14

— Вы их потеряли, дегенераты! А где Крава? — Голос мужчины срывается на визг. Мужчина не должен так визжать.

— Кто-то порезал его. Какая-то девка. Прямо в сердце.

Да, ребята, вяло работаете. А мои ножи — послушные детки, летят туда, куда мне хочется.

— Вы хотя бы видели, куда делся Волошин? И где его семья?

— Как в воду канул. А был там, Васька говорил, все они сидели у него в кабинете. Но из-за Кравы поднялся шум, мы искали их, да без толку, — плохо искали, парни. А теперь здорово боитесь — голоса-то дрожат! — Я не понимаю. Как смогла эта девка?.. Она же просто так, никто.

— Ты, идиот, молчи лучше. Она прикрыла отход Волошиным, теперь мы их не найдем. Или просто так она умеет делать бомбы из бытовой химии? Хотел бы я, чтобы кто-то из вас имел хоть половину ее навыков. Вы ее видели там, и мне она нужна живая. Пойдите и найдите.

Эй, ребята, не о чем беспокоиться, я уже здесь. Это старое отделение милиции кто-то мастерски переоборудовал в мини-крепость. Но я знаю такие штуки... Зря потратили столько денег.

— Может, она уехала из города?

— Нет, она здесь. Ей нужен аэропорт во что бы то ни стало. А подружку ее успели схватить?

— Нет, шеф, куда-то исчезла — вместе со своим приятелем.

— Видите, какие вы болваны? Девка обставила вас, как последних салаг. Ну, чего встали? Ищите ее, перетрясите всех информаторов!

Он сел, я слышу, как отчаянно застонали пружины. Надо меньше есть.

— Все словно вымерли. Здесь не обошлось без кого-то из синдиката.

— Что ты несешь? «Как в воду канули», «словно вымерли»! И нет никакого синдиката, ясно? Это мой город. Если не приведете мне девку — пеняйте на себя.

Я слышу, как они выходят. Вот сейчас пройдут мимо меня — и каждому в шею войдет игла. Не бойтесь, мальчики, больно не будет. А падать могли бы и потише.

— Что вы там опрокинули? Что это за грохот?

Раздраженный стареющий самец. У него, в отличие от других, гарантий на жизнь никаких.

— Добрый вечер, уважаемый Анатолий Афанасьевич.

Полковник Самойлов вздрогнул. Он, наверное, думает, что отреагировал мгновенно, рука его тянется к оружию — так нет же. Не так уж и мгновенно, по-моему. О, «Макаров»! Именной, старая модель. Неплохая, конечно, штука, но мой «кольт» был лучше. Я больше люблю револьверы. Даже вот эта «беретта» М-92 среди пистолетов не лучшая, нравится мне больше. Но на вкус и цвет...

— Вы не успеете нажать на курок А ваша охрана прилегла отдохнуть. Там, наверху. И в подвале. И снаружи. Но вас я не пожалею. Поэтому говорите: где генерал Зарецкий? Если будете откровенны, убью легко. Если нет — позабавимся. Я сегодня раздраженная: пришлось отдать моего кота в чужие руки. Ужасно, правда?

— Ты, садистка, убийца! Ничего я тебе не скажу. Ты не посмеешь... Да ты знаешь, что я с тобой сделаю, когда...

— Полковник, заткнитесь.

Я уже совсем взбешена. Сейчас что-то отрежу ему, успокою нервы нам обоим. Это будто я просто так хожу по улицам и за здорово живешь убиваю ни в чем не повинных людей!

— Вы же знаете: если с умом нажать, расколется каждый. Кому, как не вам, это знать!

— Посчитай, скольких ты убила. Тебе не страшно спать по ночам? Не страшно жить с этим?

О, начался разговор по душам. Ну, ничего не меняется!

— Только не надо морализаторства. Мне что, следовало изобразить из себя мишень? И не надо мне тыкать: вот ты убийца, а я — нет. Вы что, ни разу в жизни никого не убивали? При вашей-то работе?

— Это было другое.

— А как вы отличаете одно убийство от другого? Какая разница? Результат один, согласитесь. Я защищала свою жизнь — от вас, кстати. И не надо мне говорить, какая вы большая шишка и что вы со мной сделаете, когда... Не будет у вас никакого «когда», ясно? Я считаю ваше дальнейшее существование слишком обременительным для себя и для общества.

— Ты не имеешь права! Я — офицер милиции!

Ну почему они считают это обстоятельство индульгенцией? Не вижу логики.

