Глава 10

Рисунки, развешанные по стенам, напоминали иллюстрации к сказкам в детских книжках. Уютный свет настольной лампы отогнал темноту за окно, а с ней на время и опасения Бабкина о том, что следующая встреча с людьми Качкова или его сообщника состоится именно в плохо освещенном дворе старика Чешкина. Внутренне он постоянно ждал нападения, понимая, что рано или поздно их снова попытаются остановить. Но, видимо, то, чем они с Макаром занимались последние сутки, не казалось опасным убийцам Дмитрия Силотского. В глубине души Сергей соглашался с ними – он и сам не понимал, что Макар и он делают поздним апрельским вечером в квартире Владислава Захаровича Чешкина.

Однако спорить с Илюшиным было бессмысленно: он намеревался увидеть короткий отрывок, написанный перед смертью Николаем Чешкиным, и потому они приехали в этот двор, тускло освещенный разбитыми фонарями, хотя и расположенный в одном из центральных районов Москвы, и теперь ожидали в гостиной, пока старик ищет среди записей внука.

Полина встретила Илюшина и Бабкина, когда они приехали, но тут же ушла, словно ей было неловко оставаться с ними после разговора в галерее. Сергей прокрутил в памяти историю, рассказанную ею, и подумал, что Николаю Чешкину не очень-то везло с друзьями: один бросил его в одиночестве ради любовницы, второй это все подстроил.

Из рассказа Полины следовало, что два месяца спустя после гибели Коли к ней пришел Дмитрий Силотский. Поначалу она не хотела с ним разговаривать: ей было невыносимо видеть человека, которого она считала виновником смерти брата. К тому времени Ланселот оказался в полной изоляции от прежних друзей: Швейцарец и Крапивин не разговаривали с ним, старик Чешкин не мог слышать даже упоминания его имени. Возможно, отчасти поэтому Полина все же согласилась на разговор: она почувствовала жалость. Однако Дмитрий не собирался вымаливать прощение и не пытался оправдаться.

– Я хочу только одного, – сказал он ей при встрече, прямо глядя в глаза Полине. – Чтобы ты знала, кто, кроме меня, несет ответственность за гибель Коли. Я сам узнал об этом только неделю назад от одного человека... ты ее не знаешь... это та самая женщина, к которой я в ту ночь уехал.

По словам Силотского, Денис Крапивин, знакомый с Томшей, заплатил ей денег за то, чтобы она позвонила бывшему любовнику и любыми путями выманила его из дома. Денис знал и Томшу, и Ланселота, он, как и все вокруг, был в курсе ситуации в семье Чешкиных, и ему не составило особого труда реализовать свой план.

Мария Томша, охотно согласившись взять деньги, сделала то, что от нее требовалось. Но в ней, несмотря на равнодушие к Силотскому, все же проснулось что-то вроде совести, и, когда спустя месяц он пришел к ней – жалкий, обвиняющий себя в смерти друга, с унизительной покорностью принимающий пренебрежение друзей, она призналась ему во всем. Тогда Ланселот и решил поговорить с Полиной Чешкиной.

– Послушайте, Полина, но это же ерунда, – попытался возразить Бабкин, выслушав ее короткий рассказ. – Зачем это понадобилось Крапивину? Для чего?

– Денис, точно так же, как и Дима, полагал, что Коля куда здоровее, чем думает дедушка, – горько ответила она. – Но Ланселот постоянно вступал с дедом в спор, и они даже ссорились из-за этого, а Денис Иванович привык все делать потихоньку, без лишнего шума. Вы просто не знаете его, а я знаю: он из тех людей, которые, будучи уверены в своей правоте, обязательно стремятся подтвердить ее любыми путями. Но он же у нас человек без фантазии, понимаете? – она грустно усмехнулась. – У него имелась идея, а для ее подтверждения необходим был опыт. Самый простой и рациональный способ – провести этот опыт. Вот он его и провел.

