Глава 7
Удача – дама капризная. К кому-то она сразу спешит навстречу, а кому-то приходится долго и трудно карабкаться следом, пытаясь поймать ускользающий «хвост».
Лямзин был из вторых. Периоды небывалого взлета и веры в свои силы чередовались у него с полосами отчаяния и неудач, и однажды, потерпев очередное жизненное фиаско, он даже начал пить. Каждый раз выветрившийся к утру хмель оставлял после себя чувство гадливости и болезненной тоски, а нерешенные проблемы наваливались с новой силой. Лямзин клятвенно зарекался завязать, но приходил вечер, и все начиналось сначала.
К счастью, он нашел в себе силы сказать «стоп» до того, как потерял в жизни все, но его пьяные загулы долго еще аукались ему, сказываясь на карьере. Именно поэтому в свои почти сорок Лямзин все еще ходил в майорах, но надежды на повышение не терял.
Главное, что он смог вынести из всех своих жизненных передряг – умение отключаться от мыслей о будущем. Он научился жить сегодняшним днем, так, словно завтра не существует. Причем удавалось ему почти всегда, но иногда глубоко запрятанные эмоции вырывались наружу, амбиции брали верх, и Лямзина охватывало служебное рвение. Честолюбивая мысль: «Я раскрою это запутанное преступление» – сверлила мозг, следом подключалось воображение, и Лямзину мечталось, как о нем вспомнят, наконец оценят его по достоинству, и тогда он сможет расширить жилье, обзавестись женой и парой-тройкой смешливых детишек.
Сейчас Эдуард Петрович чувствовал – разгадка где-то близко, нужно только правильно потянуть за ниточку, и тогда размотается весь клубок. Лямзин достал лист, разделил его карандашной линией на две части и написал имена всех известных ему действующих лиц. Потом взял второй листок и начал чертить схему преступления, стараясь уложить в нее все известные нюансы и детали.
Итак, Катерина Каранзина хорошо выглядела, тщательно следила за собой, была замужем за австрийцем, но что-то не заладилось, не срослось. Что ж, бывает… Женщина вернулась в Россию.
Лямзин сделал пометку в блокноте: «Узнать, что расстроило брак».
Катерина собиралась встретиться с бывшим мужем – Антоном, хотела о чем-то поговорить. Теперь не узнаешь, о чем.
Лямзин отметил: возможно, есть кто-то, кому она могла рассказать о будущем разговоре?
– Тая! – крикнул он в сторону кухни, где Таисия заваривала утренний чай. – Напомни мне, твоя тетя успела встретиться с бывшим мужем, как хотела?
– Кажется, нет, – отозвалась Таисия, – во всяком случае, мне об этом ничего не известно.
– Гм, – пробормотал Эдуард, – чрезвычайно информативный ответ. Ладно, смотрим дальше. В квартире Катерины перед самым приездом милиции находился неизвестный, возможно – убийца. Он ушел через чердачный люк, но, к счастью, его видели, а значит, можно будет попробовать составить фоторобот…
Весьма странно, когда вслед за женщиной вдруг внезапно умирает ее бывший муж, а в тот же день у его квартиры появляется тот же неизвестный. Во всяком случае, по описанию очень похожий на того, что побывал у Каранзиной.
Вот что еще более странно: он оставил соседке визитку. Это глупость или уверенность в собственной безнаказанности? Но проверить в любом случае нужно, слишком все сходится на незнакомце.
Лямзин побарабанил пальцами по столу, достал мобильник, и тот в ту же секунду зазвонил.
– Да, Юля, – ответил майор, увидев высветившееся имя. – Нашли визитку? Отлично. Вот приятное начало дня! Диктуйте, пишу.
Он ровным мелким почерком записал данные некоего Никиты Лаврова и телефон и присвистнул:
– А телефончики-то совпадают, ага!
Еще раз сверил цифры с номером, записанным на пачке денег Каранзиным, потом встал, потянулся, хрустнув суставами, и, напевая, отправился чистить зубы. Поскольку лишней зубной щетки у Таисии не оказалось, пришлось прибегнуть к старому дедовскому способу – пальцем.
Никите снился старик.
Лил дождь, и сверкали молнии. Влажно поблескивали черные горы, вызывая в душе почти мистический страх. Казалось, ущелье живое и достаточно одного неверного шага, чтобы все обрушилось камнепадом.
