие запястья, морщась при каждом движении.

— Ой-ой-ой… — совсем по-детски, жалобно сказала она. — Больно-то как… Господи, он кто?

— Вот это мы сейчас и выясним, — отозвался Сергей. — Макар, давай-ка мы его переправим в нашу машину. Угу?

— Угу.

Прохоров, ломавший голову над тем, как его будут переправлять, почувствовал, что в шею сбоку ткнулось что-то твердое и очень холодное. От неожиданности он дернулся.

— Выходишь из машины и идешь с сопровождающим назад, — тихо сказал ему на ухо тот, кого назвали Макаром. Голос у него изменился и стал такой же холодный и жесткий, как ствол пистолета, упиравшегося Прохорову в шею. — Я иду за вами следом. Шаг вправо-влево — выстрелю. Прыжок на месте считается попыткой улететь.

Данила что-то прохрипел в ответ, но получилось нечленораздельно.

— Что? — переспросил Илюшин. — Серега, ты его угробишь раньше времени. Дай человеку высказаться.

Хватка на горле слегка ослабла, и Прохоров смог выговорить то, что хотел.

— Не выстрелишь… — прошептал он, чувствуя себя так, будто в горло залили горячий свинец, и там он застыл. — На глазах у всех… Не выстрелишь, точно.

— На нас никто даже не посмотрит, — убедительно пообещал здоровяк.

— Нет, Серега, он прав. Опрометчиво пускать его в свободный поход, даже под дулом пистолета. А вдруг он под проезжающую машину сиганет? И прощай источник информации…

«Источник информации»? До Прохорова вдруг дошло. Эти люди не собирались сдавать его в милицию, они намеревались поговорить с ним. Это и облегчало дело, и усложняло.

— А если я не собираюсь ничего вам говорить? — Ему даже удалось усмехнуться.

— Собираешься, — заверил Бабкин, по-прежнему державший пальцы сомкнутыми у него на шее. — Ты просто сам еще не знаешь, что собираешься.

Он помолчал несколько секунд, оценивающе глядя на неподвижного Данилу, и распорядился:

— Макар, перебирайтесь с Викторией в нашу машину. А мы сейчас придем.

Ему беспрекословно подчинились. Хлопнула дверь, и Прохоров понял, что они остались одни: он — в салоне, здоровяк — рядом, возле приоткрытой дверцы. «Он что, собирается меня силой отсюда вытаскивать? — подумал Прохоров, незаметно напрягая и расслабляя группы мышц. — Ну давай, попробуй, красавец…»

Данила уже решил, куда ударит этого самонадеянного идиота, но тут ему в голову пришла новая мысль: возможно, убегать сейчас не стоит. Он ведь хотел поговорить с заказчицей расследования, и вряд ли ему представится другой шанс… Так, может, поехать с ними, пусть даже в качестве пленника?

Судорожно просчитывая варианты, Прохоров сказал себе, что эти люди отличаются наглостью, переходящей в глупость: полагают, что он, здоровый тридцатилетний мужик, позволит обращаться с собой как с бревном и станет послушно делать все, что они ему скажут… В другое время их отношение взбесило бы Данилу, но сейчас он понял, что это может сыграть ему на руку: тот, кто недооценивает противника, не сумеет противостоять ему в нужный момент.

Поэтому когда Бабкин отпустил Данилу, тот вызывающе ухмыльнулся ему в лицо, но даже не дернулся. Руки его расслабленно лежали на коленях, и он ожидал дальнейших распоряжений. Они последовали немедленно и были лаконичными.

— Вылезай.

Прохоров выбрался из машины, с неприятным удивлением отметив, что сам себе кажется очень слабым, словно это его треснули по затылку четверть часа назад. «Пожалуй, драку бы я сейчас не потянул», — подумал он, и тут человек, которого он назвал про себя туповатым самонадеянным шкафом, поразил его второй раз. С неожиданной быстротой, плавным, почти незаметным движением он завел Даниле руку за спину, а свободную лапу положил ему на плечо. Теперь они смотрелись со стороны как два приятеля, один из которых бережно ведет другого, подвыпившего и оттого заваливающегося лицом вперед. Унизительности такого положения Прохоров вытерпеть не мог, и попытался вырваться, но плечо пронзила такая острая боль, что прикосновение пистолетного дула показалось ему нежной лаской по сравнению с хваткой здоровяка.

— Больно себе сделаешь, — предупредил Бабкин. — Не дергайся.

Так они и дошли до темно-синего «БМВ», в котором виднелись силуэты двух людей.

