17

Когда посетители впервые попадают в помещения, занимаемые фирмой «Радиус», первое, что бросается в глаза, – огромный аквариум, окруженный пальмами и фикусами. Здесь же стоят уютные диванчики и кресла, на столике лежат журналы, бумага для записей и каталоги. Здесь посетители, если им приходится ждать, могут отдохнуть.

– Леш, глянь, какой аквариум!

Булатов улыбнулся – постоянная готовность Ники удивляться всякий раз приводила его в прекрасное расположение духа. И сейчас он был рад тому, что Ника снова становится прежней – три дня как похоронили отца и Евгению, и они с матерью хоть и держались, но не так-то просто в одночасье похоронить двоих людей, которые хоть и были негодяями, но они ее отец и сестра. Стефания Романовна осталась прибирать в опустевшей питерской квартире, где уже никто из них не собирается жить – слишком много тяжелых воспоминаний.

– Дети побудут на хозяйстве одни, охрана с ними. – Матвеев с сочувствием посмотрел на нее. – Никуша, я прошу тебя задержаться в Питере и прийти к нам в офис завтра, к одиннадцати утра. Леш, ты тоже, ладно?

– Хорошо, как скажешь.

И теперь они здесь, хотя в толк не возьмут, зачем. Валерия днем постоянно находилась в больнице – Панфилов все-таки решил остаться с этой стороны забора, но теперь ни на минуту не отпускал ее от себя. И их новая, как бы сама собой решенная жизнь, и череда невероятных несчастий, которые они пережили вместе, превратили их внезапно возникшую и разросшуюся компанию в большую семью. Дети, родители, хлопоты – и между делами звонок, и знакомый голос говорит: «Привет. Как дела?», сколько звонят, столько раз и здороваются друг с другом.

Но праздничного настроения нет. До Нового года осталась неделя, в магазинах столпотворение, кругом мишура, гирлянды, новогодние шары, пахнет елочными базарами – а у них никакого Нового года. Какой тут праздник, когда такое…

– Ника, Лешка! – Матвеев с рукой на перевязи и карандашом за ухом выглядит как сумасшедший ученый из комиксов. – Хорошо, что пришли. Тут Олешко командует парадом, идемте.

Они идут по коридору, Ника разглядывает интерьер, цветы на окнах, новогоднюю мишуру, уже развешанную позитивно настроенными сотрудниками, – она думает, что еще не купила никому подарков, а их, учитывая обстоятельства, теперь надо очень много. И искоса поглядывает на Булатова – с этого момента, когда они оказались в Новгороде, и до сегодняшнего дня им ни разу не удалось остаться наедине и поговорить. Вскользь она сказала Евгении, что выходит замуж – ну захотела подразнить сестрицу! Булатов игру поддержал, и все, вроде бы дело решенное – но это как-то неправильно. С ними постоянно кто-то находится рядом – то охрана, то дети и мать, то друзья, они все время что-то делают, куда-то бегут, на кого-то всякий раз валится очередная катастрофа – и им некогда объясниться, им вообще невозможно поговорить о чем-то своем.

Комната представляет собой зал заседаний с большим овальным столом, у стен – доски и подставки для чертежей, на стене – плазменная панель. Ника подходит к окну – ей нужно собраться с мыслями, и неприглядный вид белых крыш и грязных дорог подходит для того, чтоб на них не смотреть, как нельзя лучше.

Матвеев толкает Алексея в бок:

– Ты уже с ней объяснился?

– Нет. – Булатов с досады пинает ножку стула. – Макс, реально – мы не можем остаться наедине даже на полчаса. Или кто-то с нами есть, или что-то случается и надо мчаться. У меня отпуск заканчивается, а мы только смотрим друг на друга, и…

– Да, дела… А ведь и правда. – Матвеев обнаружил за ухом карандаш и обрадовался. – Вот он где! Ладно, что-нибудь придумаем.

