16
– Зарецкая, на выход!
Евгения измученно вздыхает и поднимается. Кутаясь в шерстяную кофту, молча идет к двери, выходит – лицом к стене…
Ей кажется, что все это – страшный сон. Жизнь превратилась в один жуткий кошмар, из которого нет выхода, а есть эта камера, где, кроме нее, сидит цыганка, пойманная на мошенничестве, бухгалтерша-растратчица и разбитная бабенка лет тридцати – воровка-рецидивистка. Эта камера считается самой комфортной, контингент спокойный. Но Евгении кажется, что она умерла и попала в кромешный ад. И вопросы молодого следователя – всегда одни и те же, и разговоры «за жизнь» сокамерниц, и свидания с отцом, который приносит ей одежду и еду, – все это просто страшный сон, и он должен закончиться, она снова проснется в своей кровати, и ей будет пять лет. Девочка-ангел.
– Женечка!
Папа осунулся и враз постарел. Адвокат, которого он нанял, отвернулся – отец обнимает Женьку, целует в лоб, дрожащими пальцами гладит щеки.
– Кушать… Виктор Петрович, надо ей дать покушать…
Адвокат достает из портфеля сверток, Евгения дрожащими пальцами открывает его – блинчики с мясом, пирожные, в небольшом термосе – горячее какао.
– Осунулась, побледнела… – стонет отец.
– Время, Григорий Леонидович, время. – Адвокат торопит их, а Евгения вцепилась в отца, не в силах отпустить его руку. – Евгения Григорьевна, дела наши известны. Прокуратура настаивает на пяти годах лишения свободы – без отсрочки исполнения приговора. То есть из зала суда вы поедете по этапу.
– Нет… – Евгения закрывает лицо руками, отец обнимает ее, гладит волосы. – Неужели ничего нельзя сделать?
– Я к этому как раз и веду, – адвокат вздыхает. – Есть вариант. Поскольку вы были сожительницей Бориса Трофимова, а этот гражданин давно и плотно интересует прокуратуру, я предлагаю следующее: вы отвечаете на вопросы относительно Трофимова, и прокуратура соглашается с условным наказанием и до суда изменит вам меру пресечения на подписку о невыезде. Тем более что сестрица ваша обвинений не выдвигает.
– Еще бы ей выдвигать!
Отец возмущенно задохнулся. Снова из-за дуры страдает его Женечка.
– Григорий Леонидович, давайте с вами расставим акценты правильно. Ваша старшая дочь получила серьезные травмы в результате нападения, организованного Евгенией Григорьевной. И у нее есть законное право выдвинуть гражданский иск и требовать компенсацию ущерба. Она этого не делает. Хотя никакой ее вины в том, что произошло, нет. Евгения Григорьевна сама или же по чьему-то наущению организовала нападение на сестру, причем обязательным условием было нанесение тяжких телесных повреждений, что зафиксировано в аудиозаписях, и преступление было не завершено по не зависящим от преступников обстоятельствам.
– Да как вы…
– Как ваш адвокат, я обязан объяснить, как это видят следователь и прокуратура – и как это увидят судья и присяжные. У вас есть возражения по существу? Есть информация, опровергающая эту версию?
– Дура не захотела взять Женечку в бизнес! Отняла у нее квартиру! Она всю жизнь обижала Женю, ничем ей не помогла, никогда не делилась! И Женечка была вынуждена сама взять то, что ей по праву принадлежит! Не ее вина, что все так неудачно получилось – нашла каких-то болванов…
Адвокат с отвращением смотрит на них – Евгения понимает, что они с папой неприятны этому молодому чистоплюю, хотя доводы отца вполне убедительны.
– На суде можно рассказать, как эта дура обделяла Женечку…
– Если на суде вы станете говорить о старшей дочери в таком ключе, присяжные вас возненавидят. Отчего она – дура? Насколько я знаю, она с отличием окончила школу, блестяще – факультет журналистики МГУ, у нее успешный бизнес, и она крепко стоит на ногах. Настолько крепко, что оплатила вашу операцию и ваше лечение. Вы живы-то сейчас благодаря тому, что у вас есть старшая дочь, ведь младшая не смогла бы всего этого сделать, потому что – не то от большого ума или еще от чего-то – не осилила никакой науки и нигде не работает. А Ника практически спасла вам жизнь, и она для вас все равно – «дура», а Евгения Григорьевна – Женечка? Расскажете это на суде, и присяжные вас обоих распнут.
