Глава 6

Звонок телефона застал Никиту на лестничной клетке в тот момент, когда он только-только вставил в замочную скважину ключ. Влетев в квартиру, Лавров схватил трубку, надеясь услышать Эльзу, но его ждало разочарование.

– Алле, вы просили позвонить, когда Антон Каранзин вернется домой. – Соседка художника Юля говорила, слегка запинаясь, старательно выговаривая слова непослушным языком. – Антон дома. Но вам уже ничего не скажет. Потому что он – труп.

Девушка уже давно бросила трубку, а Никита все стоял, вперив невидящий взгляд в пространство. Внезапно появилось странное чувство, будто кто-то набросил ему на горло веревку и медленно затягивает ее. И еще появилась назойливая мысль, что с гибелью Каранзина пропала возможность узнать что-то очень важное. Лавров положил трубку, достал из кармана пистолет, покрутил в руках, размышляя, стоит ли прятать его. Потом уверенными шагами направился в спальню.

Когда в кабинете делали навесной потолок с точечными светильниками, разбросанными по всей площади, решили каждую лампу поместить в центр квадратной плитки. Никите было совершенно безразлично, как все будет выглядеть, в обстановке жилища он всегда полагался на вкус Эльзы, но эта идея его заинтересовала. Еще точно не зная, зачем, он попросил мастера сделать одну из плиток двойной. Потом подумал: много в узеньком пространстве, конечно, не поместить, но деньги и драгоценности вполне можно. Правда, тайник после ремонта так и стоял пустой, потому что гораздо удобнее было пользоваться сейфом – расположен ниже и всегда под рукой. Но сейчас Лаврову почему-то захотелось спрятать оружие именно туда. Он принес стремянку, аккуратно вынул плитку, стараясь не повредить провод, ведущий к лампочке, и положил в тайник пистолет.

Дом без жены был пугающе уныл и пуст. Никита не мог отделаться от ощущения, что все происходящее – дурной сон и сейчас из мастерской выйдет смеющаяся Эльза. Ему даже показалось, будто слышны ее шаги. Если бы не привычка всегда и везде сдерживать свои эмоции, даже когда никто не может видеть предательской слабости, Лавров бы разрыдался. А так – только сжал зубы до ломоты.

В детстве Никита часто болел. Это были затяжные периоды – и месяц, и два, и три. Матери давали больничный только на три дня, а после Никиту оставляли одного, наказав строго-настрого дверь никому не открывать и вести себя хорошо. Еда стояла на столе в термосах, общение же заменял телевизор.

Никита был разумным ребенком и понимал, что мама работает и не может постоянно находиться с ним дома, но ему отчаянно хотелось этого. Однажды, скучая, он стоял у окна и вдруг увидел ее. Бирюзовое пальто, такая же беретка, походка и маленькая серая сумочка в тон изящным ботинкам. Никита так обрадовался, что тут же подбежал к двери и прилип к глазку. Мальчик был уверен: мать отпросилась с работы, и теперь они вместе будут есть на кухне суп. Но время шло, а она не появлялась. Так Никита и простоял на табурете до самого вечера, рыдая и размазывая слезы по щекам. Ему казалось, что произошло несчастье: ведь только поэтому мама могла не прийти домой.

Вечером он долго еще не мог понять, что ошибся, хотя мама и уверяла сына в этом: слишком большим было сходство. Наваждение долго преследовало Никиту, пока однажды он не увидел случайно ту же самую женщину. Она и вблизи оказалась очень похожа на мать, вот только глаза у нее были безразличные и холодные. Скользнув взглядом по Никитке, гулявшему во дворе, женщина пошла дальше, а мальчик еще долго стоял, открыв рот и глядя ей вслед.

Эльза для Никиты была символом покоя и уюта. Он панически боялся потерять ее, не обнаружить дома или не дождаться, как когда-то не дождался свою мать. Страх подспудно жил в нем, и Никита, хотя старательно не признавался себе, эгоистично стремился не делить любовь к нему Эльзы ни с кем. Даже с собственным ребенком. Сейчас мысль об этом обожгла его, и ему стало стыдно.

Эльза забеременела, едва они только поженились. Маленькая квартирка под самой крышей, одна комната на двоих, где к тому же стоял мольберт и всегда пахло красками, кухня и ванная – вот и весь уют. Никите казалось, что ребенок будет лишним, они не смогут достойно воспитать его, дать все необходимое. Он думал, что стоит немного подождать, и только когда у них все будет – деньги, достаток, квартира, – тогда подумать о детях. И Эльза подчинилась.