Старик уверенно шел между обломками скал, а Никита, оцепенев от страха, смотрел ему вслед.
– Подожди! – изо всех сил крикнул он, и мелкие камни посыпались вниз, дробно стуча. – Ты ведь знаешь все на свете, скажи, почему она ушла? Почему предала меня?
Камнепад становился все сильнее и сильнее, но старик впереди был, словно заговоренный, – ни один камень не касался его.
– Ты не можешь вот так просто уйти!
Горы ответили гулом, и Никита, не успев увернуться, почувствовал резкую боль в плече.
– Постой! Ответь, почему камни даже не касаются тебя?
И вдруг старик остановился.
– Ты неправильно задал вопрос, – хрипло сказал он, повернувшись. – Как думаешь, почему камни падают там, где идешь ты?
И незнакомец опять пошел вперед, слегка ссутулившись и склонив седую голову, а Никита молча смотрел ему вслед.
– Стой, не уходи! – в отчаянии крикнул он. – Неужели я так виноват, что не заслужил даже подсказки?
Старик обернулся.
– Хочешь подсказку? Тогда ответь себе всего на один вопрос: что на самом деле ищешь ты?
И исчез. А скалы все продолжали дрожать. Звук становился все выше и выше, пока не превратился в пронзительный звон…
В дверь настойчиво звонили. Никита потер глаза кулаками, старательно прогоняя остатки сна, но ощущение песка под веками все равно осталось. Непрестанно моргая и жмурясь, он подошел к двери и прильнул к глазку. Насколько можно было разглядеть, на лестничной клетке стояла женщина неопределенного возраста, с сумкой на широком черном ремне и настойчиво давила на кнопку звонка. Меньше всего Никите сейчас хотелось с кем-нибудь разговаривать: сонная физиономия, помятая одежда – зрелище не для посторонних глаз. Но тетка явно не собиралась уходить. Она переминалась с ноги на ногу и заглядывала в «пуговку» дверного глазка.
– Вот дура-то, будто можно что-то с той стороны увидеть, – пробурчал Никита вполголоса. И уже громко спросил: – Вам что нужно?
– Лавров Никита Сергеевич? – откликнулась незамедлительно тетка. – Вам телеграмма, срочная. Получите и распишитесь.
Кровь ударила ему в голову: Эльза! Путаясь в ключах и цепочках, дрожащими руками Лавров открыл дверь и… То, что последовало за этим, больше походило на дурной сон, чем на реальность. В квартиру ворвались пятеро вооруженных людей в камуфляже, скрутили Никите руки и повалили на пол, ткнув его носом в пыльный ковер.
Он лежал смирно, прислушиваясь к разгрому своей квартиры, но когда в кабинете с грохотом упала стремянка и зазвенела осколками дорогая античная ваза, не выдержал и вскочил. В ответ его с такой силой пнули обратно, что Никита снова упал на ковер и проехал по нему лицом, надышавшись пыли.
«Пора отдать ковер в химчистку», – уныло подумал Лавров и, не удержавшись, чихнул.
Мысль, что будет, если сейчас найдут пистолет, сковала тело судорогой. Стало трудно дышать, руки и ноги онемели. И тут кто-то крикнул:
– Все чисто, ничего нет!
На душе у Лаврова полегчало. Все-таки он хороший парень, этот вандал, грохнувший античную вазу. Что значат какие-то несколько тысяч по сравнению со свободой?!
Уже шел второй час, как Никита мерил шагами «обезьянник» – открытую камеру с решеткой, расположенную в дежурной части. Сидеть он физически не мог: хотелось куда-то бежать, кричать, кому-то что-то доказывать, рассказывать, что не виноват. А между тем ему даже не соизволили объяснить, в чем же его обвиняют.
Это было хуже всего, потому что Никита никогда не умел убедительно врать, не подготовившись заранее, и поэтому боялся, что вопросы опера застигнут его врасплох.
Как вариант, оставалось говорить чистосердечную правду. Вот только правда его такова, что за нее быстрее всего можно загреметь в тюрьму: сначала он приезжает к дому, откуда выносят тело убитого мужчины, потом появляется в квартире, где в постели лежит мертвая женщина, и наконец наносит визит человеку, который в ближайшее время тоже оказывается трупом.
