Книга: Улыбка пересмешника
Назад: Глава 9
Дальше: Глава 11

Глава 10

Сергей неслышно подошел и остановился в дверях, хмуро глядя на человека, сидевшего в кресле, которое обычно занимал Илюшин. В эту секунду ему очень не нравился ни человек, ни то, что он говорил.
Точнее, она. Виктория Венесборг.
Бабкин категорически заявил напарнику свое несогласие с тем, чтобы превращать штаб-квартиру в филиал гестапо, на что Макар с присущим ему видимым легкомыслием спросил: «Серега, разве тебе не любопытно, что из всего этого получится?» На замечание Сергея, что из этого может получиться все, что угодно, в том числе криминальный труп, Илюшин отреагировал насмешливым пожатием плеч и своим обычным пожеланием: «Не смотри столько боевиков, в них все неправда».
Однако Бабкин вовсе не шутил, упоминая о криминальном трупе. Ему не нравилось то, что говорила и делала их клиентка, которую они спасли от какого-то мелкого провинциального бандита на джипе. Вполне возможно, он и не был бандитом, но пока его действия говорили об обратном.
Сергей считал, что единственным здравым решением будет доставка «клиента» в милицию и оформление протокола с показаниями двух свидетелей, то есть их с Илюшиным. Парень напал на женщину почти в центре города и пытался похитить ее, и лишь по счастливой для нее случайности ему не удалось этого сделать.
Когда Бабкин, попрощавшись с клиенткой и посадив ее в такси, поднялся в квартиру Илюшина, тот стоял возле окна и смотрел вниз.
— Уехала, — отчитался Сергей.
— Еще нет… — рассеянно отозвался Макар. — Пытается выехать из двора. А что это за катафалк движется за ней следом? Машина сопровождения? Тогда зачем ей такси?
— Какой еще катафалк?
Бабкин подошел к окну, уставился вниз, и отменная зрительная память вспышкой подсказала ему, что похожую машину он видел минимум два раза: в Голицыне, где она смотрелась на дороге как крейсер среди болота, и по пути обратно в Москву. Тогда он не придал этому значения — мало ли кому по пути с ним в столицу, — но сейчас совпадение оборачивалось закономерностью.
— Это не сопровождение, — озабоченно бросил он. — Пошли!
Быстро соображающий Илюшин уже в лифте начал звонить Венесборг, но в ответ слышал только короткие гудки, говорившие о том, что кто-то дозвонился до абонента раньше их, либо о том, что у их клиентки что-то случилось с телефоном. В конце концов Макар махнул рукой на попытки предупредить ее и выразил надежду, что они догонят Викторию на дороге — отставали они совсем немного.
Но они совершили ошибку, рванув прямиком к гостинице, — это стало ясно спустя десять минут бессмысленного ожидания возле колонн с греческим портиком, украшенным аляповатыми неоновыми буквами — названием отеля. Тогда Макар догадался связаться со службой заказа такси, и минуту спустя они мчались к скверу, возле которого водитель высадил их клиентку.
Даже без пробок они едва не опоздали. Но парень был так поглощен своим делом, что не заметил ни подъехавшего «БМВ», ни двоих мужчин, подбежавших к его машине, и в результате они взяли его чисто — без драк и прочих осложнений. Однако в итоге Сергей пожалел об этом: они смогли беспрепятственно привезти его в квартиру Макара, и теперь их клиентка играла в подобие допроса, а Илюшин, по вечной привычке проявлять любопытство там, где оно могло оказаться пагубным, без слов дал понять, что разрешает ей любые действия с пленником.
— Что Кирилл приказал тебе сделать со мной? — Холодноватый голос прервал размышления Бабкина.
Для женщины, потерявшей сознание от удара по затылку и провалявшейся некоторое время со связанными руками, Венесборг выглядела довольно прилично. Платье ее помялось и испачкалось в траве, дорожки спустившихся петель рассекали чулки, а на запястьях так и остались красные полосы, но она держалась с удивительной выдержкой, хотя Сергей видел, чего ей это стоило. По возвращении в квартиру Макара она одним махом, не закусывая, осушила предложенную Илюшиным стопку коньяка и лишь после этого справилась с голосом, который то и дело срывался — но не вверх, а на тихий испуганный шепот.
Бабкин перевел взгляд на бандита. Тот сидел с вызывающей усмешкой на привлекательном орлином лице и в такой свободной позе, как будто руки у него не были скованы наручниками. С первого взгляда Сергей дал ему немногим больше тридцати, но теперь, присмотревшись, решил, что парень младше. Горькая складка возле губ взрослила его, а еще — низкий голос. Бабкин подумал о том, что надо бы еще раз взглянуть на его паспорт, чтобы проверить свои догадки.
