– Вер, как же ты не понимаешь! – схватился за голову Бурмакин, – Земля и так перенаселена, скоро вода станет дороже золота. Ресурсы нашей планеты не в состоянии выдержать нашествия такого количества двуногих тварей, которые по-стахановски испускают парниковые газы и увеличивают озоновую дыру. Зачем нам младенец? Ну, зачем? Нам и с тобой и так хорошо. Ведь хорошо? А ребёнок только всё усложнит и затруднит. Смотри: во-первых, я кучумаю в съёмном жилье, и хозяйка в любой момент может дать мне пинок для скорости. Пока у нас с тобой не будет своей квартиры, даже думать не стоит о младенце. Во-вторых, ты же знаешь, мед обслуживание предоставляется только по месту прописки, ясли и детский сад – тем более…

– Бурмакин, я так понимаю, что ребёнок тебе не нужен, – перебила Ивана Вера, – и я тебе тоже не нужна.

Вера – хорошенькая, голубоглазая брюнетка резко отвернулась, между её густых ресниц прошмыгнула первая слезинка.

– Нежданова, – Бурмакин нервно зашагал по комнате, – ты несёшь полную чушь. Но женщина может себе это позволить, мужчина – никогда.

В этом месте Бурмакин надулся, как индюк и решительным жестом подтянул свои треники.

– Пойми же ты, мужчина за всё несёт ответственность, за всё. Сначала мы должны окончательно стать на ноги, обзавестись собственным жильём и только тогда…

– Тогда мне стукнет сорок лет, – всхлипнула Вера.

– А хотя бы и так, – не сдавался Ваня, – ну, какая из тебя мать в данный момент? Тебе всего двадцать пять.

– Мне уже двадцать пять.

– На западе люди заводят потомство после сорока, – привёл Иван ещё один аргумент, – сначала они думают о своей карьере и только потом о продолжении рода. И это правильно.

– Бурмакин, ты готов трахаться в двух презервативах, лишь бы я не залетела.

– Чур, меня, – перекрестился Ваня, – только этого ещё не хватало.

– Мы встречаемся уже три года, – заплакала Вера, – а ты ведёшь себя так, словно у тебя нет передо мной никаких обязательств.

– Сейчас вся молодёжь проживает раздельно, это веяния нашего времени. Скажи, разве тебе плохо?

– Да, мне плохо. Я живу у родителей, и каждый день меня изводят вопросом: когда же я выйду замуж?

– Пойми ты, наконец, всё упирается в жильё, – стоял на своём Бурмакин, – вот когда мы возьмём ипотеку, тогда другое дело. А пока мне нужно ещё с кредитом за «форд» разобраться.

Вера ещё раз хлюпнула аккуратным носиком и достала платок.

– А я вчера гадала на картах, и по всему выходит, что в этом году мы поженимся, и у нас родится сын.

– Каким образом? Беременность, если ты в курсе, протекает девять месяцев. Так что по любому, роддом в этом году тебе не светит.

– Карты не врут.

– Что за мракобесие?

– У всех, кому я гадала, всё всегда сбывалось.

– Чушь! – взвился Бурмакин, – обалдела совсем?! В двадцать первом веке в какие-то гадания верить. Нежданова, у тебя что, совсем чердак снесло? Может, тебе успокоительные попить?

Зазвонила мобила, Иван, чертыхаясь, взял трубку. В ней раздался до боли родной голос:

– Вань, ты там скоро? – нетерпеливо поинтересовался Переплут.

– Не мешай.

– Долго ты ещё будешь со своей девой рассусоливать? Я есть хочу, калачей хоть вынеси.

– Сам сходи и купи.

– У меня денег нет.

– Боги пирожков не лопают, они амброзией питаются, – отрезал Иван и нажал отбой.

Через секунду телефон зазвонил снова. Бурмакин побагровел и прижал телефон к уху.

– Ну, Ваньша, ну, погоди! – наперебой запищали анчутки, – вернёмся, на английский флаг тебя порвём!

– При чём тут я?! – переполошился Бурмакин, – это Переплут вас забыл!

– Супротив него не попрёшь, – призналась нечисть, – а вот тебе, козлу, мы ещё свинью подло-о-ожим.

– И что вы мне сделаете?

– Скоро узна-а-аешь.

– Пошли в баню! – огрызнулся Бурмакин и швырнул трубку.

– Судя по твоим воплям, – хмыкнула Вера, – это тебе пора принимать успокоительные. И скажи-ка, друг ситный, кто это тебе такой роскошный фингал навесил?

Телефон зазвонил в третий раз. Ваня грозно втянул носом воздух и схватился за трубку.

– Бурмакин? – из трубки послышался незнакомый начальственный бас.

– Да-а-а, – оробел Иван.

– Немедленно явитесь в подвал. У нас к вам ряд неотложных вопросов.

– Уже иду, – Бурмакин поплёлся на лестничную клетку.

Зашёл Ваня в подвал, а это и не подвал вовсе, а русская баня. Да не простая, а для дорогих гостей срубленная, ценными породами дерева отделанная, да роскошной мебелью обставленная. И будто, он уже в парилке, от каменки жаром пышет, от ароматного пара дух захватывает. А на полке лежат две обнажённые девы красоты неописуемой и так к себе и манят, так и манят. Сами белокурые, а кожа у них жемчужно-розовая. Налитые такие девахи, аппетитные, не хуже, чем в глянцевых журналах, кажется, только их пальцем ткни, так они и брызнут. Первая дева и говорит:

– Снимай исподнее, Вань, ты же в нём сопреешь.

Расстегнул Иван непослушными пальцами пуговки рубашки, скинул треники и застыл в одних семейных трусах. А вторая дева и предупреждает:

– Осторожно, Ваня, тут склизко. Иди к нам, да не оборачивайся.

Пошёл Иван к распутницам, а те изгибаются, извиваются, прелестями своими роскошными трясут, да и спрашивают:

– Томно ли тебе, Ваня?

– Ох, то-о-омно, – простонал Бурмакин, приближаясь к чаровницам.

– Нравимся ли мы тебе?

– Ох, нравитесь, – промурлыкал Иван, протягивая руки к девам и желая поскорее опробовать их на ощупь, – сразу с двумя у меня ещё ни разу не было.

– Ну, как ты, Ванечка, распалился?

– Ох, распалии-и-ился.

– А теперь охолони чуток.

И вылили, стервы грудастые, на Бурмакина две шайки студёной воды. У Ивана вновь дыхание перехватило. Глядь, а это и не девы вовсе, а анчутки окаянные. Оказывается, это Ермолай и Спиридон изгаляются и над убеждённым атеистом куражатся. Ерька вытянул губы свои поганые трубочкой и давай лепетать:

– Иди ко мне, мой дорогой, дай, я тебя облобызаю.

Бурмакин, хоть и в помутнении, но покачал одурманенной головой.

– Не пойдёшь? Точно? Ты хорошо подумал? А ты Спирь?

– Отзынь, лесбиянец озабоченный, – сплюнул Спиря, подхватил ванину одежду и устремился к выходу.

Еря, корча на ходу рожи, поскакал следом.

– Вещи хоть верните! – взмолился Иван.

– Размечтался.

– Как же я тут останусь в одних труселях-то?

В ответ только хлопнула дверь, да заскрипел ключ в замке, а анчуток окаянных и след простыл.

В ту же секунду дверь ваниной квартиры отворилась, и туда проскользнул Переплут, обернувшийся Бурмакиным, даже бланш под глазом один в один. Времени даром он терять не стал:

– Дорогая, а не заняться ли нам сексом в душе?

– Где?! – оторопела Вера.

– В душе, – ослепительно улыбнулся Переплут, – а что? Что, собственно, в этом такого? А-а-а? Бурный секс среди мыльниц и горшков.

– Каких горшков?

– Детских.

– Ваня, ты забыл – у нас нет детей.

– Будут. Верочка, ты стала слишком рассудительной и приземлённой. Хотя это самое бесполезное в мире занятие – пытаться всё просчитать заранее и жить завтрашним днём.

– Бурмакин, и это говоришь мне ты?!

– Верунчик, я выходил сейчас из подъезда, и луч солнца ударил мне прямо в лицо, он практически ослепил меня. И я внезапно осознал, что человеческая жизнь непоправимо коротка и чудовищно конечна. Ты меня понимаешь? Ничего нельзя откладывать на потом. Давай, заберёмся в душевую кабину, и будем там любиться. Не предохраняясь.

– Не предохраняясь?! – глаза Неждановой полезли на лоб.

– Зачем нам нужна эта резиновая гадость? – поморщился брат два, – а получится ребёночек – замечательно. Ведь это будет дитя нашей любви.

Вера, не веря своим ушам, приблизилась к Переплуту, а тот, не мешкая, принялся стягивать с неё платье.

Присел Ваня на батарею центрального отопления и пригорюнился. Хорошо, хоть сегодня воскресный день и никто из работников сюда не наведается. А вдруг как припрётся? Бурмакина аж в пот бросило от подобных мыслей. Иван в сотый раз подёргал запертую дверь и попытался отыскать хоть что-нибудь из одежды. Увы, ничего кроме отвёрток, плоскогубцев и ржавой проволоки он не обнаружил. Вдруг петли заскрипели, и дверь отворилась, Ваня испуганно рыпнулся под верстак и притаился.

Из дверного проёма выглянул чёрный котёнок. Он прогулялся вдоль всей подсобки, уселся ровно посредине и принялся деловито вылизываться. Бурмакин в три прыжка преодолел расстояние до двери и осторожно выглянул из подвала. На лестничной клетке, слава Аллаху, никого не было, зато на пороге валялись его треники и рубашка, Ваня быстро оделся и поспешил домой. Вера уже ушла, на диване по хозяйски развалился его двойник и смотрел телевизор. Переплут, не отрываясь от экрана, кивнул Бурмакину и отправил в рот пирожок с капустой. На тумбочке зазвонил телефон, из трубки послышался восторженный голос Веры:

– Привет, Ванечка, хочу тебя сказать, что ты был бесподобен. Такого сумасшедшего секса у нас с тобой давно уже не было. Пока, мой хороший, целую.

Нежданова дала отбой, а Бурмакин уставился на Переплута, как партизан на предателя отряда. Тот виновато отвёл глаза, но жевать не перестал.

– Ты… мою… девушку факнул?!

– Так полуфилось, – пробормотал Переплут набитым ртом.

– Что, значит, получилось?! – взбеленился Бурмакин.

– Ну, а что мне делать? Я вошёл сюда без всякой задней мысли, хотел пирожок ущучить, а она лопочет: «люблю тебя, Ваня, хочу тебя, Ваня», и предлагает помиловаться в душе.

– А ты?!

– А что я? Задвинул створки, включил тёпленькую водичку…

– Избавь меня от этих гнусных подробностей! – завизжал Иван.

– Почему гнусных? – удивился Переплут, – нет, нет, ты должен выслушать меня до конца. У твоей девушки пригожее личико, точёная фигурка, прохладная попка, упругие грудки…

– Заткнись!

– Ванятка, да ты лицемер, – остолбенел Переплут, – а какие слова говорил, какой толерантностью грозился.

– Но у всего же есть предел! – окончательно рассвирепел Бурмакин.

– Ты полагаешь?

– Скотина ты, Переплут, – раздражённо выдохнул Иван, но уже без прежнего пафоса, – сначала девушку мою трахнул, теперь подробностями хочешь поделиться.