– Но должен же Денис был думать о том, чем чреват его эксперимент в случае неудачи? – вмешался Илюшин.

– Вы все никак не представите настоящего Дениса Ивановича. Поймите: он настойчив, терпелив и при этом совершенно лишен воображения. Как бы вам объяснить? Вот смотрите: я немного рисую... так, для себя... и каждый раз, когда он видел какой-нибудь из новых моих рисунков, он разглядывал его, как некую диковинку. Он знал их до деталей! Каждый из них вызывал у Крапивина такое удивление, что он даже меня расспрашивал: «А как ты вот это придумала? А вот это?» А однажды честно признался, что он не может представить, откуда все это берется у меня в голове. А ведь я почти и не фантазировала, поверьте! Обычные рисунки, немножко детские: как лошадь с сумкой гуляет по мостику, а снизу с ней разговаривают рыбы... Или идет дождь, но дождинки – не капли воды, а пузыри, в каждом из которых сидит человечек... Если бы с Колей в ту ночь все обошлось, Денису и в голову не пришло бы рассказать нам о том, что его правота подтвердилась: для него главным было доказать это самому себе. Вот Димка Ланселот – тот устроил бы настоящий вечер в свою честь! – она против воли улыбнулась. – Хвалил бы себя, постоянно напоминал всем, что он оказался прав и что его нужно было слушать с самого начала. Ему обязательно требовалось признание.

– Почему же Силотский ничего не сказал Владиславу Захаровичу?!

– Как только я пообещала, что сейчас же поговорю с дедушкой, он меня остановил. Дима сказал: «Что бы ни придумал Денис, это не снимает с меня ответственности. Так что – какая разница?» А я сама не смогла признаться деду, что из троих людей, в которых он так верил, двое оказались недостойными его доверия.

– Знаете, мне все-таки плохо верится в эту историю, – заявил Сергей.

– По-моему, здесь имеет место незамысловатое перекладывание вины, – согласился Илюшин.

Полина покачала головой.

– Я разговаривала и с ней, и с ним. Приехала в мастерскую к Томше, попросила ее быть со мной откровенной. Знаете, она не испытывала ни малейших угрызений совести и очень спокойно рассказала мне о Денисе и Диме. Добавила, правда, что ей жаль, что так все вышло, но при этом смотрела на меня, словно... – Полина запнулась, подбирая слова, – как будто это ее забавляет.

– Томша вам подтвердила рассказ Силотского? – недоверчиво переспросил Сергей.

– Да. Но дело даже не в ней. Денис тоже ничего не отрицал. Ланселот оставил мне фотографию Томши и предложил сначала просто показать ее Крапивину, а потом уже с ним разговаривать. Я так и сделала. В общем-то, по выражению его лица, когда он увидел снимок, все уже стало ясно, но я все-таки спросила его, зачем же он это сделал.

– И что он ответил?

– Он стоял очень бледный и сначала молчал. А потом еле выдавил из себя, что он не хотел, чтобы так вышло, и просит его простить. Что он очень сожалеет. Я ушла и больше с ним не разговаривала.

– А Швейцман? – вдруг спросил Макар.

– Что – Швейцман?

– Он знает обо всей этой истории и о том, какую роль сыграл в ней его друг?

– Не могу вам сказать... – растерялась Полина. – Я не говорила об этом с Сеней. Мне... мне было очень тяжело, и я не хотела ничего ни с кем обсуждать. То, что Денис... смог сделать такое... а мы ему так верили...

В глазах ее появились слезы, и вместо того, чтобы промокнуть их, Полина с силой зажмурилась. Слезы потерялись в густых ресницах.

– Швейцарец хороший. – Она все-таки достала платок и приложила к глазам, улыбнувшись извиняющейся улыбкой. – Он порой кажется смешным, но, познакомившись с ним ближе, начинаешь его уважать. И еще он очень любит свою жену, просто до обожания, и совсем этого не скрывает. Редкая черта для мужчины, хотя... – она вдруг покраснела, смущенно улыбнулась, – я не очень-то разбираюсь в мужчинах, если честно.

