Глава 11
Стол был завален бумагами. Интервью, небольшие заметки, статьи… Их накопилось много, но большинство журналистов цитировали друг друга, попутно копируя куски из пресс-релиза издательства, либо задавали одни и те же вопросы, на которые получали одинаковые ответы. Листы, распечатанные Ковригиным – он терпеть не мог читать текст с компьютера, – один за другим отправлялись в мусорную корзину.
– Халтурщики!
Ковригин в сердцах стукнул кулаком по столешнице, и лампа, мигнув, выключилась, будто испугалась. Комната погрузилась в полумрак, в котором белела кипа бумаги на столе и синевато светился компьютерный монитор.
Кряхтя, Василий поднялся, нашел на кухне запасную лампочку и вернулся. На ощупь, обжигая пальцы разогревшимся стеклом, вывинтил перегоревшую лампу из патрона, отложил ее в сторону, вкрутил новую… И уселся, мрачный, подперев подбородок ладонью и щурясь от яркого света.
Он бродит в потемках. Придумал себе идею фикс, вцепился в нее, как бродячий пес в штанину прохожего, и не отпускает. А прохожий-то – призрачный! И не штаны он треплет, а гнилой капустный лист, воняющий прямо под его чутким собачьим носом. Он, Василий Ковригин, обманул самого себя, выдал натужную фантазию за реальную возможность, а все почему? Потому что упустил Ленку, идиот. И не может смириться с этим, все ищет, чем бы оправдаться, а сам прикрывается заботой о ней, чтобы, упаси бог, не признаться самому себе – профукал ты жизнь свою и свой единственный шанс профукал. Так и останешься одиночкой. Нет, ничего плохого, конечно: легкая холостяцкая жизнь без обязательств всегда ему нравилась. Но раньше у него был шанс попробовать что-то другое – теперь этого шанса не осталось.
Задумавшись, поедая самого себя, Василий почти машинально протянул руку к пачке статей. Пальцы вытащили из-под десятка распечатанных листов самый нижний, и буквально с первых строк Ковригин понял, что наконец-то ему повезло!
Разговор журналиста с писательницей Дубровиной сразу начался с выяснения вопроса о том, выдумывает ли она своих героев или списывает их с «живых людей». Это было стандартно – каждый интервьюер считал своим долгом спросить об этом, – но журналист оказался настойчивее своих коллег и попросил привести примеры. «Героем моих книг может стать любой, – читал Василий ответ Лены, – например, в моем доме живет очаровательная девушка, которая каждое утро катается на роликовых коньках в соседнем парке. Я позаимствовала у нее внешность для своей героини Эльзы. Эльза живая, подвижная, и мне легче было описывать ее характер, когда практически перед глазами находился такой энергичный, жизнерадостный прообраз».
Эльза Гири, героиня книги «Логово волчицы», находилась в списке Ковригина, который он с черным юмором назвал «перечнем калек». Он записал напротив ее фамилии все, что узнал о прототипе, и отложил список в сторону. Пора было двигаться дальше.
Героев было много. Словно идя по дну мутного пруда с бреднем, Вася выискивал любые упоминания о ком-то из них, искал параллели, представлял, в каком образе Лена могла перенести в свою книгу того или иного персонажа. Иногда ему казалось, что он почти уловил ход ее мысли, влез в писательскую шкуру и смотрит на мир изнутри ее глазами.
Но каждый раз это оказывалась иллюзией.
– Только факты, – бормотал Ковригин, борясь с зевотой. – Только факты, вашу мать!
У него не было ничего, кроме неосознанного подозрения, связанного со схожестью литературной и реальной судьбы встреченного ими бывшего тренера. Но Василий искал подтверждение своей теории с таким упорством, как будто от этого зависела жизнь – его или Лены Дубровиной. Правда, он полагал, что второе верно: от результатов его поисков действительно многое могло измениться в ее жизни.
И в конце концов он нашел. У него ушли сутки на то, чтобы в разных источниках разыскать и сопоставить между собой скудные крохи информации. И улов на первый взгляд был ничтожно мал – один, всего один персонаж… Лишь один, о котором достоверно можно было сказать, что именно с него списала Дубровина свою героиню.
А всего их получалось трое.
Старый Николай Евсеич – Иван Трофимович из «Небесного колодца».
Девушка, о которой он прочел в интервью, – Эльза Гири из «Логова волчицы».
Учительница из школы, в которой когда-то училась сама Лена, – Вера Алексеевна из «Кошачьего глаза».
Каждый из них был в его «перечне калек». В романах Лены Иван Трофимович разбился при падении с лошади; Эльза находилась на судне, врезавшемся в скалы, и спаслась, но осталась калекой на всю жизнь; учительница погибла, попав под поезд.
– Завтра, – пообещал им Василий, неудержимо зевая и ощущая себя так, словно не спал несколько дней. – Завтра выясним, что с вами случилось здесь, на нашей стороне.
На нашей стороне, повторил он, засыпая. Понять бы еще, чья это – наша?
На следующий день он начал действовать. Задача казалась ему несложной: узнать номер школы, в которой училась Лена, было парой пустяков. «Если бы еще не отвлекаться на работу, дело пошло бы куда быстрее», – невесело пошутил он.
Но день складывался для Василия неплохо. После обеда он съездил в школу и, поговорив с секретарем – пожилой аккуратной девой, во время разговора без конца поправлявшей вязаную брошь на блузке, – получил список учителей, работавших в школе в те годы, когда там училась Лена. Сказать, кто именно преподавал в классе Дубровиной, секретарь не смогла, но Василию это и не требовалось: он вспомнил, что у него сохранился телефон парня, которого когда-то на вечеринке бог знает у кого Лена представила ему как своего бывшего одноклассника. Одноклассник был таким же разгильдяем, как сам Ковригин, и, помнится, тогда они неплохо провели время, смывшись с вечеринки и напившись в одном из баров на Полянке.
Ковригин позвонил парню, напомнил о себе и вскоре получил все требуемые сведения.