– Вот за что люблю тебя, Ваня, то за твою отходчивость и беспринципность. Ну, помиловался я с твоей невестой, ну и что? Делов-то.

– Не скажи, я переживаю, – неуверенно заметил Бурмакин.

– Если бы все так переживали, Дездемона умерла старушкой.

– И всё-таки, Переплутище, ты порядочный свинтус.

– Я свинтус? – оскорбился брат два, – а что, мне нужно было отказать девушке и тем самым обидеть её? Намекнуть ей, что она не нравится мне, как женщина? То есть не мне, а тебе. Я выполнил за тебя жениховский долг, доставил твоей любимой неземную радость. И я же свинтус? Спасибо мне должен сказать, а не лаяться. Боги свидетели, я ей столько радости доставил.

– Представляю, что могут вытворять, занимаясь сексом, извращенцы типа тебя, – нахмурился Бурмакин.

– Сексом нужно заниматься так, чтобы девушка потом за тобой с матрасом ходила, – изрёк Переплут, поглаживая себя по животу и целясь за новым пирожком.

– Я тоже поднатужусь и буду рекорды ставить, – пообещал Ваня.

– Ты что, с Богом хочешь посоревноваться? – усмехнулся Переплут, – куда тебе, гундосому. Заметь, я занимался с ней любовью в твоём обличье, а ведь мог легко превратиться в Джорджа Клуни, Антонио Бандераса, Филиппа Киркорова или Николая Баскова. На выбор.

– С последними ты, братан, переборщил.

– Иногда меня заносит, – признался Переплут, – но только на словах. В поступках я несравненно серьёзнее. Превращаться имеет смысл исключительно в достойных персон.

– Значит, я достойный?

– А как же. Ты, Ивашка, человек третьего тысячелетия, надежда нации, друг детей, гроза помоек.

– Не ну, надо же, – насупился Бурмакин, – невесту мою отымел, пироги мои стрескал, теперь сидит, зубы скалит, а я его, прощелыгу, должен понять и простить.

– Забей, – посоветовал Переплут.

– Ты считаешь?

– От тебя не убудет, а я тебе преференции всякие обеспечу.

– Какие? – загорелся Ваня.

– Ну, что ты за человек? – расстроился Переплут, – никаких моральных устоев, лишь бы выгоду извлечь.

– Какая от тебя выгода? – заныл Бурмакин, – второй день живёшь в моей хате, за постой не платишь, электричество жжёшь, воду расходуешь.

– Воду не расходую, – сварливо возразил Переплут, – немытым хожу.

– Всю квартиру мне своим немытым телом провонял, – подхватил Иван, – а выключатель кто мне раскурочил?

– Я раскурочил? – обиделся Переплут, – я – Бог, я вне подозрений.

– Вне подозрений – только моя невеста, – ляпнул Бурмакин, смешался, но вновь атаковал подозреваемого, – так кто же мне выключатель поломал?

– Чемоданов, – нашёлся Переплут.

– Чемоданова не было здесь уже неделю.

– А он тогда и поломал, – уличил Тимофея Переплут, – выключатель еле лепел, а сегодня, вообще, отдуплился.

– Иван побродил по квартире, поразмышлял и задумчиво сообщил:

– В одном, дружище, ты прав: женщины не стоят нашего внимания.

– Согласен, – кивнул Переплут, – они не стоят внимания, они стоят денег. А с баблом, по ходу, у тебя, Ивашка, серьёзные проблемы.

Утро понедельника начиналось идиллически: Ваня готовил завтрак, а Переплут и анчутки сидели за столом, как одна дружная семья, и смотрели по телевизору утренние новости. Вначале диктор осветил курс рубля, доллара и евро, потом погоду в столице и её окрестностях, и, наконец, перешёл к криминальной хронике, видно, для улучшения аппетита. Замелькали кадры из злополучного вагона электрички: санитары выводят свихнушихся пассажиров и грузят их в машины «Скорой помощи». Токсин держался двумя руками за ягодицы, Хорёк закрывал лицо ладонями, а на голове почечника, почему-то, оказалась нахлобучена корзина. Диктор высказал предположение, что с пассажирами произошёл дорожный психоз, вызванный неудовлетворительным состоянием дел на железной дороге.

– Ну, рассказывайте, сорванцы беспятые, что вы с пассажирами сотворили? – расхохотался Переплут.

– Первым делом, мы вылезли из переноски, – принялся взахлёб рассказывать Еря, – и обернулись зелёными чертями…

– Не чертями, а чёртиками. Малюсенькими такими, – перебил Спиря.

– Дай, я скажу, – Ермолай отпихнул Спиридона локтем, – мы, такие, ка-а-ак выскочим из переноски, да как завизжи-и-им…

– Ну, я, положим, не визжал, – прописклявил Спиря, оттирая Ерю плечом, – для этого у меня голос слишком низкий.

– У тебя? – офонарел Еря, – да у тебя дискант, а не голос.

– Это у тебя дискант, – запищал Спиря, отвесив брату оплеуху, – а у меня – дивный волжский бас.

Они тут же сцепились и принялись кататься прямо на столе, сметая на пол чашки и блюдца. Переплут нашёл линейку и отходил по задницам обоих. Анчутки присмирели и только бросали друг на друга угрожающие взгляды.

– Исповедуйтесь дальше, доможилы хвостатые.

– Мы как дава-а-ай скакать по всему вагону, как дава-а-ай всех за носы и уши дёргать. Все, такие, перепугались, – Еря тоненько захихикал, – кто голосит: «Белочка»! Кто вопит: «Пришельцы»! А остальные залезли под лавки, как дети малые, и давай там надрываться: «Конец света! Судный день! Гномы наступают! Пигмеи в Подмосковье»! Кругом все орут, плачут, смеются, в общем, сумасшедший дом на выезде.

– Хорёк со страху описался. На этот раз сам, – покатился со смеху Спиря, – Токсин обкакался. А почечник нацепил на голову корзину, схватил в руки грабли, да как заблажит: «Я дон Пхукет, я дон Пхукет! Выходите, пигмеи, на честный бой»!

– Не дон Пхукет, а дон Кюхет, – возразил Еря, – так он кричал.

– Дон Кихот – поправил Бурмакин.

– Точно, дон Кихот. А мы у него грабли отняли и перед ним поставили. Он, такой, шагает, наступает на грабли, получает по кумполу, падает. Снова встаёт, снова шагает, наступает на грабли, получает по чайнику, падает, – схватился за живот Спиря, – и так сто раз подряд. Хорошо, хоть корзина попалась крепкая, а то пал бы почечник смертью храбрых в бою с пигмеями и граблями.

– А супруга-то почечника, – прыснул Еря, – очухалась, такая, а как нас увидела – хлобысь, обратно, в обморок. Кисейной барышней, кошатница-то, оказалась, – а ещё жена садовода. В общем, было забавно, но тут заявился наш заклятый враг.

– Что ещё за враг?

– На остановке вошёл дед с овчаркой, – шмыгнул пятачком Спиря, – мы еле ноги унесли.

– Анчутки боятся и избегают кошек и собак, – заметил «знаток» древнеславянской мифологии Бурмакин, – их прародителю когда-то волк пятку откусил. Четвероногие друзья человека чуют за версту анчуток и могут нанести им значительный урон.

– Какие они друзья, – возмутились Ерька со Спирькой, – вот мы, действительно, друзья.

– Таких друзей, за хрен и в музей, – хмыкнул Переплут, – ну, ладно, хватит лимониться, Ване в офис пора.

– Да, время поджимает, – посмотрел на часы Бурмакин и собрался, вставать из-за стола.

В этот момент Переплут провёл ладонью перед ваниным лицом, и тот ткнулся носом в тарелку.

– Спи, Ивашка, ты заслужил. Отоспись и отдохни хорошенько, всё равно добытчик из тебя, как из члена молоток.

– Ура-а-а! – загалдели анчутки, – а мы в офис порулим, в офисе мы ещё не шалили!

Брат два провёл ладонью и перед ними, анчутки тут же отрубились.

И вы покемарьте, непоседы, в офисе только я могу чудить.

Добравшись до ваниной работы, брат два не стал ходить вокруг, да около, а сразу взял верный тон:

– Привет, толстопуз, – поздоровался он с начальником отдела Инвером Фаттаховичем Зайнетдиновым по кличке Хоттабыч, – всё пьёшь нашу кровушку, упырь?

– Не понял? – вытаращился Зайнетдинов.

– Что ты не понял, вурдалачище? Совсем что ли отупел от безделья, пенёк трухлявый?

– Бурмакин, ты чересчур вызывающе себя ведёшь. Мало того, что у тебя синяк под глазом, так ты ещё и хамишь. Ты пьян?

– Я обкурен, но к делу это не относится. Давно, давно, враг мой Зайнетдинов, я собирался высказать тебе своё «фэ». Всё никак руки не доходили.

– Бурмакин, ты уволен! – заверещал Хоттабыч.

– И это всё, что ты можешь? – усмехнулся Переплут, – придумай что-нибудь пострашнее.

– Ты, наверное, не понял, Бурмакин? Ты уволен и с этой самой минуты пополнил армию безработных. Что может быть страшнее?

– Страшнее безработицы? Ну, например, скоропостижная смерть.

– Страшнее безработицы ничего нет и быть не может! – рявкнул Зайнетдинов, и все работники отдела согласно закивали.

– Вы ороговели? – изумился Переплут, – вы что, с ним согласны?

Все опять дружно закивали.

– Ну, славяне, вы докатились. Чтобы потомки свободных славянских племён боялись потери ярма? Чтобы безработица стала страшнее смерти? Куда уж дальше? – обалдел Переплут, – раньше, хоть понятно, грозили отсечением головы или погребением заживо. А сейчас наказывают отстранением от трудовой повинности. Чудеса, да и только.

Зайнетдинов ретировался в свой кабинет, а работники окружили «Ваню» и стали наперебой предлагать ему свои варианты мира с Инвером Фаттаховичем. Чемоданов предложил сослаться на смену погоды и резко континентальный московский климат, способный вызывать приступы безумия. Вислогузов, посоветовал просто встать на колени и из этой кроткой позиции объяснить Хоттабычу ванину пиковую ситуацию с кредитом за машину. Вера ничего не предлагала, она смотрела на жениха влюблёнными глазами, и в её взгляде читался ужас и восхищение.

– Спокуха! Спорим, что после нашего с ним разговора, он попросит у Кандаурова удвоить мне зарплату, – Переплут в сутулой шкуре Бурмакина прошагал к двери шефа и толкнул её ногой.

Планктон охнул и застыл в ожидании чудовищных последствий, а «Иван» переступил порог зайнетдиновского кабинета и жалобно заныл:

– Иновер Хоттабыч, у меня неподъёмный кредит за машину, мне нельзя в безработные. Хоттаб Иноверыч, пожалейте меня, сироту уколовскую, не выгоняйте на улицу.

– Как ты меня назвал? – заиграл желваками Зайнетдинов.

– При встрече? – услужливо припомнил Переплут, – толстопузом, упырём, вурдалачищем, а, в оконцовке, пеньком трухлявым.

– Ты опять за своё? – побагровел шеф.

– Никак нет, пришёл умолять вас о снисхождении. Во всём виноват континентальный московский климат, вызывающий приступы безумия.

– Бурмакин, ты что, за завтраком борзятины объелся?