— Тогда объясните мне, зачем офицеру милиции сидеть здесь и охотиться за мирными гражданами — за лейтенантом Волошиным и его семьей, за Светланой Яценко и доктором Соловьевым, за мной, наконец? Или это входит в ваши служебные обязанности? Нечего сказать? То-то. Вы — предатель. Вы предали своих коллег, которые гибнут на улицах от рук бандитов — вы должны быть с ними, а вместо этого сидите здесь. Так что отвечайте на вопросы. Я не настроена дискутировать, и мое раздражение усиливается. Где генерал?

Его движение такое медленное — нет, ну не дурак? Знает же, чванливый сукин сын, что я в эту игру играю лучше его, а туда же. Получай! Громыхнула «беретта» — думаю, кость перебита и очень, просто ужасно болит.

— Вам больно, полковник? — Надеюсь и уповаю, что да.

— Сучка, я с тобой еще... — Вот идиот.

— Ладно. Переведем разговор в другое русло. Поговорим о вас. Расскажите мне: зачем вы в это полезли? Чего вам в жизни не хватало? Я видела ваше досье: вы были честным человеком вплоть до третьего сентября двухтысячного года. А тогда почему-то решили, что можете играть в высшей лиге. Скажите мне, потому что я хочу понять!

Он смотрит на меня с такой злостью, словно я уселась на его бутерброд с маслом. Боже, сколько у человека неприятных эмоций! Жил себе тихо-мирно, тем более что реализовался в жизни. А на одну реализованную жизнь, на одну удачную судьбу приходится тысяча неудачных. Что это, тяга стареющего самца доказать всем — и себе тоже, — что у него в штанах все в порядке? Наверное, так и есть. Он мне скажет, он хочет мне сказать. Он давно уже хочет это сказать — всем. Но никто не спрашивал, только я, потому что мне интересно. И он это чувствует.

— Ты же все видишь, да? — Он морщится от боли. — Видишь, а не понимаешь? Где тебе понять! Я тебе скажу. Ты не из тех пустоглазых, которым все равно. Может, потому тебе и удалось всех обставить, что ты интересуешься миром вокруг тебя. Я тебе скажу. Видишь ли, мой мир уничтожили. Когда-то был порядок, а потом все пошло кувырком — и на меня навешали всех собак. На таких, как я. А мы, собственно, были только исполнителями. И я тогда решил: не подхожу вам в роли исполнителя, так стану тем, кто приказывает. И верну свой мир. А люди сделали гениальное открытие: подержал преступника под током, сделал прививку — и все, он уже другой человек Идет правильным путем. Все!

— А кто будет устанавливать правила? Как определить правильность пути?

— Устанавливать будут те, у кого будет право.

Я боюсь фанатиков.

— Может случиться, что вам тоже не повезет попасть в ряды тех, кто будет устанавливать правила. Что тогда, вы не думали? — Туповатый человек, как только дослужился до такого звания? Хотя, может быть, именно такие и были нужны. — И зачем посылать убийц к людям, которые владеют информацией? Если ваша цель столь благородна...

— Ради светлой цели стоит пожертвовать малым, чтобы потом...

Все, я не слушаю. Это старая песня. И здесь это уже проходили. Пожертвовать моей жизнью, еще многими — чего там! Это ведь чужие жизни. И это для того, чтобы кучка маньяков могла диктовать миру свои правила.

— Полковник, а своею жизнью вы готовы пожертвовать?

Он бледнеет. Вот так всегда. Когда речь заходит об их собственной жизни, то оказывается, что они еще не готовы. Что у них дела. Даже перед лицом смерти они не могут прямо сказать: я боюсь. Нет, он будет убеждать меня и себя, что он еще нужен. Народу, кому-то еще... Хотя уже, наверное, не нужен себе самому — таким, каким стал.

— Вам было больно, когда я прострелила вам руку?

— Да, прошу вас, не надо...

Вид у него просто жалкий. Почему-то такие напыщенные индюки ломаются до смешного быстро. Лейтенанта я бы такой мелочью не расколола. Но этот тип привык жить — и жить хорошо. Ему жаль умирать.

— Видите ли, полковник, между нами есть разница. Вы боитесь, а я — нет. Итак, чьи приказы вы выполняете?

— Я... вы его не достанете. Он — могущественный чиновник. Важная фигура.

— Я это знаю без вас. Президент знает?

— Нет. Он и не должен ничего...