«Или Каранзин уже был мертв, когда я приходил к нему? – с надеждой подумал Никита. – Тогда, вероятно, это снимет с меня подозрение в убийстве? Или, наоборот, подчеркнет причастность? Главное, что меня застали у двери убитого человека, все остальные показания можно повернуть как угодно».
От столь унылых мыслей Никите стало плохо. Он сел на скамью и прислонился спиной к холодной стене. И тут же громыхнула дверь, на пороге появился сержант и рявкнул:
– Лавров, на допрос!
«Как непредсказуема жизнь, – подумал Никита, поднимаясь и идя к выходу из «обезьянника». – Еще вчера я беспокоился о том, как более убедительно рассказать о преимуществах выбранной концепции дизайна, а сегодня размышляю о показаниях на допросе».
Опер обладал уютной, располагающей к себе внешностью. Он казался спокойным и умудренным опытом человеком, что вселяло надежду. Может быть, при каких-то других обстоятельствах между ними даже могла возникнуть дружба, но не сейчас: когда люди находятся по разные стороны баррикад, они обречены стать врагами.
В этот момент Лямзин мельком взглянул на топчущегося на пороге Никиту и буркнул, указав на стул:
– Садитесь, не скромничайте.
Казенный стул не отличался особым удобством, вдобавок еще и скрипел, стоило только Никите пошевелиться. А Лямзин не торопился. Он перебирал бумаги, что-то читал, делал какие-то пометки и, казалось, совсем забыл о том, что в кабинете кроме него еще кто-то есть.
Можно было бы, конечно, напомнить о себе, к примеру, кашлянуть, как робкий посетитель на приеме у важного начальника, или подвинуть поближе к столу стул. Хотя вряд ли получится, наверняка он привинчен к полу. А в общем-то, торопиться некуда, пусть себе следователь листает свои бумаги: что здесь, что в камере – время течет одинаково…
Никита скептически хмыкнул в ответ на собственные мысли, Лямзин поднял голову, внимательно посмотрел на него и опять уткнулся взглядом в документы.
Минуты текли отвратительно медленно. Никита старался не ерзать на стуле, не тереть нос и не хрустеть пальцами. Ему казалось, что суетливые движения непременно выдадут волнение, и потому старательно изображал спокойствие.
А следователь все продолжал молчать. Теперь он уже не казался Никите симпатичным, мало того – Лавров начал физически ощущать неприязнь, исходящую от хозяина кабинета.
– Что вы так нервничаете? Ведь вы даже еще не знаете, о чем я собираюсь с вами говорить, – вдруг произнес Лямзин. И Никита вздрогнул, ощутив боль от впившихся в ладони ногтей. Тогда он разжал пальцы и, скрестив руки на груди, с вызовом произнес:
– А вы, гражданин начальник, конечно, на моем месте чувствовали бы себя как на отдыхе в ресторане.
– Не ерничайте, к вашей интеллигентной внешности не идет, – огрызнулся Лямзин.
Он на самом деле тянул время, но совсем не по той причине, которая представлялась Никите. Все было гораздо проще: Лямзин злился на себя. Показания свидетельниц, описывавших Никиту, сводились к тому, что все отмечали его внешнюю привлекательность, и это настроило Лямзина резко против: он недолюбливал смазливых мужчин. Увидев же в первый раз подозреваемого, неожиданно для себя ощутил симпатию к нему, казалось бы, совершенно ничем не оправданную.
Но это все эмоции, которые, как известно, эфемерны, а вот нестыковки в деле вполне реальны. И если прежде Лямзин уверенно вел дело к виновности Лаврова, то сейчас он испытывал досаду за желание быстро отрапортовать о раскрытом преступлении. В общем, Лямзин боялся ошибиться и сломать невиновному человеку жизнь.
С другой стороны, эмоции мешали трезво оценивать ситуацию: поддавшись им, Лямзин рисковал оставить на свободе преступника.
Был и третий фактор. Лямзин очень гордился своей интуицией: она еще никогда его не подводила. Так вот, чисто инстинктивно за кажущейся простотой дела Лямзин чувствовал некие подводные камни. Было во всем этом что-то странное, не вписывающееся в схему.
Потому Лямзин и молчал, стараясь навести порядок в мыслях и решить, в каком ключе вести допрос.
– Мне жаль разочаровывать вас, Никита Сергеевич, но ситуация складывается не в вашу пользу. А именно: вам сейчас, во-первых, придется объяснить, что вы делали в Алтышниковом переулке, в квартире Катерины Каранзиной, – начал нападение майор.