Вскоре дела действительно пошли на лад. Никита открыл собственный бизнес и сумел подняться до существенных высот: его фирма, занимающаяся дизайном интерьера квартир и офисов, теперь выполняла самые дорогие и ответственные заказы. Он считал это в том числе и заслугой Эльзы – именно ее вера и любовь окрыляли и поддерживали его. Ради своей любимой жены Лавров был готов свернуть горы, только бы видеть ее счастливой.

Теперь были деньги, машины, квартира – а вот детей Бог не давал. Надо сказать, Никита не сильно и переживал – в его глазах ребенок по-прежнему был лишним претендентом на время и силы жены – и он эгоистично предпочитал не видеть грусть в глазах Эльзы. А когда она с головой ушла в творчество, и вовсе вздохнул с облегчением.

В самой большой и светлой комнате новой квартиры Никита оборудовал мастерскую для Эльзы, но ему и самому нравилось бывать там. Обычно он входил тихо, стараясь не мешать, садился в кресло у окна и наблюдал, как Эльза пишет, любовался движениями ее рук, наклоном головы….

Наверное, ангелы бывают разными. Его – и он был в том уверен! – пахнет миксом красок и волшебных духов.

Лавров обошел сейчас всю мастерскую по периметру, разглядывая и касаясь вещей Эльзы, будто видел в первый раз, потом раздвинул шторы и сел в кресло. Беготня, суета последних месяцев отступили, и его охватило смешанное чувство отчаяния и вины. Никита никогда не думал, что наступит такой момент, когда ему станет ясно: он совершенно ничего не знает о том, как жила его жена последнее время. Теперь он силился вспомнить, где они с Эльзой были, о чем говорили, но в памяти всплывала только карусель забот.

Большие мальчики не плачут, даже когда их никто не видит, – это Лавров усвоил еще в детстве. Но от страха, что ничего больше не повторится, хотелось кричать.

Никита встал и начал рассматривать картины. Две новых стояли у стены и еще одна – на мольберте, скрытая тканью. Он сдернул материал и невольно содрогнулся. Новая картина разительно отличалась от того, что Эльза писала раньше. Гремучая смесь сюрреализма и депрессионизма, насколько мог судить слабо разбиравшийся в живописи Никита, производила удручающее впечатление и вызывала страх.

В центре полотна огромный человеческий глаз с белесой радужкой, окантованной темным, почти черным ободком, со зрачком, сжатым в крошечную точку. По нему как бы плывут образы: несущаяся машина, наполовину превратившаяся в зверя, две тонкие извивающиеся в судорогах фигурки и бредущая среди безликих крестов женщина в грязных лохмотьях – она тянет руки к младенцу, к голому тельцу, лежащему на надгробной плите, и на лице ее застыла гримаса боли. Картина действовала завораживающе, от нее невозможно было оторвать взгляд, но чем дольше смотрел Никита, тем большее его охватывало беспокойство.

«Все кончено, ничего нельзя изменить», – читалось ему в символах картины.

– Безнадега, – удрученно пробормотал Лавров и нервно закрыл картину тканью. – Что же мне сейчас делать? Где искать ключ к происходящему?

Он нервно переложил несколько тетрадей, лежавших аккуратной стопочкой на краю тумбочки, с места на место, потом схватил одну из них, пролистал, потряс вниз страницами в воздухе и, войдя в раж, принялся перетряхивать все, что попадалось под руку. Вскоре мастерская Эльзы представляла собой жалкое зрелище, но Никита не останавливался до тех пор, пока не перевернул вверх дном всю квартиру. После этого он без сил рухнул на диван и замер.

Ольга сказала, что неприятности у Эльзы начались три месяца назад. Тогда же у Никиты появились проблемы с банком – регулярно задерживалось поступление денег на счет, потом в неизвестном направлении ушла крупная сумма денег, и след ее никак не удавалось разыскать. Это еще не было катастрофой, но нанесло довольно ощутимый удар его бизнесу. Никита надеялся, что вскоре все образуется, но время шло, а ситуация становилась не лучше, а хуже. И вот теперь его фирму могло спасти только чудо.

– Да гори все синим пламенем! – вслух воскликнул Никита, и его голос в тишине пустой квартиры прозвучал как-то по-особенному зловеще.