Вот как! Ребята решили сделать эту страну своим испытательным полигоном. Логично. Наиболее подходящая страна для таких деятелей. Судите сами: глубокий экономический кризис, который за двадцать лет так вымотал население, что никто уже ни о чем не думает. Отсюда — полная инертность. Даже если какая-то информация просочится в прессу, газете можно предъявить миллионный иск, а народ и не почешется — всем на все плевать. Потому что столько идет негативной информации ежедневно, что психика людей ставит защитный барьер. В стране давно уже нет хороших новостей. С другой стороны, коррупция в самых верхних эшелонах власти. Способ был прав: нужда всех сделала преступниками. Отсюда — круговая порука. Ну и психология: «После нас — хоть потоп». Никто не отвечает за вред, наносимый стране. И относительно высокая культура — страны Азии не подходят из-за перенаселенности, низкого интеллектуального уровня большинства населения. Также там сильны религиозные традиции. А здесь условия идеально подходят!

— Зачем вам понадобился генерал?

— Он начал копать. И многое уже знал, но...

Конечно же. Он отказался взять деньги. Не все же еще прогнили в этой стране! И таких, наверное, много. Вот дерьмо! Честные люди должны прятаться, как преступники.

— Гдe он?

— Он в подвале, там, где аппарат. Ключ у меня в кармане.

— Кто проводил опыты? Кто «переписывал» сознание тому подставному любителю кошек? И почему он согласился на это?

— Его согласия никто не спрашивал. Он подходил по основным параметрам.

Значит, такая же история, как и со мной.

— А с аппаратом работал сам профессор, который приезжал. Больше никто не знает, как..

Значит, они пробовали работать без Хольта, но ничего не вышло. Это означает, что несколько людей уже мертвы — только потому, что этим гадам хотелось попрактиковаться.

— Очень хорошо. Вот видите, полковник, всегда можно найти общий язык.

— Как ты догадалась о подмене?

— Два последних года генерал Зарецкий страдает от астмы. У него аллергия на шерсть животных. А этот ваш бедняга гладил моего кота. И — ничего.

— Такая мелочь!

— Эта мелочь стоила жизни ему, шоферу и моему другу. А теперь — и вам, полковник

— Не надо, я могу вам еще пригодиться, не...

Грохнул выстрел. Его кровь запятнала ковер. Не знаю,дружок, чем бы ты мог мне помочь, а навредить очень даже мог. Ты не оставил в живых старую учительницу — там, на дороге. И еще нескольких бедняг, которые имели несчастье «подходить по параметрам».

Я спускаюсь в подвал, переступая через тела охранников. Спите, ребята, а когда проснетесь, бегите отсюда во весь опор. Но что-то подсказывает мне, что они не послушают моего совета. Ну что же, у человека должен быть выбор — даже такой. Никто не должен устанавливать правила в мировом масштабе.

— Генерал, вы здесь? Вы живы?

Прекрасно устроенные камеры. Вот то, что надо. Он где-то здесь, потому что я вижу знакомый стол и аппарат.

..Длинный коридор. Меня везут по длинному коридору мимо ряда дверей... Что-то вкололи, потому что двоится в глазах. Морфий? Очень похоже, но — нет.

— Ну что, Керстин? Вот видишь, от меня тяжело убежать.

Я ненавижу его лицо. Он считает себя неотразимым красавцем. Как же: высокий блондин с большими голубыми глазами. Но нижняя челюсть узковата. Слабак и ублюдок. Когда я доберусь до тебя, Кенни, пожалеешь, что на свет родился.

— Чего надо?

— Ну-у, Керстин! Зачем ты так? Тебе же будет лучше, если ты не станешь сопротивляться. Ты нужна нам — профессор проводит опыт. Ты — идеальный кандидат.

— Выблядок.

— Брось это, Керстин. Нечего ругать меня, — он улыбается, и мне хочется выбить ему его фарфоровые коронки по шестьсот баксов за штуку. — Ты — собственность секретной службы. Вещь. Мой бывший шеф плохо тебя использовал, но я нашел хорошее применение для такой надменной сучки, как ты.

— Иди в задницу. Ты просто отвратителен.

— Хватит болтать. Ты сама этого хотела, — его можно быстро разозлить, он тогда теряет осторожность. — Скоро ты станешь другой. Даже представить не можешь, насколько другой. И забудешь своего киношного психопата. Он, кстати, не такой уж и крутой. Просто развратник, наркоман и придурок. Не понимаю, что ты в нем нашла.

Моя нога заехала ему прямо в зубы. Потом — в пах. Слабо привязали, дилетанты. Ой, коронки проглотил, бедняжка. Этого мне и хотелось.

На мое лицо набрасывают пленку — и мне нечем дышать. Сознание уплывает от меня, темная вода поглощает меня совсем. Может, я умру — то-то Кен завертится! Вот сейчас. А Эрик... Об этом, наверное, я уже не успею подумать...

— Генерал, вы здесь?

Жаль, если все это зря. Нет. Я знаю, что нет.

— Ты подзадержалась, Керстин. Я уже тут плесенью покрылся.