– Вася, а это тебе зачем? – под конец разговора спросил одноклассник. – Что, статью о Ленке хочешь написать?
– Вроде того, – отшутился Ковригин.
– Ты ж, кажись, по фотографической части?
– Расширяю горизонты. Пробую себя в разных ипостасях. Экспериментирую с материалом.
– Кстати, о материале и экспериментах! – оживился одноклассник. – Вась, как насчет «сегодня вечером»? Свободен?
Еле отбрыкавшись от предложения выпить, Ковригин снова поехал в школу, захватив по дороге букет мелких кустовых роз, и получил от секретарши директора фотографии всех учителей, преподававших у Лены.
Сопоставить «объект» с описанием оказалось куда сложнее, чем думал Василий, но здесь ему помогла профессиональная память на лица: просматривая старые портреты, он вспомнил, что эту женщину где-то уже видел, и, напрягшись, понял, где именно – в домашнем Ленином фотоальбоме. Почти уверенный в том, что попал в точку, Ковригин все же сравнил изображение со словесным портретом, данным в книге. Оно подходило.
«Спасибо вам, дорогой писатель, за вашу привычку так подробно описывать внешность людей, – расчувствованно поблагодарил Василий Лену, представив ее на воображаемой встрече с читателями. – Если бы вы знали, как это помогает нам в повседневной рутине!»
Он ушел из школы, унося с собой имя прототипа героини, которая в последней книге Дубровиной была единственной жертвой.
С девочкой оказалось еще проще, хотя Ковригин подозревал, что здесь его ждут большие сложности. Но, повертевшись возле подъезда Лены, он разговорился сначала с коротконогим мужичком, выгуливавшим такую же коротконогую дворняжку, а затем с парой мальчишек, выкативших велосипеды во двор. Владелец дворняжки сообщил ему, что девчонку видит по утрам – она живет выше его, а сам он на пятом. Мальчишки, услышав про ролики и «выше пятого этажа», дружно сказали: «Нинка! Она на восьмом, окна во двор выходят».
– А вам, это самое, зачем? – решил проявить бдительность один из велосипедистов.
– Я ее фотографировать буду для журнала, – ответил Василий с самым честным лицом. Ему хотелось поскорее отвязаться от мальчишек: Лена могла вернуться, застать его возле своего подъезда, а он не желал попадаться на глаза ни ей, ни ее матери.
– Зачем для журнала-то?
– А как же! Краса и гордость вашего дома, спортсменка на роликах… Обязательно нужно таких в журнал!
Он собрался уходить, решив, что получил от ребятни все, что ему нужно, как вдруг за его спиной басовито заявили:
– Только вы ее на роликах не сможете сфотографировать. Она на них больше не катается. Давно уже.
– Почему? – обернулся Ковригин.
– Потому что в больнице лежала, а потом ей мать запретила, – вступил второй мальчишка.
– В больнице – потому что упала, катаясь? – уточнил Ковригин, не веря своим ушам.
– Ага. Сюда даже «Скорая помощь» приезжала, я им двери держал! – похвастался первый. – Да вы не расстраивайтесь. Можете меня снять для вашего журнала!
Ковригин поднялся на восьмой этаж и долго звонил в квартиру девушки по имени Нина. Безрезультатно. Озадаченный, он сел на ступеньки и стал размышлять, что делать дальше. Пока Вася раздумывал, шахта лифта загудела, заскрипела, двери раскрылись, и невысокая, крепко сбитая скуластая девушка на вид лет двадцати двух вышла из лифта, потряхивая ключами. Заметив Василия, она вздрогнула и отступила назад.
– Здравствуйте! – Он вскочил, успел отметить спортивную куртку с капюшоном, кроссовки и подвернутые джинсы. – Нина?
– Ну. – Девушка исподлобья разглядывала его, и Василий обратил внимание, что связку она держит наготове: зажав в кулаке так, что самый длинный ключ выставлен между пальцев наружу.
– Нина, не пугайтесь, я журналист, – весомо сказал он, доставая из кармана удостоверение. – Вы знаете о том, что стали героиней женского романа?
Нина Кудряш не знала о том, что писательница Елена Дубровина вывела ее в образе одной из своих героинь. Поначалу она отнеслась к Ковригину подозрительно, но продемонстрированное удостоверение, камера, а в еще большей степени добродушный облик Васи сделали свое дело, и хотя в квартиру его не пустили, беседа все же состоялась. На лестничной клетке.
– На меня наехал какой-то придурок, – пожаловалась она в ответ на вопрос Ковригина о травме. – Представляете, еду утром по парку, народу – никого, и вдруг из-за поворота вылетает парень в мотоциклетном шлеме!
– На роликах?
– Да, на коньках. Я на него посмотрела – надо же, думаю, так хорошо едет, а зачем-то шлем надел! Ну, знаете, шлем – это же защита… Он детям нужен. Нет, и взрослым, по-хорошему, тоже, только взрослые на это плевали. А мотоциклетный шлем на роллере – такое я вообще первый раз в жизни увидела. Так вот, этот роллер катится мимо и вдруг как вильнет в мою сторону! А у него, козла, еще и уклон был под гору… В общем, снес меня на полной скорости.
– А сам упал?
– Упал, конечно, как вы думаете! А я, как говорится, затормозила об дерево. До сих пор как вспомню, так рука болит – и локтем вмазалась, и ногами… На коленях защита спасла, наколенники, а вот локоть был ничем не закрыт. Такую боль почувствовала, будто иглу в него со всего размаху воткнули! Потом врачи сказали, что я там все кости переломала. Я упала, лежу, кричу от боли, а эта сволочь встает и, даже не оглянувшись, уезжает! Сбил меня – и уехал, можете себе представить? А я так обалдела от всего этого, что встала, до дома доковыляла на роликах, а там возьми да и бухнись в обморок. Вот папка-то испугался!
В голосе ее прозвучали торжествующие ноты, и Ковригин ни с того ни с сего решил, что ее отец хотел мальчика, а не девочку.
– «Скорую» вызвали, меня в больницу увезли… Месяц ничего делать не могла, руку загипсовали. А потом мать запретила мне кататься.
