6

Что-то мокрое и холодное коснулось ее лица. Кто-то всхлипывал и гладил ее волосы. Ника открыла глаза – вернее, один глаз, потому что второй она открыть не смогла. На нее смотрел испуганный Марк, Ирка, роняя слезы, гладила ее волосы, а Лариса и Семеныч деловито распаковывали чемоданчик.

– Она пришла в себя! – Марк даже подпрыгнул. – Мам, ты как?

Ника хочет что-то сказать, но тьма накрывает ее, и она летит в пустоту, где солнце на поляне, и бабушка сидит, вышивает что-то.

– А, Никуша! Что же ты, птичка моя, не ко времени-то? У меня не готово еще ничего!

– Да ладно… проблема, тоже мне.

– Нет, милая, всему свое время, тебе ли не знать. – Бабушка гладит ее волосы. – Трудно тебе пришлось, и дальше легче не будет – но надо пройти все, надо.

– Я посижу с тобой, ладно? Устала я что-то…

– Знаю. Но долго не сиди, там у тебя гости собрались, а ты здесь рассиживаться вздумала. Нехорошо.

– Бабушка, ведь ты не умерла, мне приснилось это?

– Да никто не умирает, детка. Тома, подай-ка мне нитки.

Очень стройная, коротко стриженная женщина бросает в корзинку клубки ниток. Приветливо кивнув Нике, она садится в траву.

– Ну, чего ж ты молчишь? – Бабушка смеется. – Вы ведь родня как-никак. Хоть и не кровная, а родня через детей.

– Не время еще, – голос у женщины грудной, глубокий. – А за сына спасибо, конечно.

– За какого сына?

– За Димку моего. Иди, родственница, тебе пора. Свидимся позже, когда время придет.

– Бабушка, а я серьги твои…

– Знаю, на то и оставлены тебе они были, чтоб пригодились. Ты же не память продала, а камни, это не одно и то же. Память наша при нас остается. Иди, родная, пора тебе. Марек тебя обыскался совсем. Валерию-то мы еще ночью прогнали, а то тоже удумала – сяду, говорит, отдохну!

Женщина смеется, смеется и бабушка, а Нику что-то больно бьет в грудь, и она делает вдох.

– Все, есть, дышит! – Семеныч басит, как Шаляпин, а пальцы Марка дрожат, когда он вытирает ей лицо. – Э, нет, голуба моя, мы тебя так просто не отпустим! Ишь, чего удумала! Одна помирать принялась, и вторая следом… А дети? Детей ваших Пушкин на ноги ставить будет? Ну-ка, смотри на меня, Ника, – смотри сюда, не закрывай глаза! – Семеныч ощупывает ее голову осторожно, пальцы его нежно касаются лица, распухшего от удара. – Ну, что, переломов нет, Бог миловал, сотрясение, конечно, сильнейшее, лежать, лежать и лежать. Скула рассечена, отек мягких тканей через несколько дней начнет сходить, а голова болеть будет, это не так быстро пройдет, мы сейчас поставим капельницу и пропишем жесткий постельный режим. Иначе в больницу.

Ника поежилась – больниц она боится до икоты, сама не знает, отчего. И Семеныч в курсе ее страха.

– У тебя здесь целая армия собралась, так что нападавших скрутили в секунду, они понятия не имели, что в квартире, кроме тебя и детей, кто-то есть.

– Но… кто это был?

– Потом поговорим, – Семеныч смотрит на котенка, который карабкается по его ноге. – А зверь новый, что ли? В прошлый раз вроде не было… да и быть не могло, мал зверь-то. Когда мы в последний раз у тебя тут гудели на твой день рождения? Летом, да. Зверя этого и в проекте не было…

– Это Буч.

Как будто одно это могло объяснить, как котенок охотился на нее и какой он забавный…

– Мам…

– Не тревожь ее. – Семеныч ерошит Марку волосы. – Ей надо отдыхать.

Ника хочет сказать, что у нее полно дел и отдыхать некогда, но игла больно колет руку – это Лариса подсоединила ее к капельнице. Зазвонил телефон – Ника ухватила его прежде, чем у нее успели отнять трубку.