Я слышу, что ему тяжело говорить. Если они делали с ним то, что когда-то со мной, тогда меня его состояние не удивляет. Но с ним они не должны бы этого... Впрочем, не знаю. Он уже немолод.

Я подхожу к кровати. Если бы он не попался в руки профессора, выглядел бы сейчас так, как тот, который гладил Макса. А сейчас лицо у него иссиня-бледное, темные круги под глазами. Его даже не привязали — зачем? Он уже не убежит.

— Я ждал тебя. Знал, что ты придешь, но держаться больше не смогу, — он вымученно улыбается. — Ты такая же красивая, как Нина. Я знал когда-то твою маму. И отца твоего тоже знавал.

Если бы он ударил меня, мне было бы легче. Но он просто сказал. Не стоило. Мне это слишком... больно.

— Уже не такая, — я должна контролировать свои эмоции.

— Глупости. Если ты немного подумаешь, то поймешь, что такие мысли тебе несвойственны. Изменения в твоей внешности... не такие катастрофические, как тебе кажется. А вот твое отвращение к себе — это... не твое. И не Юлии. Это внушил тебе ревнивый закомплексованный мерзавец — ты знаешь, о ком я говорю.

Да, знаю. Какой я была дурой! Мучила сама себя, стеснялась своего лица... Оно, конечно, не супер — теперь, но... Проклятый Кен, погоди, встретимся!

— Генерал, я помогу вам подняться, и мы поедем в больницу. Там вам смогут помочь.

— Нет. Слушай, дочка, не заботься обо мне. Я ждал тебя, чтобы сказать... — хриплый кашель душит его. — Ты должна все уничтожить: аппарат, технологию, всех, кто знает, как... нет, знает только Хольт. Старый лис никому не доверяет. Уничтожишь Хольта — все развалится само собой.

Нет, я так не считаю. Ведь и Хольт, и Кен работают на кого-то. Я никогда не поверю, что этот слизняк Кен сам додумался заварить такую кашу. Дядюшка Макс выпихнул его из нашей конторы, кто его подобрал? Я узнаю, и тогда Кен будет умолять, чтобы я согласилась послушать историю его жизни.

— А где Игорь Потоцкий? — Хороший босс всегда заботится о своих подчиненных.

— Его убили.

— Жаль, — он смотрит на меня. — И тебя мне жаль.

— Не надо меня жалеть. Я к этому не привыкла.

— Керстин, ты хорошо поработала. Осталось немного. Слушай меня. На карту поставлено не только будущее нашей страны, если их не остановить, скоро весь мир...— он снова начинает задыхаться. Что мне делать? Я не могу дать ему умереть! — Они работают на Валида Аль-Фаруха. Это миллионер, исламский фундаменталист и фанатик. Он финансирует все теракты, все войны — и эти исследования. Его цель — сделать весь мир мусульманским. Чтобы...

Он умолкает. Ну, конечно же! Я должна была бы сама догадаться — но мои мозги словно превратились в кисель. Черт! За всеми кровавыми делами стоят мусульмане. Где какая заварушка — там, гляди, где-то торчат их грязные носатые рыла. Религиозные фанатики вообще публика опасная, а уж желающих по-своему толковать религиозные учения всегда хватало — стоит припомнить инквизицию. Но если для христиан это в прошлом, то эти только вступают в эру нетерпимости. И тем опаснее они сейчас, когда столько соблазнительных технических достижений. Я уверена, что крестоносцы бросили бы атомную бомбу на своих оппонентов, если бы она у них была. А у этих — есть. Ну, почти есть, но... Плохо дело-то.

— Скажите, генерал, почему вы... Это же вы подтолкнули меня в феврале, чтобы я начала интересоваться некоторыми несоответствиями своей биографии?

— Да. Это было довольно просто сделать, ты была тогда совсем не такая, как сейчас. Но я понимал, что ситуация выходит из-под контроля, дальше некуда. Поэтому ты нашла у себя кольцо, фотографии, медальон — ты забрала его у Вишневецкого? Он в сейфе?

«Керстин там найдет колечко...» — Вот оно, на пальце. А медальон у меня на шее.

— Вы все предусмотрели!

— Я пытался. Но меня опередили, и вот я здесь, уже три дня. Хорошо еще, что ты восстановила свою боеспособность. Нет, не трогай меня, мне уже... немного осталось. Видишь, дочка, сердце немного износилось, а тут... Сама знаешь что.

— Знаю.

— Вот видишь, Керстин, тебе больно. Мне нравится смотреть, как ты корчишься под током. — Кен гадко улыбается. Коронки успел заменить. — Профессор, может, стоит увеличить напряжение?