Макар, прищурившись, посмотрел на нее и неожиданно спросил:

– Полина, а вам нравятся крысы?

– Крысы? – изумилась она. – Какие крысы?

– Обычные, домашние.

Она задумалась и некоторое время молчала, сосредоточенно глядя на Илюшина. Потом медленно проговорила:

– Нет... пожалуй, нет. Мы никогда не держали крыс, может быть, они бы мне и понравились. Но сейчас я представила себе крысу и подумала, что, скорее, нет. Мне нравятся птицы.

– Птицы?

– Да. Во дворе нашего дома есть голубятня, я дружу с ее хозяином, помогаю ему кормить голубей, когда выдается свободное время. Они удивительные: умные, красивые, очень ласковые. Этой голубятне, представьте, уже лет тридцать, а вокруг нее по-прежнему детишки собираются, как было когда-то в моем детстве.

Полина не стала спрашивать у Илюшина объяснения его странному вопросу о крысах, а он не стал ничего объяснять. Их разговор всплыл у Сергея в памяти, когда он увидел карандашный набросок на стене напротив: пять голубей, запряженных в тонкую упряжь, несут по воздуху хохочущую тучу.

«Он не хотел, чтобы так вышло, – повторил про себя Бабкин, сидя в гостиной у Чешкиных и вспоминая отстраненного человека, застегнутого на все пуговицы, каким показался ему Денис Крапивин. – Конечно, он не хотел, чтобы вся эта история всплыла и стала известна родным Чешкина. Бьюсь об заклад, именно оттого его так и перекосило при упоминании Марии Томши, что она заложила его с потрохами».

– Нашел, вот он. – В комнату вошел Чешкин, держа в руках тонкую школьную тетрадь. – Сам переложил в другой ящик, а после запамятовал. Коля всегда писал в тетрадях и только от руки. Пожалуйста, читайте, если угодно.

Сергей и Макар склонились над тетрадкой. Почерк был крупный, разборчивый, читать оказалось легко. Подчеркиванием Николай выделил заголовок – «Платье короля».

– Платье короля, – вполголоса повторил Илюшин и начал читать.

– Да, – признал Макар, помолчав. – Это совсем не похоже на то, что писал Николай ранее.

Он отдал тетрадь Чешкину, который бережно взял ее, словно листы могли разлететься или рассыпаться у него в руках, положил на комод, где стояла фотография его внука – парень лет семнадцати с рассеянным лицом, обрамленным длинными черными волосами, нервным, почти красивым, если бы не заострявшийся треугольником подбородок и резко очерченные скулы.

– Не похоже... – как эхо, повторил Владислав Захарович. – Да, я бы с трудом поверил, что этот текст написан Колей, если бы не его почерк. Странный отрывок – без начала, без конца... Какая-то выдумка по мотивам Андерсена. И совершенно, совершенно не его стиль! Разумеется, нелепо сравнивать стихи и прозу, но все же разница колоссальная. А я и не знал...

Он не закончил. Рассеянно переложил тетрадь с комода на стол, и Сергей с Макаром одновременно встали, прощаясь. Перед выходом Бабкин попросил разрешения подойти к окну и внимательно осмотрел двор, отметив, что рядом с их машиной припарковали серьезный «внедорожник», возле которого остановилась женщина с ротвейлером.

– Не обращайте внимания, – раздался за его спиной голос Чешкина. – Они всегда гуляют по вечерам, потом еще и ночью выходить будут, и, может, не один раз. Пес, несмотря на видимую суровость, совершенно безобиден и к тому же болен, оттого его и выводят так часто. Это Виктория Ильинична, наша соседка по дому. Она... она видела, как Коля... упал.

Он замолчал, отвернулся от окна.