– Я эту дуру растил! Еще бы она отказала мне. А если бы взяла Женечку в бизнес…
– Григорий Леонидович, скажите же мне, ради всего святого, отчего пострадавшая должна брать в бизнес Евгению Григорьевну?
– Но она же ее сестра!
– И чем бы Евгения Григорьевна могла в этом бизнесе заниматься?
– Послушайте, молодой человек…
– Я достаточно вас обоих слушал. Теперь вы послушаете меня. Либо Евгения Григорьевна соглашается на предложение прокурора, либо получает реальный срок и сидит в колонии пять лет.
– Но это же опасно для нее! А что, если Трофимов узнает?
– Обязательно узнает. Но выбор только такой, и суд не скоро. Все это время Евгения Григорьевна будет сидеть здесь – если прокуратура обещает не возражать против изменения меры пресечения. И вы либо соглашаетесь дать показания против Трофимова, либо нет. Потому что в этом деле для Евгении Григорьевны все обстоятельства – отягчающие.
– Вы совсем не помогаете нам.
– Евгения Григорьевна, это все, что вам могут предложить.
Она понимает то, чего не понимает отец. Конечно, на суде нельзя озвучивать версию «дура должна», нужно плакать и раскаиваться. И она сделает это. Она что угодно сделает, лишь бы выйти отсюда, оказаться дома, зарыться в свою постель и забыть обо всем.
– Я согласна говорить с прокурором, пусть спрашивает. Хотя я ничего такого не знаю…
– Вам бы лучше знать хоть что-то, иначе не видать сделки. Ешьте блинчики, остыли уже, поди.
Адвокат прячет насмешливый блеск в глазах, но Евгения замечает его – и понимает, что он презирает их с отцом. Она не вполне понимает, за что именно, ведь папа все ему так логично объяснил! Но адвокат собирает бумаги и не смотрит на нее. Евгения запихивает в рот блинчик – боже, вкусно-то как! Ладно, главное – выйти отсюда.
– Пап, а что, если тебе подать на алименты? Пусть эта дура платит тебе, деньги-то у нее есть.
– Я уже думал об этом.
Адвокат в ярости сжимает челюсти – ему хочется отходить портфелем эту красивую бабу и высокомерного старика, бить портфелем по их породистым лицам, но он понимает, что пользы от этого не будет. Эти двое никогда не поймут, что они сделали не так, – настолько они уверены, что «дура» им должна. Он видел фотографии изуродованного лица Ники и злорадно ухмыльнулся: этот разговор записан на диктофон, и как только старый индюк сделает движение в сторону иска об алиментах, он передаст запись Нике Зарецкой – просто так, чтоб насолить этим двоим.
– Пап, отчего мать не приходит?
– А она живет теперь у дуры в доме, представляешь? Когда я позвонил и потребовал объяснений, она словно с цепи сорвалась, обругала меня и пригрозила, что подаст на развод и раздел имущества, если я еще хоть раз позвоню или появлюсь. А квартира-то питерская общая считается…
– Быстро же она сориентировалась. Ну, ладно, я выйду и тогда сама поговорю с ней, я смогу найти к ней подход. Она нам поможет уломать эту дуру, вот поглядишь.
– Ну, да кабы так…
Евгения с жадностью поглощает еду – в камере все отберут, придется делить на всех, и ей, как самой неавторитетной, ничего не достанется, все сожрут цыганка с рецидивисткой, а здесь она все съест одна.
– Вот и прокуратура.
В комнату входит женщина средних лет. Адвокат откровенно ухмыляется при виде вытянувшегося лица Евгении. Этой дамой вертеть ей будет трудно.
– Что ж, Григорий Леонидович, нам, пожалуй, пора. Всего хорошего, Евгения Григорьевна, еще увидимся, – говорит он.
Евгения с трудом проглотила кусок, запив его прямо из термоса.
– Что ж, поработаем.
Женщина в форме работника прокуратуры открывает портфель и достает бумаги. Дверь лязгнула, отделяя Евгению от отца, от свободы и от жизни.