— Это небезопасно. Во-первых, может не выдержать сердце, во-вторых — мозг. Нам надо, чтобы она могла оставаться личностью, а не овощем.

Голос Хольта спокоен. Я для него где-то на одном уровне с лягушкой или крысой — опытный материал. При этом — ничего не стою. Я убью их обоих со временем.

— Ну что ж, бывай, Керстин. Дорогая, мой тебе совет: не сопротивляйся. Тогда не будет так больно. И скорее все закончится.

Он ушел. Меня снова везут по коридору. Что за всеми этими дверями? Черт! Опять что-то колют. Туман в голове. И зачем меня привязали к кровати? Что на этот раз? Еще что-то придумали? Мало того, что пропускают сквозь меня ток. Что еще?

— Знаешь, милая, ты всегда мне нравилась. Скоро у тебя будет не такой привлекательный вид, а пока я воспользуюсь твоим хорошеньким личиком. — Кен раздевается. Господи, только не это! Эрик... — После того как над тобой поработают пластические хирурги, ты вряд ли будешь кого-нибудь привлекать. Меня — точно не будешь. Так что расслабься и воспользуйся случаем.

Я воспользуюсь — позже. Мои руки и ноги привязаны, рот заклеен скотчем — наверное, когда я его унижаю, у него начинаются проблемы с потенцией. Я не хочу, чтобы он знал, что вот сейчас убил во мне желание жить дальше. Ничего, Кен, мы еще встретимся. Надо было сразу меня убить. А так — увидишь.

— Тогда мне уже пора идти.

Да, нечего задерживаться. Я должна быстро уходить, но не могу оставить его здесь. У него, может быть, еще есть шанс. Он выживет. Должен выжить.

— Не думай обо мне, дочка. Иди. Попросишь Гуру от моего имени — он тебе поможет. А потом, после всего, передавай привет отцу от Олава. Он меня знал когда-то под этим именем.

— Мы с ним редко видимся. После того, как убили маму и Стивена.

— Ты не должна отталкивать его, — холодные пальцы гладят мою ладонь. — Керстин, он хороший человек, я знал его. Сложно все это... Не знаю, как бы я повел себя на его месте, только...

— Почему для вас это так важно?

— А как иначе? Ты родилась и выросла в условиях, которые... Это было неправильно, я уверен. На твои плечи свалилось слишком многое. Вот почему тебе так сложно жить среди людей. Но у нас здесь немного другие люди. Разве стала бы Керстин — та Керстин — заботиться обо мне? Подумай.

Да. Я просто оставила бы его здесь еще полчаса назад. Ведь вся необходимая информация уже у меня, остальное — его проблемы. Но теперь все не так Потому что люди, с которыми я здесь столкнулась, были не такими. Я не считаю то отребье, которое ловило меня. А старая учительница, которая погибла. И ее соседка, Семеновна. И Светка, и Виталий, и Способ... И многие... Я не могу оставить его здесь умирать в одиночестве. Это не по-человечески. Вот чего здесь меньше, среди этих людей — лживой благотворительности. Они просто помогают друг другу. Искренне, от души, не ожидая благодарности и сюжета по телевизору. Наверное, я тоже научилась этому и сама не заметила, как это случилось.

— Вы правы. Тут все по-другому.

Но он уже не слышит. Он умер. А я хотела поговорить с ним, расспросить его о... О многих вещах. Этот человек видел не только поставленное передо мной задание, но и меня. Он хотел... Какая теперь разница? Еще одно белое пятно в моем мире. Мой мир из цветного скоро станет совсем белым.

Я иду по уснувшим улицам. На синей паутинке на город опустилась ночь. Светятся окна — люди там ужинают, укладывают спать детей, занимаются любовью или ссорятся. Где-то в этом большом городе есть и моя квартира — теплая, уютная клеточка большого организма. Там голубая ванная, чистая вода, мыло и зубная щетка, а в спальне — чистое белье и кровать. А пока я вот так брожу по улицам, мой аромат не улучшается, и мое настроение тоже: терпеть не могу грязь, а ведь я не переодевалась с самого утра. И белье бы поменять, в джинсах удобно, только жарковато. Душу продам за теплый душ!

Что мне теперь делать? Наверное, надо забрать вещи с вокзала, деньги из сейфа и попробовать выехать в Польшу. А уже оттуда — куда вздумается. Я почему-то уверена, что идиот Кен еще понятия не имеет, что я все вспомнила. А их мусульманскому спонсору такое и в голову не придет, для него женщины — не просто низшая раса, а что-то типа вещи, но вещь бережешь, а беречь женщину нет надобности.