Она вздохнула, посмотрела на Василия с детской обидой.
– Не то чтобы запретила… Попросила. Чуть не плакала, манипуляторша несчастная. Пришлось согласиться. Теперь по утрам просто бегаю по парку.
– А того парня больше не видели?
– Если бы видела, то догнала бы и оторвала кое-что! Нет, не видела. Слушайте, а как вы узнали, что Эльза из книжки – это я? А?
Отделавшись от ставшей любопытной до назойливости девушки, Ковригин отругал себя за легенду, вызвавшую так много вопросов. Ему пришлось изобразить, что он записывает за Ниной, якобы стенографируя ее слова. Она не знала, что писательница Дубровина живет в одном подъезде с ней, и Василий не стал сообщать девушке об этом – ему вовсе не хотелось, чтобы при встрече роллерша рассказала Ленке о том, что к ней приходил веселый толстый журналист с большой фотокамерой.
На следующий день он отправился по адресу, найденному в пиратской базе адресов Москвы, – на западную окраину города. Найдя нужную улицу, Ковригин вышел из машины и обомлел.
Вокруг него был один из старых районов, которые грозились снести вчистую, да так пока и не снесли. Серые пятиэтажки выстроились квадратом вокруг двора, много лет назад засаженного деревьями. Ночью прошел дождь, и к утру деревья расцвели. Грушевое дерево вскипело белой пеной. Две рябины на детской площадке стояли, словно осыпанные прозрачно-белым конфетти, и земля под ними уже была усыпана лепестками. Черемуха возле машины Василия качала почти отцветшими, но все еще пахучими ветками.
В центре двора находился самодельный деревянный стол, вокруг которого собрались местные обитатели – человек восемь пожилых мужчин, игравших – Василий едва поверил собственным глазам – в шахматы. Среди них он заметил и Мешкова: наклонившись над одним из игроков, он горячо шептал что-то тому на ухо и водил пальцем над доской, а противник смахивал его ладонь, словно муху.
«Московский дворик», – подумал Ковригин, борясь с желанием срочно расчехлить камеру. Но снимать было нельзя – не за этим он сюда приехал. Может быть, потом…
И вдруг он понял, что совершает большую ошибку. Василий вынул фотоаппарат из кофра, сделал несколько пробных снимков, взглянул на экран… И медленно пошел по двору, то прицеливаясь, то опуская камеру, подолгу выбирая правильный ракурс, чтобы сфотографировать лепестки, упавшие на скамейку возле дома.
Ему не пришлось долго ждать. Когда он приблизился к играющим, его окликнули.
– Э-э, парень! – Старый дед с такой же белой, как грушевый цвет, бородой приподнялся, с любопытством разглядывая длинный объектив. – Чего ерунду снимаешь-то, а? Нас щелкни!
Вокруг засмеялись.
– С удовольствием, папаша! – бодро ответил Ковригин, и тут приглядевшийся к нему Николай Евсеич воскликнул:
– Э! Да я тебя знаю! Ну-ка поди сюда… Где ж мы встречались-то, а, елы-палы?
Дальнейшее было делом нескольких минут. Правда, Ковригину потребовалось преодолеть сопротивление остальных участников игры, требовавших, чтобы разговор велся при них, но Василий при желании умел быть очень убедительным. Вскоре они со стариком сидели на скамейке и вели разговор «за жизнь».
Навести Мешкова на нужную тему удалось не сразу: старик обходил молчанием то, что интересовало Ковригина больше всего. Почти отчаявшись, Вася уже собирался задать прямой вопрос, но тут бывший тренер услышал обращенное к нему громкое восклицание одного из игроков, сопровожденное соответствующим жестом, и отрицательно помотал головой:
– Без меня, братва, без меня. Я человек, потерянный для общества, то бишь непьющий.
– Что, язва, Николай Евсеич? – спросил Ковригин, ухватившись за кончик этой ниточки.
– Не… Просто завязал. С концами. – И, чувствуя, что собеседник ждет продолжения, старик добавил: – Был один случай… Выпил всего ничего, а машину разбил и сам едва не покалечился. В общем, с тех пор ни капли.
– Расскажите, пожалуйста, что случилось, – проникновенно попросил Вася, решив больше не ходить кругами вокруг того, что ему требовалось. – Мне как раз такие примеры нужны. Для поддержания собственного морального духа.
– А ты чего, употребляешь, что ли? – Бывший тренер настороженно взглянул на фотографа, подозревая насмешку.
Василий, не покривив душой, подтвердил, что употребляет, и был окончательно зачислен в «свои».
– Я ведь и до этого не пил, – поделился старик. – В смысле, до того случая. А тут принесла нелегкая одну знакомую…
Ковригин выслушал незамысловатую историю о том, как в гости к Мешкову внезапно нагрянула старая приятельница, которую он не видел несколько лет. Она привезла с собой в подарок бутылку эликсира – для поправки здоровья.
– Эликсир забористый оказался, собака! – говорил Николай Евсеич, вытирая губы тыльной стороной ладони. – Я и выпил-то немного, а чувствую – захмелел. Мне бы остановиться, а я все подливаю да подливаю. Под хороший разговор да закусочку знаешь как оно идет?! Эх! По лицу вижу, что знаешь.
Под конец встречи приятельница попросила подбросить ее до магазина. Бывший тренер к этому моменту соображал плохо, но не настолько, чтобы не понять: садиться за руль ему нельзя. Как его уговорили, он не помнил – так же, как и саму поездку. Осталось в памяти, что приятельницу высадил, а как домой возвращался – выпало из головы начисто.
– Вот помню только – столб на меня летит, а я удивляюсь: отчего он в воздухе? А потом – все, труба. Машина – вдребезги, остался я без моей ласточки на старости лет. Хорошо, что сам живой.
Возвратившись домой после разговора с Мешковым, Василий открыл последнюю книгу Лены Дубровиной на той главе, где описывалась гибель учительницы. Впервые за все время расследования, которое он сам пренебрежительно называл доморощенным, Ковригину стало не по себе.
