Книга: Моя незнакомая жизнь
Назад: Глава 13
Дальше: Глава 15

Глава 14

Когда мы добрались до Тисвы, солнце уже клонилось к западу. Игорь нагрузил на свой велосипед трофейные рюкзаки, я везу наши, и мы едва идем. Еще, как на грех, испортилась погода, принялся накрапывать редкий дождик, умолкли птицы, в лесу тишина, слышно лишь, как ветки скрипят.
– Ой, Игорь, смотри!
– Ничего особенного, просто туман. Тут такое иногда бывает, ты же знаешь.
Игорь старательно отводит взгляд.
Туман, идущий с болот, стелется под ногами, совсем как в том фильме о зловещих мертвецах, который мы с ним смотрели, замирая от ужаса. Но одно дело – бояться дома, сидя у телевизора, другое – оказавшись на лесной дороге, когда туман с болот хватает за пятки ледяными пальцами.
– Надо это барахло припрятать, потом потихоньку разберем. – Игорь опирается спиной о теплый ствол сосны. – Ань, ты же понимаешь, что теперь неизвестно, сможем ли мы вернуться в бункер?
– В этом году точно не пойдем, а на следующий – возможно. Если захотим.
– Ты, главное, никому не сболтни.
– Нашел дуру… Сам не проболтайся. Вы, мальчишки, какие-то дурноватые с вашими представлениями о настоящей дружбе. Так что сам не проболтайся Вальке.
– А ты Катьке не вздумай ляпнуть.
– Ну, ты загнул! С чего бы я стала ей рассказывать такое?
– Особенно с родителями поаккуратней. Когда продадим все, появятся деньги, тоже прячь их старательно до поры, иначе неприятности гарантированы.
Он прав. Мои родители очень внимательны, когда дело касается меня. Им все кажется, что я вот-вот ступлю на скользкую дорожку. А мама переходного возраста боится. Стоит только мне что-то не так сделать, тут же начинаются крики: о боже, это у нее переходный возраст! Словно переходный возраст какая-то тропическая лихорадка, которую нужно срочно лечить. Игорь прав, мне будет сложнее, чем ему.
– Ладно, что-нибудь придумаю. Долго будем торчать тут?
– А чего спешить, наши все равно ушли на свадьбу.
Нам повезло, что сегодня в Телехове свадьба. Значит, бабушка там с утра – помогает готовить угощение. Дедушка тоже уже туда ушел. И будут они там до поздней ночи. И нам надо будет показаться, чтобы не возникло вопросов. Да и есть опять хочется, пирожки-то давно слопали. А Ирина Федоровна месяц назад вернулась в город, не то не было бы нам сейчас так просто.
Мы изо всех сил крутим педали, плечам холодно, туман наступает сзади. И как будто раздаются шаги.
– Ты слышишь? – Игорь остановился, повертел головой. – Нет, показалось.
– И мне. Словно кто-то идет.
– Так ты тоже слышала?
– Ага… Но в тумане иногда случаются странные звуки.
– Наверное, из-за тумана. Ладно, покатили.
Но холод не отпускает нас, мы летим по дороге, практически обессиленные. Вот наконец знакомый забор. Открываем калитку и вкатываем велосипеды во двор. Вдалеке играет музыка, голоса, смех. Мурзик умывается, сидя на теплой надворной печи, пищат цыплята в траве. Все такое знакомое, родное, а мы стоим посреди двора и ощущаем, как провоняли смертью, пропитались ее запахом до последнего волоска.
– Рюкзаки в сарае на чердак в бочке спрячем, – Игорь идет к лестнице.
– Надо помыться.
– Подай мне нашу поклажу и иди, я сам управлюсь.
Рюкзаки громоздкие, Игорь что-то там делает с ними, а я снимаю с себя всю одежду – прямо посреди двора. У меня нет больше сил терпеть этот запах. Вещи провоняли бункером, смертью, страхом и злом. Вода в бочке теплая, я намыливаю мочалку, исступленно тру тело, вспениваю шампунь в волосах. Боже мой, во что же мы вляпались? И как теперь жить – после всего?
– Стой спокойно, я полью…
Мне сейчас все равно, что я стою голая перед своим лучшим другом. Мне безразлично, что кто-то может нас увидеть. Мне на все плевать, лишь бы только смыть с себя вонь старого бункера, воспоминания о мертвых телах, которые навеки остались там, холод тумана, который гнался за нами по дороге…
– Стой же спокойно, горе мое!
Игорь оборачивает меня широким полотенцем, волосы вытирает другим.
– Сядь и успокойся. И волосы высохнут заодно.
Он тоже раздевается догола и бросает одежду в корыто. Подбирает мои манатки и кидает туда же, сыплет стиральный порошок, заливает водой.
– Пусть мокнут, потом отстираю. Подай мне мочалку.
Я стараюсь не смотреть на него, но все равно смотрю. Что-то новое вошло сегодня в нашу с ним жизнь, чтобы объединить нас молчанием и страхом. И это новое – только наше с Игорем, и что бы уже ни случилось, пережитое никуда не денется.
– Полей мне, а то в бочку пена попадет, – попросил он.
Воду бабушка дает скотине, и не приведи господи в нее попадет мыло – подохнут кролики, корова заболеет.
– Идем в дом, пора одеваться. Да расчеши волосы, иначе так и высохнут, будешь ходить как чучело. Бабушка тебе тогда задаст!