Он мысленно хохочет – это же надо такому случиться! Не могут выяснить отношения из-за постоянной необходимости находиться еще с кем-то. Ни разу не было так, чтобы они остались только вдвоем, а любовь – дело тонкое, оно на публике не решается…

Олешко бодрым шагом вошел в зал заседаний – приветливо улыбнулся Нике, пожал руку Булатову, потом вопросительно взглянул на Макса:

– Не пришел еще человек из прокуратуры?

– Пока нет, но, как только он появится, его сразу же проведут сюда.

Олешко кивнул и нажал кнопку пульта – замигал экран, голос диктора повествовал о новостях.

На экране фотография человека, которого они все видели. Это киллер, который охотился за Матвеевым и Никой, – его забрал с собой Олешко, и никто даже не подумал о том, что Павел сделал с ним.

– Ну, не убивать же его было, – бормочет Олешко.

Они молча переглянулись – и то верно, грех брать на душу ни к чему.

– А если он вспомнит, кто его допрашивал?

– Он вспомнит то, что было раньше, год-два назад, остальное из его памяти стерто навсегда.

– Когда все закончится, плеснешь мне этого яду. – Ника вздохнула. – Хотя – нет. Я никого из вас не хочу позабыть.

Они встречаются глазами с Алексеем, и время вдруг становится тягучим.

«– На этой земле кто я – без тебя?

– Но я боюсь боли, разочарования, неудачи – я вообще много чего боюсь, хоть и не говорю.

– Я буду с тобой всегда – потому что без тебя меня уже нет.

– Так не бывает.

– А ты проверь. Что ты теряешь?

– Не знаю. Может быть, покой.

– Покой – это такая штука, которую найти легче всего, если она понадобится.

– А мы-то с тобой за месяц не нашли его ни разу».

Они улыбаются друг другу. Слова – просто подуманные, но не сказанные – потому что они снова не одни – как на грех! – эти слова останутся между ними, но остальное изменится. Отныне и навсегда изменится, и дальше они вместе станут распутывать клубок, который называется «жизнь».

– Паш, а что случилось-то, с чего такая спешка?

– Да все просто. Сейчас тряхнем одного персонажа на предмет некой информации, и история покушения на Панфилова обретет смысл и форму. И одной проблемой, считай, уже меньше.

Ника усаживается в кресло и кладет ноги на стул, стоящий перед ней. Ей так удобно, а еще она чувствует, что очень устала – она давно уже нормально не спала, и нервы ее на пределе.

В зал входит невысокий мужчина лет пятидесяти. Ника слышит его имя, но это проходит мимо нее – ей не до того. Она вдруг начинает думать о человеке, которого они отчего-то не принимают в расчет за всеми хлопотами – об Игнате Кравцове, могущественном, богатом и зачем-то стремящемся их убить. Правда, это пока только гипотеза.

Сейчас он, наверное, уже в курсе, что они с Максом живы, а значит…

– Это наш охранник Сева Ширяев. Работает три месяца, справляется. – Олешко ввел в зал высокого, очень сильного на вид парня. – Но есть вопрос, Сева. И если ты хочешь дальше здесь работать, ты на него ответишь честно.

– Да, конечно!

– Итак, кому ты сказал, что Максим Николаевич не просто попал в аварию, а на него покушались?

– Никому…

– Ага. Отлично. Тогда еще вопрос: а откуда ты это узнал?

– Я? Я не знал… и не знаю…

– Сева, последний шанс. – Олешко с улыбкой Чеширского кота смотрит на своего сотрудника. – Не лги мне, иначе будешь продавать газеты на остановке. Откуда ты узнал, что на Матвеева было совершено покушение, и кому ты об этом сказал? Помни о газетном лотке.

– Павел Иванович, да я, ей-богу, случайно!

Парень выглядит испуганным, и Ника снова подумала о двойном дне, которое есть у каждого, но у Паши Олешко, возможно, именно это его ипостась – второе дно, и ей неуютно думать о том, что же он на самом деле собой представляет.

– Ну, понятно, случайно. Не тяни резину.