– Прости-и-ите меня, – заныл брат два.

– Прости-и-ите меня, – передразнил Зайнетдинов, – отработаешь по полной.

– У меня долги-и-и, креди-и-иты, – стал подвывать Переплут.

– Да хоть грыжа и геморрой, – ухмыльнулся Инвер Фаттахович, – мне-то что? Премии лишаешься, бонусов лишаешься, в отпуск не идёшь.

– За что-о-о?!

– За наглость.

– Я свободен?

– Нет. Посмотри мой компьютер, в нём опять какой-то червь завёлся. Откуда только эти черви берутся?

– Знамо дело, откуда – из порносайтов, – усмехнулся Переплут, копаясь в загрузках, – что, Хоттабыч, порнушкой активно интересуешься?

– Что ты сказал?! – выкатил глаза от гнева руководитель среднего звена, – да как ты смеешь?!

– А откуда у тебя всё время черви заводятся? – брат два прищурил левый глаз, – ты, Хоттабыч, с похабных сайтов не вылазишь, всё рабочее время в них сидишь. Поздравляю тебя, ты хоть и немолод, но по порнонухе шаришься, как недоросль. Припекала бы тобой гордился.

– Это ложь и клевета!

– Хоттабыч, сейчас браузер запоминает адреса и регистрирует самые посещаемые сайты. Хочешь, покажу, на какой срамной сайт ты последний раз заглядывал?

– Не надо! – запаниковал Зайнетдинов.

– Нет, я покажу, – стал настаивать Переплут, – мне кажется, ты ставишь мои слова под сомнение. Ты мне не доверяешь?

– Доверяю, доверяю.

– Уверен?

– Клянусь.

– Так мир или война?

– Мир! – взвизгнул Зайнетдинов.

– Итак, – брат два уселся на край стола и принялся диктовать условия мира, – бонус получаю, премию получаю, в отпуск иду.

– Без вопросов.

– Я становлюсь твоим заместителем, и моё денежное пособие возрастает в два раза.

– Хм, – кашлянул Инвер Фаттахович, – видишь ли, Бурмакин, всё не так просто.

– Ну, я пошёл, – криво усмехнулся брат два, – извини, Хоттабыч, но мне придётся таки пойти и заложить твою срамоту Глебу Игоревичу.

– Я согласен, – сдал в голосе Зайнетдинов.

Секретарша, а по совместительству любовница хозяина, Лера Кобылкина прихорашивалась, глядя в зеркало. Ещё десять лет назад подобных особей было не так уж и много, но сегодня этот вид расплодился, расселился по всем странам и континентам и даже служит темой для анекдотов. Лера являлась характерной представительницей вида блондинок: у неё были тугие, белокурые локоны, безмозглые, голубые глаза и непроходимая тупость, доставшиеся ей от матушки природы. А вот надувными губами и грудью под размер ладони Кандаурова её наградили рукастые хирурги. Лицо и фигура Кобылкиной тешили взгляд, тупость же не умиляла и не бесила, она поражала воображение. Лера поправила прядь волос и призналась:

– Глеб Игоревич, я, кажется, беременна.

– Замечательно, – отозвался Кандауров, продолжая шарить в карманах, в поисках ключей от машины, – сегодня вечером в ресторан идём?

– Идём.

– А на дачу едем?

– Едем.

– Тут Кандауров ощутил в груди некий дискомфорт.

– Что ты сказала?

– Что мы едем с вами на дачу.

– А перед этим?

– Что идём с вами в ресторан.

– А ещё перед этим?

– Что я беременна.

– Раскудрит твою через коромысло, – ругнулся Глеб Игоревич, – с чего ты взяла?

– Я сегодня была у визажистки, она взглянула на меня, и шепчет: «Лер, да ты никак на сносях».

– Визажистка нашептала? – облегчённо выдохнул Кандауров, – много она понимает, твоя визажистка. Поехали в клинику, там разберутся.

Из кабинета гинеколога Кандауров вышел темнее тучи и яростней грозы.

– Целых пятнадцать недель! – засопел и забрызгал слюной на весь этаж Глеб Игоревич, – куда ты только смотрела, дура?! На таком сроке никто, ни за какие деньги за аборт не берётся. Придётся тебе рожать, бестолочь, другого выхода нет. Зачем я, вообще, с тобой связался?!

Кобылкина захлюпала носом и тягуче зарыдала.

– Ладно, поехали в офис, – Кандауров попытался взять себя в руки, – там что-нибудь придумаем.

Под дверью кандауровского кабинета уже отирался «Ваня», упорно ползущий вверх по карьерной лестнице.

– Глеб Игоревич, мне бы назначение на новую должность подписать.

– Попозже зайди, – раздражённо бросил Кандауров, проходя в свой кабинет, – не до тебя.

Переплут догнал хозяина холдинга и попридержал его за рукав.

– Глеб Игоревич, – брат два заглянул в глаза Кандаурову, – может, я вам чем-то смогу помочь?

– Чем ты, интересно, можешь мне помочь, убогий?

– В старину было принято выдавать залетевшую от барина девку за молодого конюха, кузнеца или лакея.

– Так, так, – заинтересовался Кандауров.

– Естественно, нашаливший барин давал за девкой порядочное приданное и находил её мужу тёпленькое местечко.

– Справедливо.

– Чтобы скрыть позор и байстрюка до восемнадцати лет поднимать, нужны средства.

– Да понял, понял, – поморщился Глеб Игоревич, – сколько?

– Триста тысяч баксов.

– Сто тысяч и ни центом больше. И, с завтрашнего дня ты занимаешь пост Зайнетдинова. По рукам?

– Маловато будет. Молодой, холостой мужчина без вредных привычек и алиментов сейчас в дефиците. Не вижу смысла продаваться задёшево. Двести тысяч.

– Я, таких, как ты, знаешь, сколько могу найти? Под каждым кустом по десятку валяется. Сто пятьдесят.

– Согласен, – протараторил Переплут.

– Ну, ещё бы.

– Деньги и должность я хотел бы получить уже сегодня.

– А если ты сбежишь?

– Догоните, – успокоил брат два.

– Верно рассуждаешь, – ухмыльнулся Кандауров, – только попробуй дать задний ход – изничтожу.

– Дураков нет, от таких щедрот бегать.

– Раскудрит твою через коромысло, – Глеба Игоревича обуяла жадность, – сто пятьдесят тысяч баксов. За что?!

– За избавление от головной боли.

– А не слишком ли дорого? За такие деньги квартиру можно на окраине купить.

– Мужчине деньги нужны, в основном, по двум причинам – чтобы заполучить женщину и чтобы избавиться от неё, – со знанием дела, заметил Переплут.

– Соображаешь, – похвалил Кандауров, – мне сорок пять, а ума себе так и не нажил, тебе двадцать пять, а цинизма уже – хоть отбавляй. Молодцом, Буркакин. Ты, с какого года?

– С дремучего, – признался Переплут, – бессмертный я.

– Неужели?

– А что, нельзя?

– Да ради Бога, но тогда тебе не жениться, тебе лечиться нужно.

– Но помечтать-то можно?

– Если мужчина мечтает о бессмертии, значит, он никогда не был женат, – поморщился Кандауров.

– Неплохо, – оценил Переплут, – так как насчёт вознаграждения?

Глеб Игоревич, кряхтя и борясь с подступающей жадностью, полез в сейф и достал оттуда несколько пачек баксов. Внезапно он замер.

– А если ты ей не понравишься?

– Понравлюсь.

– Не факт. Кто не приглянулся, я не виноват, – Кандауров принялся ныкать баксы обратно в сейф.

– Тяжело расставаться с баблом? – понимающе хмыкнул жених.

– Невыносимо.

Кандауров вызвал в кабинет Кобылкину и вкратце обрисовал ей сложившуюся ситуацию. Об отступных он благоразумно умолчал, лишь намекнул, что подарит молодожёнам квартиру. Лера опять зарыдала в голос, напоминая, своим воем испорченный пылесос.

– Ну, как тебе жених, Лер? Нравится? – зайчиком заскакал вокруг неё Глеб Игоревич.

– Не-е-ет! – завизжала Лера, – как могут нравиться такие нищие и сутулые задроты?!

– Сейчас я вас огорошу, – брат два по-бычьи выкатил глаза и с шумом втянул ноздрями воздух.

Он, покачивая бёдрами и бросая на Кобылкину взгляды стоялого жеребца, начал освобождаться от галстука и рубашки. Дешёвая сбруя слетела с «Буркакина», как шелуха, и он предстал перед Кандауровым и Лерой во всём своём великолепии. Мышцы его торса ощутимо увеличились в размере и стали гораздо рельефнее, он стал накачан и невозмутим, короче, приобрёл те качества, которые так нравятся гламурным лохушкам.

– Глеб, ты только посмотри, какие у него квадратики на животе! – восхищённо ахнула Лера, – а какие бицепсы!

Переплут поиграл грудными мышцами, брюшным прессом, вновь продемонстрировал Лере свои бицепсы и трицепсы.

– Ну, Бурмакин, не ожидала от тебя, вот уж не ожидала, – стала восторгаться Кобылкина, рассматривая и щупая будущего мужа, как коня перед заездами.

Переплут ещё немного потоптался, потом его ноги разъехались в разные стороны, и он уселся на шпагат.

– Прямо как Жан-Клод Ван Дамм, – захлопала в ладоши Лера, – он мне нравится. Беру.

– Ну, вот и чудненько, – облегчённо крякнул Кандауров, выпроваживая Леру из кабинета.

Он достал из сейфа сто пятьдесят тысяч баксов и, душераздирающе скрепя сердцем, вручил «Бурмакину».

– Ну, а она-то тебе хоть нравится?

– Нравится, – кивнул Переплут, укладывая пачки денег в саквояж, – она – как сакура. Очень красивая, но дерево.

– Сейчас девицы все такие, – утешил Глеб Игоревич, – гламур наступает по всем фронтам. Такое ощущение, что умных девчонок, или не осталось, или они все ушли в подполье.

– Был бы у меня автомат, я бы из него всех гламурных дурынд перестрелял, – помечтал вслух Переплут.

– И её бы убил? – поднял брови Кандауров.

– Её бы? Её бы ранил.

Тимофей, разнюхав, что Иван уже вскарабкался на несколько ступенек вверх по социальной лестнице, почувствовал укол зависти и ревности. Чемоданов, не долго думая, отправился к Зайнетдинову и принялся задавать неудобные вопросы.

– Инвер Фаттахович?

– Да-а-а.

– Мы будем когда-нибудь работать?

– Ты думал весь день, прежде чем задать этот вопрос? – рассмеялся Хоттабыч.

– Вы можете мне по поводу работы что-нибудь сказать?

– Я? Пока нет. Ничего хорошего.

– А как с пилотным проектом?

– С каким?

– С нашим.

– Нормально всё, а что?

– Когда выйдет наш проект?

– Когда-нибудь выйдет.

– Когда?

– Тебе точный срок нужен?

– Мне точный срок не нужен, мне просто надо знать, когда я смогу работать, когда я смогу получать приличные деньги?

– Ну… Скоро.

– Ни ну, и ни скоро. Я требую от вас немедленного ответа.

– Я тебе и говорю, что скоро. Подходит такой срок?

– Скоро – не подходит.

Инвер Фаттахович поднялся со стула и начал разминать поясницу, давая понять, что разговор окончен.

– Когда же мы будем работать? – не сдавался Чемоданов.