– Не понимаю, о чем вы говорите.
– Да? – удивился Лямзин. – А соседи вас запомнили и очень неплохо описали. Вот, поглядите.
Лямзин придвинул свидетельские показания Лаврову, и тот бегло проглядел их.
– Ну и что? Весьма расплывчатое описание. Где указано, что это я?
– Да, согласен, – кивнул Лямзин. – Не указано. Но у меня еще и из дома Антона Каранзина свидетельские показания имеются, и от соседок Таисии Тиховой, племянницы Каранзиной. Не желаете полюбопытствовать? И, смею вас заверить, они практически абсолютно совпадают с первыми.
– Я не собираюсь смотреть, – отвернулся Лавров.
– Извольте, как хотите, – притворно вздохнул Лямзин. – Значит, вы утверждаете, что ни у Катерины, ни у Таисии, ни у Антона Каранзина вас не было?
– Да, утверждаю.
– Ваше право, да, ваше право, – картинно засокрушался Лямзин, якобы в волнении перекладывая бумаги с места на место. – Но кое-что вам все же придется мне объяснить. Например, вот это.
И майор придвинул к Никите визитную карточку.
– Узнаете? – ехидно спросил Лямзин. – Вы оставили свою визитную карточку соседке Каранзина, вписав свой домашний номер и попросив девушку позвонить вам, как только Антон вернется домой. И тот же номер был записан на пачке денег, выброшенных художником в канализацию.
Никита бросил беглый взгляд и неохотно отозвался:
– Ну и что? Это ничего не доказывает. Мало ли откуда та соседка взяла мою визитку? А про деньги я вообще ничего не знаю.
– Хотите очную ставку? Извольте, организуем. Но сначала советую вот о чем подумать: когда соседка Каранзина опознает вас, автоматически под сомнение попадут и ваши прочие показания. А именно – то, что вы не были в квартире Катерины Каранзиной, и то, что вы не появлялись в доме ее бывшего мужа Антона. Кстати, где ваша жена?
Никита дернулся так, будто его ударили в лицо кулаком.
– Вы знаете, что с ней?
– Значит, вы в доме Каранзина пытались разыскать жену?
– Ничего больше я вам не скажу, – потух Никита.
Боль и отчаяние, мелькнувшие в глазах Лаврова, были столь неподдельны, что в сердце Лямзина невольно проснулась жалость. Но он торопливо придушил ее, напомнив себе, что сыщик не имеет права на эмоции.
– А знаете что? Я, пожалуй, расскажу вам сейчас, как вижу вашу историю. Катерина была красивой женщиной, и вполне возможно, что вы закрутили с ней интрижку. Затем она совершила какую-то ошибку, возможно, начала шантажировать, угрожая, что расскажет обо всем вашей жене, и вы убили ее. Антон, муж Катерины, скорее всего, стал свидетелем убийства, поэтому вы убрали и его. Для этого вы пришли к нему домой, задушили, всунули затем бесчувственное тело в петлю, сымитировав самоубийство, а потом пошли к соседке Каранзина, Юлии, и мастерски разыграли перед ней сцену поисков Антона, с которым вам непременно нужно поговорить. Для пущего же правдоподобия и укрепления своего алиби попросили позвонить как только Каранзин вернется домой. Как вам такая история?
– Чушь! – стиснув зубы, прошипел Никита.
– Да? А мне кажется, весьма складно. Хорошо, расскажем по-другому. Вы встречались с Катериной Каранзиной, и об этом узнал ее муж. Он приревновал, а в отместку начал встречаться с вашей женой. – Тут Никита вскинул голову и с ненавистью посмотрел в глаза Лямзину, но тот как ни в чем не бывало продолжал: – И вот, вы решаете уйти от Каранзиной, о чем прямо говорите ей, и между вами происходит ссора. В результате вы убиваете женщину. Затем, разгоряченный кровью, отправляетесь к Антону Каранзину и удовлетворяете там свое чувство мести.
– Еще большая чушь, – усмехнулся Лавров.
– Да ладно, полноте вам, батенька, не такая уж и чушь. Не лишено логики, между прочим. Главное же тут вот что: при неплохой доказательной базе этого вполне хватит, чтобы закрыть дело.
– Я никогда не встречался с Катериной Каранзиной.
– И не видели?
– Не видел.