* * *
Ника проснулась совершенно разбитая. Они с Булатовым решили ехать в Александровск по объездной дороге, которая была гораздо короче, чем та, что через Питер.
– Мне надо к детям. – Ника уже совсем затосковала по Марку. – Мама там одна…
– Она не одна, с ней охрана.
– Леш, да я понимаю, что охрана. Но каково ей-то? Трое детей, всех накорми, обстирай, по хозяйству тоже… ну что, я ее на правах прислуги приняла? Неправильно это, понимаешь? Ты звонил Максу? Что там Саша?
– Пока держится, стабильно тяжелое состояние.
– Господи, да что за напасть такая! Хоть волком вой, концов не видно…
Охранники топчутся рядом. Мысль о том, что нужно ехать в Александровск, им не нравится.
– Ребята, возвращайтесь в Питер. – Булатов понимает их терзания. – Здесь автобус есть…
– Нет, Алексей Петрович, нам уже даны указания, как действовать. Приедем в Александровск и отправимся в Питер со сменой. Нам не впервой, не стоит беспокоиться.
Булатов мысленно чертыхнулся – он никак не может остаться с Никой наедине, чтобы сказать ей то, что собирается, – в машине охранники, дома – мать и дети.
– Алексей Петрович, вы вот что, – Кирилл смущенно отводит глаза. – Вы бы ей цветочков купили, что ли, магазин тут рядом… А остальное она сама поймет, тетка она умная, хоть и со своеобразным юмором. Я вчера насчет яда в натуре поверил почти!
Охранники тихо захохотали, вспоминая представление, разыгранное Никой вокруг таблетки. Булатов возблагодарил Бога, что они не слышали, что Ника отколола утром, пытаясь увильнуть от очередной порции лекарства. Надо бы отучить ее изобретать такие конструкции…
– Ой, это мне?
Ника удивленно вытаращила синие глазищи, когда огромный букет роз лег ей на колени.
– Нет, это Кириллу, – Булатов фыркнул, охранники спрятали улыбки. – Там концы срезаны и упакованы в капсулы… в магазине сказали, что сутки букет без воды выдержит.
– Ой, красиво-то как! Леш, ну как ты догадался? Я зимой обожаю живые цветы, просто до смерти обожаю! И запах этот в цветочном магазине… летом не такой, а зимой!
Булатов с благодарностью взглянул на Кирилла, тот незаметно подмигнул – все правильно, мол, действуешь в верном направлении!
– А давайте купим детям подарки и маме! Не на Новый год, а просто так. Ой, карточки мои в сумке остались, а сумка…
– Сумка в машине, а машина сгорела. – Булатов зарулил на стоянку перед торговым центром. – Но мои карточки при мне, так что идея отличная – айда за подарками.
Они входят в торговый центр, охранники едва поспевают за ними – Ника пробирается сквозь толпу, как ледокол «Ленин» сквозь льды Арктики.
– Ой, простите! Это случайно! Блин… оно само уронилось… извините! Леш, смотри, какие-то штуки компьютерные, дети это любят, но я ничего не смыслю…
– Сейчас разберемся.
Переглянувшись, Рома с Кириллом решительно взяли дело в свои руки и через минуту уже выудили откуда-то продавца, тощего парнишку в наушниках. Они завели с ним малопонятный разговор, в результате которого Ника с Булатовым обзавелись пакетами, в которые упакованы были разные предметы из пластика – большего они о своих покупках сказать не могли.
– Ребята, спасибо огромное, я совершенно в этом не разбираюсь.
– Да ничего, нормально. Все, что ли?
– А мама? Ей купим духи и что-нибудь из одежды, потому что ее одежда вся в Питере осталась.
Загрузившись в машину, они наконец отъезжают от торгового центра. Ника устраивает букет поверх покупок, чтобы не повредить цветы, и звонит:
– Лерка, ты там как?
– Ничего…
Голос у Валерии потухший и неживой. Такой у нее был, когда умер Михаил, сердце Ники упало.
– Что?..
– У него сердце остановилось… едва смогли запустить.
– Но запустили же?