Когда вышли из подъезда, Бабкин направился к машине, но Илюшин, остановившись и пробормотав себе под нос что-то невнятное, пошел в глубь двора, где стояла темная постройка, похожая на двухэтажный сарай.

– Макар, ты куда? – негромко позвал Сергей, но тот уже обходил «сарай», негромко насвистывая.

Бабкин, ругаясь про себя, пошел за ним, стараясь не наступать в темнеющие на тротуаре лужи.

– Действительно, голубятня, – сообщил Илюшин, вынырнув из-за угла и разглядывая нарисованных на стене постройки белых и синих птиц.

– А ты что ожидал увидеть? – раздраженно буркнул Сергей. – Заповедник павлинов, что ли? Слушай, поехали, хватит время зря терять.

За спиной у него раздалось глуховатое ворчание, и Бабкин молниеносно обернулся, ожидая почувствовать на своей ноге собачьи клыки.

Старый потертый ротвейлер стоял возле них, понурив голову, и обнюхивал ботинки Макара.

– Джерри! – к ним вперевалку торопилась пожилая пухлая женщина в платке, в руке у нее болтался поводок. – Джерри, ко мне!

Макар присел на корточки, безбоязненно посмотрел на пса, поднявшего голову и насторожившего уши.

– Смотри-ка, ушки-то у него не купированные, – заметил он.

Подоспевшая хозяйка ротвейлера услышала его слова.

– Ох, не купировали мы, и правда, – сказала она, прицепляя к ошейнику карабин. – И хвост ему не купировали, потому что он у нас не племенной, а подобранный, потеряшка. Болеет постоянно, вот уже девять лет. Вы Джерри не бойтесь, он не укусит.

Она с опаской взглянула на двоих мужчин, вдруг сообразив, что неизвестно, кто кого должен бояться.

– А мы и не боимся, – успокаивающе проговорил Сергей. – Нам про вас Владислав Захарович рассказывал. Мы как раз от него идем.

– Ах, Владислав Захарович! – она торопливо закивала, бросила взгляд на окна Чешкина. – Дай бог ему здоровья, прекрасный он человек! И поможет всегда, и поговорит по-доброму... Он ведь бывший ученый, вы знаете?

В голосе ее звучала такая гордость, словно это она была бывшим ученым, и Макар с Сергеем подтвердили, что знают.

– Сдал в последние годы наш Владислав Захарович, – озабоченным голосом поделилась хозяйка ротвейлера. – У них такое несчастье в семье случилось, такое несчастье!

Бабкин бросил на женщину короткий неприязненный взгляд, но не увидел на ее лице упоения от истории, которую она явно собиралась им поведать. Соседка Чешкина оказалась из породы всего лишь словоохотливых женщин, а не тех, кто смакует подробности чужих смертей, болезней и разводов.

– Да, мы знаем, – сказал Бабкин, собравшись уходить, но Макар отчего-то стоял на месте, слушая болтливую старуху.

– А ведь я здесь была, – снизив голос до шепота, проговорила женщина. – В ту ночь, когда Коленька-то с собой покончил! Джерри, пакостник, снова на улицу запросился, вот я и вышла. Смотрю – у Чешкиных свет горит, у одних на весь подъезд. Поздно уж было, да... Свет горит, окна распахнуты, а за окнами – человек. Ну, я-то Колю сразу узнала, помахала ему рукой. Тут он отошел, свет погасил, вернулся. Постоял рядом с окном, потом перевесился, закричал да упал.

Она мелко перекрестилась три раза.