– Мы уже работаем.

– Я знаю, что мы работаем, но мои штаны целее от этого не стали.

– Пока ты будешь думать только о штанах, они у тебя будут рассыпаться. А как только перестанешь о них думать, они у тебя сразу новенькими станут.

Тимофей недоверчиво хмыкнул, а Хоттабыч вспылил.

– Вам ничего не нравится, что я для вас делаю! Вы постоянно чем-то недовольны!

– То есть всё для нашего блага делается? – прищурился Чемоданов.

– Конечно.

– И давно уже?

– Всё время. С самого начала.

– Слушайте, а почему у нас ничего нет? – полюбопытствовал Тимофей.

– У вас всё есть.

– Я ещё раз спрашиваю: почему у нас ничего нет.

– А потому что вы не чувствуете, что стали жить лучше и интересней, – развеселился руководитель среднего звена.

– А что мы должны чувствовать?

– Радость от творческого прилива, – зевнул Инвер Фаттахович.

– Что?

– Радость от творчества, которое вам подарили, – ещё раз зевнул Хоттабыч.

– Я смотрю, вы уже зеваете.

– Я давно уже зеваю. Мне с тобой скучно.

– Понятно.

– Что тебе понятно?

– Вы всегда всё под себя подгребали, – подвёл неутешительный итог Чемоданов.

– Ну и что? Я подгребал, для того, чтобы поделиться с другими.

– Чем?

– Что подгребал.

– В таком случае, если вы ходите в целых штанах, поделитесь ими.

– Я тебе предлагал.

– Так дайте мне ваши штаны.

– У тебя размер не тот.

Тимофей, хлопнув дверью, убрался восвояси, а Хоттабыч извлёк из ящика стола диктофон и с удовольствием послушал диалог сначала, отмечая про себя наиболее удачные места.

«Бурмакин», вознесясь на несколько этажей вверх на социальном лифте, решил поделиться своей радостью с сослуживцами. Он отвёл в сторонку тихоню Вислогузова и предложил всенародно отметить свой карьерный взлёт.

– Олежка, надо бы обмыть мою новую должность.

– Надо бы. После восьми и обмоем.

– А я сейчас хочу. Пойдём, коньячилы накатим?

– Что-то я очкую, – признался осторожный Вислогузов.

– Давай, хоть кофейку дёрнем, я угощаю, – расщедрился «Бурмакин».

Они подошли к автоматам и взяли два «эспрессо». Но в стаканчики вместо кофе вылился странный напиток по цвету и запаху похожий на коньяк. «Иван» сделал пробный глоток.

– А-а-а, – крякнул он, – коньячок. Хорошо пошёл.

– Ты чего? – засуетился Вислогузов, принюхиваясь к своей порции, – рабочий же день в самом разгаре.

– А я тут при чём? – Переплут невинно выкатил глаза, – я хотел кофе выпить, а в стаканчике коньяк. Я ни в чём не виноват, меня ввели в заблуждение и опоили против моего желания.

Через минуту возле кофейных автоматов набралось уже пол сотни желающих впасть в заблуждение и подвергнуться насильственному опьянению. Они наперебой нажимали кнопки с надписями: «кофе», «какао», «кипяток», «горячий шоколад», а получали коньяк, виски, текилу и абсент. Дегустация сопровождалась жизнерадостными воплями и комментами.

– Ух, ты! Смотрите, нажимаю на кнопку «капуччино» и получаю виски!

– А если нажать «мокаччино» – хлещет ром!

– Ты гонишь!

– Попробуй сам!

Дегустаторов всё прибывало и прибывало. Кто-то расчухал, что и кулер заряжен не водой, а водкой и грогом: нажимаешь на синий рычажок – струится ледяная водка, нажимаешь на красный – огненный грог. Праздник в офисе расцвёл угрожающе быстро, как сорняк среди хризантем.

Кандаурову тут же донесли о творящемся в холле безобразии. В первую секунду Глеб Игоревич хотел пойти и лично разогнать пинками пьяное болото. Но, хорошенько, поразмыслив, надумал сам в него окунуться. Кандаурова обуревали противоречивые чувства: радость и печаль, гнев и покорность. Радость, оттого что он сбагрил обрыдшую, тупоголовую, а теперь ещё и беременную секретаршу. Печаль – по выброшенным деньгам. Лютый гнев, что сотрудники назюзюкались в середине рабочего дня, и уже лыка не вяжут. Покорность – от невозможности, что-либо изменить. И Глеб Игоревич решил сходить в народ, махнуть с подчинёнными пару стаканчиков вискаря и приобрести дешёвую популярность. И, чего уж греха таить, ему самому хотелось хорошенько накатить, чтобы снять напряжение трудного дня.

– Гуляем?! – Кандауров перекрыл своим басом пьяный гул, стоящий в холле.

– Офисные работники разом остолбенели, словно поражённые нервно-паралитическим газом.

– А мне, что, никто виски не нальёт?

– А-а-а! О-о-о! У-у-у! – понеслось со всех сторон, – Глеб Игоревич, идите к нам! Лучше к нам! Мы не виноваты, это в автоматах какой-то сбой произошёл!

– Сегодня все празднуем, – сановито пробасил Кандауров, – а завтра мы поставщикам кофейных автоматов и кулеров счёт-то выставим. За коллапс нашей производительности труда.

– Ура! – заголосили довольные сотрудники, – выпьем за нашего Глеба Игоревича! За его мудрое решение!! Ура-а-а!!!

Хозяин чокнулся с подчинёнными и ляпнул стаканчик дармового виски. (Вискарь оказался дорогим и забористым, уж Кандауров-то разбирался). К нему подошёл Хоттабыч и взялся обсуждать рабочий процесс. Рассолодевший Глеб Игоревич принялся поучать Зайнетдинова.

– Нашему холдингу нужно менять идеалы и людей, мысли пусть остаются прежние.

– Это да, – согласился Инвер Фаттахович, не ведая, что полчаса назад пополнил своим немолодым телом армию безработных.

– Коллектив является посредником между властью времени и личностью. Коллектив всегда прав, даже если не прав. Он может ошибаться, но время его не накажет, а лишь даст возможность исправить ошибку. Можно убить личность, но коллектив убить невозможно. Только время может разрушить коллектив, но это не будет убийство. Коллектив просто распадётся, причём все останутся живы…

К Глебу Игоревичу подкрался Пучеглазов с целью чокнуться и выпить на брудершафт абсента. Кандауров, решив воздержаться, и от братания, и от абсента, снова повернулся к Хоттабычу.

– На чём бишь я остановился?

– Только время может разрушить коллектив, но это не будет убийство. Коллектив просто распадётся, причём все останутся живы, – напомнил Зайнетдинов.

– Кто это сказал? Чумоданов? Косолапов? Чушь. Бред сивой кобылы. А… это я сказал? Тогда всё верно.

Кандауров пропустил ещё пару стаканчиков и принялся делиться взглядами на жизнь.

– Я воздействую на коллектив и жду, чем всё это кончится.

– Это да.

– Я хочу, чтобы все работали, а кто-то один отдыхал. И я даже догадываюсь, кто это.

– Это да, – заладил Зайнетдинов.

Рядом Косолапов и Вислогузов беседовали о своём, об офисном.

– Что ты всё время ноешь? – негодовал Косолапов.

– Ничего.

– Тебе деньги нужны? Или тебе работа нужна?

– У меня сейчас кризис, – скулил Вислогузов.

– Наконец-то ты допёр, что тебе будут платить за талант, – наседал Косолапов, – Глеб Игоревич, скажите, вы будете платить Вислогузову за креативность?

– За что ему платить? – обалдел Глеб Игоревич, – за креативность? Она бесценна.

Он клюкнул ещё вискаря и принялся философствовать.

– Мы вышли на новый уровень и сейчас взаимодействуем с внешним миром, мы сейчас работаем, как партия. А если мы вышли на новый уровень, значит, нужно возвращаться. Жизнь толкает нас в большой мир, и, если в этом мире, мы не будем закалённые, мы проиграем…

А Косолапов, между тем, упорно втолковывал Вислогузову.

– Бурмакин стал начальником отдела, он согласен протаскивать наши идеи.

– Да не будет он ничего протаскивать.

– Это не важно, я знаю, что не будет.

Вислогузов неожиданно упал на пол и принялся отжиматься. Косолапов с изумлением уставился на приятеля.

– Ты что, Олежек, очумел? По тебе дурдом плачет.

– Ну, хоть кто-то, – пропыхтел с пола Вислогузов.

– Вставай, не позорься.

Вислогузов поднялся и накатил ещё стаканчик текилы.

– Чувствую, что нервы ни к чёрту, вразнос всё идёт.

– Это ерунда, с каждым бывает, – утешил Косолапов.

– Ты лучше скажи, что мне делать? Я уже все варианты перебрал. Я не могу больше под Кандауровым сидеть.

– Ты должен через себя переступить.

– Я лучше через тебя переступлю, – хмуро возразил Вислогузов.

Мимо празднующих клерков пронёсся закодированный, а потому деловой и грустный Чемоданов.

– О-о-о, Тимоха! Как прошёл день?

– Как всегда, мимо.

– Что такое?

– Вы гульбените, а мне за вас вкалывай.

– Кто не пьёт, тот впахивает, – загоготал Косолапов.

– Посмотрим, как вы завтра будете веселиться, – мстительно каркнул Чемоданов.

– Завтра они будут в ногах у Кандаурова валяться и шишки собирать, – хохотнул пьющий больше всех, но абсолютно трезвый «Бурмакин», – а сегодня пущай поколобродят.

Вислогузов махнул ещё стаканчик текилы, и у него, окончательно, упала планка. Он принялся бузить и быковать.

– Хоттабыч, а хочешь, я тебе харю начищу?!

– Не хочу, – замялся пьяненький Зайнетдинов.

– Отчего?!

– Не знаю.

– А хочешь Кандаурова отдубасю?!

– Кандаурова? Хочу.

– Игорич! – заблажил всегда тишайший Вислогузов, – ты, действительно, считаешь, что мне не за что платить?!

– Действительно, – кивнул Кандауров, потягивая виски, – а мы уже на «ты»?

– Давно. Буржуй недорезанный! Падла ушастая! Я тебя сейчас ногой ударю! – взвизгнул Олежка, – не смейте меня удерживать!

Никто и не думал его удерживать. Вислогузов подскочил к боссу и врезал коленом по его детородному органу.

– Уп-с-с-с, – Глеб Игоревич испустил из себя воздух и отвесил подчинённому земной поклон.

– Вислогузов! Ты уволен! – заверещала Кобылкина, опережая команду выбитого из строя Кандаурова.

Она подбежала к хозяину и подхватила его, как мед сестричка раненного комбата. Кандауров опёрся на неё, и они поковыляли на выход. Олежек удовлетворённо рухнул на пол, поворочался, устраиваясь поудобнее, и уснул. «Бурмакин» обнял Нежданову.

– Вер, пойдём на офисном столе любиться.

– Вань, ты совсем обалдел? – рассмеялась Нежданова, – люди же кругом.

– Цэ не люди, цэ – планктон.

Они зашли в переговорную, там, на столе спал нализавшийся в стельку Пучеглазов. Переплут растолкал соню.

– Юрьич, выйди отсюда. Пожалуйста.

– Не могу. Углы кругом, меня на них бросает.

– Юрьич, соберись.