Я иду в свою комнату наверху. Дом новый, мой ровесник. К тому времени, когда я родилась, старый совсем уж прохудился и построили этот – просторный, с верхним этажом-мансардой, с двумя комнатами в ней, одна из которых и предназначалась мне. Игорь спит в Лехиной спальне – напротив. По правде говоря, Леха редко здесь бывает – ему скучно в Телехове, парню подавай спортивные лагеря, где он со своими дружками из футбольной банды только и делает, что гоняет мяч, словно ему дома футбола мало. Совсем какой-то повернутый на почве спорта. И это хорошо, что Леха не ездит в Телехово, потому что он постоянно ябедничает на меня, и мы с ним без конца ссоримся, а то и деремся.
– Ань, ты готова?
– Подожди.
– Я захожу.
– Нет!
Я не знаю, что мне делать. Жизнь разбилась, и сейчас я должна что-то придумать, чтобы не рассыпались осколки.
– Чего ты сидишь? Одевайся!
Игорь все-таки входит, достает из шкафа мои джинсы и майку. Хорошо, что я хоть белье успела надеть.
– Ань, шевелись, надо идти. Скоро коров погонят, и дедушка, застав нас дома, поймет, что мы где-то шлялись весь день. Тогда до самого отъезда нас со двора не выпустят.
– Дай мне немного времени, я устала.
– Нет у нас времени. Уже смеркается, дедушка приведет корову. Он не должен застать нас дома.
Игорь силком натягивает на меня яркую розовую майку, в джинсы я втискиваюсь сама.
– Кофту возьми, похолодало. И расчешись, не ходи растрепой. Ну давай же, малыш! Вот, надень…
В его ладони поблескивают золотые сережки с розовыми камешками.
– Это мамины, ей родители на выпускной подарили. Теперь твои. – Игорь вдевает сережки мне в уши. – Давно хотел дать тебе, да все случая не было.
– Но…
– Мама бы хотела, чтобы ты их носила. Она любила тебя.
Впервые за все время Игорь заговорил о своей матери. Тетя Лиза и правда всегда была очень добра ко мне. Дядю Сашу, отца Игорька, я видела редко, тот часто ездил в командировки, а тетя Лиза обычно бывала дома, когда я забегала, почти каждый день, например, взять книжку, коих было множество в квартире, библиотеку собирал еще дед-профессор, а то и просто так. Тетя Лиза всегда радушно встречала меня, поила чаем, кормила всякими вкусностями и заплетала мне косы. Шутила все, что, если бы Игорь был девочкой, она бы завела такие же косы ему… Она была красивой и веселой женщиной, всегда чему-то радовалась, никогда не задавала скучных и неприятных вопросов, не давила на психику и, казалось, все понимала. И вот ее не стало. Но я только сейчас поняла, что тети Лизы больше нет и не будет никогда. Сейчас, когда Игорь сказал о ней вслух.
– Спасибо, очень красивые.
– Тебе идут. Ты такая же белобрысая, как была мама. И кожа у тебя такая же светлая, хотя сейчас этого и не скажешь, больше похожа на сковородку.
– Чего это я сковородка?
– Пригорела сильно. Ну, двинули.
Я еще раз заглядываю в зеркало. Что ж, выгляжу вполне прилично: косу заплела, ленточка голубая, шелковая, вот сейчас немного «Серебристого ландыша» на себя брызну – и все, можно идти. Эти духи мне покупает мама, они ей нравятся.
– Ты очень красивая, знаешь?
Ничего подобного Игорь никогда мне не говорил. И я не знаю, что ему ответить.
– Идем, пора.
Взявшись за руки, мы в сумерках бежим на соседнюю улицу, где играет музыка, и вливаемся в толпу танцующих. Сельские свадьбы тем и хороши, что гуляет на них все село, и в толпе невозможно понять, кто есть, а кого нет.
Вдруг меня выдергивают из плотного кольца разгоряченных танцем тел.
– Ты где шастала?
Голос бабушки звучит сердито, но на самом деле она явно рада, что наконец отыскала меня. Вон как ласкает меня взглядом. Пригладила волосы, поправляет кофточку.
– Где ты пропадала целый день? Ты голодная?
– Ага.
– Хорошо хоть кофточку надела, вечер сегодня не теплый. А Игорь где?
– А вон, с мальчишками.
– Стой тут, я его заберу и покормлю вас.
Бабушка ведет нас сквозь толпу к шатру, под которым накрыты столы, составленные в один. Их снесли сюда со всего села, как и лавки.
– А ну-ка, навались, костлявая команда!
Мы садимся, бабушка несет нам чистые тарелки и вилки.
– А, соседи дорогие… С вами и выпьем, а то все разбежались.
Дед Мирон, немного хмельной, усмехается в усы, сидя напротив. Поднимает рюмку.
– Вот чтоб и на вашей свадьбе я так погулял!
– Де-е-е-да-а-а-а… – слышать такое мне как-то неудобно.
– А что – деда? Позовешь меня на свадьбу, или как?
– Конечно, позову…
– Ну, то-то. – Дед Мирон достает из пачки папиросу. – И я, если доживу, обязательно приду. А как же! Ты уж совсем заневестилась. Да жених хоть куда, справный парень!
– Ну, де-е-еда…
– Чего – деда-то? Плохой разве парень? Ну-ка, говори сейчас же – плохой?
– Нет, хороший…
– То-то. Парень – орел! Так чего кочевряжишься? Все вы, девки, глупые. Но ты деда слушай. Парень тебе – пара, лучшей и искать не надо.
Дед Мирон смеется, и я понимаю: он заставил меня сказать то, что ему было нужно, и теперь ему смешно, ведь так меня обошел.