— Я не знаю никакого Кирилла. Зачем ты меня сюда привезла? Да еще и в наручниках? Это, красавица, уголовное дело.
— Между прочим, он совершенно прав, — тихо заметил Бабкин подошедшему Илюшину. — Макар, давай от него избавляться.
— Давай! — немедленно согласился тот. — Цемент? Подвал? Яма в лесу?
— В каком смысле «цемент»? Черт, Макар! Не до твоих шуток!
— А вот ему, похоже, очень даже до. — Илюшин кивнул в сторону скованного бандита. — Смотри, он методично выводит ее из себя.
По лицу Виктории Бабкин понял, что Макар прав. Она изо всех сил сохраняла видимость спокойствия, но ноздри ее подрагивали, и скулы ходили, словно она то и дело сжимала зубы. «Сорвется она на него, ой, сорвется… Стукнет чем-нибудь в отместку за то, что он ее приложил». Он с тоской подумал о том, что вместо того, чтобы заниматься делами, вынужден контролировать фанатичную бабу во избежание неприятностей для них самих.
— Зачем ты их сюда привез, а?
— Хотел посмотреть, кто кого, разумеется! — Макар взглянул на него с невинным лицом, и Бабкин едва не выругался. — Брось, Серега! Мне в самом деле интересно увидеть, как все будут выпутываться из этой нестандартной ситуации.
Он вошел в комнату и непринужденно уселся на подоконник.
— Ну да… — проворчал Бабкин, заходя следом за ним. — Особенно мы.
Парень, из которого они пока не выжали никакой информации, посмотрел на них без особого интереса либо же тщательно скрывал его. Предусмотрительный Илюшин захватил из джипа сумку с документами, и теперь они знали, что перед ними Данила Сергеевич Прохоров, родился и зарегистрирован в городе Антонове. Сергей чувствовал, что ему стоило бы самому побеседовать с Данилой Сергеевичем, но Виктория Венесборг взяла дело в свои руки, и момент, когда парня можно было расколоть, теперь казался Бабкину безвозвратно упущенным. Он уважал клиентку, но видел, что с их пленником она ничего не добьется. С ним нужно было действовать иначе, чем это делала Венесборг.
Бабкин знал по опыту, что такие парни ловятся на лесть, на рассчитанные уколы самолюбия или же на возможность рискнуть… Но только не на угрозы. А Венесборг, убедившись, что он ничего не собирается рассказывать по доброй воле, начала ему угрожать. Вкрадчивым голосом она перечислила, какие обвинения будут ему предъявлены, и красочно обрисовала перспективы расследования. Из слов Виктории следовало, что перспективы эти для Данилы Сергеевича мрачны и крайне нежелательны, а потому ему надо честно рассказать ей о том, кто его отправил и с каким заданием.
Но теперь, когда парень пришел в себя, ему было что ей противопоставить.
— Валяйте, пишите заявление в прокуратуру! — Он пошевелил пальцами, разминая их. — И я тоже напишу. Так и будем заявлениями меряться.
— Наши победят, — подал голос Макар. — Ты один, а нас трое. У Виктории след на голове от удара. В твоей машине полно улик.
Бабкин подумал, что улики эти очень шаткие, и солидное впечатление производят только вместе, в букете. Но парень словно прочитал его мысли.
— След на голове от удара можете записать на счет ее бывшего мужа, — наугад предложил Данила и с удовлетворением заметил, что женщина вздрогнула и покраснела. — Ну, хотел я у нее кошелек отобрать, и слегка не рассчитал силу.
— А в машину ты меня засунул, чтобы кошелек удобнее доставать было?
— Угу. А вообще-то нет. В машину я тебя положил, чтобы удобнее было экстренную помощь оказывать! Ты ведь без сознания валялась, тебе нужно было помочь. Что ж я, не человек, что ли?
Он нагло ухмыльнулся ей в лицо и подумал, что еще пара минут — и он добьется своего: она на него бросится. А затем эти двое измолотят его по полной программе, особенно старший, тот, что приезжал в Голицыно: угрюмый здоровенный мужик, владеющий неизвестными Даниле единоборствами, стриженый, накачанный — похоже, все-таки никакой не сыщик, а бывший уголовник из спортсменов. «Надо было приложить его палкой там, на острове, — мелькнуло к голове у Прохорова. — Чтоб пару-тройку ребер сломать. Жаль, не приложил». Второй, веселый лохматый светловолосый парень лет двадцати шести, казался Даниле куда менее опасным, хотя временами, когда он ловил на себе холодный взгляд внимательных серых глаз, его охватывало сомнение и в безобидности второго.