Пучеглазов зигзагами двинулся к двери и выглянул наружу. Холл напоминал окрестности деревни Бородино после одноимённой битвы. Телами офисных солдат были усеяны все горизонтальные поверхности, начиная от пола и заканчивая стульями. Перегар подобно клубам дыма и пороховых газов зримо висел над павшим войском. И только перед пустым кулером ещё сидели пять бойцов, и пели жалостливые песни.

– По роже мне никто не хочет треснуть? – просипел Пучеглазов.

– За что? – оторопел Косолапов, – наоборот, мы с тобой поговорить хотим.

– Нет, говорить со мной не надо, – пригорюнился Пучеглазов, – меня от ваших разговоров уже тошнит.

Стоило Переплуту выйти из метро, как он увидел огромную очередь из юных красавиц, тянущуюся к их подъезду. Нетрудно было догадаться, кто затеял это длинноногое столпотворение. Брат два тут же обернулся ДиКаприо и с головой окунулся в этот поток, продираясь сквозь короткие юбки и длинные каблуки. По дороге он наслушался россказней об Брэде Питте, навестившем Москву и проводящим кастинг для нового голливудского блокбастера. По слухам: «нужна была офигительная тёлочка, способная затмить Шарлиз Терон и Скарлет Йохансон». Знание английского языка не предполагалось и служило лишней причиной для ожесточённого штурма Юлиной жилплощади. Именно там располагалась штаб Припекалы. Переплут прорвался в квартиру и застал сластолюбца в постели в компании десяти девушек.

– О-о-о, а вот и Леонардо подтянулся, – обрадовался Припекала, – я же вам говорил, что ДиКаприо на подходе.

– Лео, идите к нам! – завизжали красавицы.

– Иду! – Переплут с разбега прыгнул на кровать, – ну, кто хочет попробовать голливудского тела?!

– Я! Я! Я! – наперебой закричали будущие старлетки.

Шампанское и текила лились рекой, девчонки стонали и визжали, а график работы фабрики звёзд оказался расписан на несколько лет вперёд. Все главные роли, естественно, поделили, присутствующие, но тут заявилась хозяйка квартиры и, почему-то, стала всех гонять.

– Прошмандовки! Шалашовки! Марамойки! Вон! Все вон! Кобели! Тунеядцы! Двойники несчастные! Валите отсюда на Красную площадь с приезжими за двести грамм портвейна фотографироваться!

– Юленька, я тебе сейчас всё объясню, – Припекала попытался разрядить обстановку.

– И слушать не хочу! Вон! – заверещала Юля, – убирайтесь!

– С ума сошла, – пожал плечами Переплут, – пойдём, Брэд, у нас своя квартира есть.

Тусовка переместилась в квартиру Бурмакина. В процессе переезда звёздный состав девчонок был обновлен и увеличен. Опять шипело шампанское, скрипела кровать, и раздавались женские стоны, опять щедро и заслуженно распределялись роли в мелодрамах, ужастиках и боевиках. Вечеринку, как обычно, сгубило женское любопытство. Сначала, одна неугомонная дева заинтересовалась спящим Иваном.

– Ой, а кто это за столом спит.

– Ваня Собакин.

– А почему он спит?

– Умаялся за день.

Потом ей взбрело в голову пожмакать дрыхнущих анчуток.

– Смотрите, какие прикольные мягкие игрушки, – ахнула шалунья.

– О-о-о! Девочки! – Ермолай проснулся и закрутил пятачком, – погладь меня, красавица, давненько я не мурлыкал.

– Лучше меня погладь, – ревниво запищал Спиридон, – у меня шёрстка бархатистей.

– Ва-а-ау! – завизжали девицы и стали выскакивать голыми на лестничную клетку.

Через тридцать секунд бурмакинская квартира опустела.

– Ну, бесёнки, ну, удружили! – разгневался Припекала, – марш в переноску и чтобы оттуда ни ногой!

Анчутки шмыгнули в переноску и виновато затихли, а Переплут растолкал Ивана.

– Что? Где? Я немного задремал? – Бурмакин продрал глаза и посмотрел на часы, – мне пора в офис, время поджимает.

– С таким сном, как у тебя, Ваня, можно всё царствие небесное проспать, – рассмеялся брат два, – вечер на дворе.

– Как вечер? – ужаснулся Бурмакин, – неужели я весь рабочий день проспал?

– Конечно. Благодари славянского Бога Переплута, что у тебя есть я. Мне пришлось в свой выходной переться к тебе в офис и всех там строить.

– Что ты опять замутил? – похолодел Ваня.

– Ничего особенного. За один день заработал тебе сто пятьдесят тысяч баксов и устроил повышение по службе.

Он высыпал из саквояжа пачки денег и подписанные Кандауровым бумаги.

– Наколдовал, небось? – не поверил Бурмакин.

– Ничего подобного, всё, что ты видишь, нажито непосильным трудом. Можешь теперь квартиру на эти деньги прикупить.

– На такие крохи хорошей квартиры не купишь.

– Ну, извини.

Иван огляделся. По всей квартире валялось женское бельё, платья, блузки и босоножки.

– Что здесь творилось, пока я спал?

– Они сюда двадцать дев выписали, – накапал из переноски Еря.

– Двадцать одну, – поправил Спиря, – я успел их посчитать.

– Что?! Двадцать девушек скакали здесь голышом?

– Двадцать одна, – уточнил Спиря.

– Что ж вы меня не разбудили?! – взревел Бурмакин.

– Тебя добудишься, – хмыкнул Припекала, – раньше сам в гроб уляжешься.

– Я уж и в бок тебя пихал и по щекам хлопал, – пофантазировал Переплут, – бесполезно. Ты продолжал спать, как часовой на посту, здоровым, беспробудным сном.

– Что ж мне так не везёт-то, – расстроился Ваня.

– Не везёт? – обомлел Переплут, – за один день заграбастать сто пятьдесят тысяч баксов и заполучить пост Хоттабыча. И это называется: не везёт? Ваньша, ты просто зажрался.

– Угостил бы своих благодетелей, – намекнул Припекала, – с барышей-то можно.

– Есть у меня на примете одно милое местечко, – вспомнил Бурмакин.

– Вот, так-то лучше. Анчутки, мы берём вас с собой, но если вы опять набедокурите, пеняйте на себя, – предупредил Переплут.

Экономный Бурмакин притащил Богов в тошниловку на Первомайской улице. Переплут окинул взглядом облезлые стены, вдохнул спёртый воздух и резюмировал.

– Ну, ты, Ванёк, и скупердя-я-яй. Не иначе как в пра-пра-пра-пра-дедушку своего, Велеслава, уродился.

Иван от всей души заказал графинчик водки, три салата оливье и три бутылки минералки. Боги сделали по глотку воды, поклевали заветренного салата, Переплут брезгливо понюхал водку и сразу отодвинул рюмку в сторону.

– Пойдём-ка мы с Припекалой на воздух, уж больно здесь кислятиной воняет.

Славянские Боги вышли на улицу, а к Бурмакину сразу подсел какой-то бомжик.

– Скажите, вы будете это пить? Нет? Что? Это не ваше? Ага… Тогда я допью, с вашего разрешения. Спасибо. Вы знаете, вот так я живу. Знаете, все по-разному живут, а мне вот так создателем дано. Здесь свободно? Я присяду? Иногда, знаете, мясо оставляют, но мяса сейчас не хочется, а вот выпью с удовольствием. А вот пить, действительно, хочется.

Бомжик подвинул к себе две недопитые бутылки и начал тщательно протирать горлышко одной подолом пальто.

– Надо протереть обязательно. Дезинфекция. Я всегда протираю.

– У вас льётся, – заметил Бурмакин.

– Ах, какая жалость, – бомж по-прежнему лил воду на пол.

– Э, мужик, поответственней, – брезгливо посторонился Иван.

– Жалко. Не со всеми диалог получается. Не со всеми. Да, разные люди встречаются. Иногда прогоняют. Могут и побить когда. Разные люди. Что же поделаешь? Я ведь давно уже хожу. Много чего видел. Накопилось. Деньги ведь есть, я в них не нуждаюсь. Да. А вот попить иногда хочется. Что же здесь поделаешь? Вот так и живу. Уже три тысячи лет хожу. Вы не думайте.

– Я и не думаю.

– Я три тысячи лет почти что хожу. Вы знаете, у меня сначала монолог был. Я ведь недавно стал диалог говорить. Я ведь знаете, только с собой говорил. Только сейчас диалог начинаю. Диалог нужен. А накопилось потому что. Не могу в себе держать. Я не могу дома сидеть. Вот так ходишь – много правды узнаёшь. И накапливается много.

– Быва-а-ает.

– Дома-то мне сидеть нельзя, я ходить должен. Я много чего уже видел. И знаю правды много. А женщины вот нет. Да. Женщины нет. Что же делать? Потому что, какая женщина выдержит? Я же хожу, всё время и много правды вижу. Не той правды, что в газетах. Знаете? А той правды, что сам вижу. Кто же это выдержит?

– Никто.

– Да. Пойду опять. До свидания. Я бутылки захвачу?

– Конечно.

Бомжик слинял, ровно через минуту появились славянские Боги.

– А где наши бутылки? – опешил Припекала.

– Один клошар попросил, я ему их отдал. А вы что, минералки хотите? Я вам сейчас закажу.

– Щедрый ты, Ванятка, аж жуть, – расхохотался Припекала.

– Это был Велеслав, – загробным голосом сообщил Переплут.

– Не гони, – улыбка сползла с губ Припекалы.

– Он, точно, он. Я его душок до сих пор помню, вонизм старого придурка и завистника. Он взял бутылки с нашим дыханием и предъявит их в качестве доказательств.

– Каких доказательств? – не въехал Бурмакин.

– Что мы без спроса Высших Богов навещали людей. Давно он ушёл?

– Минуту назад.

– Мы его нагоним! – рявкнул Припекала, – за нечего делать!

Троица вскочила из-за стола и устремилась на выход.

Анчуткам стало скучно и душно в тесной переноске. Первым на пол выбрался Спиридон, следом вылез Ермолай. Они осторожно выглянули из-под стола и увидели пропитого дядячку, сидящего в углу и лакающего в одинаре водку. Спиря пошевелил пятачком.

– Ну, чё, Ерь, взлохматим пассажира?

– Дава-а-ай.

Анчутки мигом скукожились до десяти сантиметров и обернулись чёртиками ядовито-зелёного цвета, их кожа стала голой и влажной, как у озёрных лягушек. Они вскарабкались на стол и спрятались за бутылкой водки. Место для дислокации они выбрали преотлично, кроме пропойцы их никто не мог увидеть. Еря прогулочным шагом вышел из-за бутылки, небрежно облокотился о стопку и подмигнул забулдыге.

– Мужик, а, мужик, ты меня видишь?

Выпивоха поперхнулся и закашлялся, его взгляд остекленел и обезумел. Следом за Ерей из-за бутылки показался Спиря, он подошёл к стопке, сунул туда пятачок и понюхал содержимое. Поморщился, чихнул и грозно пропищал:

– Всё бухаешь?!

У мужика изо рта выпала оливка, она шлёпнулась на стол и покатилась по направлению к Спире. Спиридон обработал её, словно мяч и паснул Ермолаю, а тот, как заправский футболист отправил её обратно мужику в рот. Пропойца сделал глотательное движение и снова впал в ступор.