– Ешьте, пока горяченькое. – Светлые глаза старика ласково смотрят на нас. – Хорошие дети, уважаемых родителей дети, и дай вам бог…
Я догадываюсь, что именно означает его «дай вам бог», но делаю вид, что не слышу. Мне ужасно неловко, а потому я хватаю кусок хлеба и принимаюсь за жаркое, не глядя в сторону Игоря. Пусть не думает, что я…
– Игорек, идем танцевать! – подходит Танька, девушка с нашей же улицы, немного старше Игоря. И тащит его за собой.
А тот идет. Ну, и пускай валит, невелико счастье…
– Пирожок вот скушай, Аннушка. Бабка моя напекла чуть ли не целый воз. – Дед Мирон пододвигает ко мне миску с пирогами. – Никуда парень от тебя не денется, не надо хмуриться.
Его заскорузлая рука гладит мою ладонь. Дед Мирон очень добрый, а уж к детям – бесконечно. Но никогда он не говорил со мной вот так.
– Растут дети, растут… Кажется, недавно совсем мамка твоя тут бегала – маленькая, светловолосая. Все исподлобья глядела, и драчунья была страшная. А теперь ты. Словно вчера видел тебя в коляске, оглянуться не успел – уже девушка, красавица, невеста совсем. Вот как время бежит.
– А мы видели дот на Ганином болоте! – неожиданно для самой себя выпалила я.
Глаза деда Мирона настороженно блеснули. От веселья и следа не осталось.
– Ходили туда?
– Нет, там болото. Так, издали видели.
– И не ходите. Если в болоте не потонете, так там на что-нибудь наступите. Плохое место.
– Почему?
– Когда строили там, нагнали много пленных. И немцы были – два взвода охраны, и еще взвод итальянцев. А когда наши наступали, что-то оттуда вывозили на машинах – по ночам, да под такой охраной, что и не подступиться. Болота там еще не было тогда, вывозили по дороге почти неделю. Тамошний комендант, полковник Венц, знал толк в охране – муха бы не пролетела.
– И что?
– А то, что потом все словно под землю провалилось. Пленных никто ни живых, ни трупов не видел. А две машины с итальянцами взорвали в лесу. Но не мы, сами немцы. И те немцы, что в охране были, из лесу тоже не вышли, кто-то покосил их из пулемета прямо на берегу Росани.
– Кто?
– Может, сам Венц. Или его пес, Матвеев.
– Матвеев? А кто это?
– Да был тут у нас такой – Андриан Матвеев. В сорок первом откуда-то приблудился, говорят, из тюрьмы его немцы выпустили. По слухам, отец его был кем-то вроде купца в Литве, а как стали Советы, их обоих посадили. Но старик не выжил. Сыну лет двадцать было, а злой и жестокий – как зверь прямо. Немцам верой и правдой служил. Может, за отца мстил, а может, и раньше на них работал. Но как-то сразу стал у них в большом почете. Полковник Венц его к себе забрал, и не было никого, кому бы комендант больше доверял. Всю грязную работу Матвеев за него делал.
– А где он сейчас?
– Надеюсь, в аду.
Ох, знал бы дед Мирон, что именно там Матвеев и обретается… Но совсем недавно – с сегодняшнего дня.
– После войны приезжали люди из органов, расспрашивали о нем, о строительстве. И меня вызывали. Только я знал немного, объект был секретный, пробраться туда мы так ни разу и не смогли. Но позже я ходил туда. Как же, ходил…
– И что?
– А ничего. – Дед Мирон чешет в затылке. – Вот только не пойму, где они держали то, что потом вывозили. Много ведь вывозили, разными машинами. И трупов не было. А должны бы остаться, пленных там несколько сотен работало. Однако не увозили их оттуда, точно. Нигде не было ни живых, ни мертвых, я искал.
– Может, все-таки вывезли?
– Нет. Да и зачем? Ведь немцы даже своих не пожалели, чтоб секретность соблюсти, нешто бы наших в живых оставили…
– Так куда же они подевались?
– Не знаю. – Дед наклоняется ко мне через стол. – Но думаю я, есть там, на болоте нынешнем, еще что-то. Бетонные развалины так, для отвода глаз, торчат на виду, а настоящий бункер в другом месте.
Бывший партизан опасливо озирается, встревоженно трет подбородок.
– Ох, не слушай старого дурака, Аннушка. Чего с пьяных глаз не придумается…
– Деда, вы что? Я же никому!
Он смотрит на меня испытующе, потом, словно что-то для себя решив, поднимается.
– Идем.
Я шагаю за ним в соседний двор. Уже стемнело, деревяшка деда Мирона глухо стучит по дорожке.
– Я много думал об этом, но не говорил никому, все считал, что есть и поумнее меня люди, разберутся. А видишь, не разобрались. И я решил – пусть. А то ведь начнут всех трясти, народ тревожить, на допросы таскать. А дела-то давние, все в прошлом должно остаться. Война, Аннушка, очень грязная штука, совсем не то, что в кино показывают. Война не флаги да атаки, а кровь и дерьмо. Закончилась проклятая, не надо вытаскивать на свет старые дела. А все нет-нет, да и вспомню. Голове же думать не запретишь? Вот, заходи.
Домик старенький, но чисто убранный – белая скатерка, расшитая цветами и петухами, на круглом столе рушники на портретах, буфет с выдвижными ящиками.
– Садись, – указывает мне на стул дед Мирон.
И достает карту, расстилает ее на столе. Карта крупного масштаба, немецкая. И очень странно видеть написанное слово «Телехово» готическим шрифтом. Такое ласковое название – и такие злобные буквы…
– Смотри сюда. Вот, видишь? Это то место, где торчат бетонные развалины. А метрах в тридцати от них здесь стоит точка. Просто точка, и больше ничего.
– Может, случайно кто-то поставил?
