Глава 12
Ненавижу похороны. Да еще зимой, когда холодно, а комья мерзлой земли стучат по гробу, когда ветер и мокрый снег. Покойнику уже все равно, а ты тут стой, зубами лязгай. Так ведь недолго покойнику компанию составить. Собственно, я думаю, что самому новопреставленному рабу божьему Виктору Борецкому похороны – как рыбе зонтик, ему без разницы, с помпой его закапывают или просто так. Но во все времена и во всех культурах отношение к смерти… подхалимское какое-то. Куча условностей, правил, и попробуй какое-то нарушить. Особенно если похороны сельские. Там целое действо – с венками, на которые повязываются платки, с обязательными показными рыданиями и поминками. А внимательные соседи присматриваются к каждому шагу скорбящих родственников. Не приведи им господь пропустить хоть один ингредиент ритуала – и еще внукам позора станет.
Городские похороны проще, цивилизованней. Существует куча контор, и среди них, если постараться, можно найти такую, которая за более или менее разумную цену возьмет на себя хлопоты по погребению. Ежели, конечно, торговцы ритуальными услугами не передерутся с конкурентами прямо на квартире усопшего, где под раздачу попадут и скорбящие родственники. Говорят, похороны – дело очень прибыльное. Так вот мне кажется, что всякими там ритуалами люди словно откупаются от умершего, что, по-моему, просто отвратительно.
Борецкий в гробу выглядит как-то неестественно. Ну никак я не ассоциирую тело, лежащее в длинном лакированном ящике, с тем парнем, с которым когда-то целовалась так, что голова кружилась. А теперь это… Покойника зачем-то нарядили в официальный костюм, хотя Витька всю жизнь таскал джинсы и растянутые майки, на которых были изображены черепа и голые девки. Причем не из-за отсутствия вкуса, ему так было удобно. Ну, а смерть об удобствах не думает, тут все давно определено: главное, чтобы было прилично и перед людьми не стыдно. Но я думаю, это как-то… неправильно. Витька и так сам на себя не похож, да еще этот костюм. И только волосы его – живые, каштановые, волнистые, словно у них своя жизнь на холодном ветру. Его порывом унесло бумажный венец, и сейчас виден чистый Витькин лоб с бровями вразлет, закрытые глаза с длинными густыми ресницами. Все это знакомое… и уже мертвое.
Когда-то мы зависали на микрорайоне, пели под гитару, презирали мещанские заморочки и занимались любовью. У нас была классная компания, мы отлично друг друга понимали и думали, что никогда не расстанемся. А потом жизнь разбросала нас, и мало что осталось от нас прежних, только Витька меньше всех изменился. И глаза его были такие же ярко-голубые, как летнее небо.
А теперь его нет. Где-то в глубине этого тела, еще несколько дней назад живого, горячего, сильного, уже началось тление, и я не хочу думать о том, что случится с ним там, под землей. И не споет больше Витька, перебирая струны гитары длинными пальцами, не посмотрит задумчиво и зазывно, так, как только он умел, не… Ничего больше не будет. И у меня так от этого тяжело на душе, так жаль Витьку, что слезы льются сами, застывая на щеках. Мне жаль его, он не заслужил такой смерти. Не заслужил лежать вот так.
Когда найдут того, кто это сделал с ним… Нет, стоп! Когда янайду того, кто это сделал, то… – слышишь, Вить? – превращу в кромешный ад жизнь нашего с тобой общего врага, а смерть его будет долгой и мучительной. Обещаю тебе здесь и сейчас, а ты же помнишь, если уж я пообещала, то выполню. Я клянусь уничтожить нашего врага в память о том, что было между нами, в память о том уважении, с которым ты всегда ко мне относился.