– Да, но…
– Лерка, слышишь – никаких «но», даже не думай! Мы с Лешкой сейчас в Александровск, к детям, но завтра будем у вас. Не раскисай, слышишь? Я везучая, помнишь? А большего невезения, чем не покрасоваться в идиотском платье подружки невесты у тебя на свадьбе, и представить не могу. Лерка, ты меня слышишь? Саша обязательно поправится, он же друг Макса, Матвеев без него никак, а значит, он выживет.
– Ника, ты не понимаешь…
– Я все понимаю, рыбка моя золотая. Но заявляю авторитетно: все будет хорошо, вот увидишь. Мы снова победим, потому что Новый год скоро, елка, подарки… В общем, Лерка, будем жить, завтра увидимся. Побереги себя и не раскисай.
Спрятав сотовый в карман изрядно потрепанного полушубка, Ника вздохнула. Не так все просто, конечно, но Панфилов должен выжить обязательно.
– Интересно, Паша растряс давешнего типа или нет? – Ника рассматривает новую сумочку, достает свежекупленную косметичку, наполненную разными тюбиками. – Этот гад мне должен, как земля колхозу.
– Да куплю я тебе машину, Никуша. – Булатов осторожно ведет внедорожник по укатанному шоссе. – Вот приедем домой, сходим в салон, и куплю тебе новую машину. Снова будешь гонять как угорелая.
– Ага, люблю быстро поездить. Помнишь тот день, когда я приехала к тебе на завод?
– Еще бы мне не помнить!
– Ну так вот. Это я устроила пробку. Но я не виновата, он первый начал!
Ника рассказывает историю гонок наперегонки с фурой, охранники приглушенно хохочут, а Булатов крепче сжимает руль, сто раз пожалев, что посулил Нике новую машину. Ну а толку – если не купить? Купит сама и снова примется за старое… и ведь управы на нее никакой нет и не предвидится.
– Я вот думаю, а что, если в Саню стрелял кто-то совсем другой?
Ника уже и думать забыла об истории с фурой. Она задумчиво крутит на пальце кольцо с большим бриллиантом, которое отдала ей Марина. Ника сунула его в карман по привычке и позабыла, но оно нашлось, и Ника надела его, чтоб не потерять.
– Что ты имеешь в виду?
– Ну, смотри. Как-то не сходится история. Сначала пытались убить Макса, потом нас обоих, причем оба раза очень старались придать этому вид несчастного случая. А в Сашу стреляли. Никакого несчастного случая, все просто и тривиально, как пьяные гости на свадьбе, – окно, снайпер, пуля. Мне кажется, кто-то другой, узнав о покушении на Макса, решил под это дело убрать Саню, и этот кто-то совсем рядом, на фирме, потому что историю с покушением мало кто знает. Паша сделал все, чтобы никто лишний не узнал, но как такое утаишь внутри фирмы? Кто-то сболтнул или что-то услышал – ну и дошло до заинтересованного лица.
– Пожалуй, ты права. – Булатов еще раз взвешивает доводы Ники и находит их весьма разумными. – Позвони Пашке, расскажи.
– А то он дурак, сам до этого не додумался. – Ника хихикает. – Да Пашка умнее нас с тобой, вместе взятых, просто вид делает такой, словно и до трех не сосчитает. Работа у него такая.
– Кирилл, позвони ему сам. – Булатов смотрит на Нику в зеркало заднего вида и думает о том, что покоя ему с ней не видать. – Ладно…
– Что – ладно? – Ника снова принялась перебирать покупки. – Очень зеркальце удачное, со стразиками… Леш, спасибо тебе, а то я так расстроилась из-за сумки… Хорошо хоть, ключи и сотовый у меня всегда по карманам рассованы. Ой, а Буч? Ему-то мы ничего не купили?
– Ты-то ничего, а я – вот.
Булатов бросил ей на колени кошачий мячик.
– И когда только успел?
– Когда ты на витрины с цацками таращилась, как индеец на мешок бус.
Ника хмыкнула – ну не в состоянии она пройти мимо ювелирных витрин, и что теперь, кошачьи мячики тайком покупать?
– Ника, это Павел Иванович. – Кирилл дает ей сотовый. – Скажите ему.
Ника вздохнула. Мужчины иногда бывают ужасно упрямы.