Итак, кто-то здесь соблазнился кругленькой суммой — и это произошло не вчера и не сегодня, а около шести лет назад. Именно тогда Хольта выдворили из Штатов из-за его опытов — лишь только пресса пронюхала о его делах, вспыхнул такой грандиозный скандал, что оральные забавы Билла и Моники показались всем просто бродвейским спектаклем. Президент был вынужден уйти в отставку. Конечно, для Америки это нормально, там общественное мнение имеет убийственную силу. Естественно, что здесь никому из причастных лиц такое не грозит.

Значит, герр Хольт бросил якорь во Франции. Логично. Страна стабильная, законы имеют реальную силу. А опыты проводил над славянским «материалом» — теперь уже не вызывает сомнений, что девушек Богулевский сбывал именно ему. Они загодя готовили себе полигон. Вот почему вытащили на поверхность Юлию. Она, безусловно, должна была что-то подозревать. Но точно не знала.

Значит, местные деятели захотели прибрать технологию к рукам, вот почему подсылали ко мне убийц, но боялись, чтобы спонсоры не пронюхали, и пытались обставить дело как несчастный случай. Для дураков — умно. Они не ожидали сопротивления. А потом до них дошло, что от меня живой будет больше пользы, и похитили генерала. И убили Бойченко. И, наверное, Способ тогда поймал свою собственную пулю. Интересно, осмелятся они тронуть Гypy? Чего я спрашиваю? Да что им какой-то преступник, даже если он сдерживает бандитские разборки, обладает такой властью! Убрать всех, кто что-то знает, — вот чего они хотят.

Мне надо спешить. Я знаю, кто за этим стоит здесь. С другой стороны, я понимаю, почему они меня так упрямо пытаются разыскать. Либо хотят соблазнить деньгами, чтобы работала на них, либо отдадут коллегам профессора Хольта, чтобы они, разложив мой мозг на составные, уяснили себе суть процесса. По известным причинам оба варианта меня не привлекают. А еще я уверена: о том, что на самом деле является целью этой гонки, знают здесь только двое. Теперь уже — только двое. Все остальные могут только догадываться. Даже охранников не было в подвале. Это хорошо.

Наверняка банк пасут, мне нельзя там появляться. А изменить внешность — меня может не узнать управляющий. Так можно спятить. А я здесь одна. Нет Светы, чтобы немного утешить меня, нет Игоря, чтобы поддержать, нет Виталия, чтобы напомнить о состоянии моего здоровья. Мне не с кем... Стоп. Ведь раньше, тогда, мне было начхать на это. Я всегда работала одна и... И, честно говоря, была довольно несчастной. Потому что работа заканчивалась, и я опять оставалась одна. Просто тогда я этого еще не понимала. Что же изменилось? Изменились условия, и поменялась я сама. Теперь я точно — не та Керстин.

Господи, как же я устала! Интересно, где сейчас семья Волошиных? Сыновья у него вырастут настоящими мужчинами — с таким-то отцом! Вот только удалось ли им к этому времени где-нибудь устроиться на ночлег? Дети, наверное, хотят спать, и Макс устал и расстроен.

И я хочу спать, но негде. Большой город, а для меня здесь нет места.

А если выйти за город пешком, вот здесь, около парковки, видна тропинка. Судя по карте, она ведет в темноту зарослей. Нет. Нереально. Слишком большое расстояние. И у меня еще есть здесь дела — сейф в банке и вещи в камере хранения.

— Эй, ребята! Гляньте, какая тут девочка! — Только этого мне еще не хватало. Хулиганы. — Иди сюда, красотка, мы только тебя и ждем.

Свет фонаря выхватил из темноты фигуры. Фу, ну и вонь! Похожи на дегенератов. Ну что же, попробую их убедить по-хорошему. Не хочется поднимать стрельбу в такую чудную тихую ночь.

— Лучше бы вам оставить меня в покое.

Мой голос, наверное, звучит слишком безразлично. Еще бы, я так устала! Но они ужасно удивляются. Я нарушила правила игры. Я должна убегать, визжать, упасть, а они тогда набросятся на меня — и сделают все, что им вздумается. Никто не высунет нос из дома, разве что какая-то добрая душа вызовет милицию, которая приедет, может быть, завтра. За трупом. И тут такая незадача! Ребята немного растерялись.

— Это почему же? — Наверное, самый глупый. Он не знает правил, ему все равно. Такие типы опасны. — Наши девки не такие чистенькие, как ты.

Это я чистенькая? Целый день шатаюсь по городу, по жаре, в одной и той же одежде... Хотя, учитывая их ароматы, это для них не показатель.

— Посмотри сюда, — я показываю ему кольцо, которым снабдил меня Гypa.