Данилой Прохоровым поначалу, когда его только привезли в эту светлую квартиру, заваленную книгами и фотографиями, овладело отчаяние обреченности. Именно от этого на него снизошла бесшабашность, позволявшая бодро огрызаться на все вопросы красивой измученной тетки, которая чего-то или кого-то очень сильно боялась — впрочем, не его. Сперва он еще лелеял надежду переубедить ее, заставить отказаться от расследования, но после первых же минут допроса понял, что уговорами ничего не добьется. Данила ощущал это интуитивно, поскольку хорошо чувствовал женщин, и сейчас он отчетливо видел, что перед ним одержимая. Одержимые встречались ему нечасто, но вполне достаточно для того, чтобы Прохоров мог сделать для себя некоторые выводы. Одним из них был: «Никогда не спорь с одержимой».
Он и не стал спорить. Придя в себя, он принялся ее провоцировать — то расчетливо, то подчиняясь внутреннему чутью, надеясь, что она выйдет из себя и проговорится. Все женщины в ярости становятся болтливыми, это он наблюдал не раз. Американка разъярится, и тогда он узнает, кто же она такая и чего хочет. А узнав, решит, что ему предпринять дальше и что ей сказать.
В одном Данила был уверен — рассказывать ей правду он не станет, даже если его будут пытать.
— Что ты собирался со мной сделать? — наклонилась к нему Виктория. Помада на ее губах давно смазалась, и в уголке остался скомканный розовый след.
Данила Прохоров смотрел на нее, а в памяти его вставала другая женщина. Нежная синева ямки на шее, пересохшие губы в крохотных трещинках — темные, как поздняя черешня, влажный от пота завиток волос под ушной раковиной… Будь оно все проклято, он никогда не избавится от этого наваждения!
Эта, в кресле напротив него, была самкой — сильной, хищной, опасной, как скорпион… Он подумал о том, что ничего не добился бы от нее, а убить, конечно, не убил бы — кишка у него тонка для такого дела. Ради Танюши он прикончил бы любого, но не беззащитную же бабу… Даже и скорпионшу.
Баба что-то говорила с холодной улыбкой на изогнутых губах, а он ничего не слышал: в ушах у него звучал стон, Танин стон, от которого он не мог избавиться вот уже много лет. С того самого дня…
Тогда он увидел Татьяну с братом случайно: возвращался летним жарким днем с купания и, разглядев издалека знакомую фигуру, по какому-то неясному побуждению скользнул в заросли, чтобы не заметили. Они пробежали мимо, и что-то в ее лице заставило его пойти за ними.
Следить оказалось легче, чем он ожидал, потому что девушка ни разу не обернулась. Лишь на берегу, когда ее слабоумный брат пошел вперед, посмотрела на дорогу, но Данила был настороже и метнулся за дерево. Тогда, рассмотрев ее, он окончательно понял, что дело нечисто: не просто так они с Лешкой отправились купаться на Курешу.
Он дождался, пока они переправятся на остров, а затем поплыл за ними следом. Пловец Прохоров был отличный, и ему не понадобилось искать доску, чтобы оказаться на другом берегу. Любопытство разбирало его все сильнее, и, едва выбравшись на песчаную отмель, он побежал по следам, ощущая себя гончей собакой и даже, кажется, чувствуя запах недавно прошедшей здесь девушки.
Но когда он подкрался к яме — дождавшись, чтобы Таня ушла, оставив брата одного, — то в нос ему ударил совсем другой запах. Запах крови и смерти.
Данила не особенно испугался. Скорее оторопел в первые секунды, но затем, поняв, что здесь произошло, пришел в себя и стал ожидать развития событий с мрачным любопытством. Значит, Танькин дурачок угробил рыбака и привел сюда сестру, чтобы показать, что он натворил? И что же станет делать наша нелюдимая красотка?
Когда Прохоров понял, что, то едва не присвистнул, и в душе его поднялось чувство, похожее на уважение. Он наблюдал из-за кустов, как Татьяна ушла, как вернулась с лопатой, как закапывала тело, и неслышно исчез с места происшествия лишь тогда, когда она начала маскировать могилу. Дальнейшее Данилу не интересовало.
Смерть незнакомого человека не волновала его, он воспринимал ее с философским спокойствием: любому могло не повезти, и лежал бы сейчас в яме, присыпанный тонким слоем земли… О слабоумном он тоже не думал: убил и убил, что с дурака взять? Но мысли его неотрывно кружились вокруг Татьяны, и вечером, не выдержав, Данила отправился к дому девушки.