– Я… я был в квартире, когда Максим Николаевич говорил с Александром Михайловичем – передавал разговор с каким-то Рубаном. Я еще удивился – ледяная пуля! И не слышал о такой!

– Так, понятно. – Олешко кивает. – Кому ты сказал об этом? Быстро!

– Я… Даше сказал. Даше Никитиной, секретарше Александра Михайловича…

– Заметь, я даже не спрашиваю, зачем. – Олешко хмыкнул. – Дашка – девка видная, и всякий новый перец пытается подкатить к ней, надувая щеки, в надежде растопить ее сердце. И ты, чтобы показаться значительнее, рассказал ей, что узнал. Так?

Охранник потупился. Признаваться в собственной глупости всегда неприятно, а уж в такой – тем более.

– Свободен. Я потом с тобой разберусь. – Олешко набрал номер внутреннего телефона. – Даша, в зал заседаний зайди-ка. Нет, прямо сейчас.

Человек из прокуратуры молчит, и Ника удивляется его долготерпению. Сама-то она уже поняла, куда клонит Олешко, но не знает всех участников, чтобы сказать, кто редиска, а Олешко, похоже, докопался.

– Добрый день.

Из-за таких женщин вспыхивают войны. Ника смотрит на это чудо во все глаза – она, выросшая в тени Евгении, так и не привыкла к чужим совершенным лицам, а потому искоса смотрит на Булатова: как он реагирует на появление этой девицы? Огромные синие глаза на смугловатом лице, короткая стрижка, высокие скулы, точеный нос, обалденная фигура – что она делает в секретаршах? Если бы она участвовала в борьбе за яблоко (раздора!), Парис отдал бы его ей, к гадалке не ходи, какие там богини…

Но Олешко с Матвеевым, видимо, к ней уже привыкли, а Булатов не выказал заметного интереса, и Ника успокоилась. Надо же, какие случаются на свете идеально сгруппировавшиеся атомы.

– Даша, вопрос – ответ, и без увиливаний. – Олешко смотрит на красотку с дружелюбной иронией. – Сева сказал тебе о покушении на Максима Николаевича. Да? Быстро, ответ.

– Да, что-то говорил.

– Кому ты сказала?

– Я? – Дашины глаза метнулись испуганно. – Никому…

– Ответ неверный. Спрашиваю еще раз: кому ты сказала? И советую хорошенько подумать, прежде чем врать. Так кому?

– Маше Осокиной… мы вместе квартиру снимаем.

– Все, иди, работай. И молча, Даша.

– Да… конечно.

Девушка пятится к двери, испуганно глядя на Олешко. Но он уже снова набирает номер:

– Осокину. Привет, Машуля. Зайди в зал заседаний, пожалуйста. Сейчас, солнышко, – вот прямо сию минуту.

Девушка вполне соответствует своей фамилии – тростинка на ветру. Ника почувствовала себя старой и толстой, глядя на большеглазую Машу Осокину и думая о том, что с сегодняшнего дня сладкого – ни-ни.

– Маша, вопрос – ответ, быстро. Дарья сказала тебе, что на Матвеева покушались. Кому ты рассказала?

– Я…

– «Никому» говорили все, потом оказывалось, что все-таки кому-то сказали. С кем поделилась ты?

– Я… честно, я по секрету… только девочкам в отделе. И Ростик Бережков был…

– Понятно. Иди, работай.

Олешко поворачивается к присутствующим:

– Что и требовалось доказать.

– Их всех нужно немедленно уволить.

Прокурорский, высказавшись, поднимается и значительно смотрит на собравшихся.

– Да помилуйте, за что их увольнять? – Олешко смеется. – Охранник, конечно, получит от меня по самые помидоры, но, как мужик, я его понимаю. Остальное – дело техники: сказала подружке, подружка – другим подружкам, и пошло гулять – и все по секрету, главное. Но то, что Бережков знал, это теперь установленный факт, вы согласны?

– Да, мне понадобятся письменные показания всех участников цепочки.