— Что это, серебро? — Грязная рука тянется ко мне. Фу, гадость! Ну и вонь!

— Чайник, ты спятил, — свет падает на другого искателя сексуальных приключений. — Ты посмотри на печатку: солнце за решеткой. Ты что, хочешь, чтобы нам всем головы отрезали и стопочкой сложили — за эту птичку?

— Ну, кто узнает? Ты посмотри, Филя, какая девка! У меня уже стоит, я буду первый. А потом зароем ее — и всего делов-то. Никто и не узна...

Он не успел закончить свою проникновенную речь. Те, что стояли позади него, чем-то ударили его по голове. Похоже на кусок трубы. Сообразительные ребята.

— Извини, — тот, кого назвали Филя, с опаской смотрит на меня. — Иди, куда тебе надо, никто тебя не тронет. Этот кретин клея перенюхал, мог всех нас подставить.

Ему лет семнадцать, не больше. Жаль. Выбора у него не было.

— Мне надо где-то переночевать, потом забрать вещи и выйти из города. Но так, чтобы никто не пронюхал, особенно милиция. Это можно как-то устроить?

— Это можно, — он поворачивается к своим спутникам: — Заберите этого дурака и заройте поглубже. Он давно уже нарывался на неприятности. Идем, я провожу тебя.

Мы идем по каким-то закоулкам. Деревянные заборы подпирают небо и ветки яблонь. Лают собаки. Мы идем сквозь лай в заросли, дальше. Ремень сумки оттягивает мне плечо, но я рада, что она со мной. В ней есть мыло, зубная щетка, полотенечко, белье, кое-что из одежды. Хорошую сумку я выбрала себе в «Женском царстве». В ней еще много чего.

— Ты не бойся, тебя никто у нас не тронет, — он наконец нарушил молчание. — Как тебя зовут?

— Керстин.

— Никогда не слышал такого имени. Меня Андрей зовут, но наши называют Филя — фамилия у меня Филиппов, вот и погоняло такое. Смотри, тут уже недалеко.

— А куда мы идем?

— У меня тут домик. Старик мой год назад доской накрылся — от водки, а дом за мной. Это лучше, чем в подвале. Хотя многие из наших сейчас там, у меня. Но тебя не тронут.

— А где твоя мать?

— Восемь лет уже как померла. Денег на лекарства не было, а даром никто не лечил. Старик все пропивал, а я малый был, вот и умерла. Тогда уже этот гад пил, как сам хотел, пока не издох. И навел в дом этих... А Блоха говорит, что когда-то было время, когда лечили бесплатно, все учились и буханка хлеба стоила двадцать копеек. Белого хлеба! Врет, наверное... Разве такое может быть?

— Но так было, точно. Только тогда тоже было много проблем.

— Уж не так, как теперь, наверное. А мне бы вот достать того врача, что мамку лечить не стал, я бы ему... Я его убил бы.

Вот на кого надо опираться заговорщикам. На этих, кому нечего терять. Они не оценили достижений демократии. Зачем им избирательное право, если нет жизненного выбора? Демократия не позаботилась об этом Филе, о его матери, и что ему до всеобщего демократического движения неизвестно куда, если его мать умерла оттого, что не было денег на лечение? А теперь он слушает рассказы о прошлом как сказку.

— А почему ты позволяешь бомжам жить в твоем доме?

— А что делать? Они приносят какие-то продукты, одежду. Я вместе с ними. Электричество и газ у меня давно отрезали, а за воду я плачу, за землю тоже. Куда меня возьмут на работу, если я закончил шесть классов? И одежды нормальной нет. Старик давно все пропил.

— Я считаю, ты должен все-таки попробовать. Вымойся хорошенько, постирай одежду... Тебя могут взять куда-то грузчиком. Легче всего просто плыть по течению. Но ты же человек, а не бревно. Твоя мама работала?

— Я подумаю над тем, что ты сказала. Хотя от наших так просто не уходят. Ты не понимаешь. И потом — ну, сколько я так смогу заработать? Но я подумаю, правда. Мамка когда-то... тоже говорила так.

Он сейчас заплачет. Когда бы человек ни потерял мать, это все равно будет болеть до самой смерти. Я знаю. Может, образ матери всколыхнет в его памяти другую жизнь.

— Мы пришли. Заходи.

Наверное, этот домик и был когда-то аккуратным, но очень давно. Сейчас здесь зловонная темнота, облезлые стены и кровать в углу. Мы едва не спотыкаемся о парочку, которая совокупляется на полу. В углу еще три тела, заняты тем же. Отвратительно. Но никто не обращает на это внимания. Тут же сидят и дети. Дети? Нет. В этих лицах нет ничего детского. Их глаза видели такое, что и взрослому видеть не надо. Почему об этих детях не заботятся специальные службы? Почему до них никому нет дела?