– Ну, ты, дятел тоскливый! – начал допрос Еря, – отвечай, когда с тобой чёртики разговаривают! В глаза смотри! Сколько дней квасишь, образина?

– Вы хотели сказать, лет? – проблеял мужик.

– Ах, ле-е-ет, – одобрил Еря, – это же совсем другое дело. Сразу видно – наш человек.

– И как же тебя кличут, наш человек? – поинтересовался Спиря.

– Ростислав Афанасьевич.

– И что же ты пьёшь? А-а-а? Ростислав Афанасьевич?

– Всё, что горит.

– Что, и мазут пробовал?

– Не-е-ет.

– А мне доводилось, – прихвастнул Спиря, – как-то целую цистерну в одну лузу схомячил.

– И как? – округлил глаза Еря.

– Параллельно. Правда, от моей отрыжки все хомячки в округе сдохли, и в Исландии вулкан зафурычил, но в остальном – без последствий.

– Братцы, а вас потрогать можно? – осмелел Ростислав Афанасьевич.

– Жену свою трогай.

Афанасьич осёкся. К столику приблизился официант.

– С кем ты всё время разговариваешь? Сам с собой что ли?

Афанасьич боязливо показал пальцем на стол. Анчутки тут же стали невидимыми.

– Видишь?

– Что?

– Зелёных чёртиков?

– Ты что, командир, уже до «белочки» наковырялся?

– Да вот же они, – Афанасьич поднял бутылку, потом стопку.

Чёртиков нигде не было.

– Шёл бы ты отсюда. Нашему заведению проблемы ни к чему.

– Они только что были здесь! – заорал на весь зал Ростислав Афанасьевич, – я не вру! Ты что, мне не веришь?!

– Проваливай отсюда, доходяга. Он мне ещё бузить будет, – официант собрался уже применить физическую силу, но тут его позвали в другой зал.

– Скоро вернусь, – предупредил он.

Анчутки вновь материализовались.

– Этого официанта нужно уволить за профнепригодность, – внёс рацпредложение Спиря, – он же подслеповатый.

– Куда только смотрит метрдотель? – возмутился Еря, – такой блюдонос может запросто перепутать соль и сахар.

– Щи и борщ, – подхватил Спиря, – яблоки и груши и, что самое обидное – сало и осетрину.

– Но я-то вас вижу и слышу! – возликовал Афанасьич, – значит, я – избранный.

– Само собой.

– Да, – расплылся алкозавр в дурашливой улыбке, – я такой. А теперь сгиньте! Пошли к чёртовой матери!

– Ага, размечтался, – хихикнул Ермолай.

– Ах, ты чёрт с рогами! – забулдыга схватил с соседнего стола пивной бокал и накрыл им Ерю, как надоедливую осу, – тварь! Нечисть! Сгною тебя здесь, как оппозиционера!

Еря заметался в стеклянной западне. Тогда Спиря стал расти, расти, и достиг трёхметрового роста. Он взял Афанасьича за шиворот, вздёрнул на воздух, и принялся трясти, как грушу, пропитушка лишь ногами засучил.

– Ты… моего брата… в темницу заточил? Нет, и не будет тебе прощения, – тонким фальцетом записклявил Спиридон, – пока-а-айся, великий грешник, пока-а-айся! Ерька, ну, как тебе мой дивный волжский бас?

– Спирька, сколько раз можно говорить, у тебя не бас, а дискант, фистула, – пропищал из своего заточения Еря.

– Сам ты фистула.

– Завяжу пить, вот те крест завяжу, – побожился Афанасьич, болтая ногами в воздухе.

– Не вздумай, – Еря, с помощью Спири, выбрался из бокала и погрозил выпивохе пальцем, – Переплут нас тогда уроет.

– Это ещё кто такой?

– Поверь, Ростислав Афанасьевич, лучше тебе с ним не пересекаться, – пискнул Спиря, роняя пьянчужку на пол.

– Предъявите мне его! – заблажил пропойца, – немедленно! Я ему устрою Куликовскую битву!

– Я сейчас кого-то за ушко, да на солнышко! – в зал ворвался злой, как чёрт, официант.

Анчутки сделались невидимыми и шмыгнули в переноску, а блюдонос потащил Афанасьича за шкирку из зала.

– Так всегда и бывает, – проскулил из переноски Ермолай, – пришёл халдей и всех разогнал. К чёртовой бабушке.

Велеслава, конечно, не догнали, нищеброд, как сквозь землю провалился. Тройка рысаков, кляня магического стукача, и, прихватив переноску с анчутками, отправилась домой. Возле подъезда их уже поджидал Чемоданов.

– Вань, – прогундел Тимофей, – ты слышал новость? Всех наших менагеров из пяти отделов кроме тебя и Лерки уволили.

– За что? – опешил Бурмакин.

– За гульбарий в офисе. Все же нажрались как свиньи, а Олежек Кандаурову коленом по яйцам засветил. Ты что, не помнишь?

– Не-е-ет, – Бурмакин в ужасе уставился на Переплута.

– Значит, ты тоже знатно накидался. Меня-то за что выгнали?! – взвился Тимоха, – я единственный из всех, кто не бухал!

– За компанию, – хмыкнул Припекала.

Переплут захихикал, но внезапно увидел шагающую к ним Веру. Над её головой отсвечивал золотистый нимб. Бог пьянства судорожно захлопнул рот и потащил Припекалу в сторону.

– Ядрит твою мать! – с чувством выругался Переплут, – ты, знаешь, кем оказалась Вера?

– Какая Вера?

– Ванина подруга, с которой я переспал.

– Кем?

– Волхвицей!

– Волхвицей?! – остолбенел Припекала, – ну, брателло, ты попал.

– Такие попадосы бывают раз на миллион, – простонал Переплут, показывая пальцем на беременную Веру и её нимб, видимый только Небожителям.

– Если точнее, раз на сто миллионов, и, тем не менее, ты ухитрился вляпаться по самые помидоры. Она беременна от тебя и через месяц родит Полубога.

– И что нам теперь делать?

– Что тебе делать, – поправил Припекала, – ты меня в свои шашни не впутывай. Сходить в самоволку – это одно, а настрогать с земной девушкой Полубога – совсем другое.

– Она не земная девушка, и ты это прекрасно знаешь! – взвыл Переплут, – она – волхвица! Потому и залетела.

– Велес вышлет карачунов, как пить дать, – уныло каркнул Припекала, – ты как хочешь, а я сваливаю.

– С повинной к Велесу пойдёшь?

– Нет, выгораживать тебя стану, – фыркнул Припекала, – ты накосорезил, а мне вместе с тобой под раздачу попадать? У меня и так три последних китайских предупреждения.

– У меня девять, – признался Переплут.

– Сколько?!

– Девять.

– Я всегда говорил, что ты конченный отморозок. После десятого предупреждения дело передаётся в Суд Высшей Стражи. На неприятности нарываешься?

– Кто не рискует – тот не пьёт валокордин.

– Да, попа-а-ал ты в замес, – пробурчал Припекала, – как говорят ходоки: да минует нас чаша сия. У карачунов, с такими, как ты, разговор короткий.

К ним приблизился Бурмакин.

– А кто такие эти карачуны?

– Лучше, Ванятка, тебе этого не знать.

– И всё-таки.

– Киллеры с божественным уклоном. Есть такой тёмный Бог – Карачун, а это его слуги, если так можно выразиться, служба внутренней безопасности. Они ловят проштрафившихся из Сонма Богов.

– Добро пожаловать в Органы, сынки, – понимающе хмыкнул Бурмакин, – ну, что допрыгались, храбрые прогульщики и отчаянные дезертиры?

Нежданова остановилась возле автобусной остановки и стала показывать Ивану знаками, чтобы он шёл к ней. Переплут толкнул Бурмакина локтем.

– Ну, что ты стоишь? Иди к ней и попробуй всё объяснить.

– Что объяснить? – не понял Бурмакин.

– Ну…, – замялся Переплут, – всё.

– Что всё-то?

– Она сама тебе расскажет, – туманно пояснил брат два, – что её не устраивает в ваших отношениях.

Бурмакин начал переходить улицу.

– Сейчас Вера ему устроит радушный приём. Отчихвостит, так отчихвостит бедного Ивашку, – захохотал Переплут, – не желал бы я быть на его месте.

– Свинью Ванюшке подложил? – встрепенулся Припекала.

– Ещё какую. Всего за сто пятьдесят тысяч баксов продал Ивашку в брачное рабство. Теперь он, как алчный человек, просто обязан жениться на редкостной дуре Кобылкиной и воспитывать чужого ребёнка.

– Болезнь Мендельсона? – хихикнул Припекала, – как Бог ходоков выношу тебе своё порицание, но, как товарищ по цеху, горячо приветствую и одобряю подставу. Нечего с этими людишками церемониться.

Нежданова вместо приветствия закатила Ивану пощёчину.

– Велеслава достать не смог, хоть его потомку подляну кинул, – удовлетворённо заржал Переплут, – смотри, как она его лупежит.

А Вера уже колошматила Бурмакина сумкой по голове.

– Так его, кобелину! – поддержал её Припекала, – будет знать, изменник коварный, как на других жениться!

У сумки оторвался ремень, и Вера принялась дубасить Бурмакина руками и ногами. Два шкодливых Бога с удовольствием наблюдали за экзекуцией, но, постепенно, их радость сменилась тревогой – теперь свечение виднелось не только вокруг головы Веры, но и в области живота – беременность набирала обороты.

– У неё скоро живот на нос полезет, – почесал висок Припекала, – надо что-то предпринять.

– Это ты мне адресуешь?

– А кто волхвицу обрюхатил? Не ты?

– Надо всё свалить на Ванюшку, – осенило Переплута, – пусть тащит на себе две семьи.

– Толково. Одной семьёй больше, одной меньше, какая разница, всё равно в плену. Будет, наш Ивашка двоеженцем и отцом-героем.

– Двойная подстава, – ухмыльнулся Переплут, – как говорится: на ошибках молодости не учатся, на ошибках молодости женятся.

Вера перестала драться и принялась рыдать на груди Ивана. Тимоха, наблюдая за ними и посмеиваясь, обратился к двум Богам.

– Чуваки, вы тоже менагеры?

– Не, мы мажоры, – признался Припекала, – ивашкины земляки. Тебя как звать?

– Тимоти. А вас?

– Меня Васяткой кличут, – представился Переплут.

– Меня Петрухой, – доложил Припекала.

– А вам не говорили, что вы на американских актёров похожи?

– Не раз. Пойдём домой, милые бранятся, только тешатся.

Новые знакомые отправились в ванину квартиру, а Вера вновь атаковала Бурмакина, накинувшись на него с кулаками.

– Тимох, так почему ты не бухал-то? – буркнул Переплут, шаря в секретере и доставая бутылку коньяка, – все натрескались на шару, как люди. А тебе что, особое приглашение нужно?

– Зашитый я. А вдобавок ещё и закодированный. Василий, зови меня, пожалуйста, Тимоти.

– Ещё чего. Тимох, ты, что, и вправду, и закодирован, и зашит?

– Угу.

– Ну, и как тебе видится окружающая действительность на сухую? Какую часть тела она тебе напоминает? – хмыкнул Переплут.

– Громадную, безлюдную, бескрайнюю, беспросветную, беспонтовую, нереальных размеров ЖОПУ, – трагически прогундел Чемоданов.

– А развязать не хочешь?