– Обязательно. – Олешко добродушно кивает. – Все получите, забирайте их скопом, маринуйте, солите – но девочек верните назад в целости и сохранности.

– Давайте фигуранта, – предлагает прокурорский.

Олешко, удовлетворенно хмыкнув, снова снимает трубку внутреннего телефона:

– Ведите его сюда.

В зал заседаний входят двое охранников, между ними совсем теряется парень в сером в полоску костюме, аккуратненький, в прическе и маникюре, милый такой парнишка с лицом тихого троечника.

– Максим Николаевич, я вынужден пожаловаться! Это беззаконие! Я…

– Мы знаем. Ты папе пожалуешься.

Олешко глумливо ухмыльнулся. Он сейчас балансирует на грани двух своих ипостасей, и балансирует опасно. Но Матвеев этого не заметит, Ника заметит, но примет как должное, Булатова не испугает его второе «я», а прокурорский ничего не поймет. И Олешко посмеивается – давно у него руки чесались свалить Бережкова-старшего, и вот через щенка его он сможет устранить вечного раздражителя покоя Панфилова. То-то он обрадуется! Главное, пусть поправляется. Савостин, конечно, хороший мужик, но он больше все-таки архитектор, чем администратор, и заботы Александра тяготят его – ему подавай мозговой штурм, он ведь тоже из матвеевских «выкормышей».

– Ты знал, что на Матвеева было совершено покушение?

– Я… нет, впервые слышу!

– Ростик, это уже установленный факт – девки сдали тебя, как стеклотару. Маша рассказывала это в отделе, и ты тогда там был. Хотел бы я знать, что ты вообще там делал, учитывая, что к бухгалтерии ты никаким боком. Ты знал, буквально на четвертые сутки после покушения знал. Вопрос в другом. Каким образом ты собирался занять кресло Панфилова?

– Я не…

– Ростислав, не надо лгать. Мы тебя прослушивали – иногда, выборочно. А с момента покушения – плотно. Вы с папой решили подгрести под себя фирму? Ну и что вы, два дебила, собирались с ней делать?

Ростик молчит, испуганный размером свалившейся на него беды и абсолютной невозможностью позвонить папе и спросить, что ему делать. Олешко, которого он и в расчет-то никогда не принимал, вдруг стал каким-то чужим и страшным, и его улыбка совсем не такая, как обычно, и глаза – холодные, оценивающие, абсолютно бесстрастные. Ростик сжался от страха – отец давно говорил, что придется уходить со службы, потому что прокуратура стала интересоваться некоторыми аспектами его деятельности, и это совершенно лишний интерес. Они думали, что же делать, жить-то на что-то надо, а фирма «Радиус» – да раз плюнуть забрать ее под себя умеючи, убрать только Панфилова, а Матвееву без разницы, кто во втором кабинете сидит, он все время на своем этаже проводит, проектирует. Пока отец у власти, поднажмет на него, и станет Ростик рулить, а Матвеев… Говорят, он гений – ну так с этим гением и они не пропадут. И Ростик думал о том, как он займет кабинет Панфилова, а в бухгалтерии Маша…

– Доставьте его в прокуратуру, и дальше уж мы сами. И девиц – всех до единой.

– Так ведь это еще не все. – Олешко улыбается, но глаза у него холодные и опасные. – Это так, для затравки. А сказка вся еще впереди.

Он снова нажимает на кнопку. В комнату входит молодой высокий мужик в потертых джинсах и свитере.

– Это Виталий Сарычев, знакомьтесь. – Олешко играет пультом, крутит его на столе. – Говори.

– А что я… Вот этому хлыщу я винтовку передал. А больше я ничего не делал, не докажете.

– Что?! – Матвеев приподнялся. – Ты хочешь сказать, что в Панфилова стрелял Ростик?