Музыканты рок-группы наладили инструменты. Я знаю их всех, мы вместе будоражили микрорайон и окрестности – когда-то. Романтики хватало. Но что осталось от нее, от той былой романтики? Во мне-то ничего, а вот парни так и не повзрослели. И теперь они споют для Витьки в последний раз. Это разумно и так похоже на нас прежних – никаких мещанских траурных маршей, ничего тривиального, кроме смерти. Славка Левицкий поет «Only you». У него такой же голос, как у покойного Элвиса, словно это король рока возродился и снова нагрешил, вот его и отправили сюда карму отрабатывать. Думаю, у нас тут – чистилище. Такие граждане, как, например, Сталин или моя бывшая свекровь, те уж точно возрождаются где-нибудь в джунглях в роли обезьян. Это Ад. Кто нагрешил более-менее приемлемо – те уж сюда, к нам. Ну а кто совсем праведно жил, наверное, отправляются в Монако или в Швейцарию, не знаю в виде кого.
– Рита, посмотри на присутствующих. – Панков сжимает мою ладонь. – Никто не кажется тебе странным или нетипичным в этой толпе?
– Да, сейчас, погоди… Нет, ну ничего святого у человека!
– Возьми платок. Вытри слезы, застынешь.
Если он не перестанет меня дергать, здесь будет еще один труп. Я так не хотела сюда идти… А теперь замерзла, расстроилась, но он еще заставляет меня рассматривать толпу. Собственно, я многих здесь знаю. Да почти всех. Вот парни из Витькиной рок-группы: Славка, Андрей, Олег и Рустам. Я с ними знакома столько же, сколько и с Борецким. И с ними все ясно. Ни один из них не способен на насилие. По крайней мере, на такое. Ребята, конечно, не ангелы, но пьяная драка и хладнокровное убийство – все же разные вещи, как ни крути. И последнее не совместимо ни с одним из них. Проехали.
А вон Людмила Макаровна, мать Виктора. Она отлично ко мне относилась – чувствовала, что я стою на земле двумя ногами, а значит, смогу стать хорошей опорой ее обожаемому сыночку. Но меня такой план не устроил. Хотя, конечно, то, что я себе в конце концов нашла, было гораздо хуже, чем Витька, и я иной раз думала, что Борецкий был бы гораздо меньшим злом, чем Сергей Лукаш. Однако Вадик мог получиться только у нас с Лукашем, а с Витькой был бы кто-то другой. А мне ведь нужен именно мой сын – красивый, умный, самый лучший.
Людмила Макаровна бледная, с сумасшедшим взглядом больших голубых глаз. (Виктору достались ее глаза, но не ее характер. Или нет? Не знаю.) Эта женщина не заслужила такого горя. Она сама тащила семью – сына, ставшего рокером, и мужа, который вечно лежал на диване и был вечно всем недоволен. Я не понимала, отчего она его не выгонит, но дело было не мое, поэтому и не вмешивалась. А теперь у матери забрали смысл жизни. Даже внуков не осталось. А женщине нужны дети, собственные и внуки, такая у нас ментальность. Это в Америке усыновление будничное и привычное явление, у нас все не так. Ребенок должен быть родным или, по крайней мере, частично родным. У Витькиной матери никого не осталось. Она жила и дышала только сыном, а теперь… Разве что какая-нибудь ушлая девка умудрилась забеременеть от Витьки и потом объявится.
Толпа плотная и замерзшая. Я рассматриваю лица – кто-то знаком, кого-то впервые вижу. А вот молодая женщина с белым, как стена, лицом и искусанными до черноты губами. Я не знаю ее, видимо, из Витькиного урожая последнего времени. Почему-то она выделяется из толпы. Может, оттого, что глаза ее кричат?
– Глянь, – киваю на нее Панкову.
– И что?
– У нее такой вид, словно она сейчас хоронит самое дорогое.
– Может, так и есть. Борецкий был действительно чертовски красив.
– Красивых много, главное – Витька не был сволочью. Вашего мужского козлизма в нем было по минимуму.
– Мило… Ладно, присмотрим за девицей.
Толпа начинает двигаться, люди идут мимо гроба – началось прощание. Я не хочу подходить ближе, не хочу смотреть на то, что лежит в гробу, потому что там не Витька.