Он не мог сказать самому себе, зачем туда идет. Доносить на нее Прохоров не собирался, и все произошедшее рассматривал исключительно с позиции собственной выгоды, а какую выгоду он мог извлечь из знания, что Танька покрывает своего младшего брата? Но когда он увидел ее, провожающую родителей на вечерний автобус, то сердце у него забилось чаще: он понял, как можно использовать ситуацию, и его охватило злое предвкушение торжества.
Он едва дождался, когда она вернется домой. Проникнуть в их сад было делом нескольких секунд, и Данила замер у двери, размышляя, как лучше поступить: войти в дом или вызвать ее во двор… В доме был дурачок, который мог помешать, и это останавливало Прохорова — тем более что Данила видел последствия его гнева. Стучаться в окно ему тоже не хотелось: девчонка могла попросту не выйти, увидев его.
Размышляя о том, что же ему придумать, Прохоров окончательно стал воспринимать происходящее как увлекательную игру с такой ставкой, ради которой стоило бы сыграть и в более опасные игры. Воспоминание о нанесенном девчонкой оскорблении подогревало его, а мысль о том, что ему предстоит, будоражила воображение. Он почти собрался постучать, но тут его колебания разрешились сами собой: хлопнула дверь, и Татьяна показалась на крыльце.
Ему даже не пришлось заманивать ее в сарай: она сама зашла внутрь, сжимая в руках какую-то тряпку. Когда Данила скользнул следом за ней и на секунду заслонил собой тусклый вечерний свет, синим прямоугольником падающий в вязкую черноту сарайного нутра, она обернулась и вскрикнула. И тут же спрятала за спину то, что было у нее в руках.
— Закопать хочешь? — вкрадчиво спросил Прохоров. — Это сжечь нужно, а не закапывать.
Он шагнул в сторону, и теперь видел ее лицо. У него все вспыхнуло внутри оттого, что и сейчас — перепуганная до смерти, тщетно пытающаяся овладеть собой — она все равно держала голову высоко и смотрела на него, задрав подбородок, будто сверху вниз, хотя была ниже Данилы. Чертова гордячка!
Прохоров невольно восхищался ею и одновременно жалел, и, чтобы заглушить это чувство, начал говорить. Он размеренно перечислил все, чему был свидетелем, и испытал удовлетворение, увидев, как она содрогнулась при упоминании срока, который они с братом заработали в этот день. Потом заверил, что тело не найдут, если только никто не подскажет, где нужно искать… И собирался сказать о том, что такой человек стоит перед ней, но Татьяна перебила его:
— Что тебе от меня надо?
Он усмехнулся.
— А то ты не знаешь? Мне от тебя только одно надо.
Выражение ее лица ясно показало, что она понимает его.
— Иди сюда, — вполголоса приказал Данила. — Иди…
Если бы она стала плакать, просить его отпустить ее, то Прохоров беспрекословно ушел бы сам. Но она шагнула ему навстречу с таким вызовом в глазах, с таким презрением, что с этой секунды прочие варианты стали для него невозможны.
То, что произошло затем, было совсем не похоже на случавшееся с Данилой Прохоровым раньше. Позже он заставил себя думать, что это оттого, что он взял ее силой. Но дело было в другом…
Спустя некоторое время, выходя из сарая, он, наряду с торжеством, ощущал странную, непривычную пустоту внутри, словно его выпили до дна. Он носил ее в себе еще несколько дней, и пустота эта стала заполняться лишь позже — тем, от чего он предпочел бы избавиться, если бы у него был выбор. Воспоминаниями о прошедшей ночи и темной, смутной тоской по несбыточному.

 

Уйдя в свои мысли, Прохоров не сразу заметил повисшее вокруг него молчание.
— Я почти все знаю, — нарушила тишину женщина, и голос ее теперь звучал утомленно. — Тебя нанял Кирилл, чтобы ты похитил меня или убил. Мы сможем доказать это, не сомневайся. Хочешь облегчить свою участь — расскажи все сам. Честное слово, я тебя отпущу.
Виктория подумала о том, вложила ли она в последнюю фразу достаточно убедительности. Отпускать этого урода, едва не похитившего ее, а теперь откровенно глумящегося над ней, явно полагающего, что он будет пользоваться заступничеством Кирилла, не входило в ее планы. В комнате работала звукозаписывающая аппаратура — Вика сама попросила Илюшина, чтобы он включил ее, — и теперь она напряглась, подобралась внутренне, мысленно представляя, как этот молодой красавчик идет за наживкой и попадает в ее песчаную яму.