– Я к нему бросилась, да только за десять шагов было ясно, что он не живой. Ох, страх божий, страх божий... Хотя, сказать по правде, испугалась я, уже когда тело его увидела. А когда Коля падал – нет, не испугалась. Я словно знала, что он сейчас упадет. Ангел он был, просто ангел, – почти дословно повторила она слова самого Чешкина. – Батюшка в церкви объяснял, что про самоубийц так не говорят, но что ж поделаешь, если я своими глазами видела, как его душа ангельская от тела отделилась и исчезла! Как решил Коленька прыгать, так она его тело и покинула. Сколько его помню, хороший он был парнишка, хоть и со странностями, весь в деда – такой же доброй души человек. И сестренка у него хорошая, помогала мне ветеринара искать, когда Джерри прихрамывать стал. Ой, до чего же жалко их – слов нет! А с другой стороны, как подумаешь, так и решишь: может, оно и к лучшему. Не судьба ему была долго жить, Коленьке-то...

Садясь в машину, Бабкин не выдержал и поинтересовался:

– Скажи мне, Макар, зачем мы потратили столько времени на эту семью? Ты хотел удостовериться, что они никак не связаны с Качковым? Тогда почему не задал о нем ни одного вопроса? Зачем мы вообще приезжали к Чешкину?

– Мой нетерпеливый друг, я искал ответ на один очень серьезный вопрос, без которого не мог двигаться дальше. Качков здесь почти ни при чем. Но только почти.

– И что же – нашел?

– Представь себе, нашел. Вся эта часть истории мне полностью ясна, мой любопытный друг, за исключением пары деталей, которые мы выясним чуть позднее.

Сергей недоверчиво взглянул на Макара, но тот усмехнулся и качнул головой, показывая, что не шутит. Он снова замотал шею шарфом до самого подбородка, и Бабкин ощутил желание слегка придушить напарника, затянув полосатые концы, чтобы сбить с него спесь и добиться правдивого ответа. «Бесполезно. Он и под дулом пистолета не станет ничего рассказывать».

– Скажи хоть, в чем именно был ответ? – попросил он, прокручивая в голове подробности визита к Чешкину.

– Отгадка заключается в последней фразе того отрывка, который написал Коля перед смертью, – не задумываясь, ответил Илюшин. – Если ты хорошенько подумаешь, то поймешь, почему. «Прокрался мимо уснувшего часового за ограду дворца, – процитировал он, – и бросился по пыльной дороге догонять короля и портных».

Никаких неожиданностей по дороге домой их не подстерегало. Только Заря Ростиславовна выглянула на скрежет ключа, вежливо поздоровалась с Бабкиным, которого знала как друга Макара, и посетовала на бессонницу.

– Ах, голубчики, время уже позднее, а у меня сна – ни в одном глазу! Все после того страшного взрыва. Поверить не могу, думала, что оборвусь, ей-богу, и костей моих старых не соберут. Больше двадцати этажей вниз лететь... – она забормотала что-то испуганно и совсем неразборчиво и вдруг взмахнула рукой, прерывая саму себя.

– Макар, голубчик, я совсем забыла, зачем вас поджидала! У меня же для вас есть удивительный травяной сбор, и как я только раньше о нем не вспомнила! Как ваше горло – лучше?

– Гораздо лучше, Заря Ростиславовна!

– Вот видите, я ведь говорила! Это все шарф. Еще покойный мой Мейельмахер...Так о чем же я? Ах да, сбор! Прошу, пожалуйста.

Она протянула Илюшину шуршащий пакетик, набитый желтой травкой, растертой почти в труху.

– Заваривайте и полощите, три раза в день после еды, и горло ваше за два дня пройдет. Это проверенное средство, я вам плохого не посоветую!

Рассыпавшись в благодарностях и обещаниях следовать рекомендациям, Макар открыл наконец дверь, и они попрощались с соседкой.

– Что будешь делать с травкой? – насмешливо поинтересовался Сергей, рассматривая пакетик.

– Что-что... полоскать горло, – к его удивлению, ответил Макар, отбирая пакет.

Пока они ужинали, Бабкин был мрачен и молчалив. Заговорить о том, что его тяготило, он решился лишь после того, как Макар, без видимой цели пошатавшись по квартире, свалился в кресло с карандашом и альбомным листом бумаги, на котором поставил точку и замер. Сергей подождал, не начнет ли Илюшин рисовать, так и не дождался и негромко спросил:

– Макар, что мы с тобой делаем?