– Старая уже бабулька, могла и сама умереть, – успокаивающе сказал он. – А может, еще жива. Вот это я и узнаю.
Бабкин остановил машину возле ворот. Через две минуты вышел охранник, постоял напротив них, сунув большие пальцы за ремень, и, вернувшись в свою будку, наклонился над столом.
– Номер наш записал, – подал голос Илюшин с пассажирского сиденья. – Сознательный.
– Помню я, какой он сознательный. Год назад мимо него можно было отряд ОМОНа провезти. Если хорошенько накрыть рулоном мха. До сих пор, как вспомню, в носу щекочет.
Сергей пробежал взглядом по воротам и высокому трехметровому забору. На первый взгляд здесь ничего не изменилось за прошедшее время – даже забор не покрасили. Разве что на маленькой дверце рядом с воротами появилась табличка, извещавшая, что по данному адресу располагается пейнт-клуб «Артемида».
Год назад, разыскивая пропавшую Вику Стрежину, Бабкин проник на территорию клуба, предполагая, что девчонку похитили и держат именно здесь. То, что он увидел внутри, произвело на него куда большее впечатление, чем все остальное расследование. Пожалуй, в Москве это был единственный в своем роде клуб.
Благодаря помощи Илюшина ему удалось тогда выбраться с территории «Артемиды» без отрицательных последствий – если не считать продолжительной головной боли и нескольких синяков, а также насмешек Макара. Положительным же во всей этой истории было то, что человек, возглавлявший клуб на протяжении многих лет, запомнил их обоих, особенно Илюшина. Сам Макар после говорил, что ради знакомства с Игорем Перигорским стоило побегать по оранжереям «Артемиды». Правда, Сергей придерживался другого мнения, особенно учитывая тот факт, что носиться по ним сломя голову и наблюдать за очень странными делами пришлось ему, а не Илюшину.
– Молодец Перигорский, – пробормотал Макар. – Следит за своей вотчиной, лишнего внимания к ней не привлекает. Непростой он человек, очень непростой.
«А ты к этому непростому человеку прямо в пасть лезешь», – хотел сказать Бабкин, но смолчал. Он понимал, для кого Илюшин это делает, и знал, что другого выбора у них нет.
– Мы в любом случае станем должниками, – сказал ему накануне Илюшин, объясняя свое решение. – Перигорский – далеко не худший выбор, поверь мне. Меня больше всего беспокоит не это, а то, как бы он не отказался принять участие в нашем маленьком размене фигур на большой доске. Стратегия его такова, что он старается держаться как можно дальше от политики.
– Хочешь сказать, от бизнеса?
– Это одно и то же. Но в данном случае ему не нужно ни в чем участвовать – лишь передать наше предложение Коцбе. Только учи, я пойду к нему один – боюсь, при виде тебя у него могут проснуться неприятные воспоминания.
Неприятные воспоминания при виде «Артемиды» проснулись у самого Сергея. Охранник по-прежнему смотрел на них из-за стекла.
– Флешку взял? – спросил Бабкин.
Макар рассмеялся.
– Не волнуйся, Серега. У тебя такой вид, словно меня ожидает погоня по всем оранжереям с «охотниками» наперегонки. Мы с тобой приехали с деловым предложением, весьма незамысловатым, и максимум нехорошего, что может нас ожидать, – это отказ Игоря Васильевича быть посредником или же отказ самого Коцбы. Но здесь уже все зависит от моей способности объяснить цель визита.
Бабкин кивнул и замолчал. Цель визита…
Он так до конца и не понял, почему они не могут напрямую связаться с Асланом Коцбой, раз уж тот заинтересован в том, чтобы подвинуть предпринимателя Тогоева из занимаемой им ниши, но Макар настаивал на том, что им нужен весомый посредник. Илюшин фактически отстранил его от дела, приказав позаботиться о Маше и Косте, хотя обоим было очевидно, что вся забота заключается лишь в том, чтобы не давать им выйти из дома. «Потерпите недолгое время, – сказал им Илюшин. – Скоро все решится».
И уехал. Вернулся в квартиру Маши и Сергея лишь сутки спустя, усталый, пахнущий коньяком и почему-то селедкой. Бабкину показалось, что даже загар почти сошел с него за эти сутки. Папку с документами Илюшин бросил на пол так, что бумаги разлетелись в стороны, но на попытку Сергея собрать их только махнул рукой: «Оставь. У меня есть кое-что куда более ценное».
Информация. Оба знали, что для них нет ничего ценнее информации. С кем в этот раз встречался Илюшин, Бабкин не спрашивал, да это было и неважно, но вечером Макар нарисовал Сергею схему, на которой маленькие кривоногие человечки стояли вокруг предмета, похожего на завязанный мешок.
– Это – Тогоев, – сказал Макар, ткнув пальцем в фигурку с шариком в руке, и Сергей догадался, что шарик символизирует мандарин. – Это – Коцба. Мне нужно было проверить, насколько верны сведения о том, что они с Тогоевым сталкивались лбами.
– Ну и?
– Более чем верны. Много лет назад Олег Борисович, как я тебе и рассказывал, решил, что завод минеральных удобрений – лакомый кусок. Тогоев тогда уже был владельцем фабрики под Ростовом, а замахнулся на завод, поскольку производимые им удобрения приобретает половина населения России, и на оборудовании завода можно удешевить процесс производства тех реагентов, которые выпускает ростовская фабрика. Он подкупил всех, кого только можно было подкупить, и в результате Коцба остался без завода. Несмотря на то, что в этой борьбе его изрядно потрепали, он пытался сопротивляться и осложнять Тогоеву жизнь, но у него ничего не вышло – не в той весовой категории был тогда Аслан. К тому же у Олега Борисовича существовала возможность влиять на ситуацию следующим образом…
Стрелки, пересечения, нелепо нарисованные человечки… Карандаш чертил все новые линии, и перед Бабкиным оживала история злоупотреблений, махинаций, взяток, хищений… Поясняя ситуацию, Макар рисовал условные обозначения рядом с фигурками: возле первой появился домик, возле второй – прямоугольник с круглыми окошками, возле третьей – такой же условный мешок, что и в центре рисунка. Бабкин слушал очень внимательно, про себя поражаясь тому, как быстро его друг успел найти людей, согласных рассказывать ему всю подноготную биографии Олега Борисовича Тогоева. Или это был один человек?