— Даю слово, я отпущу тебя, — повторила она для верности, закрепляя наживку на дне ловушки. «Отпущу, как же… Нет, мальчик, ты еще в суде будешь свидетельствовать против своего босса». — Слышишь? Я не буду мстить, не думай.
Она сделала шаг к нему и прикоснулась к его руке, на запястье которой поблескивал браслет наручников.
От ее прикосновения Прохоров, не ожидавший этого, вздрогнул и словно проснулся. До сих пор все его мысли были заняты только одним — самобичеванием, вызванным собственной беспомощностью. Теперь до него дошло, что то, о чем ему говорят, звучит более чем странно.
— Какой еще Кирилл? — брезгливо спросил он. — Что ты несешь? Не знаю я никакого Кирилла!
Вика сжала зубы, чтобы не закричать на подонка, и вдруг Бабкин, стоявший неподвижно, сделал шаг вперед и наклонился над Прохоровым, всматриваясь в его лицо. Данила непроизвольно отпрянул назад.
— Чего тебе…
Догадка, осенившая Сергея, на первый взгляд не имела под собой оснований, но на второй…
— Это же ты был на острове… — полувопросительно-полуутвердительно сказал он. — Шалаш разрушил. Лодку угнал, опять-таки… Кстати, зачем шалаш-то нужно было ломать, а? Лодка — это я еще могу понять, а вот шалаш?
Данила облизнул пересохшие губы, уперся взглядом в темно-карие, глубоко посаженные глаза, серьезно смотревшие на него. Посверлил мужика несколько секунд, а затем решил, что нечего в гляделки играть, не маленькие.
— Давно пора было снести его к такой-то матери, — неожиданно для себя сказал он, не отводя глаз.
— А что ж меня не убил? — удивился здоровяк. — Хорошая возможность была…
«На черта мне сдалась твоя возможность, — хотел сказать ему Прохоров. — Лодку с острова увела Танька, и не уплыла на ней, а спрятала в кустах выше по течению. От страха у нее совсем крыша съехала, не соображала, что делает: оставив дома брата под присмотром Матвея, бросилась к реке и решила, что нужно любыми способами прогнать тебя, бродящего с металлоискателем среди деревьев».
Данила едва успел за ней. После того как мужик обнаружил пропажу лодки, времени на раздумья у Прохорова не оставалось, и он решил, что самым правильным будет напугать его. Он велел Татьяне вернуть лодку на место, а сам, прихватив палку покрепче, отправился к шалашу.
Любой нормальный человек после того, что устроил Прохоров копателю, свалившемуся из Москвы, бежал бы сломя голову. А этот не только остался, но и исхитрился починить сломанный металлоискатель. Нападать на него вторично Данила не решился, и им с Танькой осталось только вернуться домой и надеяться на то, что никакая техника не поможет приезжему найти тело, восемь лет пролежавшее в земле. Но они ошиблись.
— Хорошая, — вслух сказал Прохоров. — В другой раз так и сделаю.
— Огорчу: другого раза у тебя не будет.
— Не зарекайся.
— Сережа, да что вы с ним разговариваете? — вмешалась Виктория, вставая. — Все, давайте заканчивать этот балаган.
«И как, любопытно, ты собираешься его заканчивать?» — хотел спросить Данила. Но тут заиграл телефон, и Венесборг отвернулась от него.
— Да. Да, я слушаю. Нет, говорите.
И, после паузы:
— Что-о?!
В голосе ее прозвучал такой ужас, что Макар с Бабкиным переглянулись и оба посмотрели на Данилу, как будто он мог что-то объяснить. Но Прохоров сам готов был отдать многое в обмен на то, чтобы получить ответы на свои вопросы.
— Этого не может быть! — выкрикнула Венесборг. — Как же так… Если они сделали… Нет, постойте!
Собеседник что-то говорил Вике, и, слушая его, она бессильно опустилась в кресло, закрыла лицо рукой, забыв про Макара, Сергея и пленника, сидевшего в наручниках.
— Ясно. — Безжизненным голосом проговорила она, когда в трубке закончили. — Все понятно. Спасибо, что предупредили, Семен Аркадьевич.
И, не слушая продолжения, нажала на кнопку отбоя.