– Нет. Немцы аккуратисты, у них ничего случайного не было, все на своих местах. Понимаешь? Ну, и что же там за объект такой, который даже на такой подробной карте не обозначили?
– Да разве ж теперь узнаешь…
– Захотели бы – узнали. Но зачем? Оно там столько лет уже гниет. Вот и пусть остается на болоте. Зальет грязью, и все. Некоторые вещи, дочка, лучше оставить там, где они есть, и пусть уж бог сам разбирается, кто прав, кто виноват. Но рассказать я кому-то все это должен был. Я ведь старый уже, скоро умирать, а молчал столько лет, хотя и передумал много всего. Годами думал, сопоставлял. Теперь вот тебе говорю, хотя собирался Игорьку передать. Ну, так ведь тебе это все равно что ему, правда?
– Да.
– Бери карту, но никому не показывай.
– А как же…
– Бери. Боялся я, что помру и мое знание умрет вместе со мной. Но теперь получается, что нет.
– А откуда у вас карта?
– Нашел. Как взорвали машины с итальянцами, пошли мы поглядеть. В зарослях лежала офицерская сумка, и я ее припрятал. Бумаги в штаб отдал, а сумку себе оставил, уж больно кожа была хороша. Я в ней потом и бумаги носил, и закусь. Для всего удобная, сносу не было. И как-то раз, в конце пятидесятых, я уж тогда бригадиром стал, отклеилась подкладка. Дай, думаю, приклею. Гляжу – а под подкладкой бумага плотная. Ну, я ткань еще надорвал и – вытащил эту карту. Хорошо хоть, один тогда был, сам обнаружил. А если б кто другой нашел или увидел? Загнали бы меня туда, откуда ворон костей не занесет, и на партизанские заслуги не поглядели, сказали бы – шпион… Так-то.
– Можно, я ее возьму?
– Для того и привел тебя сюда. Бери на память о деде Мироне. Ты умная девочка, зря болтать не станешь.
– Спасибо.
– Не за что благодарить меня. Иди веселись, а я отдохну, нагулялся уже.
Дед Мирон уже снова знакомый и привычный – веселый, прищуренный, немного под мухой. Словно и не он только что смотрел на меня абсолютно трезвым, цепким взглядом разведчика. А потому я ухожу, спрятав карту за пояс джинсов, под кофточку.
Я устала, хочу спать. И пусть Игорь сколько угодно танцует с Танькой, мне дела нет. Или есть?
– Тань, не надо…
Голос Игоря я узнаю из тысячи. Я прыгаю через плетень и приседаю в кустах смородины.
– Ну, почему – не надо? Мы же взрослые люди…
– Не в том дело. Просто не нужно это ни тебе, ни мне. Я пойду домой.
– К Аньке? Она маленькая еще, что тебе в ней?
– Ничего, вырастет.
Игорь идет по дорожке, а я сижу в кустах смородины как последняя дура, и сердце мое бешено колотится.
– Где ты пропадала?
Бабушка, увидев меня, входящую в дом, облегченно вздыхает, хоть и пытается выглядеть сердито. Она совершенно не умеет ругать меня.
– Иди вот, молока выпей. Одежду вашу я уже постирала. Хорошо хоть заранее в корыте намочили. Где вы так извозились?
– Да так, бегали.
– Бегали они… Уезжать уж скоро… Пей, пей молоко. Игоря я уже напоила, спит давно, а ты носишься. Съешь вот еще пирожок. Ты, вместо того чтоб поправляться у бабушки, только худеешь, потому что где-то носишься целыми днями.
У бабушки пунктик насчет моего откорма. Она отчего-то убеждена, что я должна потолстеть, вроде это будет значить, что я окрепла и оздоровилась. Но спорить с ней бесполезно.
– Спасибо. Пойду спать.
– Иди. Что на завтрак хочешь?
– Пеструшку.
– Ну, пеструшку так пеструшку.
Пеструшка – это блюдо, которого нигде нет, только в Телехове. В нем картошка, лапша, рис, манка, яйца и зажарка. Все это, своевременно и правильно сваренное, и составляет пеструшку. Воспроизвести кушанье в городе невозможно, поэтому я наедаюсь у бабушки. А мама моя пеструшку не жалует и меня высмеивает.
Я быстро раздеваюсь и моюсь около бочки. Вода уже остыла, но не ложиться же так? Набросив на себя халат, пробираюсь наверх по ступенькам. В комнате жарко, крыша за день нагрелась, и я открываю окно, натягиваю сетку от насекомых. Старинная деревянная кровать мягкая и крепкая, подушки в вышитых наволочках призывно белеют, и мне так хочется спать… и я почти сплю… Вот только, кажется, тень за окном. Там кто-то есть? Да нет же, там никого не может быть, высоко.
– Ань…
Игорь тихо переступает порог комнаты.
– Что?
– Где ты была? Я тебя обыскался.
– У деда Мирона в гостях. Потом расскажу. Знаешь, мне сейчас показалось…
– Что кто-то есть за окном, да?
Мы садимся на кровать, немного озадаченные и испуганные.
– Угу. Глупость, конечно… Тут ведь…
– Я знаю, Ань, что второй этаж.
– Но…
– Кто-то был, я тоже заметил.
– Ерунда какая-то. Это нервы. Слишком много всего сегодня случилось.
Его рука обнимает меня – несмело и неумело, но я не возражаю. Я устала, испугана, и – я уже другая. Поэтому отчего-то не сопротивляюсь, когда Игорь целует меня и осторожно укладывает в кровать, раздевая. Что-то совсем новое сегодня объединило нас, и то, что сейчас случится, кажется абсолютно естественным и нормальным, хотя еще утром такая мысль показалась бы мне непристойной. Но то было утром, а теперь все по-другому. Секунда резкой боли, как вспышка, ощущение наполненности, неумелые, но требовательные ласки, наш тихий стон практически одновременно – и приходит понимание того, что мы теперь навсегда единое целое.