— Может, я поведу? — собравшись с силами, поинтересовался Данила.

В ответ лишь коротко хмыкнули.

Когда Прохорова пихнули на заднее сиденье и он почти упал возле светловолосого парня, зашипев от боли, «шкаф» наклонился к нему, невозмутимо сгреб обе его руки и защелкнул наручники на запястьях. Когда и откуда он успел их достать, Данила даже не заметил.

— Разумно, — подал голос светловолосый. — Ну что, тронулись?

«БМВ» почти с места набрал скорость и пронесся мимо одинокого джипа Данилы Прохорова, брошенного у обочины.

Сегодня Кирилл попросил меня заехать за ним вечером и даже прибавил: «Если у тебя нет других планов». У меня занятия в танцклубе, но я отменю их ради того, чтобы поужинать с собственным мужем. Кажется, он чувствует себя виноватым передо мной за то, что устроил в прошлый раз, и пытается загладить вину так, как умеет. А мне почти смешно…

Скажу вам честно: я ужасно испугалась, когда меня обмотали всеми этими проводами, а затем стали задавать вопросы. Но потом вспомнила слова папы, который говорит, что у меня математические мозги в романтической головке, и приказала себе собраться и не паниковать. В конце концов, не происходило ничего страшного, кроме того, что сама процедура до ужаса напоминала истязание психически больного человека. Даже не знаю, почему мне так подумалось — на самом-то деле ничего особенно ужасного не совершалось.

Когда в голове у меня прозвучали папины слова, я сразу успокоилась, потому что поняла, о чем Кирилл будет меня спрашивать. Я стараюсь никогда не врать людям, разве что иногда позволяю себе кое о чем умалчивать, и в этот раз мое умалчивание сослужило мне плохую службу: я должна была раньше рассказать ему о Романе. Забавно звучит, правда? «Рассказать о Романе»… Но никакого романа не было и быть не могло, потому что я не изменяю своему мужу, как бы наивно это ни звучало.

После допроса, который мне устроили Кирилл и его помощник, Роман пропал, и я думаю, что больше он не появится. Честно говоря, я переживаю за его судьбу. Может быть, даже сегодня вечером наберусь смелости и спрошу у Кирилла, что с ним случилось, — я уверена, что он знает ответ.

Правда, мой муж такой злой последнее время, что лучше его не раздражать лишними вопросами. Я ужасно рада, что он доверяет мне, потому что иначе я не знала бы причины его дурного настроения и думала, что оно связано со мной… Но, к счастью, все обстоит иначе: дело в том, что у Кирилла все больше проблем в бизнесе, и они растут как снежный ком.

Мой муж говорит, что кто-то из его фирмы «сливает» информацию конкурентам. Вы удивитесь, если узнаете, какие сражения за рынок идут в сфере продаж мяса и полуфабрикатов из него. Как-то раз Кирилл, усмехаясь, сказал, что он — мясник высокого уровня: сам производит мясо на своей птицефабрике, сам перерабатывает его и отправляет клиентам… А затем добавил, что на одну улицу всегда хватало одного мясника, поэтому им с Баравичовым давным-давно тесно.

Я знаю о том, что происходит. Несколько крупных заказов ушли у Кирилла из-под носа, а газеты по-прежнему обсасывают историю с порченым мясом, которое оказалось в куриных котлетах. Кто-то поддерживает их интерес, подбрасывает поленья в эту жадную топку, и нет ничего удивительного в том, что мой муж в бешенстве. Несколько дней назад какое-то интернет-издание опубликовало явно заказную статью о том, что в цехах Кручинина ужасающая антисанитария: крысы бегают по разделочным столам, поедают индюшатину и курятину и время от времени сваливаются в мясорубки. Если бы вы побывали в мясном цехе, то поняли бы, что это полная ерунда: свалиться в мясорубку невозможно, не говоря о том, что там и нет мясорубок — есть большие серебристые агрегаты, которые я называю автоклавами, и все они закрыты плотно прилегающими крышками. Но большинство читателей не знает об этом и принимает на веру то, что написано в желтом издании. Кирилл хотел подать на газету в суд, но Давид, его правая рука, отсоветовал: сказал, что так они только привлекут ненужное внимание к тому, что само забудется спустя неделю.