Олешко снова заговорил:

– Я это прямо говорю. Мы думали, что он ждал там несколько суток, но экспертиза показала, что нет: он наведывался в эту квартиру каждый день – мы сравнили передвижения Панфилова и Ростика. Как только Александр уходил к себе, наш друг выбегал из здания и шел по направлению к интересующему нас дому – видимо, ждал, когда же Александр встанет у окна. Но Саша был так занят, что ему было не до видов. В то утро мы о многом переговорили, и Панфилов, видимо, решил подумать – и подошел к окну, а наш Ростик находился там уже начеку: выстрелил и ушел. Ведь никто на него даже подумать не мог.

– Я… это ложь! – Ростик обильно вспотел. – Я не…

– Я наводил справки. Несколько лет ты занимался стрельбой – и весьма успешно. Видимо, это единственное, что ты умеешь. Ты оставил след в той квартире – брызги от толчка разлетаются далеко, и капля твоей мочи нашлась за унитазом – мочи свежей, как показала экспертиза. Ты был в той квартире.

– Но то, что я стрелял, не докажете.

Ростик злобно щурится, глядя на собравшихся.

– Докажем. – Олешко вздыхает. – И быстро. После выстрела ты пошел в кабинет Панфилова.

– Не был я там.

– А запись с камеры наблюдения говорит об ином. Ты о ней не знал, конечно? Она автоматически включается, когда в кабинет кто-то входит. Панфилов знал о ней, и иногда даже выключал, но, как правило, не заморачивался. Когда его унесли, ты заходил в кабинет, это заснято. Вот, любуйтесь.

Олешко щелкнул пультом, на экране появилась картинка: кабинет Панфилова, какой-то кривоватый, потому что камера установлена под углом, позволяющим снимать все помещение. Монитор на полу, темная лужа, какие-то тряпки, куски пресс-папье, стол сдвинут. В кабинет входит Ростик, принимается обыскивать стол, потом шкафы, пытается открыть сейф.

– Как я уже сказал, когда в кабинет кто-то входит, автоматически срабатывает камера и начинает записывать. А уж если сейф пытаются вскрыть, сигнал поступает сразу на пульт охраны. То есть я знал, что ты что-то искал в кабинете Панфилова. Мы сделали анализ поверхностей, которых ты касался, – они положительны на порох. Когда ты произвел выстрел, порох осел на руках и костюме, и ты, касаясь поверхностей, произвел так называемый вторичный перенос. И порох этот аналогичен тому, что мы нашли в квартире, из окна которой стреляли. А сейчас тебя доставят в прокуратуру, и уж там ты будешь рассказывать, кто тебе велел стрелять в своего работодателя и где винтовка. Ну и костюмчик твой тогдашний на анализ заберут. Не так ли, господин майор?

Прокурорский, сурово нахмурясь, кивнул и вышел из зала заседаний. Он понимал, что Олешко распутал дело вместо него, и настаивать на лаврах он не станет, а это значит: нужно многое успеть, пока Бережков-старший не хватился отпрыска и не начал активно зачищать концы.

– Паш, я поняла с пятого на десятое. И парень этот не похож на убийцу.

– Ну, Никуш, если ты видела одного убийцу, это не значит, что ты видела всех. Убийцы разные бывают. Ростик, конечно, не убийца в полном смысле слова. Он выстрелил, и все, папа велел ему – вот и вся его мотивация. Это работа для психиатров. Он просто избалованный щенок, который уверен, что все ему по жизни должны, потому что папа его – большой начальник. Максим Николаевич, Бережков-старший сильно мешал вам?

– Не мешал, но мог помешать, и очень серьезно. – Матвеев поправил перевязь, устраивая руку поудобней. – Он заведовал землеотводом, заседал в Думе, и все, кто затевал строительство, должны были идти к нему на поклон – с уже готовым проектом. И если этот проект был наш, он мог заволынить дело не то что на недели – на месяцы, а у застройщиков время – деньги, им надо все решать очень быстро. Ну и он Сашке несколько раз намекнул, потом предложил взять в штат его сына – вот этого самого. Мы и взяли – он числится помощником секретаря, но на самом деле он просто слонялся из кабинета в кабинет и, как он сам говорил, изучал специфику работы. Время от времени он разражался каким-нибудь рацпредложением на предмет реорганизации штата и оптимизации процесса, и мы с Сашкой ржали над его бумажками, просто праздник какой-то! Ну, потом добавляли ему чуток к зарплате. Думаю, Сашка поторопился открыть все карты Бережкову, когда сказал ему о бумагах, где какие-то левые схемы по землеотводу.