Он подошел к компьютеру, включил его и достал из бумажника листок с загадочными словами. Набрав в поисковике: «философской концепции», он особенно не рассчитывал на успех, но вскоре на глаза ему попался отрывок из статьи со строками: «В своей эстетико-философской концепции личности Бахтин указывает, что подлинная жизнь человека совершается в точке его несовпадения с самим собой, в точке выхода за пределы бытия, которое можно предсказать помимо его воли…»

Никита перечитал их несколько раз, пытаясь вникнуть в суть и уловить возможный ход мыслей преступника, но от усталости никаких гениальных идей не возникало. Перед ним были обыкновенные, ничем не примечательные рассуждения журналиста, вряд ли способные испугать хоть кого-нибудь. Может, остальная газетная полоса содержит нужную информацию? Значит, нужно искать полный скан номера.

– Завтра же с утра отправлюсь в библиотеку, – досадливо пробормотал Лавров. – А теперь – спать, и так уже светает.

О том, чтобы пойти в спальню, где все напоминало об Эльзе, было страшно даже подумать: там точно не заснуть. Лучше уж на узком кожаном диванчике в кабинете. Никита достал небольшую подушку, мягкий клетчатый плед, лег, не раздеваясь, и уснул.

В то время как Никите начинали мерещиться первые сны, на другом конце Москвы, в квартире Таисии Тиховой, проснулся майор Лямзин. Ей даже не пришлось накануне слишком уговаривать его, он как-то сразу согласился поехать к ней, объяснив это заботой о свидетеле.

«А вдруг я еще чего-то не знаю, и убийца охотится за всеми членами семьи? Тогда Таисия, как последний ее представитель, в большой опасности», – думал Эдуард, стараясь от самого себя скрыть, что ему очень не хочется расставаться с девушкой.

Вероятно, его терзания отразились на лице, потому что Тая вдруг сказала:

– Да куда вы сейчас поедете, Эдуард Петрович? Поздно уже, а вам на другой конец Москвы добираться. А утром надо рано вставать. Я рядом совсем живу, квартира хорошая, в отдельной комнате могу постелить. Соглашайтесь.

– Ну хорошо, – изобразил Лямзин покорность судьбе, – только ужин, чур, за мной. С пустыми руками в ваш дом не пойду.

– Вот и ладно, – заулыбалась Таисия.

В супермаркете Лямзина понесло вразнос. Есть хотелось нестерпимо, и он заметить не успел, как набросал полную корзину продуктов, водрузив сверху бутылку красного вина.

– Эдуард Петрович, нам столько за вечер ни за что не съесть, – заметила Таисия, округлив глаза.

– А за два?

– Даже за три.

– Вы меня плохо знаете, я страшно прожорлив. Но если все-таки вам будет тяжко расправляться с оставшимися стратегическими запасами продовольствия – зовите, я всегда помогу, – подмигнул Лямзин. – Кстати, чем вы сегодня кормили свою собаку? Уже купили собачий корм?

– Нет, – растерялась Таисия. – Я ей бутерброд давала.

– Бутерброд… – фыркнул Лямзин. – Разве ж это правильная собачья еда?! И вам не советую: от бутербродов женщины толстеют.

– Пойдемте уж к полкам, – разозлилась Таисия.

Выбрав собачьи консервы и сухой корм, они расплатились у кассы и вышли на улицу. Стемнело, за границами желтых фонарей улица терялась во тьме, и Таисия невольно жалась к Лямзину. Вскоре они свернули во двор, и вдруг Таисия судорожно вцепилась в рукав.

– Что? – встревожился Лямзин, оглядываясь по сторонам.

– Видите, – она говорила прерывающимся шепотом, задыхаясь от волнения, – в подъезде свет не горит. А утром было все нормально. Я боюсь.

– Держитесь за меня и идите максимально близко, – шепотом ответил Лямзин. – И – тсс, тихо.

Они подошли к подъезду, Лямзин отстранил Таисию и рывком распахнул дверь. Собака тявкнула и прижалась к ногам.

– Подождите здесь, я проверю.

Женщина нервно теребила поводок, приготовившись долго ждать, но Лямзин вскоре появился.

– Идемте, все спокойно, – он взял ее за руку, как ребенка.

Внезапно дверь одной из квартир распахнулась, и пучок света упал Таисии на лицо.

– Тайка, ты, што ль?

– Я, тетя Клава.

– А я думала, мой мужик. Ты видишь, что творят негодники, а? Повыкручивали все лампочки в подъезде, хоть глаз выколи теперь.

– Кто повыкручивал?

– Так известно кто – близнецы корольковские. Мой мужик видел, как они кидались лампочками на школьной спортплощадке. Вот пошел с родителями разговаривать, пусть раскошеливаются. А ты с кем? – Соседка попыталась разглядеть в темноте подъезда Лямзина.