– Ника, это Алексей Петрович. Помните, мы договаривались встретиться?

– Да…

– Ника, что с вами?

Она подает трубку Мареку:

– Расскажи ему все.

Сын берет телефон и идет в кабинет. Пересказывать события последних суток при всех он не в состоянии – и матери, и Ирке не надо лишний раз все это слушать, но если мама сказала, что этому человеку можно довериться, значит, можно.

– То есть сейчас Ника лежит и…

– Да, тут Семеныч пришел, капельницу наладили, но мама из-за клуба сильно дергается – Лерка в больнице, она тоже глюкнула. Мать, я думаю, боится, что в клуб нагрянет Женька, и тогда плохо дело.

– Я сейчас приеду, – мужик откашлялся. – Меня зовут Алексей Петрович Булатов, мы с твоей мамой познакомились, когда она приезжала заказывать стеклянные фигурки.

– А, так вы директор? Это от вас она котенка притащила! – Марк обрадованно вздохнул. – Мать рассказывала. Ваза так в гостиной и стоит, красивая… может, как-нибудь я приеду к вам на завод, тоже хотелось бы взглянуть.

– Обязательно. А сейчас я приеду к вам, говори адрес. Надо что-то решать с клубом, и я думаю, что смогу в этом помочь – мы с тобой это дело осилим, как ты считаешь?

– Безусловно, осилим. И Ирка еще.

– Ну, втроем мы горы свернем.

Продиктовав адрес, Марек вышел проводить врача. В прихожей их встретили встревоженные Матвеев и Олешко.

– Ну, как она? – Максим заглядывает в лицо Семенычу, тот хмурится. – Доктор!

– Ничего хорошего. – Круглов сердито дергает молнию куртки. – Удар мощный, усиленный кастетом, со временем понадобится пластика – скула рассечена, отек. Тяжелое сотрясение мозга, и если бы не панический страх пациентки перед больницами, я бы уложил ее в стационар, но в данном случае она быстрей поправится дома. Сиделку бы нанять, но это дорого… ну, придумаем что-нибудь. Пока ее доктор Михайлова будет навещать, но уродов этих я бы…

Махнув рукой, Семеныч подхватил тяжелый чемоданчик и вышел. Матвеев и Олешко переглянулись.

– Минутой позже – и мы бы им сами дверь открыли. – Матвеев вздохнул. – Что за клубок такой, концы торчат, но распутать пока не удалось.

– Распутаем, Максим Николаевич, уж вы не извольте беспокоиться. – Олешко, хлопнув Марека по плечу, ушел в гостиную.

– Марек, как она? – Матвеев заглянул в лицо парню. – Плохо, да?

– Плохо…

У Марека внутри закипают слезы, но плакать он не может, не должен. Он мужчина, он взрослый, опора матери и хозяин в доме. Но ком в горле не проходит, и тяжелая ненависть поднимается где-то в груди.

– А эти гады?.. Сказали они, зачем?

– Скажут. Иди поешь, Ника там картошки нажарила. Иди, иди, сынок, надо поесть.

Подтолкнув Марка на кухню, Матвеев вошел в гостиную, где Олешко и Панфилов тихо о чем-то переговаривались.

– Заварилась каша. – Александр нахмуренно смотрит на партнера. – Макс, идеи есть?

– Какие идеи… В течение суток такая кровавая баня. На ровном месте, считай. Я ведь вчера, если б не Ника…

– Знаю. – Панфилов встал, прошелся по комнате. – Отчаянная дамочка, просто удивительно.

– Не то слово. А теперь – еще все это. Не может это быть совпадением, никак.

– Пока неизвестно. – Олешко о чем-то напряженно думает. – Троих гавриков, что мы здесь повязали, сейчас допрашивают люди из областного управления. Они их наизнанку вывернут, но дознаются, зачем они напали на Нику. Но вот что очевидно: они не знали, что в квартире, кроме нее и детей, есть кто-то еще. Когда увидели охранников, сразу сделали ноги, а тут и мы поднимались навстречу. Но они понятия не имели, что дело может принять такой оборот, и вряд ли они шли убивать, но избить, покалечить – однозначно. Потому я думаю, что это какие-то ее собственные неприятности, о которых Ника или не знала, или значения им не придавала.