– Идем, не будем привлекать внимание, – тянет меня в очередь Игорь.
Неужели непонятно, что я не могу этого сделать? Потому что… Не могу, и все.
– Рита…
Измученный взгляд Людмилы Макаровны прожигает меня. Господи, какое страшное горе у женщины! Это же ее единственный сын, единственная надежда. Не надо было приходить сюда, теперь неделю буду слоняться, как отравленная лошадь.
– Тетя Люда, мне очень жаль Виктора…
– Рита, детка, не уходи сразу, побудь немного еще.
– Я не…
– Он любил тебя.
Нет, Витька любил только себя – но так уж он был устроен. Во многих вопросах Борецкий оставался большим ребенком. В нем странным образом сочетались цинизм и детская доверчивость, может, поэтому и притягивал к себе всех без исключения женщин. Была в нем какая-то харизма, первобытная сексуальность, не знаю, как это назвать. Но одного его взгляда хватало для того, чтобы девяносто девять женщин из ста начинали вокруг него брачный танец.
– Потом вам позвоню, а сейчас мне пора идти, – выдыхаю я.
Людмила Макаровна меня уже не слышит. Она упала сыну на грудь, обхватила его руками и застыла. Не могу этого выдержать, не могу на это смотреть, не хочу об этом думать. Я хочу пойти домой и спрятаться от всего. Нет, не буду ждать, пока все закончится, и пусть полиция как хочет, так и справляется, а я больше не в силах выдержать все это, потому что у меня тоже есть сын, и я не могу даже допустить, что было бы, если… Нет! Такого с моим мальчиком никогда не случится! Он будет жить долго и счастливо, у меня появятся внуки – дети моего сына, моя кровь. Я хочу домой. И немедленно ухожу отсюда, а Игорь, если ему надо, пусть сам тут торчит.
Оторвавшись от толпы, я поворачиваю в сторону выхода с кладбища. Холодно-то как…
– Рита, подожди! – окликает меня Рустам, гитарист из Витькиной рок-группы.
Рустам не то узбек, не то казах – короче, он из Азии. И рожа у него соответственная. Но выглядит симпатично, потому что от родительницы-славянки ему достались зеленые глаза и вполне европейское лицо. Мать произвела его на свет от какого-то заезжего азиата, это факт. Тот, понятно, бросил ее, а Рустам остался. Парень не знает никакого языка, кроме русского, и чуть азиатские черты лица ему иногда мешают. Когда-то у нас с ним был короткий роман. Человек он вообще-то хороший, но я тогда рассматривала каждого мужика как потенциального отца для моих детей, а Рустам для данной роли не годился принципиально.
Сейчас, со своей гитарой, он выглядит вполне по-дурацки посреди замерзшего кладбища. Никогда не понимала рокерских заморочек вокруг музыки. Ладно б еще музыка была как музыка, а то недоразумение одно.
– Подожди!
Жду, хоть и холодно. Что ему от меня понадобилось?
– Шевели копытами, Рустик, я замерзла, как стая айсбергов.
– Я на машине, могу тебя подвезти.
– Классно.
Мы идем к воротам и молчим каждый о своем. Так много лет прошло с того момента, как мы виделись в последний раз, сейчас вот снова наедине, а от меня прежней не осталось ничего. Рустам же так и остался тощим высоким парнем с длинными черными волосами, собранными на затылке в хвост. Наверное, ему странно видеть меня такой, какая я стала, но мне, если честно, все равно.
Около ворот кладбища припаркованы машины и несколько автобусов с боковыми зеркалами, обвязанными полотенцами. Зачем так делается, неизвестно, но – принято, и меня это бесит до ужаса. Какая, на хрен, разница, есть на авто полотенца или нет? Но люди упрямо цепляют их – принято же! Когда и кем? И что будет, если нарушить порядок? Неизвестно.
– Вот моя машина, садись.