– Ну да, в самом деле, брюнетки ведь не в вашем вкусе, – произнес Лямзин, в упор глядя на Лаврова, и по мелькнувшему в его глазах недоумению четко понял: допрашиваемый знает, что Каранзина была блондинкой, а значит, он видел ее. Живой или мертвой. – А ваша жена брюнетка?
– Какое это имеет отношение к делу? – взвился Никита.
– Значит, я угадал: блондинка. Так зачем вы все-таки приходили к Каранзиной?
– Я не буду отвечать.
– В самом деле? А зачем разыскивали Антона?
– И на этот вопрос не стану отвечать.
– Не обольщайтесь, и покруче вас отвечали. – Лямзин снисходительно улыбнулся. – Игра в несознанку – штука опасная. Степанов! Проводи задержанного в камеру. Есть у нас местечко потеплее?
– Найдем, – понимающе кивнул сержант.
– Вот и ладненько. До скорой встречи, гражданин Лавров.
Никита шел по гулкому коридору и не мог избавиться от ощущения, что видит сон. Не могло с ним, отличником по жизни и, как многие считали, везунчиком, такое произойти. Может быть, стоит только зажмуриться или как следует ущипнуть себя, и он проснется в своей кровати? А рядом будет, безмятежно раскинувшись или свернувшись калачиком, спать Эльза…
– Стой! – рявкнул сержант. – Заходи.
Никита получил ощутимый толчок в спину и полетел вперед так, что едва удержался на ногах.
– О, цыпа какой! – Сутулый кривоногий уголовник спрыгнул с нар и танцующей походкой пошел на Никиту. – Сразу видно – интеллигентик, не то, что мы. Тушка, ты кого больше любишь, мальчиков или девочек?
– А мне без разницы, – лениво откликнулся из другого угла камеры развалившийся на нарах крупный мужик.
– Первого, кто приблизится, удушу, – прошипел Никита.
– Ути-пути, какие мы смелые… – захихикал первый уголовник.
Из угла, где сидел второй, донеслось утробное хрюканье, Тушка поднялся во весь свой рост, и Никита подумал, что прозвище явно преуменьшало достоинства владельца. Это была не «тушка», а целая тушища, высотой с хороший шкаф, и вся громада сейчас надвигалась на него. Никита хотел отступить к стене, чтобы удобнее было защищаться, но в тот момент чья-то подсечка сбила его с ног. Что было дальше, он вспоминал с трудом. Уже позже в памяти смутно всплыли сыплющиеся на него со всех сторон удары, скрип открываемой тяжелой двери, крик, холодная вода в лицо…
На следующий день на допросе Лямзин старательно отводил в сторону глаза, задавая вопросы.
– Грязно играете, начальник, – усмехнулся Лавров разбитыми губами. – Решили из меня признание руками уголовников выбить?
– Думайте, как хотите, – буркнул Лямзин и, как показалось Никите, взглянул на него вполне по-человечески, даже с сочувствием.
«Не расслабляйся, – напомнил Лавров себе, – это вполне может быть игра. В хорошего следователя, например».
– Это недоразумение, – вдруг сказал Лямзин, – излишнее рвение подчиненных. Как вы себя чувствуете, голова не болит?
– Спасибо, вашими молитвами, – отвернулся Никита.
– Зря вы так, – помрачнел Лямзин, – я не предполагал, что все так обернется. И, между прочим, распорядился никого к вам не подсаживать.
– Вот спасибо! – саркастически усмехнулся Лавров. – Небось, испугались, что меня окончательно добьют?
Голова действительно разболелась, и Никита, схватившись за виски, слабо застонал.
– Ладно, все, – закрыл папку с делом Лямзин, – разговора у нас сегодня не получится, отправляйтесь в камеру, завтра продолжим. И еще: я бы на вашем месте не отказывался от еды.
– Будете на моем месте – продемонстрируете.
– Остряк, ну да. Не начнете есть, станем кормить силой!
Никита лег на жесткие нары и попытался расслабиться. Сказалась усталость, и сон навалился сразу – липкий, тягучий, обволакивающий удушливой пеленой. Какое-то время Лавров барахтался в сплошном мареве тьмы, потом мгла отступила, и стало легче дышать. Он вдруг очутился на Лосином острове, и одновременно появилось такое чувство, будто это не сон, а на самом деле Никита идет по тропинке в лесу.