– Я думал об этом. – Олешко в дороге, слышно радио. – Пожалуй, мы с тобой пришли к одному выводу, но я на основании гораздо большего количества фактов. Когда вас ждать?
– Паш, планируем завтра приехать, а там поглядим – дети все-таки практически беспризорные.
– Не выдумывай. Их охраняют, как Форт Нокс.
– Тогда завтра увидимся.
Ника задумалась и не заметила, как уснула. Ей снились какие-то цветочные поля, над которыми она летела, удивляясь, отчего раньше этого не делала, это же так весело! Ей снились качели, на которых она взлетала так, что развевался подол ее голубого шелкового сарафана – бабушка его купила в то лето, как Ника переселилась к ней. Потом приснился Марек – отчего-то маленький, пятилетний, и Ника поняла, как она по нему соскучилась. Словно этот малыш не вырос во взрослого уравновешенного Марека, а просто уехал куда-то.
А потом громыхнул поезд, и Ника в ужасе открыла глаза.
– Что, Никуша? Смотри, приехали уже.
Булатов остановил машину на стоянке около подъезда. Ника потянулась за цветами и в заднем стекле увидела старую «Ауди» своего отца.
– Леш, это тачка папеньки. Вон там, кофейная «Ауди».
– И что это значит?
– Это значит, что либо он сейчас в квартире, либо кого-то ждет.
– Так я это мигом выясню. – Кирилл открывает дверцу и выходит из машины. – Посидите пока.
Кирилл идет в сторону кофейной «Ауди», проходит мимо, потом возвращается.
– Я грубо сработал, но тут тонкости не надо – машина пуста.
– Думаю, он в квартире. – Ника устало потерла лоб. – Леш, это будет… не слишком красиво.
– Я догадался. А что, охраны нет?
– Они же с детьми в школе. Рано еще…
Вчетвером они выходят из машины и, разобрав покупки, причем Нике достался только букет, поднимаются по лестнице. Каких-нибудь пять этажей, но Ника внутренне сжимается. Что нужно отцу? Зачем он приехал? Он никогда ничего не делает просто так – сначала просчитает… правда, как-то очень своеобразно, но в любом случае спонтанность – это не о нем.
Дверь оказалась открытой, в квартире слышны голоса. Охранники отстраняют Нику и бесшумно проникают в прихожую. Ника входит следом и дает им знак молчать. В гостиной кричит Евгения – кричит некрасиво, с придыханием, на высокой ноте:
– Ты бросила меня! Даже ни разу не пришла! А теперь прогоняешь меня и говоришь, что помогать мне не будешь? Ты должна мне помочь, я в очень тяжелом положении, ты что, не понимаешь?
– Женя, я тебе уже все сказала. Уходи отсюда немедленно. Как ты вообще посмела явиться в этот дом – после того, что сотворила?
– А что такого я сотворила? Я просто хотела нормально жить, а эта дура уперлась, и пришлось…
– Замолчи немедленно. – Ника слышит, как голос матери срывается, а это плохой знак. – Дура – это ты. Абсолютная, ни на что не способная, бесполезная и злобная дура. Точно такая же, как твой отец.
– Думай, что говоришь!
– Да вот сейчас как раз я начала думать. И в толк взять не могу, как могла произвести на свет такое ничтожество, как ты. Убирайся отсюда немедленно, или сильно пожалеешь, что пришла. Тебя ведь на подписку о невыезде выпустили? Ну так ходи теперь с оглядкой. Пошла вон.
– Да я…
Ника входит в гостиную, и Евгения застывает с открытым ртом. Несмотря на месяц, проведенный в СИЗО, она все такая же красивая, даже с каким-то налетом трагизма – но Ника знает, что ничего сестра не поняла и никогда не поймет. Такой уж она человек.
– Уходи.
– Ника, послушай, мне очень жаль…
Ника смотрит на Евгению и думает о том, насколько иногда бывает зряшной упаковка. А ведь все с ней было ясно еще в детстве, а она надеялась, что Евгения изменится, что-то поймет. Но вышло так, как вышло, и Ника смотрит на женщину, которая считается ее сестрой, и думает о маленькой девочке, случайно погибшей на мостике. Останься она жива, Евгения точно так же ненавидела бы и ее?