Ничего себе колесница! Новенький синий внедорожник призывно поблескивает боками. В салоне холодно, но джигит, хозяин железного коня, включает климат-контроль и обогрев сидений. Теплый воздух приятно ласкает руки, снизу тоже теплеет… Рустам хорошо устроился? Интересно, каким же образом. Собственно, не мое дело, захочет – скажет сам, не захочет – черт с ним.
– Сейчас согреешься. – Заводится двигатель, урчит утробно. – Что же ты бросила своего спутника?
– Это не спутник, а полиция.
– Вот как? Любопытно…
– Ничего любопытного. Давай, Рустик, рассказывай, что тебе от меня надо, нечего ходить вокруг да около.
– Эх, Рита, Рита… Ты всегда была буквальная, как камень в почке.
– А чего тянуть резину?
– Ну, хотя бы ради приличия.
– Слушай, засунь свои приличия… Сказать, куда?
– Не надо, сам знаю. – Рустам тонко улыбается. – Я многое знаю о тебе, Рита.
– Ага, черта лысого…
Машина выруливает на шоссе. Бестолочь Игорь привез меня сюда и бросил, теперь вот сиди, Рита, в чужом авто и слушай чушь, которую несет чокнутый владелец. В принципе, когда-то Рустам был очень хорошим парнем, но прошло уже много лет, и кто знает, каков рокер теперь. Такой «танк» стоит кучу денег, и он не вяжется с образом бедного музыканта. Витька, собственно, тоже что-то зарабатывал, но именно «что-то». Или нет? Не в курсе, никогда не интересовалась.
– Я не думал, что ты придешь.
– И не собиралась. Но полиция пристала – мол, вероятно, увидишь что-то подозрительное… Болваны! Бедная Людмила Макаровна…
– Да, страшная вещь – смерть. И ты заметила что-то подозрительное?
– Я и не смотрела. Пускай полицейские выискивают, им за это деньги платят.
– Ну, да. Рита, ты совсем не изменилась.
– Кому-нибудь другому расскажи. Когда ты научился так бессовестно врать?
– Я не вру. Внутренне ты все та же, а внешность… Я еще не решил, стала ли ты хуже. Другой – да, но хуже – пожалуй, нет. Как живешь, Рита?
– Как в сказке – чем дальше, тем страшнее. Ладно, будем считать официальную часть законченной. Что тебе понадобилось от меня?
– Собственно, ничего. Я просто заметил тебя в толпе и захотел поговорить.
– Ага, вспомнить старые добрые времена и так далее. Кому-то другому езди по ушам, я не оценила. Высади меня здесь. Спасибо, что подвез.
Увидев универсам, мимо которого проезжали, я решила – зайду и пошляюсь по отделам. Может, куплю себе что-нибудь интересное, выпью молочный коктейль с тортиком в кафетерии… И вообще, мне надо отвлечься.
Сотовый зазвонил как раз на середине моих изыс-каний.
– Рита, ты куда делась?
– Уехала. Встретила знакомого, он меня подвез. А что?
– Сказать не могла?
– Да как-то спонтанно все получилось.
– Хм, спонтанно… Ладно, вечером увидимся.
Нет, мне это нравится! Он уже и не спрашивает, просто увидимся – и все. Забавно.
Я иду в кафетерий. Через полчаса у меня встреча с клиентом, а пока посижу здесь.
Что ж, ничего подозрительного я на похоронах не увидела. Людей, правда, было гораздо меньше, чем ожидала. Витька был очень коммуникабельным, а пришло человек сорок, в основном родственники и старые друзья. Причем женщин было совсем мало, и только три – подходящего возраста. Ну, тут дело такое… тонкое.
Зато вот шуба на Людмиле Макаровне стоит тысяч пять американских денег. А гроб явно дорогой, все остальное тоже… А ведь Борецкие, насколько помню, всегда жили бедновато.