С ветвей срывались холодные капли и падали на лицо, промозглая сырость залезала под воротник, вызывая озноб, и все-таки он чувствовал себя счастливым. Его охватило пьянящее чувство свободы и еще – волшебства, как бывало когда-то в детстве, когда казалось, стоит только взмахнуть руками, и полетишь, как птица. Никита понесся по тропинке, смеясь и сбивая прутиком капли с листьев, и совсем не заметил, как сгустилась чаща, деревья сплошной стеной обступили его.
Лес замер в страхе, затих, словно ожидая чего-то. Остановился и Никита. Огляделся по сторонам и вдруг с ужасом понял, что совершенно не знает, куда идти. Будто бы кто-то злобный начисто стер из памяти недавний путь.
Порыв ветра – запах костра. Он пошел наобум, стараясь не свернуть с дороги, вглядываясь во тьму. Неожиданно среди ветвей мелькнул огонек, и Никита ускорил шаг.
Хотелось погреться у костра, если получится – перекусить, а главное, с кем-нибудь по душам поговорить. Никита вдруг понял, что ему отчаянно не хватает собеседника: столько накопилось проблем. И ускорил шаг, перейдя тут же на бег, притормозив только тогда, когда кусты сплошной стеной преградили дорогу. Некоторое время он колебался, потом выхватил невесть откуда взявшийся нож и изрубил ветки, прочищая себе путь.
Перед ним оказалась поляна, костер и сидящий возле него старик.
– Заждался уж тебя, – миролюбиво буркнул он, поворошив палочкой угли и выкатив печеную картофелину. – Все сижу и сижу… Чего было сразу сюда не идти?
Никита пожал плечами, пытаясь вспомнить, когда они договаривались о встрече. Так и не вспомнив, сел поближе к костру и вплотную придвинул к огню ноги, рискуя поджарить легкие туфли.
– Странные все-таки люди, – задумчиво продолжал старик, – идешь им навстречу, ждешь, а они медлят. Есть хочешь?
– Ага. – Никита сглотнул слюну.
– Как думаешь, о чем будем говорить? – прищурил один глаз дед.
– Наверное, обо мне, – вздохнул Никита. – Правду ты тогда сказал: я толком не знаю, что ищу. И даже не знаю, куда иду…
– Это как раз не страшно. Хуже то, что ты так до сих пор и не понял, куда шел.
Никита насупился и промолчал. Старик не торопил его, ворошил угольки веточкой и следил за искрами, по-детски улыбаясь им.
– Да разве это важно? – наконец выдохнул Никита.
– В нашем мире важно все. Вот, например, помнишь, чего ты боялся в детстве?
Никита задумался.
– Ну, тараканов боялся, пауков… Я и сейчас их не очень люблю.
– Не то говоришь, – покачал головой старик. – Одиночества ты боялся. Помнишь, как стоял часами на детском стульчике под дверью, прислушиваясь к чужим шагам?
Никита съежился и кивнул.
– А помнишь, как семенил следом за отцом, когда тот вышагивал под окнами больницы? Слезы катились по его щекам, он задирал голову, ожидая, а мама все никак не появлялась…
Никита закрыл глаза и простонал:
– Нет, не помню…
– Не хочешь помнить, так вернее. Потому что детское сознание вытеснило страшные воспоминания на задворки памяти, оставив только импульс: желание иметь ребенка приносит боль тем, кто любит.
Яркая, как вспышка, картинка вдруг мелькнула перед глазами, и Никита судорожно затряс головой, пытаясь загнать ненужное обратно в подсознание.
– Да, – с тоской сказал он, – так было. Мама очень хотела этого малыша, и мы всей семьей ждали его, а в итоге она чуть не умерла. Отец плакал, и ему не было до меня никакого дела. А мне было страшно и одиноко. И казалось, что так теперь будет всегда. Мне, кажется, тогда еще и семи лет не исполнилось…
– Тебе было шесть, и ты боялся остаться во всем мире один. Младенец приносит в мир смерть и одиночество, вот что понял ты тогда.
Крупный черный жук вдруг свалился с ветки на руку Никите и побежал к его плечу. Никита вздрогнул, попытался скинуть жука – и проснулся.
Исчезли старик, костер и вкусная ароматная картошка, вернулось чувство голода и отчаяние оттого, что все оказалось лишь сном, а вокруг по-прежнему – унылые тюремные стены.