Сергей понимал, что ради возможности написать под каждой фигуркой фамилию Илюшин и работал последние сутки.
– Макар, а почему ты был так уверен, что раздобудешь что-то в этом роде? – спросил он, кивнув на рисунок, испещренный значками.
Илюшин свысока взглянул на него.
– Человек рожден в грехе и зачат в мерзости, – процитировал он, – и путь его – от пеленки зловонной до смердящего савана.
– Да ты что? – театрально удивился Бабкин. – Правда?
– Это из Роберта Уоррена, мой невежественный друг. «Вся королевская рать».
– Рад за армию его величества. А Тогоев здесь при чем?
– При том, что «всегда что-то есть», как сказал Вили Старк. Имея в виду, что на любую более-менее заметную личность можно найти какой-то компромат, а уж на человека с биографией Тогоева – и подавно. Нам нужно было знать наверняка, что за счеты имеются у Аслана Коцбы к Олегу Борисовичу, и понимать, чем мы можем заинтересовать Коцбу, чтобы тот при удачно подвернувшемся случае решил доставить максимум неприятностей Тогоеву с возможной выгодой для себя.
Он поднял изрисованный лист и помахал перед носом Сергея.
– Ну так мы это узнали.
Трель телефонного звонка прозвучала в машине очень громко.
– Да, – сказал Макар. – Слушаю вас, Игорь Васильевич. Нет, я уже на месте. Хорошо.
Он спрятал телефон, повернулся к Сергею.
– Пока ты беседуешь с Перигорским, я навещу нашего маленького жадного друга, – сказал Бабкин. – Если уложишься с разговором меньше чем в полчаса, попроси, чтобы тебя пустили в первую теплицу. Там голые женщины бегают.
– Ностальгируешь? – Илюшин ухмыльнулся, небрежно подбросил коробочку с флеш-картой. – Все, я пошел.
– Удачи, – проворчал ему вслед Бабкин, глядя, как Макар ныряет в приоткрывшуюся дверцу.
Леша Макеев вышел из помещения покурить и присел на корточки возле грязного ручейка, стекавшего под его ногами в придорожную канавку. Стряхивая пепел в ручей и следя за тем, как его тут же уносит вода, он обдумывал планы на сегодняшний вечер, и настроение у него было спокойное и умиротворенное. Правда, начальство весь день гоняло его туда-сюда, но Макеев умел хорошо уклоняться от работы. Помогать механикам в гараже он не рвался.
Возле машины рядом с автомойкой стоял мужчина и внимательно рассматривал его. Леша покосился на него с таким выражением, которое ясно должно было дать понять: нечего пялиться на отдыхающих людей. Однако на мужчину взгляд не подействовал, и Макеев, обругав его козлом, быстро докурил и поднялся. Умиротворение куда-то исчезло.
Он уже собирался вернуться обратно на мойку, как вдруг мужчина направился к нему. «Клиент, – понял Леша. – Спросить чего-то хочет». Однако «клиент» молча остановился перед ним, разглядывая Лешу со странным блеском в глазах.
Был он выше Макеева на полторы головы и в полтора раза шире, с глубоко посаженными темными глазами, коротко стриженный. Лицо умное и очень недоброе, как у медведя, разбуженного посреди зимы и понявшего, что он голоден, а еды нет и не предвидится. «Сиделец, что ли?» – мелькнуло в голове у насторожившегося Макеева. Вид у клиента был мрачный, чтобы не сказать – злобный, и веяло от него опасностью – Леха такие вещи с ходу просекал.
Он собрался спросить, что от него хотят, но клиент его опередил.
– Ты у нас Леша, верно? – сказал широкоплечий, ухмыльнувшись так, что Макееву немедленно захотелось возразить и заявить, что Леша – это не он, а кто-то другой. Но вместо этого он откинул голову назад, вызывающе уставившись в непроницаемые темные глаза под широкими, почти сросшимися на переносице бровями.
– Ну, Леша, и что? Ты сам-то представься, дядя!
– Вот что я скажу тебе, Леша… – с доверительными нотками в голосе сказал «дядя». – Старуху ты, положим, прикончишь… Но от тюрьмы тебе после этого не уйти. Я тебя посажу лет на двенадцать, не меньше. Наемный убийца – это вам не хухры-мухры. Ну а с зоны тебе уже не выйти, поверь мне на слово. Я об этом позабочусь.
День вокруг Леши Макеева перестал быть теплым: ему показалось, что температура упала градусов на десять – буквально за последние несколько секунд. «Откуда узнал?!»
– Вот ты сейчас смотришь на меня и думаешь, откуда мне про тебя все известно, – неторопливо продолжал мужик. – Глупый ты, Леша. И жадный. Но больше все-таки глупый. Слышал фразу «Моя милиция меня бережет»? Так это правда. Милиция всех бережет, в том числе и Марту Конецкую. От таких, как ты. Поэтому я к тебе и пришел – предупредить по-хорошему. У нас неплохо налажена работа с подрастающим поколением, никто еще не жаловался. Кстати, глянь-ка…
Он сунул под нос Макееву удостоверение, в котором тот не прочитал ни единого слова – только тупо смотрел на строчки, ощущая, что на этот раз, похоже, его взяли за жабры.
– Ознакомился?
Мужик захлопнул удостоверение и спрятал в карман. Затем шлепнул продолжавшего молчать Макеева по плечу – несколько раз и, кажется, даже не особенно сильно, но Леше показалось, что его ноги завязли в земле.
– А ты чего молчишь-то, а? – поинтересовался здоровяк, который – теперь-то это было ясно – был ментом. – Неужели стыдно стало? Иди просто не хочешь двенадцать лет на зоне оттрубить от звонка до звонка? Смотри, тебе решать.