– И все оказалось как обычно. Бережков-старший струсил. – Олешко крутил в руках пульт от телевизора. – Сначала обыскали квартиру Панфилова – но он там настолько редко живет, что ничего не заметил. Потом обыскали квартиру Матвеева – с тем же результатом, но с большим риском. Потом ринулись к его родителям – и тут случилась накладочка. Николай Владимирович имеет давнюю привычку, уходя из дома, оставлять маркеры. Это что-то вроде печатей: нарушишь и не заметишь, потому что их видит только тот, кто ставит.

– Как это? – Ника удивленно округляет глаза. – Невидимые?

– Видимые, если знать, где смотреть. Например, цепляешь нитку к двери и к наличнику. Если дверь открывали, нитка оборвана. Ну, это самый простой способ, их вообще-то много разных, но Николай Владимирович много лет делает это – говорит, для забавы. Это очень нам помогло. Мы вычислили схему, по которой они работали, – знали уже, что искать, вот и обнаружили отпечатки в квартирах Матвеева и Панфилова.

– Но как это напрямую с Бережковыми увязать? – Булатов запускает пятерню в волосы. – Отопрутся.

– Не отопрутся. – Олешко довольно ухмыляется. – В тот день, что подстрелили Панфилова, в его кабинете, как видите, работала камера слежения. Такими камерами оборудованы здесь все помещения вплоть до туалетов и каморки уборщицы, где она хранит орудия труда.

– Зачем?!

– Ника, ты не понимаешь. Наша фирма занимается проектированием и строительством. Здесь крутятся колоссальные деньги, сходятся интересы многих людей. И ты думаешь, я позволю устраивать тут диверсии и провокации? Не всех сотрудников можно купить – даже за очень большие деньги, но всех и каждого можно запугать. И они пронесут сюда что угодно, и вынесут что угодно, и… в общем, на любого можно надавить так, что выбора у человека не останется. А потому нужно постоянно видеть, что происходит: перемещения Бережкова мы отследили как раз по записям. Видно, как он выходит из офиса, видно, когда вернулся, куда пошел. Об остальном я просто догадался. Если рылись у Панфилова и что-то хотели найти в его сейфе, то посетить второго компаньона сам бог велел, а значит, в его квартире тоже могли порыться. Я направил туда людей, и там мы тоже обнаружили отпечатки пальцев Сарычева. Ну а когда мы нашли самого Сарычева…

– Да, это удачно вышло. – Матвеев оживился. – Но кого он так боится?

– Да кого… Сарычев не просто так в бега подался – кто-то его напарника подстрелил. Вот он и спрятался, хоть и без особого успеха. Когда его напарника нашли, полиция решила взять все в свои руки, повезли его в отдел, а там он очень неудачно оказался напротив окна. Хоть и прятался, а следователь, суровый такой, выволок его из-за шкафа, усадил на стул, надавал затрещин по-свойски – и пошла беседа, но недолгая. Только и успел, что фамилию, имя, отчество назвать. А остался бы за шкафом – сказал бы и остальное… Вот потому я больше полицию не привлекал, работал напрямую с прокуратурой, и пришлось на персонал надавить. Ну, это им на пользу, будут знать, как языками трепать.

– Думаешь, Ростик папашу сдаст? – Булатов недоверчиво улыбается. – Парень глуповатый, но на суде, да при хорошем адвокате в два счета поменяет показания.