– У нее есть сестра, живет здесь же, в Александровске. – Матвеев вспомнил все, что говорила ему Ника о Женьке. – А сегодня они крупно поговорили. Сестрица позвонила и принялась сочувствовать ей из-за Валерии, а потом говорит: я могу помочь тебе с клубом. Ну, Ника ее послала прямой наводкой. Но сейчас, когда Ника в таком состоянии, а Марк еще несовершеннолетний, эта дама вполне может…

В дверь снова позвонили. Все трое как по команде встали.

– Не дом, а проходной двор. – Панфилов был сердит, потому что ему хотелось курить, но, судя по квартире, здесь никто не курил. – Кто там?..

– Я сам. – Олешко, выйдя в прихожую, останавливает Марека: – Осторожно…

– Это мамин знакомый, Алексей Петрович Булатов, он звонил, мама велела его принять. – Марек показал Никин телефон, словно он мог быть свидетелем. – Думаю, Булатов мне с клубом поможет.

– Я сам открою. – Олешко, отступив от двери, щелкнул задвижкой.

Булатов ничем не выдал удивления, увидев такой комитет по встрече. В руках у него был большой пакет и букет роз.

– Вот, держи, это я зверю вашему домик прикупил с переходами, чтоб карабкался.

Затащив в прихожую пакет с домиком, Булатов оглядел собравшихся. Ну что ж, люди как люди. Его новая знакомая – мастерица подбирать себе друзей и знакомых. И только такая, как она, бросилась бы вытаскивать из воды невесть кого, да она такая одна на свете и есть.

– Вот, цветы бы поставить…

– Я возьму. – Ирка берет у него из рук букет. – В новую вазу поставлю и Нике отнесу, она цветы очень любит.

Максим обругал себя – сам-то как не подумал букет купить? Хотя когда думать-то было?

– Матвеев.

Он первым протянул руку, придирчиво оглядывая крепкого мужика в синей парке и темных джинсах. Его он видел уже – в гостинице, с Никой.

– Булатов. Как она?

– Да так, средне. Проходи, что ли. Мы тут заседаем. – Матвеев жестом пригласил его в гостиную. – Картошка жареная есть, будешь? Ребята, давайте поедим.

– Буду, чего ж. А селедка есть?

– Есть, как не быть. Сейчас принесу. – Ирка, управившись с вазой, метнулась на кухню.

В комнате повисло неловкое молчание, какое иногда случается, когда вместе собираются незнакомые люди примерно одного статуса.

– Как Ника, что доктора говорят?

– Докторша сейчас у нее, а хирург уехал. – Матвеев рад, что неловкость преодолена. – Скула сильно рассечена – ударил он ее кастетом, удар сам по себе сильный был, а еще кастет…

Матвеев сжал кулаки и, переглянувшись с Булатовым, понял – с этим парнем они поладят. И смогут защитить женщину, которая за очень короткое время стала дорога им обоим, хотя каждому по-своему.

– Скула – ерунда. – Панфилов мнет в руках сигарету. – Марк, где у вас курят?

– А лоджию откройте, пепельницу видите? Обуйтесь только, и куртку накиньте, там не отапливается.

– Ага, спасибо. – Панфилов потянулся за курткой. – Скула, говорю я вам, други мои, – это мелочь, есть отличный пластический хирург, мой давний клиент и приятель, шрама не будет, и следа не останется. С головой тоже решится дело, я узнавал насчет этого Круглова – светило, талантище, он таких безнадежных вытаскивал, что ему это сотрясение мозга – раз плюнуть. Наймем сиделок, если понадобится, врач будет приходить – через месяц-полтора будет как новая. Тут другое надо решить: ее ли это собственные неприятности, в чем полбеды, или это связано с тем, что произошло вчера на мосту. И если связано – тогда дело плохо, потому что я даже представить не могу, кому понадобилось убивать Макса.