Он еще раз приложил Макеева своей клешней по плечу, слегка подтолкнув напоследок, и от его несильного удара Леша врезался в стену и упал на покрышки.
– Макеев! – заорали из гаража. – Кончай перекур, работать пора!
До Макеева донеслись ругательства и обещания нелегкой жизни. Но ему было не до гнева начальства. Испугавший его мент вернулся в машину и теперь ждал своей очереди, даже не глядя на Алексея. Тот вскочил с земли, попятился и, не отряхнувшись, нырнул в гараж.
А Сергей Бабкин, помыв машину, выехал с автомойки. Звонок застал его на подъезде к пейнт-клубу.
– Все в порядке, – сказал Илюшин, и по голосу его Бабкин понял, что все и правда в порядке. – Я выхожу, жди у ворот.
На этот раз штаб организовали не у Макара, а в небольшой квартире Маши и Бабкина, в основном потому, что Сергею не хотелось оставлять жену и пасынка одних. Сидя на ковре, Макар обложился альбомными листами, позаимствованными у Кости, и разрисовывал их своими каракулями, помогавшими ему думать. Из соседней комнаты доносились взрывы и стрельба – лоботряс Костя, радуясь запрету ходить в школу, дорвался до компьютера и теперь методично уничтожал монстров в подземельях. В кухне Маша стучала по клавиатуре, придумывая очередной сценарий детской передачи: сюжет о жизни Мышки, Зайчика и Ежика должен был быть готов независимо от того, что происходит вокруг.
Сергей подумал, что выдержать следующие несколько дней будет очень тяжело. Они сделали все, что могли, и теперь их ждал период бездействия, а бездействие он переносил с трудом.
– А если их не будет, результатов? – задал он ненужный вопрос.
– А если их не будет, – сказал Макар, заштриховывая какой-то шарик на ножках, – тогда пойдем твоим путем. Ты ведь придумал план, да? Охрану Тогоева мы видели – они способны защитить его разве что от пьяного хулигана. Достать оружие несложно. Вот только руководить придется тебе, потому что в организации военных операций я – пас. Но побыть в шкуре высококлассного исполнителя не против.
Сергей скептически взглянул на него, совершенно уверенный, что Илюшин шутит, но по лицу друга вдруг понял, что никакими шутками здесь и не пахнет. Ему стало не по себе. Он всегда знал, что при необходимости Макар пойдет на преступление и что в нем нет и грамма того уважения к законам, которое есть в нем самом. Но открытие, что Илюшин готов убить человека, пусть даже угрожающего его другу, на миг заставило его лишиться дара речи.
– Нет… ну ты же это не всерьез! – выговорил Сергей, придя в себя. – Ты же не хочешь сказать, что… То есть я имею в виду… Короче говоря, ты не собираешься пускать Тогоеву пулю в лоб, правда?
Макар поднял на него серые глаза, в которых Бабкин прочитал удивление, и отложил в сторону лист, где от шарика на ножках уже ничего не осталось – так густо он был заштрихован карандашом.
– Серега, я тебя не понимаю. То ты собираешься идти с вилами на медведя – я имею в виду, в одиночку противостоять нашему неадекватному предпринимателю с далеко идущими планами, то пугаешься, когда я говорю тебе, что именно это мы и сделаем в крайнем случае!
– Я не пугаюсь… – пробормотал Сергей. – Я просто не понимаю, зачем ты в этом будешь участвовать.
– Затем, что мне не нравится тот способ ведения переговоров, который избрал Олег Борисович. Господин Тогоев представляет угрозу для моего небольшого бизнеса, которым я зарабатываю на кусок хлеба с вареньем, потому что, если тебя убьют, мне придется искать нового напарника, а на это уйдут время и силы. Ты знаешь, я крайне скептически отношусь к нашим правоохранительным органам. Допускаю, что в случае твоей смерти они смогут найти виновного и даже, не исключено, покарать его, но вот помочь тебе остаться в живых они не способны. Поэтому нам придется искать другие методы борьбы с агрессором. Тогоев невменяем – мне это было ясно после первой встречи, но я не послушался своей интуиции, за что теперь и расплачиваюсь. С него станется отдать идиотское, не укладывающееся в голове у разумного человека распоряжение лишь потому, что он выйдет из себя или решит, что его обидели. А у того, кто на него работает, достаточно послушания и тупости, чтобы этот приказ выполнить. Серега, почему у меня снова такое чувство, будто я объясняю тебе очевидные истины?
– Знаешь, как-то неожиданно услышать это от тебя….
Он смешался и замолчал. Макар подождал продолжения и, не дождавшись, посоветовал:
– Не переживай раньше времени. Я почти уверен в том, что флешка, которую Юля Сахарова так удачно спрятала у своей подружки, будет использована по назначению. Либо это надолго выбьет из головы Олега Борисовича мысли о чем-то другом, кроме как о себе, бесценном, либо, наоборот, разъярит окончательно.
– О втором варианте ты прежде не упоминал!
– Не хотел пугать тебя раньше времени. В любом случае процесс запущен, и от нас больше ничего не зависит. Слушай, давай закажем пиццу, а? Я отвык от цивилизованной еды за то время, что жил в провинции.
Юля поднялась на эскалаторе и на пару секунд задержалась, оглядывая зал под стеклянным куполом. Людей за столиками было немного, но она не видела того, кто вызвал ее на встречу.
«Опаздывает?!»
Она и так была взбешена: пришлось придумывать для старухи вескую причину, чтобы сбежать из дома хотя бы ненадолго. У нее мелькнула мысль развернуться и уйти, но тут из-за столика возле сетевой кофейни, где разрешено было курить, поднялась знакомая фигура в мешковатом костюме, обозначая свое присутствие.
Алексей ждал ее, вертя в руках запотевшую банку с колой – самое дешевое, что можно было заказать, чтобы занять столик. Когда девушка молча села рядом, он закурил, и Юля поморщилась: она терпеть не могла дым от дешевых сигарет.