Но иногда это «навсегда» бывает уж слишком буквальным…
***
Игорь и Рустам подозрительно рассматривают друг друга. Надеюсь, не подерутся. Только этого мне не хватало – разобьют что-то или кровью закапают.
Панков открыл дверь своим ключом, молча вошел на кухню – а тут Рустам около окна с чашкой кофе в руке. Кстати, в своем стильном прикиде выглядит так экзотично, что я на какой-то миг даже пожалела, что когда-то порвала с ним. Но я должна была так сделать.
И вот теперь мужчины стоят, как два барана, и гипнотизируют друг друга. Лицо у Рустама непроницаемое, взгляд немного ироничный. А Панков смотрит на него исподлобья.
Мне эта немая сцена уже надоела.
– Игорь, чаю налить?
Он молча кивает. Надо как-то разрядить обстановку, и выпить чаю в такой собачий холод – самое то. Особенно если есть малиновое варенье и желание дать кому-нибудь по морде.
– Ешьте печенье, а я приведу себя в порядок.
А ведь собиралась сегодня полениться, и чтоб ни одна зараза меня не трогала. Но все мои планы полетели псу под хвост. Все, иду в ванную и посижу под горячим душем. А мужчины пускай пьют чай, едят мое печенье, дерутся или прыгают из окон – мне все равно, лишь бы не попортили мое имущество. А еще лучше, если б оба аннигилировались или телепортировались куда-нибудь. Кстати, если бы у меня была машина времени, я вернулась бы на двадцать лет назад и утопила бы Литовченко в тазике с кислотой.
– Рита, ты долго там сидеть собираешься? – Рустам бессовестно стучит в дверь ванной. – Все равно придется что-то решать, так что вылезай.
– Валите отсюда оба, надоели вы мне.
– Видишь, Игорь, какая нам благодарность за все наши заботы?
– Всегда так. – Панков, судя по звукам, моет чашки. – Давай вытаскивай ее оттуда.
Ишь ты, быстро же они снюхались! Лучше б подрались. По крайней мере, красочно. Ладно, делать нечего, придется выходить.
– И что вы обо всем этом думаете? – появляюсь я на кухне.
Мужчины синхронно пожимают плечами. Если им нечего сказать, то зачем я вылезала из ванны?
– Есть новости. – Игорь пытливо смотрит на меня. – Я запросил старое дело по исчезновению Дановского.
– О как! И ты туда же?
– Тебя подозревали в причастности к этому.
– Ага. Только трупа никто не нашел, да и мертвым никто его не видел.
– А ты?
– Что – я? Я тоже не видела. И куда подевался Игорь, не знаю. Исчез, и все.
– А накануне вы, по слухам, поссорились.
– По каким слухам? Что ты городишь? Ну, да, иногда мы с ним ссорились, но это не значит, что я его убила. Ты чего ждешь от меня – признания в убийстве? И даже если бы я его убила, то не такая же я дура, чтоб вот так сознаться. Но я, повторяю, Игоря не убивала, и куда он подевался, не знаю. Все, больше меня данная тема не интересует. И не такие умельцы когда-то пытались пришить мне убийство, да промахнулись, а уж вы-то, нынешние, и подавно не попадаете.
– Ты многое утаила от меня.
– О господи… Игорь, да ты в уме? Что еще я должна рассказать тебе? Свои подростковые эротические фантазии? Прошло больше двух десятков лет, какое отношение имеют мои детские похождения к сегодняшним делам?
Панков подозрительно смотрит на меня, но зря. Некоторые вещи стоит оставить там, где они есть. Зло, как ящик Пандоры, проще открыть, чем закрыть. То, что вырвется, назад уж не запихнуть. Мне удалось один раз, но это стоило жизни Игорю и Вальке. Да и мне в итоге.
– Рустам, а как насчет тебя? – поворачиваюсь я ко второму незваному гостю.
Гитарист непроницаемо смотрит на меня поверх чашки с остывшим кофе.
– Что именно?
– Ты знаешь. Чем вы с Витькой занимались, что у тебя такая машина, а Борецкий смог купить своей матери такую шубу, да и сам одевался в дорогие тряпки? Не из-за ваших ли дел его и убили? А меня просто решили подставить и засадить в тюрьму, чтобы не привлекать внимания к вашим занятиям. Литовченко вполне могли использовать для этого, как и Маринку. По мне, версия наиболее жизнеспособная. Остается только узнать, чем же вы с Виктором промышляли. Ну, что скажешь?
Только сейчас я сформулировала то, что давно крутилось в уме, где-то на донышке сознания. Нужно было раньше как следует раскинуть мозгами, но за короткий срок столько всего случилось, а я так расстраивалась и переживала, что у меня просто не было времени сесть и поразмыслить обо всем спокойно, иначе бы давно додумалась.
Рустам морщится. Что, голубь мой, отвык? А должен был помнить, что ездить мне по ушам не получается ни у кого, а уж у тебя и подавно.
– Собственно говоря, тут нет никакой тайны. – Рокер, очевидно, решился. – Мы занимаемся торговлей предметами старины.
– Антиквариатом?
– Не совсем. – Рустам наконец обратил внимание на остывший кофе и отодвинул чашку. – Нет, не антиквариат, вещи времен Второй мировой – награды, холодное оружие, нагрудные знаки и другие предметы, бывшие в обиходе среди солдат и офицеров рейха.
– Именно рейха?