– Пойдемте, – потянула того за собой Таисия. И вздохнула: – Завтра весь дом будет мне косточки перемывать.

– Если вас это успокоит, то моя мама в таких случаях говорила: ничего, белее будут.

– Утешили, – хмыкнула она.

– Как мог, не обессудьте.

Так, беззлобно перебрасываясь ничего не значащими фразами, они поднялись на пятый этаж, где жила Таисия, и она открыла ключами дверь.

Вспыхнул свет, Эдуард с непривычки на мгновение зажмурился, потом с интересом огляделся по сторонам. Светло-рыжие обои кубиками, стандартная мебель конца прошлого века и покрашенные белой краской двери. Исключением из шаблона была довольно оригинальная фантазийная люстра, соединяющая в себе цветное стекло и керамику, покрытую глазурью.

– Вам нравится? – спросила Таисия, перехватив заинтересованный взгляд Лямзина.

– Да, неплохо. Никогда не видел ничего подобного.

– Знаете, я ее случайно на барахолке нашла. Женщина какая-то продавала, грустная очень, сказала, что уезжает из города навсегда и потому все распродает. Дорого просила и не уступала ничуть. Я сначала ушла, жаль было последние деньги за люстру отдавать, но потом все-таки вернулась и купила. Это авторская работа, дизайнерская. Я сейчас каждый раз, когда на нее смотрю, радуюсь, что не пожмотничала: удовольствие от обладания красивой вещью стоит затраченных денег.

Лямзин кивнул.

– А фотографии вы тоже купили? Очень интересные работы, – мотнул головой майор, показывая на стену.

Таисия вдруг покраснела и спохватилась.

– Да что же вы пакеты-то в руках держите. Ставьте на кухне на стол.

Лямзин, не разуваясь, протопал по коридору на кухню и, сгрузив продукты, понимающе кивнул:

– Значит, общаетесь с фотохудожником?

– Нет, это мои снимки. Только за рамки и печать заплатила, так что недорого обошлись.

– Ого, восхищен, – пробормотал Лямзин, подходя ближе и начиная придирчиво рассматривать детали.

– Вы раздевайтесь, в прихожей тапочки есть. Туалет, ванная – налево. А прямо спальня, можете там переодеться в домашнее. Посмотрите в шкафу, возьмите, что подойдет.

Таисия быстро сортировала продукты, одни из них выставляя сразу на стол, другие убирая в холодильник.

– Хм, интересно, у вас что, много мужского белья? – В голосе Лямзина помимо его воли мелькнули ревнивые нотки.

– Нет, – хихикнула Таисия, – я имела в виду мои халаты, во что-то другое вы вряд ли влезете.

– Нет уж, спасибо, я лучше в своем. Мне как-то всегда был не слишком симпатичен Керенский в женском платье.

– Ну и зря, – пожала плечами Таисия, – хотя, впрочем, как хотите.

Лямзин прошел в коридор, достал из обувного шкафчика большие тапки и придирчиво осмотрел их.

– А хозяин тапочек внезапно не появится? – крикнул он в сторону кухни. – Или они тоже ваши? Я к тому, что, может, лучше мне в ботинках остаться, чтоб в случае чего по лужам в тапках не скакать.

– Да что вы глупости говорите, товарищ майор?! – возмутилась Таисия. – Это гостевые, купила несколько месяцев назад. У нас иногда бывает очень холодно. Идите лучше руки мойте, сейчас все готово будет.

Что для мужчины главное в ужине? Правильно, хороший кусок мяса. Поэтому, не мудрствуя лукаво, Таисия отрезала несколько ломтей свинины, отбила их деревянным молотком, посолила, поперчила и обмакнула во взбитое яйцо. Масло зашипело на сковородке, и по квартире поплыл запах жареного мяса. Лямзин, который уже забрался под упругие струи душа, задергал носом.

– Аппетитно, черт возьми, пахнет, – пробормотал он, – надо поскорее выбираться, а то помру от неудовлетворенных желаний.

Он наскоро вытерся полотенцем, оделся и засеменил на кухню.

– Ничего, что я вашей ванной воспользовался? – изобразил он на лице скромность.

– Конечно, я же сама предложила.

– Что вы такое вкусненькое готовите, отбивную? О, и салатик есть… – Эдуард запустил два пальца в миску, выцепил помидор и только хотел отправить ломтик в рот, как Таисия шлепнула его по руке.

– Нельзя лазить в салат руками! – возмутилась она. И тут же смущенно добавила: – Ой, извините, у меня машинально получилось. Я сейчас в группе продленного дня подрабатываю, вот и…

– Тяжело, должно быть, вашим воспитанникам, – хихикнул Лямзин, потирая руку.