Сегодня он выглядел совсем неважно: помятый, неаккуратно выбритый и снова в своем спортивном костюме – в таких не ходили даже рыночные торговцы. То и дело он косился вправо, где на диванчике две женщины увлеченно рассматривали журнал.
– Что глазеешь? – Юля первой нарушила молчание. – Тетки нравятся?
Парень проигнорировал ее вопрос, будто бы и не услышал.
– Вот что… – проговорил он, нервно затянувшись, – я в твоем деле больше не участвую. Ясно?
Ему все-таки удалось увидеть ее потерявшей самообладание. Но лишь на несколько секунд, не больше. Затем Юля собралась, и это выглядело пугающе: сначала лицо поплыло, будто расслабившись под действием алкоголя, а потом напряглось, застыло. Она облизнула губы.
– Почему? Что случилось?
– Потому что. Выследили меня, поняла? У них все на нас есть. Может, даже сейчас нас с тобой пишут!
– Кто нас пишет?!
– Менты, вот кто! Не понимаешь, что ли?!
– Не ори!
На них обернулись из-за соседнего столика, и он догадался взять ее за руку, нежно погладить, будто успокаивая свою девчонку.
– Детка моя, – прошептал он, наклонившись к ней – ни дать ни взять пара голубков, едва не поссорившихся, но в последний момент помирившихся, – накрылся твой план. Ко мне на работу приходили, предупредили, что знают о тебе и старухе. Так что прости, Юля, но я в эти игры не играю.
– Я уже слышала, что ты не играешь. А теперь спокойно – понятно тебе, спокойно! – расскажи мне о том, кто к тебе приходил и что сказал. И не дергайся ты – никого здесь нет!
Он пододвинул пепельницу ближе и едва не задел ее зажженной сигаретой, но девушка даже не дернулась. С непроницаемым лицом выслушав его рассказ, она забрала у него свою руку и облокотилась на стол, уперев подбородок в переплетенные пальцы. Теперь она смотрела на него снизу вверх, но во взгляде ее по-прежнему читалось глубокое превосходство.
– Глупенький маленький Лешик, – протянула она с насмешливым сочувствием в голосе. – Напугался злого дядю милиционера. А дядя-то вовсе и не милиционер! Ай, как же мы так ошиблись!
– Слышь, ты мне мозги не полощи! – Он перешел на привычные блатные интонации и сразу почувствовал себя в своей шкуре. – Смешливая нашлась, тоже мне!
– Не буду полоскать мозги, Лешик, не буду. Только знаешь, с кем ты разговаривал? С дурачком, которого мой папаша подослал. Удостоверение у него липовое, и работает он охранником у отца. А ты купился…
Она забрала у него сигарету и бесцеремонно потушила в пепельнице.
– Надоел дымить. Курить вредно. Что ты так смотришь? Я тебе правду сказала. Подумай сам: если бы это был мент, он бы не пугал тебя, а прямиком в отделение отвез. А там из тебя показания бы выбили, не мне тебе рассказывать.
Она не смотрела на него, но голос ее звучал спокойно и уверенно, без тени сомнения. Однако подозрительный червячок в глубине души не давал ему поверить ей до конца.
– А зачем охраннику мне угрожать?
– Не охраннику, – скучающим голосом ответила Юля, – а отцу. Он, видишь ли, в курсе всего дела и не хочет, чтобы мы разобрались с тетей Мартой. Боится папа за меня, понимаешь? Не верит, что я уже большая девочка.
Она подняла на него глаза и приветливо улыбнулась, как постороннему человеку. От ее улыбки ему стало не по себе. Наконец-то он понял, что ему больше всего не нравилось в их плане. Не то, что пришлось бы пристукнуть старуху, – как раз это не представляло для него особых сложностей. И не то, что деньги он получил бы лишь полгода спустя после ее смерти – в конце концов, сумму Юлька назначила такую, что можно было и подождать. И даже не то, что вдруг объявились какие-то люди, знавшие об их намерениях.
Больше всего ему не нравилась сама Юля. Когда много лет назад они вместе учились, она была самой обычной девчонкой и запомнилась ему лишь писклявым голоском и смехотворной старательностью, с которой произносила заученный из учебника текст на уроках природоведения. Как ни удивительно, но она почти не изменилась за прошедшие годы: в ней по-прежнему с одного взгляда узнавалась та девчонка, которая мялась и пищала у доски. Но его не покидало жутковатое ощущение, что в выросшее повзрослевшее тело поселили кого-то другого, выгнав оттуда прежнего жильца. Не было больше никакой девчонки, а было существо, притворяющееся знакомым ему и даже вспомнившее кое-что из их прошлой, детской жизни. Но это была не память этого существа, а чужая, позаимствованная у прежней владелицы с писклявым голоском.
Он воспринимал мир в первую очередь на слух, и от ее размеренного голоса, от ее интонаций, временами становившихся не живыми, а механическими, будто ее заводили изнутри, ему хотелось заткнуть уши. Поначалу, когда они встретились, он толком не разобрался в своих ощущениях, но теперь все разложил для себя по полочкам. Она ему не нравилась. Пожалуй, он ее даже побаивался. Все из-за голоса, из-за того, как неторопливо и ровно она говорит обо всем: о себе, о нем, об отце, о старухе…
И еще что-то сидело в ее глазах. Какая-то безумная идея. Ему вдруг пришло в голову, что с нее станется пристрелить его там же, в подъезде, рядом с убитой им старухой, и он удивился, как не подумал об этом раньше. Воображение услужливо нарисовало картину: его тело с открытыми глазами и Юля, присаживающаяся на корточки с умильным выражением лица. Он позаимствовал эту картинку из какого-то боевика, но все равно получилось убедительно, как в жизни. И страшно.
– Короче… – начал он, – мне, честно сказать, все равно, охранник он там или кто. Главное – слишком много народу в курсе дела. Отец твой знает, охранник знает, жена охранника, подруга жены… Так и до прокурора дойдем. Найди себе кого-нибудь другого вместо меня.
– Лешик! – умоляюще протянула она. – Кого же я найду?! Ну пожалуйста, не бросай меня одну!