– Да. У наших же ничего не было, даже медальонов им не выдавали. Немцы – другое дело. Организованная нация, все подписано, учтено, все на своих местах – трупы в гробах, при каждом медальон, личные вещи, награды. То, что стоит сегодня больших денег.
Ну, это я знаю лучше тебя. И я очень долго убегала от этого знания, почти забыла. Но от судьбы не сбежишь. Если ситуация развязалась неправильно, судьба обязательно повторит урок. И будет повторять до тех пор, пока к тебе не придет правильное решение.
– Рита…
Игорь мою задумчивость заметил. Какие красивые у него глаза – зеленые, опушенные длинными ресницами, брови темные… О чем я, блин, думаю?! Какая, на фиг, разница, красивые у мента глаза или нет?!
– Мне надо побыть одной и немного подумать.
– Нет! – Рустам враз утратил свою вкрадчивую мягкость. – Рита, ты же знаешь, куда он спрятал тот блокнот. Просто скажи мне.
– Ты сейчас что-то такое буровишь, чего я и вовсе не понимаю. Какой блокнот, о чем ты?
– О старой записной книжке в коричневом кожаном переплете, со страницами, исписанными карандашом. Витька взял ее когда-то у тебя.
– Ты спятил? Я никогда ничего подобного ему не давала.
– Да, не давала. Он сам взял.
Все это напоминает диалог слепого с глухим.
– Рустам, ты все-таки спятил. У меня никогда не было никакой коричневой записной книжки, тем более что я никогда не пишу карандашом – меня раздражает звук, который возникает. Но даже если бы и была… Зачем кому-нибудь понадобилась моя старая записная книжка? Что ты там хочешь найти?
– Собственно, книжка та не твоя, а, возможно, твоего деда, потому что записи в ней датируются сорок третьим – сорок четвертым годом.
– У дедушки не было никаких записных книжек, он едва умел читать – не пришлось ему учиться. Что-то ты путаешь.
Как же, путает он… Это я – курица безмозглая. Речь идет о записной книжке Матвеева, старого убийцы, чьи останки уже небось сгнили в шахте лифта на Ганином болоте. Я тогда взяла его блокнот, хотя там не было ничего интересного – колонки цифр, и все. Но выбросить его было как-то не с руки, вот и валялся он у меня, переезжая вместе со мной с места на место. А когда я купила эту квартиру, осел в том ящике письменного стола, где я храню мелкие вещи, выбросить которые рука пока не поднимается. Как Витька мог завладеть блокнотом?
А, знаю, как. Когда-то, года полтора-два назад, Витька ночевал в моем кабинете на тахте – я тогда случайно столкнулась с ним. Вадика дома не было, он и заглянул на рюмку чая, и засиделись мы допоздна. Вот и уложила я Борецкого в кабинете на тахте, хоть тот и смотрел на меня проникновенным взглядом. Но мне на его взгляды было чихать с пожарной вышки, так что Витька переночевал и упорхнул в пространство. Однако, как теперь выяснилось, успел порыться в ящиках стола.
– Рита…
Ох, Игорь, хоть ты не лезь. Потому что я сейчас начинаю кое-что понимать, и то, что я понимаю, совершенно мне не нравится.
– Рита, о чем ты думаешь?
– Ни о чем. Игорь, я представления не имею ни о какой записной книжке.
Ну, это я только так говорю. Конечно же, речь о блокноте старого диверсанта, в котором были записаны коды замков в бункере и один бог знает, что еще. Я никогда толком не пыталась в тех цифрах разобраться, и, видимо, зря. То, что казалось мне когда-то филькиной грамотой, возможно, стало бы ясно сейчас. С возрастом здорово меняется восприятие.
– Извини, Рита, но я тебе не верю. – Рустам смотрит на меня недобрым взглядом. – Эта записная книжка мне очень нужна, и я уверен, она у тебя.
– Ну, конечно, иначе бы сюда не пришел. Сначала ты попытался меня соблазнить, нажав на психику воспоминаниями о прошлом, а когда пришел Игорь, решил разыграть карту откровенности в надежде, что уж ему-то я скажу то, что ты хочешь знать. Рустик, ты болван! Раз вы с Витькой влезли в дела с раскапыванием старых захоронений и другими такими материями, то я тебе точно не помощница. Другого ответа у меня нет. И даже если бы у меня был тот блокнот, о котором ты говоришь, то сейчас у меня его нет. Да и не понимаю я, о чем ты, блин, талдычишь всю дорогу!
– Все ты понимаешь. – Рустам встал. – Просто не хочешь отдать. Рита, книжка мне очень нужна!
Панков тоже поднимается.
– Кто-нибудь мне объяснит, что происходит? О какой записной книжке речь?
– Она знает. – Рокер яростно встряхивает головой. – Знает, потому что Витька взял ее именно у нее. Тайком, конечно, потому что сразу сообразил, что это такое. Мы с ним тогда уже хорошо поимели с раскопок, видели разные вещи, а тут этот блокнот. Борецкий практически все записи расшифровал и заявил: «Трофей мой, все, что найду, будет мне. Возьму с собой только Ритку, она место знает. Да и блокнот ее, так что она в доле».
– Рустик, выпей водички, у тебя с головой проблемы. Бормочешь что-то…
Гитарист резко обернулся от окна, тяжело дыша.
– Рита, если ты не отдашь мне блокнот, мне конец.
– Уже говорила, но для тех, кто в танке, повторю: у меня нет того, о чем ты говоришь. Не имею представления ни о каком блокноте. Я не видела Витьку больше года, и что бы он тебе ни говорил о наших якобы отношениях, все – вранье сплошное. Зачем Борецкий врал, не знаю, а у него уж не спросить, так что прими это как данность и прекрати ныть.