Его слова были бы справедливы, если бы не активность врагов Кирилла. Пока он пытается заткнуть течь в днище, тут же появляется новая, по правому борту, а затем ломается мачта, в парусе обнаруживается дыра, и все повторяется заново. Со стороны может показаться, что все это — комариные укусы, и корабль может спокойно плыть дальше, латая пробоины по ходу движения, но мне-то видно, что это не совсем так. И Кирилл тоже видит это. Его состояние порой пугает меня: он впадает в ярость по любому пустяку, и смотрит на того, кто вывел его из себя, так, словно готовится перегрызть ему горло, — исподлобья, чуть вздернув верхнюю губу. В такие секунды в его глазах мне видится… нет, не поймите меня превратно, я вовсе не хочу назвать своего мужа сумасшедшим!… но эта свирепая ярость… мне кажется, что ему самому она доставляет удовольствие. Нет смысла скрывать, что Кирилл не особенно считается со мной — думаю, вы и сами это прекрасно поняли… Он не находит нужным сдерживаться в моем присутствии, и тогда я вижу вещи, которые меня пугают.

В последний раз это было связано с какой-то женщиной… Кажется, ее зовут Виктория. Поздно ночью Кириллу позвонил начальник его службы безопасности, похожий на эскимоса, и о чем-то говорил с мужем около четверти часа. Кирилл ушел в свой кабинет, а я сидела под дверью, подслушивая разговор… Правда, мне достались одни междометия да мат, но кое-что меня всерьез озадачило.

— Она меня доведет, — сказал мой муж с угрозой, а потом начал говорить так тихо, что из-за прикрытой двери мне не удалось ничего разобрать.

На цыпочках я убежала в постель, и когда Кирилл вернулся, сделала вид, что сплю. Я слышала, как он ходит по комнате, наливает что-то из бара — должно быть, виски, — делает несколько глотков… И вдруг тишину прорезал звук разбитого стекла.

Я подскочила. На белом ковре возле стены расплывалось бурое пятно, вокруг валялись осколки. Муж стоял неподвижно возле столика и смотрел перед собой застывшим взглядом. Я видела такой взгляд у сильно пьяных людей — за секунду до того, как они падали лицом вниз.

— Кирилл, что случилось?!

— Ничего. Спи.

— Бокал разбился…

— Спи, я сказал!

— Хорошо…

Я привыкла не спорить с мужем, поэтому послушно опустила голову на подушку. Мне было не видно, что делает Кирилл, я слышала только тяжелое сопение, словно он подрался и теперь пытается отдышаться. Затем послышались шаги — он дошел до стены, где валялись осколки, и там остановился. Некоторое время стояла тишина, и я решила, что он собирает стекло, как вдруг раздался глухой удар — и сразу звук, похожий на глухое рычание. Еще удар — и снова рычание. И еще один…

Я вскочила на кровати, но Кирилл даже не повернул головы в мою сторону и, кажется, не заметил, что я нарушила его приказ. Он стоял, упершись головой в стену, словно бык, и методично бил по ней кулаком — со всего размаху.

Выглядело это так страшно, что я отвернулась в другую сторону, закрылась с головой одеялом и постаралась убедить себя, что звуки, которые я слышу, доносятся из телевизора.

Поэтому, пожалуй, я не стану спрашивать о Романе. Не стоит.

Перед тем как ехать к Кириллу, я забежала к родителям и провела у них почти четыре часа. Когда настало время уходить, я приоткрыла входную дверь, громко крикнула из прихожей: «Мам, пап, пока! Цветы я полила!», выскочила на площадку — и наткнулась на Максима, поднимавшегося наверх. Он посмотрел на меня, и то, что я увидела в его взгляде — взгляде большого, взрослого, сильного человека, — начисто вышибло меня из правильного настроя, в который я вошла перед встречей с мужем.

Жалость и беспомощность, вот что. Жалость и беспомощность.

Алиска приехала какая-то взъерошенная, словно воробей, попавший в силок. Не в том смысле, что на голове бардак — у нее вечно бардак и на голове, и внутри ее, — а в том, что суетилась много и не по делу, вздрогнула, когда Нинка предложила ей чай, и едва не пролила его, когда я спросил ее о какой-то ерунде. Мне, честно скажу, было не до того, чтобы раздумывать о том, что с Лисой не так. Но стоило ей увидеть, как я достаю из ящика пушку и прячу в кобуру, лицо у нее вытянулось и побледнело так, что веснушки прорезались на носу. Я пошутил насчет того, что ее попугаи меня достали, но она даже не улыбнулась.

Ничего. Пусть привыкает к реальной жизни, ей полезно.