Витька обычно шастал в затертых джинсах и каких-то непонятных майках. Но! Около года назад я встретила его около школы, когда пришла за Вадиком. Мы зашли в кафе и выпили по пиву. А буквально на следующий день мне на глаза попалась картинка в глянцевом журнале – коллекция джинсовой одежды от известного кутюрье. И я страшно удивилась – потому что накануне Витька был точно в таком же джинсовом костюме. Потом сразу забыла о странности, решив, что он купил одежку в секонд-хенде. А вот сегодня, увидев Рустама, его машину и шубу Людмилы Макаровны, вспомнила тот эпизод с костюмом. Значит, в последнее время ребята здорово поднялись. Интересно, на чем? Похоже, где-то тут собака и зарыта.
– Рита…
Отчего-то я знала, что он не позволит мне вот так уйти. Так и есть, опустил свою тощую задницу на стул напротив. Официантка несет мне коктейль с куском торта, и Рустам иронически смотрит на мой заказ. Вот пусть только пикнет что-нибудь насчет того, что при моей комплекции не стоит злоупотреблять сладким!
– Ты всегда любила сладкое.
– Ну, да. Только не говори, что я должна меньше есть.
– И в мыслях не было. Лично мне никогда не нравились худышки. Отчего-то принято считать, что человеку определенного статуса обязательно положено иметь рядом худышку-модель или что-то вроде того, то бишь набор костей. А меня такие женщины не вдохновляют. В постели они не согреют, и я люблю, чтоб было что обнять и за что подержаться.
– К чему ты мне это сейчас говоришь?
– Так просто. Не комплексуй, Рита.
– Я и не комплексую. Наоборот, у людей, которым я не нравлюсь, комплексы. Понимаешь, когда женщина не худая, все отчего-то считают своей обязанностью давать ей советы, как похудеть. С чего все взяли, что я хочу худеть? Мне удобно как есть, я не пинаю себя за каждый съеденный кусок, не считаю калории, как ненормальная, не устраиваю себе искусственно рвоту, не голодаю сутками. Я нормально чувствую себя в своем теле пятьдесят второго размера, у меня нет проблем с кожей, волосами, пищеварением. А кому я не нравлюсь – это их половые трудности.
– Ешь торт, Рита. Я себе тоже закажу. Что посоветуешь?
– «Пьяную вишню» или «Польский». Очень вкусно.
– Возьму оба. Тебе заказать что-то еще?
– Нет, мне хватит. А я знала, что ты придешь.
– Конечно, знала. Ты привыкла мужиков, как щенков, на поводке водить. И Виктора заставила бегать за с тобой – все эти годы он тебя постоянно вспоминал.
– Ага, так бегал, что я его уже год не видела. Рустик, не городи ерунды, а говори, чего тебе от меня нужно.
Его азиатская физиономия непроницаема и спокойна. Кстати сказать, он единственный из всех был снисходителен к моим недостаткам. Я никогда не думала, отчего так, потому что, исключив его из круга возможных претендентов на роль мужа и отца, перестала обращать на него внимание. Так или иначе, но теперь он сидит напротив, ест торт и не сводит с меня глаз. И взгляд у него точно такой, как у кота, наблюдающего за мышью.
– Так ты Виктора весь последний год не видела?
– Или около того. В последний раз мы с ним пили пиво в «Рыцарском дворе». Когда же это было? Ага, весной, в апреле. Я пришла за Вадиком и около школы встретила его. Посидели минут двадцать, за жизнь поговорили.
– Он звонил тебе предварительно?
– Да нет же! Было так: я иду, а он навстречу.
– Понятно. И после этого не звонил, не приходил?
– Абсолютно. Да я тут же о нем позабыла.
– Рита, ты абсолютно эгоистичное существо.
– Нет, просто у меня куча собственных проблем, и их за меня никто не решает.
– Ясно. – Рустам принялся за второй кусок торта. – Все это немного странно.
– Что именно?
– Хорошо, объясню. Дело в том, что Виктор дал мне понять, что у вас возобновились отношения.
Я вытаращилась на моего визави, как баран на новые ворота. Такой глупости я не ожидала. Да я не стала бы иметь с Витькой никаких отношений уже потому, что ужасно брезглива. Стоило мне представить, скольких баб тот оприходовал за последние годы – и все, победила дружба.