– Сейчас надо с клубом что-то решать, мама сильно беспокоится. – Марек задумчиво потер кончик носа. – Вот, Алексей Петрович обещает помочь…

– Да я хоть и не понимаю ничего в этом деле, но свадебным генералом на первых порах побуду. – Булатов вздохнул. – Мне от Красного Маяка ездить недалеко, в общем-то, ночевать могу здесь, если позволят, нет – сниму квартиру. Я так понимаю, по закону это заведение отнять никак нельзя, но есть обстоятельства, позволяющие думать, что кто-то постарается завладеть бизнесом?

– Есть. – Марк яростно тряхнул головой. – Женька, сестра матери. Тварь и гадина. Она маму всю жизнь презирала и ненавидела, а как дела у нас пошли на лад, принялась ныть, чтоб ее взяли в бизнес. Дед тоже… идиот старый. В общем, давили, как могли, и шлялась Женька сюда через день: придет и зудит – то у тебя не так, это не так, и вообще ты одеваешься как бомжиха и ведешь себя как маргиналка. А мать молчит – привыкла, что эта дрянь шпыняет ее всю жизнь, и дед с бабкой не отстают, так я Женьку на днях взашей вытолкал и сказал, чтоб ноги ее в нашем доме не было. А у мамы в телефоне занес ее в черный список. Но Женька сделает сейчас все, чтоб подмять под себя ее бизнес.

– Нужна доверенность. – Панфилов, покурив, обрел способность думать. – Паша, найди нотариуса, и пусть Ника подпишет на Алексея доверенность на управление бизнесом.

– Ника в таком состоянии, что ни один нотариус никакую доверенность с ее подписью не заверит. – Олешко пожал плечами. – Через пару дней – да, но не сейчас.

– А надо сейчас!

– По-быстрому если, то не нужна никакая доверенность, достаточно приказа. – Булатов уже все продумал. – Сейчас составим протокол и приказ, Ника его подпишет, за Валерию подпишет ее дочь – думаю, все дети умеют подделывать подпись родителей. Для серьезной проверки такая липа не годится, но до такой проверки дело и не дойдет, я думаю. Для этой дамочки будет достаточно, а настоящую доверенность, если будет необходимость, сделаем позже, когда Ника придет в себя.

– Ребят с тобой пошлем. – Олешко тоже прокручивает в голове варианты. – Кто напал на Валерию, неизвестно, а вот нападение на Нику, похоже, шито белыми нитками, и шитье это принадлежит сестрице нашей барышни, не иначе. Уж больно момент подходящий. Марек, давай к компу, сейчас наваяем документы – и айда в клуб ковать железо, пока горячо. Ир, там картошка еще есть? И селедочки бы…

Матвеев вдруг понял, что уже очень давно не чувствовал такого… единства, что ли? Когда, бросив все дела, спешишь на выручку другу и делаешь все от тебя зависящее, чтобы ему помочь. Нет, можно, конечно, поблагодарив хозяйку за помощь и хлеб-соль, отбыть в свою жизнь – но такое решение ни ему, ни Панфилову, ни Паше Олешко даже в голову не пришло.

– А в лавке кто? – Матвеев вспомнил их с Панфиловым давнюю шутку, когда еще фирма «Радиус» не занимала пять этажей офисного здания в центре Питера.

– Юрку Савостина за старшего оставил. – Панфилов ухмыльнулся. – Решил Ростику на яйца наступить.

Они хохотнули над этой только им двоим понятной шуткой. Ростислав Бережков, шустрый малый, был у них кем-то вроде мальчика для битья и ходячего анекдота, хотя сам он об этом не знал. Держали они его только потому, что папаша его, Бережков-старший, был большущей кучей дерьма в городской Думе, заведовал землеотводами и мог при случае нагадить очень серьезно. Но ходили слухи, что под старшим Бережковым очень сильно шатается кресло, и Панфилов, приложивший к этому руку, с придыханием ждал своего часа, когда он сможет дать пинка под зад наглому амбициозному щенку, умеющему только одно – путаться у всех под ногами.

– А он думал, ты его министром-администратором оставишь?

– Прикинь, он был уверен, что лучшей кандидатуры на фирме нет, ведь он, цитирую дословно, в курсе работы всех без исключения отделов и подразделений.