 

У Кирилла снова болела голова. За правым виском образовался берег, на который набегали волны боли: сначала едва шурша, затем сильнее, и наконец смывали все и отступали с тем же шуршанием, с которым и появились. В камере следственного изолятора, куда его перевели сутки назад, кроме Кирилла, находилось еще семь человек, но последние несколько часов они почти не существовали для него. Разве что тенями на стене, неразличимыми голосами и назойливой вонью. От всех них исходил такой смрад, что Кирилл постоянно морщился.
Он ни с кем не разговаривал: лег на свое место и вот уже сутки лежал, вставая лишь затем, чтобы помочиться да когда его вызывали к следователю. По возвращении все попытки расспросов Кручинин пресек одним взглядом, и больше к нему не лезли — чувствовали, что выйдет себе дороже. Да он никого особенно и не интересовал.
Для Кирилла Кручинина в камере находилось не семь человек, а восемь. Он слушал этого восьмого, и взгляд у него становился пустой и вместе с тем сосредоточенный, какой бывает у людей, незаметно ковыряющих болячку и старающихся скрыть это.
Восьмой беспрестанно говорил что-то негромким монотонным голосом, и от его монотонности Кириллу хотелось либо заснуть, либо заорать. Он не вслушивался особенно в произносимое, потому что и так знал, о чем идет речь: сначала Сенька нудел, что не нужно обижать Вику, затем вспоминал что-нибудь из своей тюремной жизни и, наконец, издалека, очень осторожно заводил речь о деньгах. Повторялся их разговор в ту последнюю поездку раз за разом, словно при переключении каналов Кирилл попадал на одну и ту же радиостанцию.
От напряжения последних месяцев Кручинин дьявольски устал и теперь ощущал себя так, будто ему на спину прыгнул зверь, который догонял его все это время и не мог догнать. Но теперь ему дали такую возможность. «Сам виноват. Недооценил стерву…» — Кирилл не ругал себя, а лишь констатировал факт.
Сенька по-прежнему ходил по камере, посматривал на Кручинина маленькими своими крысиными глазками, тряс головой, как собачонка, которой в уши попала вода, и Кирилл лениво думал о том, что до паранойи он еще не добрался, но, похоже, словил то, что называют глюками. Это не слишком его беспокоило, поскольку он был человеком с плохо развитым воображением, но причиняло некоторые неудобства. Основное заключалось в том, что придурок Сенька повторял одно и то же, словно надеясь переубедить Кирилла.
Он подумал, что если Головлев и при жизни отличался занудством, то с чего бы ему измениться после смерти? От этой мысли Кирилл рассмеялся, и в камере на него покосились враждебно и настороженно.
А Сенька талдычил свое: про жену, про тюрьму, про деньги… «Сказано тебе, — в ярости обратился к нему Кирилл, как к живому, — нет у меня твоих денег! Все! Были — да вышли! Ясно?»
Головлев терялся от слов Кирилла и взывал к совместному прошлому и дружбе. «Да какой я тебе, к черту, друг?! — рычал Кручинин. — Ты, кретин, меня с кем-то путаешь». Тогда Сенька напоминал о договоре, который они заключили, и вот этого Кирилл слушать совсем не хотел — посмеивался, мысленно пожимал плечами: молодой он был, глупый, вот и заключил тот договор. А сейчас — совсем другое время, и сам он другой. С того Кирилла можно было спрашивать, а с этого уже нет. «Все, Сеня. Поезд-то ушел! Тю-тю».
Боль за виском наплывала волнами, и Кручинина не на шутку беспокоило, что она становится все сильнее. Он скрипнул зубами и перевалился на бок, лицом к стене, и тут же выругался: прямо перед его лицом на ней было нацарапано «Вика». В следующий миг он хрипло рассмеялся: удачное напоминание, и как раз вовремя. Вот человек, который виноват во всем — в том, что он лежит в вонючей камере рядом с недочеловеками и разговаривает с бывшим приятелем, который сдох восемь лет назад, и в том, что происходит с его бизнесом.
«Убить меня хочешь, девочка? Кирилла Кручинина в тюрьму загнать? Ну попробуй, попробуй… Сейчас твой ход, а потом будет мой».
Он негромко рассмеялся, и продолжал смеяться, глядя на надпись «Вика», выцарапанную на уровне его глаз. Даже нахлынувшая боль не заставила его оборвать смех. Так человек, радующийся хорошей шутке, посмеивается долго-долго, находя в ней все новые смешные стороны.

 

Никто не нарушал молчания, и Вика сидела, не говоря ни слова, по-прежнему закрывая лицо ладонью. Наконец она отняла руку, и Илюшин с Сергеем поразились тому, что увидели.