Илюшин поднял на него рассеянный взгляд, махнул листом в воздухе:

– Ищем людей, кои были заинтересованы в том, чтобы остановить наше расследование. Которым, кстати, мы не собирались заниматься, но они об этом не знали.

– Но мы с тобой их не там ищем!

– Почему ты так решил?

Бабкин встал, возбужденно зашагал по гостиной, огибая мягкие синие кресла с кармашками, из которых торчали альбомы, заботливо приготовленные для себя ленивым Илюшиным.

– Послушай, наша с тобой основная рабочая версия следующая: Владимир Качков обокрал Дмитрия Силотского и сбежал. Поначалу, еще до кражи, он попытался воздействовать на Силотского, создавая вокруг иллюзию нового пространства, и его затея почти удалась, но затем тот что-то заподозрил и пришел к нам. Возможно, – здесь мы вступаем в область предположений, – Качков действовал в интересах конкурентов своего шефа: Ланселот, по его же признанию, подумывал о том, чтобы продать бизнес, и его нужно было подтолкнуть у этому решению. Убедившись, что «жамэ вю» не оказало на Дмитрия Арсеньевича ожидаемого эффекта, Качков его убил. У него был сообщник, который по какой-то причине здесь остался и, испугавшись нашего вмешательства, попытался нам угрожать – мне через Машку и Костю, тебе – непосредственно. Эта версия подтверждается имеющимися у нас доказательствами: как минимум тем, что невольно участвующие в создании эффекта «жамэ вю» люди опознали Качкова по фотографии. Кроме того, на тебя и Машу напали именно после того, как мы исследовали ежедневный маршрут Ланселота – очевидно, за нами наблюдали или же увидели нас случайно и сделали ошибочный вывод о нашем участии в деле.

Он помолчал, перевел дыхание, бросил взгляд на Илюшина. Тот полулежал в кресле, сцепив пальцы и с интересом глядя на напарника, и Бабкин продолжил:

– Логично предположить, что один из сообщников – кто-то из круга близких Силотскому людей, которые знали о том, что он затеял расследование с нашей помощью. Этот человек знаком с Качковым, и нашел в его лице идеальный инструмент для осуществления своих планов, потому что Дмитрий Арсеньевич, ослепленный собственным благодеянием, как ты выразился, ему полностью доверял. Наша с тобой задача – найти этого человека. Здесь я вижу два варианта: первый – это один из конкурентов Силотского, второй – это один из очень близких ему людей. Из нашей троицы – Крапивина, Ольги и Швейцмана – мотива нет только у Крапивина, поскольку не имеется ни одного свидетельства, что он хотел бы купить бизнес Силотского. Он вообще не бизнесмен. Зато такой мотив есть у Швейцарца. Но еще более вероятной кандидатурой мне кажется Ольга, которая сейчас играет роль безутешной вдовы, но после того, как дело закроют – помяни мое слово! – уедет из страны. Со смертью мужа ей перепало не самое маленькое наследство, а Владимир Качков держит припрятанными в далеком заграничном банке пару миллионов долларов, украденных им из «Брони».

– Она показалась тебе искренне любящей мужа, – повторил Илюшин слова, сказанные им же несколько дней назад.

– Она всегда была неплохой актрисой!

Сергей сел в кресло напротив Макара, наклонился к нему.

– И что же мы делаем, вместо того, чтобы заниматься этой версией? Мы раскапываем всю эту историю с погибшим Николаем Чешкиным, ты беседуешь с его семьей, зачем-то специально едешь к ним домой, чтобы прочитать довольно бессмысленный текст, написанный им перед смертью...

– Он вовсе не бессмысленный, – возразил Илюшин.

– Хорошо, пусть будет осмысленный. Но зачем, объясни мне?! Ради чего?! Если у нас есть версия, то почему мы не работаем по ней?