Панфилов заржал, вспоминая вытянувшееся лицо Ростика, когда было объявлено, что в отсутствие обоих королей править будет Юрий Львович Савостин – личность, по мнению Ростика, абсолютно никчемная, потому что носит ботинки российского производства и джинсы, купленные на рынке.

Панфилов и Матвеев наотрез отказались перенимать западный опыт с дресс-кодом и офисной субкультурой, небезосновательно считая, что это все глупости, или, по емкому выражению прямолинейного Панфилова, «дикий вздрочь».

– Юрка – да, справится. – Матвеев вздохнул. – А вот ребята из «Ариадны»…

– Я им сбросил расчеты, которые ты мне из гостиницы прислал. Они их изучают сейчас, визжа от ужаса и восторга, а встречу вашу сами перенесли, через десять дней готовы будут общаться. А больше ничего срочного нет, так что будем решать наши проблемы здесь, иначе, я думаю, покоя не видать. Слушай, Макс, а ведь кто-то хотел тебя убить.

– Колесо могло лопнуть само.

– Могло, да. Машину сегодня должны достать.

– Да как же ее оттуда достанешь, Саш?

– Пашка позвонил Рубану в областную экспертизу, тот говорит – есть умельцы. Достанут в лучшем виде, там и поглядим, какое колесо отчего лопнуло.

– Я слышал хлопок.

– Петя тоже слышал. – Панфилов снова потянулся к пачке сигарет. – Бросать надо… Виктора мы не спрашивали, понятное дело, а Петя молоток, не унывает, вот он отлично запомнил хлопок.

– Ну а я о чем.

– Могла, конечно, и шина лопнуть…

Панфилов вздохнул. Надо говорить, ничего не поделаешь.

– Саш, что?

– Да понимаешь, дело какое… – Панфилов бросил пачку на стол, засунул руки в карманы и принялся ходить по комнате. – Пару месяцев назад приходили двое типов. Они предлагали мне расширить фирму за счет вливания средств инвесторов, называли очень серьезную сумму, но… Мне они не понравились, понимаешь?

– Чего тут непонятного.

Чутье у Панфилова было звериное. Он умел оценить человека сразу, в долю секунды, просто взглянув на кого-то, он уже знал, что это за тип, как он живет, что у него за душой – а иногда, Панфилов боялся себе в этом признаться и никогда никому не говорил, – взглянув на фотографию, он даже знал, как этот человек пахнет. И всегда внутренне ужасался, когда его догадка оказывалась верной – а это было всегда.

Матвеев знал эту особенность напарника и всегда доверял его суждениям – хотя и он обладал неплохой интуицией, но до панфиловской ему было далеко.

– Ты потом пробивал их?

– Да. – Панфилов наконец закурил, открыв лоджию. – Ребята не то чтоб очень крутые, но за ними стоит серьезная фигура – имя Игнат Васильевич Кравцов тебе о чем-то говорит?

– А должно?

– Мальчишка! – Панфилов пыхнул дымом и стряхнул пепел в пепельницу. – Блаженный ты, Максимка, ей-богу. Вот дамочка эта, Ника Зарецкая, и ты – два сапога пара, оба – блаженные. Юродивые. Живете, как птицы небесные.

– И что?

– А ничего. Это я так, завидую, понимаешь… – Панфилов погасил сигарету и закрыл лоджию. – Надо же иногда и под ноги смотреть… хотя, конечно, натуру не переломишь. Кравцов – восходящая звезда, новый олигарх, но очень своеобразный. Вынырнул лет пять назад – то там, то сям встревал, никто его всерьез не принимал, потому что объекты он покупал все больше зряшные: там заводик какой-то умерший, одно название, там фабрику или домишко… в общем, мелкая рыбешка. А потом вдруг оказалось, что мелкая эта рыбешка организовала огромный холдинг, объединяющий в себе много разного, и повсеместно подминает под себя конкурентов. И так, знаешь, лихо это получается у него: многие мрут от несчастных случаев, и хотя всякий раз ничто напрямую не указывает на Кравцова, мы с Пашкой пробивали все фирмы и фирмочки, которые перекупали бизнес в регионах, – все они, так или иначе, входят в сферу влияния Кравцова, но не напрямую, конечно. И, как я понял, мы попали в поле зрения этого господина. Сечешь фишку?