— Кого это ты привел, Филя? — Хриплый голос из темноты.

— Блоха, у этой девушки есть знак.Ей надо переночевать.

Видимо, этот Блоха здесь главный.

— Покажи знак

Я протягиваю руку. Из темноты выступает невероятно грязное существо. Высокий мужчина. Сколько ему может быть лет? Кто знает. Лицо покрыто струпьями, одежда... Это не одежда. Нет, я никогда не поверю, что нельзя иначе. Все-таки выбор есть. Наверное, просто есть люди, которым все равно как жить. Дай такому работу, жилье — и через неделю он снова будет ковыряться на свалке, потому что это не требует от него никаких моральных усилий. Они неизлечимо больны душевной ленью. Наверное, какая-то хромосома заблудилась, и они ошибочно родились людьми. Но дети... Вот этот Филя — другое дело. О них некому позаботиться — и их используют вот такие ошибочные люди.

— Да, это он. — Блоха смотрит на меня исподлобья. — Можешь поесть, если хочешь. Вон там, в котелке, каша. Будешь?

Есть тут? Да я готова умереть голодной смертью, но не стану есть в этом... Не знаю даже, как сказать. Свинарником назвать — свиней обидеть.

— Нет, спасибо. Я не голодна. Тут есть где умыться?

— Умыться? — Он хрипло смеется. — Зачем? Ты такая чистенькая. Не то что эти лярвы. Но погляди, им весело. Ты тоже можешь развлечься, не стесняйся! Нет? Как знаешь. Вода во дворе, в кране. Будешь спать в сарайчике, там Филя спит. Он же хозяин, мы уважаем его право. Не бойся, тебя никто не тронет. Иди, чего стоять зря. Филя, проводи.

Мы выходим на улицу. Вода в кране не очень холодная и почти чистая. Мне срочно нужно помыться, иначе я сойду с ума. Но как? Открытое место. Черт! Почему бы мне не родиться неряхой, каких свет не видывал? О, нет, ни за что!

— Мне надо вымыться и постирать одежду. Посторожишь?

Сторож из него... но ничего лучше все равно нет.

— Если тебе надо, конечно. Только до утра все равно никто не выползет. А если кто и выползет — все равно. Мойся.

Сумка туго набита, но я точно знаю, где пакетик с мылом и прочим. А вот это платье я надену — оно темное и совсем не мнется. Потому-то оно здесь.

— Мне надо раздеться, отвернись.

— Вот еще! А как же я буду сторожить?

Он смеется. Этого мне только не хватало. Он совсем мальчишка.

— Бесстыжий мальчишка! Я с тобой не в игрушки играю, так что спрячь улыбочку.

—Ты боишься что-то подцепить? Зря, я чист.

Вот идиот! Хотя, конечно, и это — тоже. Учитывая то, что я здесь застала.

— Я боюсь, что ты еще слишком мал. Я гожусь тебе в матери, так что немедленно прекрати валять дурака и отвернись.

— Скажи еще — в бабушки мне годишься!

Он обиженно надулся. Не мешало бы и ему помыться. И у него наверняка тьма насекомых. Боже, куда меня занесло! Я раздеваюсь и намыливаюсь. Какое блаженство — смыть с себя микробов, шампунь отлично пахнет. Против насекомых, правда, бессилен.

— Ты такая красивая!

Паршивый мальчишка вытаращился на меня. Ну, конечно же!

— Если ты не перестанешь пялиться, я оторву тебе яйца.

— Не буду, не буду!

С горем пополам стираю джинсы. Ничего, теперь будут чистые. Майка и белье стираются легче.

— У меня есть веревка. Тут и прищепки, сейчас вынесу.

А теперь почти совсем хорошо. Стелю на пол сарая полиэтиленовую пленку и ложусь. Ничего, нормально, пол из глины, солнце за день нагрело. Сумку кладу под голову.

— У меня есть кровать. Ложись туда.

— Прости, но мне здесь будет спокойнее. Как-то у вас тут с гигиеной проблематично. Не хочу ничего плохого сказать о вашем милом братстве, но я считаю, все-таки иногда стоит мыться..

— Наверное, ты права. Ты и вправду не хочешь развлечься?

— Нет, я польщена и благодарна за предложение, только мне это не нужно. И вообще, что это за разговоры? Извращение какое-то. Филя, я так хочу спать, что глаза сами закрываются.

— Так спи, не бойся. Правда, спи. Никто тебя тут не найдет.

А волны уносят меня, уносят куда-то. Да, я сплю. Я буду спать. По-настоящему, а не краешком мозга.