– Рита, я не хотел тебя обидеть.
– Ну, да. А вышло… то что вышло. Посему проваливай из моего дома и никогда больше не появляйся. Мы изменились – ты, я, жизнь, и нам нечего сказать друг другу.
Рустам горько усмехается.
– И тебе даже не интересно, что именно я мог бы тебе рассказать?
– Честно? Нет.
– Мне интересно, – подает голос Игорь и зажигает конфорку под чайником. – Так что давай, повествуй.
– Только без меня! – Я поднимаюсь, но рука Игоря по-хозяйски обнимает меня и усаживает обратно. – Что это ты себе позволяешь?
– Сядь и немного помолчи. Ты иногда бываешь ужасна.
Мне хочется запротестовать, выставить из дома их обоих… Но Панков не убирает руку, и мне неожиданно приятно чувствовать ее тепло. Да и дело оборачивается как-то так, что без Рустама нам каши сейчас ни за что не сварить.
– Я должен был догадаться. – Рустам снова напустил на себя невозмутимость. – И как давно вы вместе?
– Ну…
– Давно. – Игорь сжимает меня крепче. – Около года. Правда, наш рабочий график редко совпадает. Но подставлять моюженщину было глупо и опасно, я же все-таки полицейский. И вообще, то, что принадлежит мне – принадлежит только мне.
Зачем-то Панков разыгрывает эту партию, и я не собираюсь портить ему игру – мне она пока тоже на руку. Пусть Рустам станцует для нас.
– Тогда многое становится понятным. – Гитарист кривит губы в улыбке. – Рита, ты просто могла мне сказать.
– Зачем? Ты же не клеить меня пришел, так чего ради я должна была тебе что-то говорить?
– Собственно, я думал, что наши старые дружеские отношения…
– Ну, да, ты думал. Рустик, хватит косить под дурака! Если тебе есть что сказать – вперед и с песней, потому что твои иезуитские заморочки мне уже надоели до смерти.
– Ладно. – Рокер крутит чашку в руках. – Рассказывать можно долго, но я постараюсь самую суть изложить. Семь лет назад мы с Борецким наткнулись на сайт, где продавалось разное старье. Увидели, сколько стоят вещи с войны, просто глазам своим не поверили. Оказывается, люди готовы платить сотни, тысячи долларов! А мы тогда были на мели, и Виктор решил, что нам стоит попробовать заняться этим делом, тем более он знал несколько мест, где похоронены немецкие солдаты. Таких кладбищ во время войны было много, но когда вернулась наша армия, их сровняли с землей, а Витька точно знал о двух таких захоронениях. Мы поехали туда всей группой. Но сначала полазили по сайтам, посмотрели, какое нужно снаряжение, и кое-что купили, кое-что одолжили. До сих пор помню первую могилу. Лето, земля сухая, ночь, поле, село далеко, мы фонари зажгли – и давай копать. Скоро начали попадаться осколки, гильзы, потом, уже когда мы решили, что ничего не найдем, показался гроб. Мы рыли немного в стороне, зацепили за край. Доски, конечно, сгнили и провалились, скелет был вперемежку с землей, но нам повезло – это был офицер. При нем нашли орден, Железный крест, в сапоге – маленькую круглую коробочку из-под леденцов, а в ней несколько золотых украшений. Ну, мы все это собрали, яму забросали и решили, что вернемся сюда завтра.
– И как?
– Славка отказался наотрез. Ему снилась какая-то чертовщина, днем ходил, как лунатик, ныл, что воняет трупным запахом, вздрагивал от каждого звука – в общем, тронулся. Мы оставили его с Олегом, а сами снова поехали на то место – втроем. Неделю там ковырялись, нашли много чего и почти закончили. Но не одни мы умные оказались.
– А то! Таких гробокопателей поди хватает.
– Да уж. Короче, еле ноги унесли. Откуда те парни о нас узнали, неизвестно, может, из местных кто навел. Но они были все вооружены, и спасло нас только то, что мы их услыхали, когда подходили к месту раскопа. Темно было, однако мы уже хорошо там ориентировались, да и слух у нас у всех хороший. Четверо их было, на двух джипах, прятались там за кустами. Мы испугались, отползли – и к машине. Бросили палатку, снаряжение и сбежали. Но за то, что мы нашли, нам заплатили такие деньги, что все наши страхи и переживания показались мелочью. Золото было с бриллиантами, украшения старинные оказались, я себе тогда сразу квартиру купил. В общем, бросить мы не могли уже.
– Ладно, это понятно. А я тут с какого боку?
– Потом Витька принес ту записную книжку… Погоди, когда бишь это было? Года полтора назад. Стали рассматривать, а там колонки цифр, отдельно строчки из букв, записи по-немецки и по-русски. Мы к тому времени уже разбирались в таких вещах, так что сразу определили: блокнот старый, немецкого производства, а манера письма и почерк говорили о том, что образование автор получил до войны.
– И что?
– Виктор сказал, что обнаружил книжку в твоем столе. Мол, открыл ящик посмотреть, что там, а среди прочего – она. Еще удивился, откуда у тебя немецкий блокнот. И взял.
– Даже если было так, с чего ты решил, что блокнот сейчас у меня?