Макар положил лист себе на колени и прикрыл глаза, откинувшись на спинку кресла.

– О рабочей версии говоришь ты, – неторопливо сказал он. – Ты ее для себя определил и теперь ищешь ей подтверждения. Что касается меня, то я такой версии не имею вовсе, потому что мне кажется глупым загонять себя в рамки неких представлений, которые в итоге могут оказаться весьма далеки от истины. Ты полагаешь, что идешь по тропинке в лесу; в действительности ты точно так же, как и я, шатаешься между деревьев, но разница между нами состоит в том, что я это понимаю, а ты – нет.

Сергей хотел что-то возразить, но Илюшин продолжал:

– Твоя проблема в том, что тебе требуется постоянное действие. Ты спрашиваешь: почему мы не ищем связь между Ольгой и Качковым? Но ты не хуже меня знаешь: если между ними есть эта связь, ее вычислят. Следственно-оперативная группа работает по той же схеме, что и ты, и наверняка одной из их рабочих версий будет та, которую ты мне озвучил, и что это значит?

Он открыл глаза и ответил сам себе, не дожидаясь ответа от молчавшего Бабкина.

– Это значит, что за ними будет установлено наблюдение, их телефоны поставлены на прослушивание, люди, с которыми они общаются, будут опрошены, подняты все телефонные переговоры за последние полгода, отслежено их финансовое состояние – то есть сделано все то, чем предлагаешь нам заняться ты, только они это сделают на более профессиональном уровне. Потому что силы двух людей не могут сравниться с возможностями следственной группы, и ты об этом знаешь. А самое главное – незачем их сравнивать!

Он откашлялся, встал, вышел из комнаты и спустя короткое время вернулся с шарфом, обмотанным два раза вокруг шеи. Бабкин поймал себя на том, что с шарфом Илюшин стал выглядеть для него привычнее, чем без оного, и усмехнулся.

– Так вот, – хрипловатым голосом сказал Макар, снова садясь в кресло, – я говорю тебе о том, что если связь, в которой ты так уверен, есть, то ее вычислят и без нас.

– И что же, на этом основании ты предлагаешь нам сидеть, сложа руки?

– На этом основании, друг мой, я предлагаю искать те связи, которых нет.

– В каком смысле? – опешил Бабкин, не всегда готовый к странным поворотам мысли Илюшина. – Что значит – «которых нет?»

– Нам нужно искать связи, о которых не так просто узнать, прослушав телефонные переговоры. О которых тебе вряд ли сообщат свидетели и ничего не скажет слежка. В этом деле, поверь мне, все строится именно на них, а вовсе не на том, что на виду. Они выплывают одна за другой, и наша с тобой задача – выловить их, как рыбу сетью.

– И ты хочешь сказать, – нахмурился Бабкин, – что часть связей такого рода мы уже выловили?

Макар кивнул.

– Какие же, например?

– Например, любовь Полины Чешкиной к Денису Крапивину.

– Что?!

Глядя на изумленное и недоверчивое лицо друга, Макар усмехнулся.

– Не может такого быть, – протянул Сергей, вспоминая черноволосую девушку в ярко-синем свитере и суховатого бледного менеджера. – Ты видел ее? А его? Он – сухарь, клерк, похожий на зомби, а она – художница, творческий человек!

– Ничего ты не понимаешь в творческих людях, – снисходительно отозвался Илюшин. – Ты полагаешь, что творческие девушки должны влюбляться в таких же творческих юношей, рисующих улыбчивые облака и обращающих мало внимания на свою одежду? Уверяю тебя, у внучки Владислава Захаровича достаточно здравого смысла, чтобы не следовать этому. Кстати, раз уж мы заговорили о Полине Чешкиной, должен тебе сказать, что ты кое-что недооцениваешь.

– Чего же?

– Роль Дениса Крапивина в этом деле.