Правда, привыкание ей не очень-то идет на пользу. Она похудела за последние несколько недель — переживает за меня. Каждый вечер расспрашивает о делах, и видно по глазам, что не просто так интересуется, для вида, как Вика в свое время, а слушает внимательно, вникает, даже советы дает, иногда неплохие. Недавно придумала кое-что, связанное с утечкой информации из фирмы, и я решил попробовать реализовать ее идею — вдруг прокатит? Идейка-то несложная, а результат может быть очень даже интересный…

Посмотрел я на Лису, и не то чтобы пожалел ее, а просто подумал, что незачем жену лишний раз пугать. И еще решил, что надо бы ей родить, а то и фигура как у подростка, и держится несолидно. А родит, будет больше на женщину похожа: бабы, говорят, женственнее становятся после родов.

Я ее даже обнял и поцеловал, а она, глупая, застеснялась Нинки. Та глазами шныряет, морда насмешливая… Я разозлился и подумал, что завтра отдеру ее так, что сидеть не сможет, и Нинка, стерва, тут же слиняла — учуяла, что нарушила кодекс поведения приличной секретарши, в который входит правило: при жене шефа держаться ниже плинтуса и всем своим видом показывать готовность услужить и ничего более. Лиса чуть-чуть расслабилась, и я поцеловал ее. Редко делаю это, а тут вдруг захотелось.

Я ведь люблю ее, дурочку… Конечно, Кириллу Кручинину не такая жена подходит, это всем очевидно, кроме нее самой. Но жизнь — паршивая штука: тем, кто мне подходит, никогда бы не пришло в голову встать передо мной, чтобы защитить от выстрела. Разве что спрятаться за меня. А она не пряталась, Лиса. Ладно, вот родит наследника, и будет ей больше уважения от всяких стервозин, вроде Нинки.

Я надел пиджак, подмигнул жене и положил руку ей на плечо. Эх, малышка-малышка… Ничего, все у меня будет нормально, а раз у меня, значит, и у тебя тоже. Пожалуй, напьюсь я сегодня, а потом попрошу Лису станцевать для меня. Вы бы видели, как она танцует! Шлюхи вроде Нинки и девки из борделей отдыхают по сравнению с моей женой.

Когда мы вышли из кабинета Кирилла, он улыбался, будто предвкушал хороший вечер. Наверное, так оно и было. Я чувствовала, что сотрудники провожают нас взглядами, и неудивительно — он обнял меня и не собирался убирать руку. Редко случается, чтобы мой муж проявлял теплые чувства на людях. Если честно, это вообще редко происходит, и у меня особенное отношение к таким минутам. Можно сказать, что я становлюсь более чувствительной ко всему, что меня окружает.

Именно поэтому я первой напряглась, увидев возле входной стеклянной двери двух мужчин в форме. Ни Кирилл, ни его охранник, сопровождавший нас в двух шагах сзади, не успели их заметить, а я не успела ничего сказать. Двое подошли к нам, и я почувствовала, как пальцы мужа сжали мое плечо.

Дальнейшее случилось так быстро, что моя память сохранила отрывочные кадры из происходящего. И голоса. Один — очень официальный, сухой. Второй — голос Кирилла. Не могу описать, что в нем звучало, но я очень пожалела, что он взял с собой пистолет, потому что в какой-то момент мне показалось, что он сорвется.

— Вы Кручинин Кирилл Андреевич?

— Да…

— Капитан Смольников Петр Петрович. Кирилл Андреевич, проедемте с нами…

— С какой стати?!

— Все вопросы выясним в управлении у следователя. Пройдите к машине.

Пальцы на моем плече застыли, и я всей кожей ощущала, какие токи ошеломленной ярости исходят от моего мужа. Он не был удивлен, я готова в этом поклясться. Его ошеломление было связано с чем-то другим. Пальцы разжались так неохотно, словно я была спасательным кругом, который нельзя выпускать.

Быстрые шаги — Давид сбегает с боковой лестницы с изумленным лицом — широкая спина моего мужа, который уходит, не оборачиваясь — чьи-то очень громкие голоса — запах сигарет — недоверчивый шепот за моей спиной… Все это слилось в одну картину, и я стояла не в центре, как обычно, а где-то с краю, потому что теперь от меня ничего не зависело.

Возле выхода он все-таки обернулся, но его глаза нашли не меня, а другого человека, незаметно оказавшегося поблизости, — того, с лицом эскимоса.

— Это она, — громко сказал Кирилл Туканову, и его тут же дернули вперед.

Я успела заметить, как странно блеснули его глаза и как скривилось лицо в пугающей гримасе. На меня Кирилл так и не посмотрел, и, честное слово, в ту секунду я была этому даже рада.