5
Ника проснулась первой. Она любила просыпаться раньше Марка и знать, что дома спит ее ребенок. Свернувшись калачиком под одеялом, он видит свои сны, и он спокоен и счастлив здесь, с ней. Ника повернула голову – рядом на подушке устроился котенок. Он сидел с Марком весь вечер и ночью тоже, но как только Ника улеглась в кровать, Буч тут же вскарабкался к ней и улегся рядом, сразу предав Марека.
Ника погладила Буча, и он тут же заурчал, словно внутри у него завелся невидимый моторчик.
– Одиннадцать часов, шутка ли! – Она сняла ночную сорочку, надела халат и вышла из спальни.
В кабинете спал Матвеев – Ника мельком глянула на него и закрыла дверь: пусть спит, ему досталось накануне. В гостиной на диване прикорнули охранники Руслан и Олег. Ника заглянула в детскую – Марек с Иркой устроились на тахте, Ирка уткнулась в его плечо и посапывает, как медвежонок. Одно время они с Леркой мечтали, что вот вырастут их дети, поженятся, и будут они вместе нянчить внуков. Но со временем стало понятно, что ребята воспринимают друг друга абсолютно по-родственному, общаются как брат и сестра и никаких иных чувств друг у друга не вызывают. Они с Леркой повздыхали и смирились – все равно дети всю жизнь будут связаны дружбой, а это немало.
Ника закрылась в кухне, чтобы позвонить, но телефон ожил сам.
– Ника, это я, Димка.
– Привет, малыш. Как спалось?
– Хорошо, спасибо. А папа уже…
– Нет, золотой мой, папа еще спит. Устал накануне, намерзся, стресс опять же… Как проснется, тут же тебе позвонит. Ты кушал?
– Ага. – Димка удивленно замолкает. – А что?
– Да я все думаю, как ты там один, кто тебе готовит и вообще…
– А, за это не беспокойся. Тут есть кому готовить.
– Счастливый… а мне вот надо сейчас что-то изобретать, а что?
– Папа картошку жареную любит. И я люблю…
– О, это идея. Марек тоже любит картоху. Эй, ты что…
– Что с тобой, Ника?
– Это Буч, карабкается по мне, как по дереву. Этот кот в прошлой жизни явно был сначала китайским мандарином, а потом скалолазом.
– Со скалолазом понятно, а китайским мандарином почему?
– А захребетник потому что, любит, чтоб его носили.
Димка хохочет, и Ника вскоре отключает телефон. Так, теперь больница.
– Валентина Семеновича можно?
Девушка на телефоне, оцепенев от такой наглости, не нашлась, что ответить, и Ника поспешно добавила:
– Это Ника Зарецкая, я вчера была в больнице, кровь сдавала…
– А, да, помню. Сейчас посмотрю, не занят ли он.
Через минуту в трубке послышался бас Семеныча:
– Ника, какого дьявола ты названиваешь?
– Да я только первый раз…
Ника знала, как нужно говорить с Кругловым – покорно и тихо.
– Нечего корчить из себя сироту! – Семеныч, конечно, в курсе всех ее уловок. – Жива твоя Валерия, без сознания, но – жива. Дальше посмотрим…
– Но она…
– Ничего не могу тебе сказать. Все, мне некогда. И не названивай бесконечно.
Ника все держит трубку, и голос медсестры снова прорывается к ней:
– Не переживайте, раз он кричит, значит, выживет сестрица ваша. Вот если б дело было плохо, он бы с вами ласково говорил, а раз наорал, значит, все хорошо.
– Спасибо… там еще у нас…
– Парнишка, да? Мать у него настырная такая, заставила ее впустить – ну, он сегодня уже в обычную палату переедет, так что здесь беспокоиться не о чем.
– Спасибо. А когда…
– После обеда позвоните, я вам все скажу как есть, а приезжать смысла нет, сюда вас не пустят.
– У меня дочь ее сейчас, она…
– И ее не впустят, больная, когда придет в себя, должна быть спокойна, волновать ее нельзя никак. А девочка расплачется, и сестре вашей сразу хуже станет, зачем это надо, сами подумайте.
Ника вздохнула и принялась чистить картошку. Пожалуй, ее надо много – охранников покормить, и вообще… хорошо хоть, огурцы есть маринованные, они их летом с Леркой много наделали. Часть даже в клуб пришлось унести, там их посетители оприходовали за милую душу.
– Ты маме звонила?
Ирка, рыжая, бледная, такая же тощая, как и Лерка, смотрит на Нику испуганными заспанными глазами.