– Так срок ещё не истёк. Можно будет только через два месяца. Да я и не особенно хочу с вами бухать, – честно признался Чемоданов.

– А зря, – Переплут накатил себе коньяка, – без бражки, что за жизнь? Одна кручина.

– Отстаньте, ребята, – заскулил Чемоданов, – что вы ко мне пристали? Не пьёт человек и не надо.

– Надо, Тимоха, надо, – перебил его Припекала, пристально оглядывая собутыльников, – так мы, славяне, не только от бражки откажемся, мы и любиться перестанем. А кто будет плодиться и размножаться? Кто, я вас спрашиваю?

– От секса я не отказывался, – вымученно улыбнулся Тимофей, – с сексом, у меня как раз, всё в порядке.

– Расскажи нам о своих любовных похождениях, – оживился Припекала, – страсть как люблю про спаривание насекомых слушать.

– Это ты меня насекомым обозвал? – надулся Чемоданов.

– Нет, не тебя. Его, Васятку, – успокоил Тимофея Припекала, кивая на Переплута.

– Да ладно, не отлынивай, Тимоха, оскоромься. Что ты как неродной? – Переплут чокнулся с Припекалой, и они дёрнули по рюмке коньяка.

– Не буду. Я вам уже говорил: я не Тимоха, я Тимоти.

– Нет, ты Тимоха – царь гороха. А чего ты, собственно, перетрухал? Мы же реаниматологи, всегда тебя откачаем, если что.

– Серьёзно? – оживился Чемоданов.

– А я о чём тебе талдычу. Не колготись, – заверил Переплут, – если ты склеишь ласты, то мы, реаниматологи, их расклеим. Одной левой.

– Попробовать что ли? – менеджер с надеждой посмотрел на двух «реаниматологов».

– Что тут пробовать, тут глотать надо, – поощрил Припекала, наливая Тимофею полную рюмку.

Чемоданов отставил правый локоть в сторону, браво выдохнул и опрокинул в себя рюмку коньяку. Через тридцать секунд его лицо стало багровым, а дыхание прерывистым. Тимофей схватился за грудь, пот оросил его кожные покровы, казалось, Чемоданов угодил под ливень. Ещё через тридцать секунд Тимоха позеленел и рухнул на пол.

– Петруха, «Скорую» вызывай! – занервничал Переплут.

– Ничего с ним не случится, – отмахнулся Припекала, – сам оклемается.

– Вы же обещали, что откачаете, – прохрипел с пола Чемоданов.

– Мы обещали? – Припекала, деловито щёлкал пультом, ища канал, соответствующий трагизму момента, – ты нас с кем-то путаешь, дружище. Что за ерунда – пятьдесят пять каналов, а смотреть нечего.

– Вы обещали…

– Лично я ничего не обещал, – перебил Переплут.

– Я задыхаюсь, – продребезжал Чемоданов, холодеющей рукой доставая визитку нарколога, – позвоните по этому телефону, у меня, кажется, давление по нулям.

– Тяжело в агонии – легко в аду. Ладно, ладно, звякну, – Переплут стал нехотя набирать номер доктора и договариваться о визите.

– Тебя лопатой не убьёшь, – утешил Припекала, – подумаешь, давление упало. Не пужай нас понапрасну, такой здоровенный лоб, да тебя никакая лихоманка не проймёт. Ты ещё нас всех переживёшь.

У Чемоданова изо рта пошла пена, и он затих на полу.

– Окочурился наш Тимоха. Смерть всегда забирает лучших, – торжественно, как на панихиде, известил коллегу Переплут.

– Короче, нам с тобой, брателло, ещё жить, да жить, – хмыкнул Припекала.

Последовала минута молчания, прерываемая звуками сменяемых каналов. Это Бог любострастия никак не мог угомониться, пытаясь отыскать трагическую постановку.

– Он мне сразу не понравился, – поделился Припекала с Переплутом своими ощущениями, – склизкий он какой-то этот Тимоха.

– Был.

– Что был? – не понял Припекала.

– Был склизким, – пояснил Переплут.

– Сам виноват, – подвёл итог Припекала, отыскав передачу про зомби, – что мы ему в рот этот коньяк вливали? Какого рожна он, вообще, взялся экспериментировать?

– Лично я его отговаривал, – слегка преувеличил Переплут.

Тело Чемоданова вдруг содрогнулось и его стало неудержимо рвать на ковёр. Сделав своё чёрное дело, он переполз на новое место и продолжил очищать желудок.

– Этот простолюдин нам весь ковёр засвинячил, – возмутился Переплут, – вот и приглашай в свой дом малознакомых людей.

– Нужно отказать ему от дома, – внёс предложение Припекала, – не можешь себя вести в приличных семьях – сиди в своей конуре и не рыпайся, задрот прыщавый.

В дверь позвонили. На пороге стоял бородатый дядька в очках и с саквояжем. Он пощупал пульс Чемоданову, померил давление и принялся заряжать капельницу.

– Зачем же ты пил коньяк, балбес? – нахмурил брови нарколог, – ведь срок кодировки ещё не истёк.

– Он экспериментатор, – наябедничал Припекала.

– Дебилоиды, – вздохнул нарколог, – чтоб вы знали, процедурная медсестра, проработавшая больше года с антиалкогольными препаратами, не может спокойно употреблять спиртное. Она тут же краснеет, начинает задыхаться, её тошнит, колбасит и плющит. А ведь ей не вводили никаких препаратов, она лишь раскладывала таблетки по мензуркам. Но и этого достаточно для токсической реакции.

– А много сейчас экспериментаторов? – проскулил Чемоданов, розовея и нацеливаясь на долголетие.

– Практически не осталось, – усмехнулся нарколог, – сейчас все за своим здоровьем следят. Вот в восьмидесятые и девяностые каждый считал своим долгом покуражиться над собственным здоровьем и проверить на себе ацетальдегидную реакцию.

– И как?

– Нормально. Их жёны и тёщи живёхоньки, а исследователи внутренних резервов уже давно в бозе почили.

– Нет, ну, есть же в этом некая удаль, – возразил Переплут, – широта русской души, презрение к опасности, желание испытать судьбу и поставить свою жизнь на кон.

– Русская рулетка? Была, не была? Пан или пропал? Грудь в крестах или голова в кустах? Тормоза придумал трус? Так, да?

– В том числе.

– Уважаемый, суньте два пальца в розетку и посмотрите, чем всё закончится.

– У него пальцы толстые, не пролезут, – хихикнул Припекала.

– Жаль, – осерчал похметолог, – стоило бы попробовать. Ну, что вы за люди такие?

– Умом Россию не понять, и остаётся только печень, – встрял Чемоданов.

– За эту прибаутку я тебе, Тимофей, такой витамин в ягодицу вколю, неделю сидеть не сможешь, – пообещал нарколог.

Чемоданов испуганно заткнулся. Он хотел стукнуть доктору на двух «реаниматологов», подбивавших его на выпивку, но раздумал, опасаясь возмездия. А врач принялся клясть нынешнюю практику пития «огненной воды», которая лишь маскирует алкогольную зависимость.

– А что, сейчас люди по-другому пьют? – заинтересовался Переплут.

– Не то слово, – вздохнул нарколог, – раньше пили, по так называемому, «аристократическому сценарию»: уж если мужик запил, то запил: телефон отключается, работа задвигается, и запой длится, пока хватает денег и здоровья.

– А сейчас как славяне надираются?

– Вечером пятницы он – в кашу, всю субботу он – в кашу. А в воскресенье минералкой отпивается, чтобы в понедельник – огурцом. Употребление алкоголя, стало по «бюргерскому типу», так пьют в Германии, Австрии, Великобритании.

– Довели тевтоны и бриты Расею, – расстроился Переплут, – даже квасить наши людишки стали по расписанию.

– А я бы с вами, доктор, поспорил, – начал Припекала, – для начала задал бы вам такой вопрос…

– С психиатром-наркологом трудно спорить, – оборвал его бородач, – вы мне – слово, я вам – синдром, вы мне – вопрос, я вам – диагноз.

Переплут подмигнул Припекале и засобирался на улицу.

– Вы пока, доктор, попейте чаю с вареньем, а мы этого обалдуя на свежий воздух выведем.

– За угощение спасибо.

Переплут под столом открыл переноску с анчутками и прошептал:

– Вылезайте, две егозы, и ни в чём себе не отказывайте.

Боги, поддерживая с двух сторон Чемоданова, вымелись на улицу.

– Ну, что? – потёр лапки Ермолай, – устроим похметологу качели?

– Устро-о-оим, – пискнул Спиридон.

Анчутки тут же обернулись зелёными чёртиками и принялись куролесить. Нарколог, не спеша, наливал себе молоко в чай, когда из коридора показался Еря, и, топая, как ёжик, прохилял через всю комнату, прежде чем спрятаться за креслом. Врач уронил чашку и зажмурил глаза. Открыл – чёртика на горизонте не наблюдалось. Доктор повторил хитроумный манёвр – в квартире было всё спокойно. Врач третий раз закрыл и открыл глаза – из-за чайника вырулил Спиря, облокотился на вазочку с вареньем и принялся кокетливо шаркать ножкой.

– Да уж, – озабоченно пробормотал доктор, – двенадцать лет в наркологии – не шутка. Пора валить в педиатры. Нет, в педиатры, пожалуй, не возьмут.

– Привет, похметолог, – развязно поздоровался Ермолай, – как сам?

– Проблематично, – откашлялся нарколог, – что-то меня глючит.

– Это тебе расплата, – объяснил Еря, – медсестра перебирала таблетки, а теперь не может разминаться «красненьким», ты всех лечил от белой горячки, и вот сам ей заразился.

– Алкогольным психозом нельзя заразиться, – возразил доктор, – что это, грипп что ли?

– Но ты же меня видишь?

– Не только вижу, но и слышу.

– А говоришь нельзя заразиться, – подбоченился Еря, – ещё как можно.

– Так вот ты какая – белая горячка, – тоненько запел Спиридон, забираясь на саквояж, – она нечаянно нагрянет, когда её совсем не ждёшь, и каждый вечер сразу станет удиви-и-ительно хорош… Скажи, похметолог, красивый у меня голос?

– Писклявый, – скривился Еря.

– Я не у тебя, я у доктора спрашиваю. Скажи-ка, любезный, густой у меня бас?

– Я пока не разобрал.

– Щас ещё спою.

– Не надо, – взмолился Еря.

– Нужно срочно принять какой-нибудь нейролептик, – нарколог закрыл лицо ладонями и принялся разговаривать сам с собой, – в крайнем случае – что-нибудь из транквилизаторов.

Доктор открыл саквояж, навстречу ему вылез Спиря, сгибающийся под тяжестью мешка, набитого медикаментами. Нарколог оцепенел и о чём-то глубоко задумался. Его размышления прервал Еря, летящий на нитке, привязанной к люстре.

– Я – Человек Паук! – грозно пропищал Ермолай, – я – Ужас, летящий на крыльях ночи!

Он перелетел в один конец комнаты, в другой. На третий раз, не рассчитав траекторию, чёртик врезался в чайник и оказался в вазочке с вареньем.

– Тону! – заверещал бесёнок, – на помощь!

Доктор протянул ему чайную ложку, и Ермолай по ней выбрался на скатерть. Анчутка принялся усиленно отряхиваться и слизывать с себя варенье.

– Может, тебе ванну принять? – предложил нарколог.