– Да нам его показания не требуются, его песенка по-любому уже спета – напарник Сарычева, скорее всего, из той же винтовки убит, из какой в Панфилова целили – видимо, Ростик убирал свидетелей. Теперь есть карт-бланш на разработку старшего Бережкова. Материалы, что были у Панфилова, нашлись у областного прокурора, как Михалыч и сказал нам. В этом деле с землей, насколько я понимаю, замазано несколько человек, и Бережков среди них не самый высокопоставленный. Но сейчас, имея на руках доказательства того, что Ростик знал о покушении на Матвеева, можно достать папашу: прослушка, обыск, просмотр почты и так далее.

– Но это же не скоро, – протянула Ника.

– Быстрее, чем ты думаешь. В полиции тоже кое-кто работать умеет, и майор, что здесь был, один из таких. Тем более дана отмашка. А это значит, что одну проблему мы решили – нашли, кто и зачем покушался на Панфилова.

– Но как Ростик мог подумать, что я назначу его на место Александра? – Матвеев даже головой покрутил. – Да я скорее уж Савостина взял бы, если б, не дай бог…

– Ну, расчет был прост: убрать Панфилова, списать это на того же киллера, что покушался на тебя, пока папаша у власти – надавить на тебя, чтоб ты взял младшего на место Панфилова, а потом со временем убрать и тебя.

– Я бы никогда…

– Это мы знаем, что «ты б никогда». – Булатов встал и принялся ходить по залу. – Множество поступков люди совершают, исходя из ложных предпосылок и расчетов. Но уверенным можно быть только в собственных поступках, и то не всегда – потому что никто не знает себя до конца, а кто знает, тот несчастный человек. Но иногда человек поступает так, как ему не свойственно. Просто возникла такая ситуация, и все. И скажи ты ему накануне, что он сделает то-то и то-то, он тебя на смех поднимет, а возникает ситуация, и мы делаем нечто, что вообще никак не соотносится с нами – привычными. Но – поступаем и ужасаемся потом, и понимаем, что по-другому никак, случись это снова, сделаешь то же самое. Ника, ты выйдешь за меня замуж? Не могу больше ждать, когда мы останемся вдвоем, потому что, похоже, граждане собираются толпиться рядом с нами даже в нашу первую брачную ночь. Но больше откладывать я не буду. Ты выйдешь за меня? Потому что, если нет, я пропащий человек.

– Кольцо давай.

– Кольцо? – Булатов ошалело смотрит на Нику. – Ах, кольцо… Я и забыл.

– Как же, забыл он. – Ника фыркает. – Второй день его в кармане крутишь.

Кольцо Булатов выбрал на свой вкус, здраво рассудив, что если он станет думать, какое понравится Нике, то выбирать будет в аккурат до китайской Пасхи.

– Красивое! Ой, Леш, до чего же блестят камешки! Это аметист в бриллиантах.

– Да. Так ты выйдешь за меня?

– Выйду. Можно подумать, у меня выбор есть, учитывая, что ты и так уже живешь в моей квартире.

Матвеев с Олешко откровенно потешаются.

– Все-таки не выдержал. – Паша лучится весельем. – Не утерпел.

– А как тут утерпишь, если все время кто-то норовит свечку подержать. То охрана, то дети, то мы. Леха, ты молодец. Правда, очень храбрый молодец – сестрица моя тот еще фрукт. Скучать тебе с ней не придется. – Макс хохочет.

– Это я уже понял. Может, вы, черти, свалите отсюда наконец и дадите мне поцеловать невесту?

Ожил Никин сотовый, она выудила его из кармана и отошла в другой конец зала – поговорить. Олешко с Матвеевым неприлично заржали.

– Да, Леха, думаю, с таким подходом до секса у вас дойдет очень не скоро. – Олешко хохочет, упираясь руками в стол. – Ну что за напасть такая: как мы все соберемся, так что-то происходит? Мы друг для друга плохая примета.

– Что? Мама, что ты говоришь? Как?

Никин панический крик прерывает их веселье. Они поворачиваются к ней и видят: она оседает на стул, бледная как мел.

– Ника, что?

– Мама только что приехала в Александровск. Охранники убиты, дети исчезли. Все трое.