– Только что говорила с доктором и медсестрой. Пока она без сознания, но прогноз неплохой.
– А когда мы к ней?..
– Как только доктор разрешит. Там реанимация, туда никого не пускают, после обеда позвоним, глядишь, будут новости.
Котенок прыгнул с Никиного плеча на стол и вскарабкался по Иркиному рукаву ей на шею. Девочка прижалась к нему щекой.
– Забавный какой… Давай я помогу тебе картошку чистить.
– Да я уже почти… иди полежи еще, я вам завтрак принесу.
– В постель? Здорово.
Забрав котенка, Ирка пошла обратно в комнату. Ника с облегчением вздохнула. Очень трудно делать вид, что все хорошо, когда ничего хорошего нет, и при этом обманывать Ирку, пытливо и тревожно глядящую на нее Леркиными зелеными глазами. Только сейчас Ника вдруг подумала, что было бы, если бы Лерка погибла. Конечно, она никогда бы не бросила Ирку, но каково девочке осиротеть во второй раз?
– Не буду об этом думать. – Ника режет картошку соломкой и старается думать только о готовке. – Все будет хорошо.
Снова зазвонил телефон.
– Доброе утро, это Павел Олешко, помните такого?
– Ну как вас забудешь! – Ника придерживает трубку плечом. – Что-то случилось?
– Да кое-что… тут приехал сам Александр Михайлович, и надо бы организовать совещание, а Максим Николаевич…
– Спать изволят, ага. – Ника хихикнула. – Трогать его не надо, намаялся вчера. Так что берите своего Александра Михайловича в охапку и дуйте в супермаркет, список покупок я вам сейчас продиктую. А когда все купите – милости прошу. Я тут картошку жарю, будете?
– Картошку? Соломкой? – Олешко деловито засопел. – Огурец маринованный под это дело, да с водочкой…
– Огурцы есть, а список пишите.
Павел сказал, что запомнит, и Ника, попутно отметив, что не знает ни одного мужчины, способного запомнить список покупок, с сомнением перечислила нужное.
– Ну, можете тортик какой-нибудь на десерт купить, если что. Все, некогда мне.
Ника достала самую большую сковородку, живущую на антресолях, – она занимала две конфорки, Лерка ее прошлым летом привезла из Китая, но в клубе сковородка не пригодилась, и Ника забрала ее домой – пусть лежит, есть не просит. Вот и сгодилась теперь эта здоровенная дура. Шутка ли – восемь человек жареной картошкой накормить!
Снова ожил телефон, номер незнакомый.
– Так я и знала, что ты меня в черный список внесла! – Женькин голос в трубке раздражает Нику невероятно. – Что за фокусы!
– Чего тебе?
– Я слышала, что с Валерией беда случилась. Поверь, мне очень жаль. – Женькин голос слишком искренний, и Ника понимает, что она лжет. – Как же ты будешь теперь с двумя детьми, да еще в клубе справляться надо?
– Дети взрослые, с ними все просто. А в клубе я и раньше, бывало, одна управлялась – Лерка часто ездила по делам.
– Ну да, конечно… Ника, надо вам с папой как-то помириться… он сожалеет, что сказал тогда такое.
– Жень. К чему все эти танцы? Давай как на духу. Тебе чего надо-то?
Женька замолчала – она никогда не принимала Нику в расчет, привыкнув презирать ее, и ей немыслимо о чем-то просить сестру, которую она и сестрой-то не считает – так, приживалка в их доме, но теперь эта приживалка имеет то, чего у нее никогда не было, – успешный бизнес. А хуже всего то, что Борик, ее Борик, – отказался что-либо предпринять, чтобы отнять этот бизнес, заявив, что его братаны засмеют – скажут, отжал какое-то кафе у кучки художников. А кафе-то приносит хорошие деньги, вон, Ника ремонт сделала, машина у нее не из последних, хоть сама одевается как бомжиха, но тут уж ничего не поделаешь, элегантность или есть, или нет, да на нее, толстуху, что ни надень – все будет как на корове седло.
– Я бы могла помочь тебе в клубе.
– Нет. – Ника вдруг поняла, что больше она с Женькой политесов разводить не будет. – Мне не нужна помощь, у меня там работают люди, которые отлично знают свое дело, так что к этому вопросу мы больше не вернемся, как и к вопросу твоей прописки в моей квартире. И если это все, то аудиенция закончена, звонить, а тем более приходить, больше не надо. Живи своей жизнью, а я буду жить своей, сделаем вид, что мы незнакомы.
Ника нажала на кнопку «завершение вызова» и сунула трубу в карман. На душе у нее значительно полегчало.