И это тоже было притворством. Все ее просьбы, заигрывания с ним, подшучивания и обещания… Она все время кого-то играла.
– Все, Юльк, мне пора. Увидимся.
Она вдруг вцепилась ему в руку так, что он охнул.
– Ты что, уходишь?
– Сказал же, – он начал злиться, – я в твоем деле не участвую.
Она потянулась к нему, придвинулась близко-близко. В вырезе рубашки он увидел край черного бюстгальтера и полуокружность приподнятой груди, но это зрелище ни капли его не возбудило. Юля заставила его положить руку ей на талию, и теперь они и впрямь стали похожи на двух влюбленных, собирающихся поцеловаться.
– Как же не участвуешь, Лешик, когда участвуешь? – прошептала она ему на ухо. От теплого дыхания ему стало щекотно.
– Заканчивай называть меня Лешиком.
– Маленький мой, обиделся! Хорошо, не буду называть моего мальчика так, как ему не нравится.
От ее игривости ему стало противно. На них бросали взгляды с соседних столиков, и в них читалось, каким придурком он выглядит, обжимаясь в забегаловке с некрасивой девчонкой. Самое поганое заключалось в том, что у нее был моральный перевес: он не мог предугадать, что она сделает в следующий момент. К тому же она в отличие от него чувствовала себя в своей тарелке.
Алексей знал только один способ сделать так, чтобы перевес оказался на его стороне. Он повернул голову и глумливо уставился на нее:
– Слушай, ты что, трахнуть меня собралась? Прямо здесь? Не терпится тебе, да? Мужика, наверное, давно не было.
Вопреки его ожиданиям, она не смутилась.
– Конечно. Я тебя сначала трахну, а потом съем. Ам!
Она неожиданно клацнула зубами прямо перед его лицом, и он отшатнулся. Его намерение унизить ее растаяло в ту же секунду.
– Ты психованная, что ли?! – не выдержал он. – Пусти меня.
– Не хочешь, чтобы тебя кушали? Чтобы косточки твои где-нибудь в подвале валялись? Если не хочешь, то сделай то, что я прошу.
Она взяла Алексея холодными пальцами за подбородок и повернула его голову так, чтобы он смотрел ей в глаза. Можно было легко оттолкнуть ее – всего один тычок, и она опрокинется вместе со стулом, – но что-то мешало ему поднять руку. Он почувствовал себя веревочной куклой, которой управляет эта девчонка с неживыми, будто застывшими, глазами. Скажет «пойди, убей» – он пойдет и убьет. Скажет «иди, спрыгни с моста» – пойдет и спрыгнет. Ниточки оборвутся, и ничего от него не останется, кроме мятой, набитой сгнившими опилками тряпки.
– Леша, ты же сам все понимаешь: ее нужно убить, – проникновенно сказала Юля, не сводя с него темных глаз. – Она очень жестокая. Она относится ко мне как к рабыне… – В ее голосе появились жалостливые нотки. – Если я этого не сделаю, я не смогу себя уважать.
– Вот и сделай! – Он наконец сбросил морок и резко отодвинулся, едва не упав со стула. – Возьми и сделай сама, а меня не приплетай. Рабыня Изаура нашлась! Чего таращишься?
Она помолчала, обиженно поджав губы. А затем сказала, делая паузу перед каждым словом, будто взвешивая и осматривая его со всех сторон:
– Извини, Леша, но тогда и тебя стоило бы убрать. – И, рассмеявшись, как школьница, добавила: – За компанию.
Он хотел как следует двинуть ей по губам, чтобы перестала хихикать и поняла, что с ним такие дешевые шутки не проходят, как вдруг осознал, что она вовсе не шутит. Тон, смех – все указывало на шутку, но глаза были такими же застывшими, как тогда, когда она просила его убить старуху. Он вскочил – стул отвратительно проскрипел железными ножками по полу – и пошел прочь, чувствуя, что она смотрит своими невыразительными глазами ему вслед.
– Попробуй только угрожать мне, стерва… – бормотал он себе под нос, перемежая слова с руганью. – Увидишь, что тогда получится. Только попробуй…
Он повторял эти слова до тех пор, пока они не потеряли смысл. И лишь выскочив из торгового центра и оказавшись под дождем, замолчал и перевел дух. «Дура чокнутая».
Девушка, которую он назвал чокнутой дурой, заказала капучино – большой, в высокой чашке – и отпила пару глотков, предварительно сняв ложечкой тающую пену. Изменения, которые она должна была теперь внести в свой план, огорчили ее. Так удачно все складывалось – и на тебе! Но она знала, что не позволит себе потерять душевное равновесие. Что бы ни случилось – она справится с ситуацией. В конце концов, проблему можно решить своими силами, и глупо расстраиваться из-за того, что Леша оставил ее одну разбираться с этим делом. Сейчас она успокоится, возьмет себя в руки – все-таки она чуточку, совсем чуточку расстроилась – и допьет свой кофе, а затем пойдет домой
и убьет старую тварь
и начнет заниматься делами, сохраняя полнейшее хладнокровие. Ей нельзя выходить из себя, потому что тогда старуха может что-то заподозрить. Нужно быть приветливой и очень послушной, чтобы
воткнуть ей в костлявое горло вилку, которой она переворачивает мясо
заслужить ее полное доверие. Тем легче будет
убить убить убить убить убить убить убить убить убить ее
убить ее.
Она почти не сердится на Лешу. Почти не сердится. Почти…
– Сволочь!
Звон раздался почти одновременно с яростным выкриком. Официантка за стойкой вздрогнула и недоуменно уставилась вслед быстро уходившей худенькой девушке, только недавно сидевшей в обнимку с какой-то шпаной. Громкие голоса и взгляды посетителей заставили ее перегнуться через стойку, и женщина увидела на полу осколки разбитой об стену кофейной чашки, плавающие в луже коричневой жидкости.
– Это она швырнула! – зашумели две женщины, привстав со своих мест и уронив всплеснувший страницами журнал. – Видели?!
Официантка покачала головой и пошла за уборщицей.