– Ника, ты не понимаешь. Ты должна…
– Женя, я ничего тебе не должна. Тебе вообще никто ничего не должен. Ты отчего-то не хочешь этого понять, вот что странно. Почему я тебе должна?
– Ну, потому что… я твоя сестра.
– Я тоже твоя сестра. Что мне должна ты?
– Я?!
– Ну да. Если я тебе что-то должна просто на том основании, что я твоя сестра, ты тоже мне должна – на том же основании. Итак?
Евгения пытается думать – слова Ники очень логичны, но отец… он как-то не так говорил.
– Уходи, Женя. Все, что я могу для тебя сделать, – это не выдвигать против тебя гражданского иска. Мне просто некогда, я замуж выхожу, хлопот полно, и…
– Ты?! Замуж?! За кого?
– За меня. – Булатов вошел в гостиную и занес пакеты. – Тетя Стефа, мы тут подарки привезли, надо будет потом разобрать…
Стефания Романовна посмотрела на дочерей и вздохнула. Присутствие Евгении ее тяготило.
– Женя, уходи, пожалуйста. Считай, что я умерла.
– Да лучше бы ты умерла! – Евгения кусает губы, сжав от злости кулаки. – Лучше бы вы обе умерли, идиотки!
Она отталкивает охранников и выскакивает из квартиры. Глотая злые слезы, она несется по ступенькам – вниз, вниз, еще пролет, и еще. Мать предала ее, а идиотка Ника выходит замуж за симпатичного и богатого мужика, который смотрит на нее с таким обожанием, что кожей чувствуешь: мужик этот влюблен до самых что ни на есть печенок. И в кого – в юродивую идиотку, толстую, абсолютно неэлегантную, бестолковую.
Машина отца отчего-то стоит в отдалении, за рядом гаражей. Евгения идет к ней, думая о том, что скажет ей сейчас папа. Но это неважно, она хочет одного – домой. И пусть все закончится, все можно начать сначала. Вот только отца в машине нет, Евгения оглядывается – куда он мог подеваться?
– Ну, здравствуй, кукла.
Борик, ее Борик, который ел у нее из рук, возник перед ней так неожиданно, что она попятилась. Женя уже забыла, что несколько дней назад говорила толстой уродливой бабе из прокуратуры – да что она знала-то, собственно? С кем Борик пиво пьет и кто у него на что приспособлен? Ну, еще опознала нескольких людей по фотографиям. Это пустяки, глупости, а они за это отпустили ее на подписку о невыезде, идиоты. Да если бы она знала что-то действительно стоящее, разве она бы стала рассказывать им? Она бы придумала, как ей поступить со своим знанием.
– Борик…
Удар свалил ее с ног, раздробив кости лица и череп. Кастет – штука тяжелая.
Борик поднял тело, открыл багажник и бросил его туда – там уже лежало тело ее отца. Сорвав чеку, Борик бросил гранату в багажник и закрыл его, а сам поспешно скрылся за углом ближайшего гаража.
Взрыв оживил сигнализацию всех машин поблизости. Булатов выглянул в окно гостиной и щелкнул брелоком. Кофейной машины на месте не было, край ее капота виднелся дальше, около гаражей – в дыму и пламени. Булатов кивнул охранникам, те выглянули из окна, Кирилл достал сотовый.
– Выйду на лестницу, шефу позвоню.
Он направился к двери, когда услышал Никин голос из спальни:
– Леш, что там?
– Да, похоже, какая-то машина взорвалась.
Буч выскочил из дверей спальни, но Ника ловко поймала его и прижала к себе:
– Боже мой, как я по тебе скучала! Мам, есть хотим зверски….
– Сейчас супом вас кормить буду. Руки мойте.
– Леш, выгляни в окно, отец уехал?
– Не видать его машины на прежнем месте.
– Ну, стало быть, уехал. И ладно.
Ника бросила котенку цветной мячик и пошла в ванную. Охранники переглянулись с Булатовым – не стоит Нике сейчас говорить, что это машина отца взорвалась. И матери не нужно. Но все трое подумали об одном: кого-то Евгения достала своей злобной глупостью, и достала гораздо больше, чем Нику.
Кирилл кивнул всем, вышел из квартиры, на ходу набирая знакомый номер.