– Рустам, этого просто не может быть. У нас не было никаких отношений.
– Ты говоришь так, а Витька мертвый.
– Ах, вот как? Ну, что ж, ты сам хотел. Даже если допустить, что Витька говорил правду, то что с того? Но имей в виду: если он в самом деле так говорил, значит, врал, а зачем – понятия не имею.
Рустам молчит и задумчиво смотрит на меня раскосыми глазами, а я думаю: есть в азиатах что-то жестокое. И это у них в крови, ничего не поделаешь. Пусть они сколько угодно прикидываются какими-то другими, при определенных обстоятельствах их нутро всегда вылезает. И Рустам не исключение.
– Думаю, ты говоришь правду, – наконец произносит он.
– Ну, спасибо! Осчастливил!
– Не надо сарказма. Ты не понимаешь некоторых вещей.
– Так и оставайся с ними, а я пойду. Нет времени разговоры разговаривать. Рада была повидаться. Что там еще принято говорить в подобных случаях? Пока, Рустик.
– Рита, подожди!
– Извини, я спешу.
Мне в самом деле пора, меня ждут клиенты, у нас назначен осмотр квартиры. А еще я нутром чувствую какую-то опасность. Не понимаю, какую, но все, что я услышала и увидела сегодня, говорит о том, что лезть мне в эту историю не стоит.
– Может, тебя подвезти?
– Нет, благодарю, мне тут рядом.
Рустам остается сидеть перед тарелкой с недоеденным тортом, а я быстро иду к выходу. Ощущение опасности гонит меня прочь, и лучше всего сейчас именно идти работать, а не думать о вещах посторонних. Но как-то странно все это. Если Рустам не врет и Витька зачем-то рассказывал всем о возобновлении отношений со мной, возникает вопрос – зачем? Или же Рустам врет, и тогда тоже вопрос – зачем?
– Шастаешь где-то…
Игорь топчется перед моим подъездом, наверное, давно. И это уже немного чересчур – сначала Рустам, теперь Панков… Хорошо, что я не замужем, а то бы и дома меня ждало такое же приветствие. А так я сейчас пошлю свежеиспеченного приятеля по известному адресу, а сама залезу в ванну, согреюсь, после сделаю себе бутерброд с сыром и ветчиной, налью чаю и сяду смотреть какую-нибудь киношку. Или книжку почитаю.
– А что, позвонить было не кошерно? – соответственно откликаюсь на «шастаешь».
– Я думал, ты дома. Мы же договаривались!
– И что? У меня были дела. Мне нужно деньги зарабатывать.
– По-моему, ты свихнулась на теме денег.
– Они дают мне ощущение покоя. Понимаешь, если я что-то заработала, значит, я свободна, спокойно смотрю в завтрашний день. У меня нет мужа, на которого можно опереться, да и практически не было никогда. А ребенок есть, и мне надо заботиться о нем.
– Нечего прикрываться ребенком!
– А я и не прикрываюсь! Ишь, умник выискался… Ты, что ли, нас станешь содержать, если я не буду работать? А если я, не дай бог, заболею и не будет денег, мне что тогда, умирать? И что случится с моим сыном? Кто станет его учить, о нем заботиться? Тоже мне, выдумал – я прикрываюсь ребенком. Да что ты вообще понимаешь! Думаешь, легко мне тянуть все одной? Да если бы я где-нибудь в другом месте могла заработать столько, разве шлялась бы по улицам да по чужим квартирам?
– Рита…
– Тоже мне, советчик и судья в одном флаконе! Попробуй влезть в мою шкуру, живо взвоешь!
– Рита, ну, извини. Я не имел права так говорить. Просто замерз, ожидая тебя.
– А позвонить не мог? Или в подъезде подождать?
– Не позвонил, потому что не хотел мешать, а в подъезд не пошел, потому что хотел тебя встретить. Черт побери, холодно-то как!
– Так идем домой, чего зря болтать.
Ишь ты, ждал на морозе, не хотел мне мешать… Стоп! Это он так говорит, а на самом деле неизвестно, какие у него мотивы.