– Рита, последние года два не были для нас ни легкими, ни счастливыми. – Рустам устало прикрывает глаза. – Что-то случилось с нами, понимаешь? Не знаю, как объяснить. Но иногда… даже часто… нам всем снятся сны… Такие, знаешь, что лучше бы не снились. И звуки порой бывают ночью, особенно когда один. Словно кто-то в стекло стучит. Глянешь – нет никого, но если краем глаза посмотреть, кто-то есть. Обернешься – опять никого, а знаешь, что есть. Все время словно кто-то за спиной стоит. И смотрит, смотрит…
Рустам переходит на шепот, и я вижу, что Игорь обеспокоенно разглядывает его. Наверняка думает, что парень спятил. А я вот нет. Я-то знаю, что рокер не спятил, потому что тоже слышала стук в окно. Осторожный, словно кто-то ногтем не то стучит, не то царапает. Глянешь – нет никого, но боковым зрением видишь, что кто-то стоит…
– Так вы до сих пор роете?
– Нет, зима же. А теперь Виктора нет, и кто знает, как оно будет. – Рустам устало склоняет голову. – Рита, ты должна рассказать, где бункер, о котором шла речь в блокноте. Это единственное, чего не знал Виктор, ведь указания на место в книжке не было. Коды доступа, планы этажей, переходов не имеют значения, если не знать место. А тебе оно известно, я уверен.
– Рустик, нет, представления не имею, о чем ты толкуешь.
Конечно, я ночью с завязанными глазами найду тот бункер на болоте, только тебе не скажу. Одно дело – знать, другое – пойти туда, а я не пойду ни за что, потому что очень боюсь стука в окно и теней за спиной. Пусть мои враги тревожат чужие могилы, а я и так проживу.
– Уверен, ты просто не хочешь сказать. Решила сама заработать? – Рустам снова садится. – Рита, послушай. Мне неведомо, каким образом ты причастна ко всей этой истории, но то, что ты причастна, для меня несомненно. Можешь упираться рогом и отрицать сколько угодно, но видишь ли, какая штука получается: вот эта квартира, к примеру, и раньше стоила нехилую кучу денег, которой у тебя не могло быть. Однако ты ее купила, отремонтировала, обставила.
– Квартиру мне родители купили, болван!
– Ага, отмазка отличная. Для ментов, для твоего бывшего мужа, да и для большинства людей. Но не для меня, Рита. Я же знаю, кто твои родители. Сейчас у отца хорошая карьера, но в то время, когда приобреталась квартира, ничего подобного в помине не было, я это отлично помню. Мы же давно знакомы, Рита, и знакомы очень близко. А ты всегда была при деньгах – снимала жилье, одевалась, покупала косметику и украшения. Рита, если бы ты не была такой упрямой, мы могли бы стать миллионерами!
– Уходи.
– Рита…
– Уходи, пока не получил по башке табуретом.
– Что ж, – Рустам встает, – я, конечно, уйду. Но это не значит, что разговор окончен.
– Ты что, угрожать мне вздумал?
– Нет, конечно. Однако…
– Хватит трепаться. – Игорь тоже встает. – Сдается мне, парень, ты переходишь границы разумного. Не надо впутывать Риту в свои дела.
– Ты просто не понимаешь…
– Вполне возможно. Только мне достаточно того, что Рита не хочет говорить о некоторых вещах. Значит, у нее есть на то причины. И она имеет право не говорить о том, о чем говорить не хочет. Так что будет лучше, если ты сейчас просто уйдешь и больше не станешь ее беспокоить. У нее и так сейчас трудный период.
– Ладно. – Рустам ухмыляется. – Только проблемы нынешние не с неба на нее. И если Рита не хочет вспоминать, значит, и я что-нибудь забуду. Например, прямо сейчас, с этой минуты, начинаю забывать… где прячется Нина Литовченко.
Ох, Рустам, вот это ты сейчас сказал совершенно напрасно. Ошибка, которая может тебе стоить жизни, пусть только Игорь уйдет.
– А ты знаешь? – У Панкова скучающий вид.
– По крайней мере, пару минут назад еще знал, а теперь забыл.
– Ну, вспомнить-то я тебе уж всяко помогу.
Мужчины опять напряженно смотрят друг на друга. Рустам уже, видимо, понял, что сболтнул лишнего, но сказанного не воротишь. А следователь, как хорошая охотничья собака, почуял след, и похоже на то, что сейчас Рустаму будет не до флирта.
– Я тебе уже говорил, что не позволю обидеть свою женщину? – сквозь зубы цедит Игорь.
Напряжение такое, что, кажется, моя кухня через мгновение разлетится вдребезги. Если они сейчас подерутся, это может плохо закончиться для мебели, о посуде я и вовсе молчу.
– Выбор у тебя такой: или ты немедленно говоришь мне все, что знаешь, или я вызываю наряд, мы забираем тебя в отдел. И там ты все равно все расскажешь, по-хорошему или по-плохому, но расскажешь. Я становлюсь нервным, когда обижают кого-то из моих близких, и вовсю пользуюсь служебным положением.
– У тебя нет оснований для моего задержания.
– Я их найду. Поверь, труда не составит. К тому же наркотики в твоей машине…
– Какие наркотики?
– Те, которые мы найдем. – Игорь насмешливо щурится. – А значит, тебе светит реальный срок.
– Ты этого не сделаешь!
– Еще как сделаю, не сомневайся. Пока ваш разговор был просто беседой старых друзей, я не вмешивался. Но ты потерял над собой контроль. Хотя тут я тебя понимаю, Рита кого угодно способна вывести из себя, мне ли не знать. Только ты в порыве гнева сболтнул лишнего, и теперь уж назад дороги нет. Так что рассказывай, дружище, по-хорошему. Или же поведаешь все уже на моих условиях, а тебе они не понравятся.
Рустам снова садится, нервно сцепив пальцы. Да уж, у рокерской братии кишка явно тонка. А что вы хотите, богема. В общем, я когда-то все решила совершенно правильно.
Назад: Глава 13
Дальше: Глава 15