– Что, больно? – смутилась Таисия.

– Забавно. Давно меня никто по рукам не бил. Дайте штопор, вино открою. Пора, по-моему, уже выпить на брудершафт и прекратить друг другу «выкать». А то мне все время кажется, что нас здесь много. Кстати, хотел уточнить, пока не забыл. Что, ваша тетя Катерина, совсем одинокая была?

– Да вроде бы так. Если, конечно, она не скрыла от меня новорожденного сына или дочь.

– Ну, это мы проверим, – буркнул Лямзин.

Пробка чмокнула, выскочив из бутылки, Лямзин разлил вино и, подняв свой бокал вверх, сказал:

– За приятные моменты в жизни! – И осекся, столкнувшись с недоуменным взглядом Таисии. – Ой, извините. Не то сказал.

– Вы начинайте без меня есть, а я вам пока постель постелю, – пробормотала женщина и поспешно ушла, стараясь скрыть навернувшиеся на глаза слезы.

Лямзин схватив оба бокала и бутылку с вином, порысил следом за ней.

– Тая, простите дурака, сам не ведаю, что мелю. Давайте тетю вашу помянем… – Он протянул ей бокал.

Вернулись на кухню, выпили, не чокаясь, и Таисия всхлипнула, слезы полились у нее по щекам.

– Ну, не надо! – взмолился Лямзин, чувствуя себя беспомощным перед женскими слезами. – Давайте вытрем слезки и выпьем теперь за знакомство, на брудершафт.

Он неуклюже смахнул влагу с ее щек и опять налил вина, продолжая говорить:

– У меня странное ощущение возникло, когда я вошел в ваш дом. Вдруг так хорошо стало, как в далеком детстве, когда мягкий свет, тихие голоса и неповторимый аромат домашней еды с кухни. И знаешь, что там мама, и сейчас она позовет есть. Часто вспоминаю новогодние ночи, когда я лежал, глядя в окно на падающий снег, и загадывал желания. Мне рано начали разрешать встречать со взрослыми Новый год, только перед этим обязательно укладывали поспать, чтобы выдержал до полуночи. И вот когда я просыпался, за окнами уже было совсем темно, и начиналась волшебная ночь исполнения заветных желаний.

– А какое у вас самое заветное желание? – неожиданно спросила Таисия. Слезы на ее глазах высохли, и она смотрела так, словно от его ответа зависела ее жизнь.

Лямзин от неожиданности растерялся и, немного помолчав, сказал:

– Пожалуй, я уже давно забыл, что такое заветные желания. Наверное, это плохо. Живу как-то… словно по инерции. Работа, дорога, дом. Дом, дорога, работа. Эх, да ладно, давайте выпьем уже.

Таисия поднесла бокал к губам, но Эдуард торопливо остановил ее:

– Э, нет, мы на брудершафт собирались.

Они переплели руки, выпили до дна, и Лямзин пристально посмотрел в глаза Таи. Ресницы ее дрогнули, и она обвила его шею руками…

Сытный ужин и вино сделали свое дело, и вскоре Лямзин спал и видел сны. Причем спал он так крепко, как давно уже не приходилось.

А в это время в своей квартире на другом конце Москвы мучилась головной болью соседка покойного Каранзина – Юля. Все-таки самогонка Алены Марковны ядреной оказалась, да и перебрала ее Юля изрядно.

Несколько раз за ночь девушка вставала, шаркала тапками на кухню и уныло окидывала себя в зеркале взглядом. Отражение ей не слишком нравилось. Хотя в желтом свете тусклой электрической лампочки скрепя сердце еще можно было смотреть, утренний же свет безжалостно высветил помятую физиономию с впалыми щеками и синюшными кругами вокруг глаз. На работе, пожалуй, в таком виде лучше не появляться.

А как хорошо все начиналось вчера – симпатичный Никита Лавров, разыскивающий пьяницу Антона, намечающееся романтическое свидание… Имела же она право хотя бы помечтать об этом? Вот только интересно, куда все-таки его визитка подевалась? Как некстати умер Антон… А может быть, и слава богу, Господь отвел? Вдруг тот генеральный директор Лавров действительно опасный преступник?

Визитка нашлась неожиданно, когда Юля сунула ногу в сапог, собираясь идти за булочками к чаю. Она достала маленький картонный прямоугольник, еще раз внимательно рассмотрела его и, вздохнув, позвонила по оставленному Лямзиным номеру телефона.