В квартире тишина и никаких трупов, слава богам. Как же я люблю возвращаться домой! Иногда бывают дни, когда мне выходить никуда не хочется. И если бы я не была вынуждена зарабатывать, то, наверное, сидела бы в своей норке безвылазно.
– Есть хочу безобразно. А у тебя, наверное, нет ничего? – вздыхает Игорь.
– Конечно, нет. Откуда бы еде взяться? Да и не для кого мне готовить.
– А для себя?
– Я и так проживу. Супчик из пакетика кипятком залью – и хватит.
Панков идет на кухню, а я в душ. И, ополоснувшись, ныряю в кровать. Ничего не хочу, провались оно все… Такая усталость наползла на меня, что головы не поднять. События последних дней измотали окончательно.
– Иди ужинать, Рита! – зовет меня Игорь.
А разве я голодна? Пожалуй, да. Но встать с кровати – выше моих сил.
– Ладно, ладно, лежи. Я тебе сейчас туда принесу.
Что ж, так можно жить. Картошечка, салатик, черный хлеб и томатный сок. А теперь можно включить телевизор.
– Ночной звонок отследили. – Игорь удобно устраивается в кресле, явно настроенный на поговорить. – Ни о чем не хочешь спросить?
– Если мне что-то нужно знать, ты мне и так скажешь.
– Но ты хоть понимаешь, что я не имею права тебе все это рассказывать?
– Считай, что уже прониклась величием момента. Все равно же рассказываешь!
– Хорошо, рассказываю. И чувствую себя последним идиотом, потому что тебя, похоже, все это не слишком интересует. А напрасно.
Я внутренне усмехаюсь. Примись я расспрашивать, Игорь вряд ли бы стал мне что-то рассказывать, а так ему хочется поделиться. Хотя, вполне вероятно, следователь ведет какую-то свою игру. Ничего, со временем я узнаю какую. А может, он и на самом деле такой болван, что покупается на нехитрую уловку?
– Рита, не спи! Слушай, что я тебе говорю. Звонок зафиксирован из другого города. Знаешь из какого?
– Понятия не имею.
– Нет, думаю, догадываешься. Из твоего родного Суходольска.
– Терпеть не могу эту мерзкую дыру.
– Я уже понял. Так вот, звонок был из автомата. Кстати, Рита, всплыло еще одно обстоятельство. Только ты, пожалуйста, не кричи и не пытайся выцарапать мне глаза. Я сначала должен спросить.
– Какая прелюдия! Хорошо, попробую держать себя в руках. Говори.
– Дело в том, что Гайдей где-то нарыл старые документы… Рита, пожалуйста, ответь мне, мне надо знать. Правда, что когда-то ты убила человека?
– Что ты имеешь в виду?
– Имя «Игорь Дановский» тебе ни о чем не говорит?
– Конечно. Но оно – из прошлого, очень давнего. Двадцать лет минуло, даже больше.
– У убийства нет срока давности. – Игорь не смотрит мне в глаза, и это плохо. – Рита, прошу тебя, скажи мне сейчас правду.
– И ты вот так мне поверишь?
– Поверю. Просто скажи правду, какой бы та ни была. Я обещаю, что наш разговор останется между нами. Ты убила Дановского?
– Нет.
– Нет?
– Нет, егоя не убивала. Но зачем ворошить это давнее дело?
– Потому что Дановский как в воду канул. Но все признаки того, что имело место убийство, были кровь, следы борьбы и волочения тела.
– Но тела не было.
– Нет, тело так и не нашли. Надеюсь, ты его не убивала. Но я хочу знать о том старом деле.
– А я не хочу снова переживать те события.
– Ты ужеэто переживаешь.
– Я хочу спать, Игорь. Поговорим в другой раз.
– Ладно. Но завтра утром мы вернемся к разговору.
Я лишь вздыхаю.
Некоторые вещи лучше оставить там, где они есть. Теперь мне это точно известно. И Игорю скоро откроется эта истина.