– Ну, мать, ты прямо Немезида в гневе, – появившийся Матвеев слышал весь разговор. – Что ж, думаю, пора было это сделать, ты и так долго терпела.
– Мама снова расстроится…
– Расстроится, что сестра не смогла сесть тебе на голову и свесить ноги? – Матвеев отчего-то разозлился. – Для матери все дети одинаковы, и если твоя делит вас с сестрой по принципу «одной любовь, другой – претензии», то ты им всем ничего не должна. И перестань терзаться, все ты сделала правильно. Что там наши?
Ника, помешивая картошку, пересказала содержание утренних звонков в больницу. Котенок, просочившись в дверь, принялся карабкаться по джинсам Матвеева, и Ника, глядя на него, подумала – а что будет, когда Буч вырастет и у него станут острые, как бритва, когти?
– Надо как-то отучать его от этой привычки, а то со временем будем ходить все с изодранными конечностями.
– Да, есть такая перспектива. – Матвеев отцепил от себя Буча и взял его в руки. – Но ведь забавная зверюга, Ника! Вот ты мне скажи, есть ли на свете еще существо, которое люди любят просто за то, что оно – такое?
– У меня есть на этот счет своя теория. – Ника всыпала в картошку мелко порезанный лук. – Это они выбирают себе человека, которого признают своим. Они позволяют ему жить рядом с собой, служить им – кормить, гладить, любить, всяко там восхвалять. Человек рядом с ними учится быть более сдержанным, великодушным, честным, ну и там чего кому не хватает. Совершенствуется, обожая вот это создание. А потом оно уходит – на мост Радуги или еще куда-то, но уходит условно. Оно сидит там и ждет своего человека. И когда этот человек умирает, он попадает на суд богов. Там сидит на троне Осирис или Верховный Бог, и рядом куча других богов, весом поменьше, но многие из них весьма сволочные. И каждый из них спрашивает новопреставленного раба божьего насчет его грехов, и покойник, ясен перец, врет напропалую – но тут на слово никому не верят. Есть весы, богиня Равновесия Маат кладет на одну чашу весов перо, на другую – сердце ответчика, и если он соврал – а он соврал, конечно! – тут же его сердце, отягощенное ложью, потянет чашку весов вниз. И уж тогда спасенья нет, Осирис велит скормить грешника Змею – это такая скотина у них там живет, никак нажраться не может, и если попадаешь к нему в пасть – все, изымаешься навечно из колеса перерождений, идешь не к Свету, а вообще в никуда. Как говорится, метнул, гадюка, – и нету Кука. И вот, когда ты уже с такой перспективой плетешься в сторону Змея, приходит твой Кот – а он, как священное животное и как просто кот, имеет право ходить где хочет. И он говорит всей этой публике: граждане, а не охренели ли вы? Это вообще-то мой человек, не жирно ли вашему Змею будет? И тут уж им деваться некуда, они отпустят тебя на все четыре стороны, и Кот поведет тебя в Валгаллу…
– Подожди, смешались в кучу кони, коты, люди… какая Валгалла, это же скандинавский эпос!
– И что? Валгалла – последнее пристанище воинов, а коты – последние воины. Так что все они там, в Валгалле. Ну и каждый туда своего человека приводит, для того и ждет его. И когда приведет, вот тогда уж им там не житье, а сплошная малина.
– Ника… – Матвеев устал смеяться. – Ты книжки писать не пробовала? Вот скажи, откуда у тебя все это генерируется?
– Не знаю… – Ника растерянно смотрит на него. – Это плохо, да? Просто само как-то приходит, а главное, так логично все укладывается в схему. Вот смотри, все религии – это части одной мозаики, разбросанной кем-то по миру. И если их собрать, то интересная картина получается, и…
– Картошка сгорит. – Матвеев взял у нее из рук лопатку. – Иди открой дверь, кто-то пришел.
В передней и правда пищит звонок.
– Да это Олешко твой, звонил же, забыла тебе сообщить, сказал, компаньон твой приехал.
– А, Панфилов? И ты им что?
– А я их в супермаркет послала… хлеба мало на такую ораву, и селедки надо бы – вдруг кто-то селедки захочет… ну и так, по мелочи. Мне же от плиты не отойти.
– Ну так открой, второй раз звонят, детей перебудят.
– Да Ирка и так уже не спит…
Ника, на ходу вытирая руки, кивнула выглянувшему из гостиной охраннику – все, мол, в порядке! – и, не глядя, открыла дверь. От страшного удара в лицо она отлетела к стене и мгновенно нырнула в темноту, взорвавшуюся красными сполохами.