Она изменилась на глазах. Вся уверенность, все спокойствие слезли с нее, как слезает клочьями обгоревшая кожа, и остались опустошение и недоверчивый страх, как у повзрослевшего ребенка, который давно перестал верить в мертвецов, встающих из могилы, и вдруг увидел одного из них.
— Виктория, что случилось? — осторожно спросил Макар. — Что вас так расстроило?
Она продолжала молчать, будто не слышала.
— Вика… — сочувственно позвал Бабкин. — Может быть, вы…
— Они его отпустили, — выговорила Вика ровным, лишенным красок голосом, не глядя на них.
— Кого? Вашего бывшего мужа?
— Да. Кирилла. Я была уверена, что… Нет, это неважно.
— На каком основании его отпустили? — уточнил Сергей, подождав и не дождавшись продолжения.
— Экспертиза показала, что эпидермис под ногтями Сени не Кирилла.
— Значит, все-таки там есть эпидермис? — нахмурился Илюшин. — Серега, это возможно?
— Конечно. Содрал кожу с того, с кем он боролся…
— Это неважно! — повторила Виктория, повысив голос. — Вы понимаете? Все это больше неважно! Следователь был вынужден его отпустить, потому что единственная улика, на которую мы рассчитывали, оказалась ложной! Теперь он на свободе, и я больше никак не доберусь до него.
— Выходит, вашего приятеля и в самом деле убил другой человек… — протянул Сергей, которого новость тоже поразила. Уверенность их клиентки в том, что убийца — ее бывший муж, была так заразительна, что он и не сомневался в результатах экспертизы. И вот теперь получалось, что…
— Они уже нашли преступника? — быстро спросил он, не заметив, как вздрогнул после этого вопроса Данила Прохоров.
— Не знаю… — отозвалась Виктория. — Кажется, нет… не знаю…
Она расползлась в кресле. Не буквально, потому что по-прежнему сидела в той же позе — опустив плечи, уронив руки на колени. Но одному из мужчин, смотревших на нее, показалось, будто из позвоночника этой собранной, волевой, жестокой женщины вынули металлический стержень, на котором все держалось, и ее красивое тело вот-вот рыхло осядет, сползет на пол.
Забыв о Прохорове, Бабкин сделал шаг вперед и присел перед ней на корточки.
— Не паникуйте вы так, — рассудительно сказал он. — Вспомните: вы сами говорили, что хотите для вашего мужа только справедливости. Ничего страшного не произошло.
Она подняла на него серые глаза, которые, казалось, изменили цвет: из глубоких, зачаровывающих, как озерная глубина, стали цвета долго лежавшего пепла.
— Вы не понимаете… — тихо проговорила она. — Я знаю, что это он его убил. Что бы там ни говорили улики, знаю. Он каким-то образом переиграл меня, и я даже не понимаю как. Все было бессмысленно. Он все равно сильнее. Ничего не изменилось.
Она встала, и Сергей вынужден был подняться вместе с ней.
— Спасибо, Макар Андреевич, за помощь. — Она говорила сухо и официально. — Мы с вами в расчете?
Илюшин, поколебавшись, кивнул.
— Тогда желаю удачи. До свиданья.
— Как до свиданья? — поразился Бабкин. — А с этим что делать? — Он указал на Прохорова, не проронившего ни слова и пытавшегося понять, что изменилось для него с полученной новостью.
Вика остановилась в дверях, безучастно обернулась к Даниле.
— С этим… Какая разница? Отпустите его. Он, кажется, хотел меня убить… Вы ведь хотели меня убить, так? — обратилась она к Прохорову. — Можете сделать то, за что вам хотели заплатить.
Трое мужчин заговорили одновременно.
— Не мелите чепуху! — жесткий голос Макара.
— Вика, вы с ума сошли?! — протестующий — Бабкина.
— Да ты дура чокнутая! — возмущенный — Прохорова.
Не ответив ни одному из них, Виктория Венесборг вышла из квартиры и тихо прикрыла за собой дверь.
— Макар, я ее догоню, — встрепенулся Бабкин.
— Нет смысла. Ей нужно прийти в себя, мы тут ничем не поможем.
— Да она в таком состоянии под машину попадет!
Илюшин пожал плечами:
— Она потрясена, конечно, но не до потери инстинкта самосохранения. Хотя меня, признаться, удивляет такая реакция. Ладно… Мы свою часть работы выполнили, на этом дело предлагаю считать закрытым.
Бабкин перевел взгляд на Прохорова.
— А с этим красавцем что делать будем?
— То, что она и сказала.