– Но это два месяца назад было!

– Правильно. Они прозондировали почву и принялись собирать информацию. И поняли, что одного нужно убрать, а кого? И решили, что тебя заменить проще. Плохо домашнее задание выполнили.

– Может, и не они.

– Может.

Но было видно, что Панфилов уже выстроил в голове одному ему понятную цепочку. Со временем он добавит звеньев, чтобы и остальным стало все ясно, а сейчас его умозаключения представляют собой условие задачи и ответ. Решение предстоит еще написать, а на это нужно время.

– Пойти к этому Кравцову и…

– Уймись, Макс. – Панфилов иронично прищурился. – Даже не думай. Его и в лицо-то никто не знает, и где он окопался, поди узнай – но фамилия его всплывала уже не раз, и его люди действуют нагло и абсолютно безжалостно. Ладно, посмотри, как там у Ники дела, а я Ирине с посудой подсоблю, ей все это надо убирать, насвинячили…

Панфилов принялся собирать тарелки, вилки, складывать их, вспоминая, как когда-то они с Матвеевым вот так обедали в общаге – картошка с селедкой и то за счастье. А теперь можно себе позволить что угодно, деньги есть, а вот поди ж ты – давно так душевно не сидели, как сегодня, хоть и беда стряслась.

– Дядь Саш, да я сама.

– Ничего, Ириш, давай вот это отнеси, а я остальное. Вдвоем-то веселее.

Глядя на Иркины худые руки, Панфилов вдруг поймал себя на том, что жалеет девчонку, жалеет до боли – вот ведь горемыка, сначала отец умер, теперь с матерью беда… Александр был когда-то женат, но семейная жизнь не заладилась, и с тех пор он пребывал, как сам говорил, в поиске идеальной женщины. Со временем этот поиск превратился в калейдоскоп сменяющих друг друга девиц, словно размноженных на ксероксе, домой он приходил только ночевать, и то не всякий раз – разросшееся предприятие требовало постоянного внимания и контроля, и в свои сорок четыре года Панфилов считался завидным женихом – но сам он понимал, что поезд ушел, и, возможно, он так и не встретит свою женщину. Глядя на семейную идиллию Матвеева, он понимал, что если не так, то не надо никак, а «так» у него не получалось.

– Давай, я мою, ты вытираешь. – Панфилов повязал фартук и мужественно взял в руки губку и моющее средство. Посуду он мыл последний раз лет десять назад.

– Сковородку залить водой надо.

– Сейчас зальем. Ничего, вдвоем мы быстро управимся, а вечером поедем с тобой мамашу навестим. Хочешь?

– Семеныч сказал – нельзя…

– Кому нельзя, а кому и можно. – Панфилов подмигнул Ирке. – Не грусти, рыжая, все будет путем. Купим мамке цветов и поедем. Заметано?

– Ага. – Ирка улыбнулась. – Я так боюсь, что они возьмут и умрут обе… Марек держится, а только я вижу, что с ним творится; он, как Ника: внешне улыбается и шутит, а внутри все сгорает, и он сам сгорает. Ника такая же. Мама говорит, ее хоть каленым железом пытай, она улыбаться будет и глупости говорить, а что у нее в душе, про то и подумать страшно.

– Никто не умрет. По крайней мере, сейчас. – Панфилов гремит тарелками, перекрикивает текущую из крана воду. – И мать поправится, и Ника будет скоро лучше новой. Так что нос не вешай прежде времени. А где ваш зверь хваленый?

– Как Нику уложили в кровать, так он от нее ни шагу. Словно охраняет ее…

– Может, и охраняет. Кошки – они очень странные создания. Все, сковородку потом отчистим, а с тарелками управились.

– Вы езжайте, я уж тут сама. Мне тетя Лариса, если что, поможет. Она пока здесь побудет с Никой.

– Уговор наш помни, вечером поедем, мать навестим. Выше нос, рыжая, а то веснушки на пол посыплются.