Сергей пристально посмотрел на напарника и сделал короткий жест, предлагая выйти и обсудить вопрос с глазу на глаз. Макар скептически покачал головой, но подчинился. Они вышли, и до Прохорова донеслись негромкие голоса, но слов он не мог разобрать. Затем закрыли дверь, и голоса пропали.
Оставшись один, Данила Прохоров сделал то, что сильно удивило бы Бабкина, если бы он мог это увидеть, и заставило бы по-другому взглянуть на их пленника. Вскочив, он пружинистыми шагами подошел к письменному столу, подцепил скованными руками стакан, из которого торчали карандаши и ручки, опрокинул его на сиденье кресла, чтобы не загремели, и, поискав, вытащил оттуда канцелярскую скрепку. Разогнув ее зубами, он перехватил скрепку пальцами так, чтобы один конец ее оказался в скважине наручников, и принялся поворачивать, будто прислушиваясь к чему-то.
С первого раза у него не вышло, потому что скрепка выпала, и пришлось повторять все заново: поднимать, пристраивать в пальцах. К счастью для Прохорова, запястья у него были узкие, и наручники, обхватывавшие их неплотно, скользили по рукам, отчего у него появлялась свобода маневра со скрепкой. Данила орудовал импровизированной отмычкой до тех пор, пока не почувствовал, что она встала как надо. Тогда очень осторожно, стараясь не дышать, он нажал на длинный ее конец, как на рычаг, и услышал негромкий щелчок. Секунду спустя он уже сбросил наручники, мысленно благодаря свою полукриминальную юность за полученные навыки.
Из того, что услышал Прохоров, он вывел одно: здесь ему больше делать нечего. У него было ощущение, что теперь он знает еще меньше, чем раньше, и это его не устраивало. Данила понял из разговора, что женщина, которую он едва не похитил, считала виновным в убийстве своего друга кого-то другого, и ее ошеломила новость о том, что убийца — не тот другой. Но что она предпримет, придя в себя, когда перед ней встанет вопрос, заданный здоровяком — кто же настоящий преступник? — Прохоров не знал.
Данила старался рассуждать, встав на ее позицию. Хотела она найти убийцу? Хотела. И даже наняла для этого специального человека. Более того, она, по всей видимости, подкупила следователя, и дело закрутилось с такой быстротой, которая в России обеспечивается исключительно большой личной заинтересованностью, а та, в свою очередь, только хорошим кушем.
Ее догадка не подтвердилась, и женщина ушла… Но по прошествии некоторого времени она, возможно, решит, что не стоит отказываться от поисков настоящего убийцы. И что тогда делать? Как он сможет ее остановить?
Прохоров решил, что ответы на эти вопросы следует искать где угодно, но только не в этой квартире, а каждая секунда раздумий приближала его к вероятности не выбраться отсюда в ближайшее время. Он скользнул к двери, постоял, прислушавшись, и приоткрыл ее. Коридор был пуст. Из соседней комнаты слышались неразборчивые голоса, и Прохоров быстро прошел мимо нее, стараясь ступать бесшумно. Плечом он задел висевшую на стене фотографию в рамке и едва не уронил ее, но в последнюю секунду поймал и осторожно придержал, матеря хозяина квартиры: лучше бы картины вешал — они тяжелые, их уронить куда сложнее.
Разбираться с замком не потребовалось, потому что дверь была открыта — после ухода женщины его сторожа даже не потрудились запереть ее. Вырвавшись из квартиры, Данила, не доверяющий лифтам, рванул вниз по лестнице со спринтерской скоростью и пролетел двадцать пять этажей, даже не заметив.
В холле вязала консьержка, и запыхавшийся Прохоров замедлил шаг, чтобы не вызывать подозрений. Он устремился к наружной двери, как вдруг увидел в окно стоявшую снаружи Викторию. В тот самый момент, когда Данила затормозил, едва не упав на ступеньках, женщина, тряхнув головой, спустилась вниз с крыльца и медленно пошла вдоль дома, не обращая внимания на прохожих, оборачивавшихся на нее.
Дальше Прохоров не колебался. Подчиняясь внутреннему голосу, требовавшему контролировать человека, от которого, как он считал, зависит его дальнейшая судьба, Данила выскочил на улицу и пошел за ней следом, держась на приличном расстоянии и постоянно оглядываясь в опасении увидеть за своей спиной широкоплечего Сергея или его худого и опасного, как кобра, напарника. Но страх его был напрасен: за ним никто не шел, и мало-помалу Прохоров успокоился. Ему требовалось время, чтобы принять какое-то решение, и потому он продолжал идти за женщиной в измятом сером платье и порванных чулках.
Назад: Глава 9
Дальше: Глава 11