– Да, да, любезный, согрей-ка мне водички, – распорядился Еря, – да, смотри, не переусердствуй. Температура воды должна быть 96,6 градусов по Цельсию, ни одной десятой градуса больше, ни одной десятой меньше.

– А ты не сваришься?

– Сам ты сваришься, для чёртиков такая температура воды – самое оно, – подтвердил Спиря, – мне тоже кипяточку плесни.

– Нарколог налил две чашки кипятка, и чёртики залезли в них, как в ванны. Они вальяжно раскинули руки по краям чашек и завели душевный разговор.

– Я, вообще-то, не чёртик, – записклявил Спиря, – я Фантомас.

– А почему тогда рогатый?

– Вы у его жены спросите, – захихикал Еря.

– У меня нет жены, – признался Спиридон, – я – закоренелый холостяк.

– Почему?

– Потому что женщины – это такие зверьки, которые питаются деньгами, а я редкостный жмот.

– Лучшее средство от любви – это жадность, – поддержал его Еря, – я тоже скупердяй и тоже одинок, как перст.

– А я женат, – признался нарколог.

– Ну? – заинтересовались анчутки, – и как тебе семейная жизнь?

– Всё так же, всё там же, всё с той же, и всё реже.

– А ты, я вижу, бедовый, – развеселился Еря, – люблю приколистов.

– Он мне тоже нравится, – признался Спиря, – похметолог, а хочешь, мы тебе поможем?

– Как образом?

– В элементе, – пояснил Спиридон, – мы будем заглядывать во все квартиры подряд, малёхо беситься и напоследок оставлять твою визитку. Представляешь, как к тебе пациенты ломанутся.

– Представляю, – кивнул нарколог, – только вряд ли мне удастся их принять.

– ?

– Сам буду лежать на вязках в Кащенко, – пояснил доктор.

– Ну, как знаешь, мы тебе, по ходу, помочь хотели.

– Спасибо за заботу.

– Вежливый ты, не то, что Переплут, тот только и знает, что нас чморить. Хорошо, что он нас не видит, а то получили бы мы от него на орехи.

– Почему?

– Что ты заладил: почему, да почему? Почемучкин нашёлся.

– Просто я никогда с галлюцинациями не беседовал, вот и напрягаюсь немножко.

– А ты расслабься, – посоветовал Ермолай, – и попробуй получить удовольствие.

– Сомнительное удовольствие, – хмыкнул нарколог, – с чёртиками дискутировать. Так почему вас накажут?

– Не любит Переплут западной масс культуры, ох не лю-ю-бит.

– Угу, не любит, а как сам, так в шкуре ДиКаприо шастает, – наябедничал Спиридон, – лицемер он. Послушать его, так он славян больше всех любит…

Щёлкнул замок, это провожатые возвращали назад окрепшего Чемоданова. Анчутки тут же стали невидимыми, а нарколог уронил очки и с безумными глазами рванулся к двери. По пути он наступил на ногу Тимофею и врезался лбом в косяк, потом всё-таки вписался в дверной проём.

– У меня синдром выгорания, – фальшиво хихикнул он на прощание, – я просто переутомился. Мне нужно срочно в отпуск, а пока – домой, пилюлю и в люлю.

– Доктор, а деньги?! – зашумел Переплут в удаляющуюся спину, – как приятно встретить в наше время бескорыстных врачей.

Бурмакин вернулся после свидания с Верой темнее тучи и сразу взял Переплута за грудки.

– За такие вещи, знаешь, что полагается?

– Что?

– Харю тебе начистить.

– Ты меня стращаешь? – изумился брат два и обхватил ладонями запястья Бурмакина.

Внезапно ладони Бога накалились и вспыхнули, Ваня был вынужден отдёрнуть свои руки, чтобы не обжечься. Переплут криво усмехнулся и поинтересовался.

– Ну, что там Вера?

– То плачет, то драться кидается.

– Что ей ещё остаётся.

– А мне как прикажешь поступить?

– Сердце – лучший вещун, – хмыкнул Переплут, – можешь стать начальником отдела, жениться на Лере, и на её приданое купить себе квартиру. Не хватит, ипотеку возьмёшь. Можешь вернуть Кандаурову деньги, влиться в ряды безработных и взять в жёны Веру. Выбирай. Выбирай тщательно. Не спеши. Смотри, не ошибись. Не решай с кондачка. Сто раз подумай, прежде, чем сделать. Помни, от тебя ничего не зависит. Или тебя, Ивашка, опять что-то не устраивает?

– И там, и там – вилы, – признался Бурмакин.

– А как ты хотел? Измени жизнь к лучшему – и сразу поймёшь, как хорошо было до.

– Это ты мне, оборотень, всё подсуропил! – вспылил Иван.

Переплут пожал плечами.

– Хватит воду в ступе толочь. Короче, женишок, – вмешался Припекала, – всё равно тебя кто-нибудь из них захомутает. Надо хоть мальчишник напоследок устроить. Предлагаю сходить в ночной клуб.

– Мажорам слова не давали, – оборвал его Бурмакин.

– Давайте, пацаны, правда, оттянемся, – поддержал Припекалу Чемоданов, – но, конечно, без бухла. На сегодня уже хватит экспериментов.

– Переплут побродил в задумчивости по комнате, подёргал себя за волосы.

– А как себя Вера чувствует?

– Нормально, только вес почему-то быстро набирает. Наверное, от нервов.

Припекала и Переплут переглянулись.

– Мы идём в ночной клуб или нет? – стал маяться Припекала.

– Идём, идём, – успокоил Переплут, – задолбал, танцор диско.

– Ну, тогда погнали.

Ночной клуб произвёл гнетущее впечатление. Вполне себе взрослые дядьки, а также юноши и девушки нарезали круги вокруг танцпола, без конца курили и заказывали дорогущие коктейли. Складывалось ощущение, что присутствующие жутко стесняются снимать представителей противоположного пола и поэтому все курят, как паровозы и пьют, словно с большого бодуна.

– Убожество какое, – скривился Чемоданов, – последний раз я видел нечто подобное на открытой веранде в Крыму.

– Опять вавакаешь, – буркнул Припекала, стреляя глазами во всех направлениях, – достал, ботан.

– Вавакаешь? – переспросил Чемоданов, – что это за выражение? Никогда не слышал.

– Вавакать – молвить глупое слово, – пояснил Бурмакин, сверяясь со своим разговорником.

– Твои друганы из провинции что ли?

– Оттеда. Из села Уколово Курской губернии.

– Понае-е-ехали, – прогундел Тимофей.

Тут его взгляд упал на цены за прохладительные напитки, они зашкаливали. Чемоданов матюкнулся и заключил:

– Ну, и дорогови-и-изна. Валить нужно из этой страны.

– У русских две мечты – избавить Россию от понаехавших и свалить из неё самим, – хохотнул Припекала.

Он занял выгодную позицию на подиуме, стал похлопывать себя по коленкам и облизываться:

– Эту облагодетельствую, эту и эту. И ещё эту. И ту, и ту, и вон ту. И вот эту.

– Облагоде-е-етельствую, – передразнил Чемоданов, – слово-то, какое пафосное, – скажи уж лучше, оприходую.

– А какая разница?

– Никакой.

– Завидуешь, ты мне, Тимоха, так и скажи, а то слово ему, видишь ли, не нравится.

– Пётр, я же тебя просил, называй меня Тимоти.

– Какой ты Тимоти? Тимошка – нос картошкой.

Припекала и Переплут в шкурах Питта и ДиКаприо, пользовались бешеным успехом. В клубе быстро распространился слух, что два американских актёра навестили Москву в поисках героини на главную роль в новом блокбастере. Припекала этим беззастенчиво пользовался, он постоянно пропадал в туалетах с очередной пассией. Приходил оттуда раскрасневшимся и начинал делиться советами:

– Тёлок надо снимать, а не меньжеваться, мимозыри малохольные.

– Кто?

– Мимозыри. Зеваки, ротозеи если по-современному.

Особенно его возмущало поведение танцующих и вопиющая робость приятелей.

– Чего они все сигают и сигают? Нет бы делом заняться, и вы тоже хороши, толчётесь, толчётесь…

Не договорив, Припекала снова кидался в половую мясорубку. Он, по-бычьи выкатив глаза, брал понравившуюся девушку за руку и отпускал комплимент.

– Дорогая, вы выглядите на все сто.

– Килограмм, лет или рублей? – отшучивалась барышня, но по выражению её лица было видно, что она уже сдалась на милость «голливудской звезде».

А «Брэд» выдавал коронную фразу:

– Если вам кажется, что я слишком много себе позволяю, возможно, вы просто во многом себе отказываете. У меня сильный акцент?

– Не-е-ет, – лепетала дурочка, – а вам, правда, нужна девушка на главную роль?

– А иначе, зачем я здесь? Вы идеально подходите на эту роль, осталось выяснить некоторые нюансы…

После краткого вступления парочка уединялась. На «Леонардо» девушки клевали не хуже, чем на «Брэда», но он стоял в углу мрачный и нахохленный, как воробей. Видимо, одна мысль никак не давала ему покоя и лишала душевного равновесия.

– Интересно, что там с Верой? – поморщился он.

– Не знаю, – развёл руками Бурмакин, – наверное, к Лере меня ревнует.

– Что ты о ней переживаешь? – пожал плечами Чемоданов, – бабе сейчас гораздо легче найти себе работу, чем мужику.

– Да что с ней сделается? Вера, Лера, какая разница? – ухмыльнулся подошедший Припекала.

– Тебе никакой, – согласился Переплут, – а у меня за неё вся душа изболелась, вдруг она с собой что-нибудь сотворить удумает. Злыдни мы всё-таки, обидели ни за что, ни про что, хорошего человечка.

– Брателло, уходя в себя слишком глубоко, рискуешь выйти с противоположной стороны, – предупредил Припекала.

– Как же ты мне надоел! – взорвался Переплут, – шуточки твои, прибауточки дебильные! Дурашливость твоя, возведённая в бесконечность, и присказки для умственно отсталых! Старый маразматик! Тебе пять тысяч лет, а ты всё тёлок снимаешь!

– Хорош чваниться, ты сам таким ещё два часа назад был.

– Таким придурковатым, как ты, я никогда не был! И точно, поручик Ржевский, только усов не хватает. А мне Веру жалко.

– Да, ладно, не парься.

– Легко ты живёшь, Припекала, – нахмурился Переплут.

– И ты так живи, кто тебе мешает? В жизни – как в бане: хочешь – паришься, хочешь – нет.

Неожиданно Леонардо ДиКаприо на глазах превратился в Ваню Бурмакина и нырнул в гущу танцующих.

– Валим! Карачуны в клубе! – Припекала, расталкивая танцующих, рванул на выход.

Последнее, что Иван запомнил это запах псины, ударивший ему в ноздри.

Бурмакин очухался на какой-то помойке. Два здоровенных мужика в кожаных куртках и портках, с лицами, напоминающими песьи морды, прислонили его к груде мусора.

– Старший инспектор службы внутренней безопасности Сиволап, – представился первый карачун.

– Младший инспектор службы внутренней безопасности Рог, – дёрнул губой второй.

– Так, этого баламута здесь нет, – первое страшилище провело палицей вдоль тела Бурмакина, словно сканером.

– Чур, меня. Я – это не он, – заверил Ваня, истово крестясь.

– А то мы не видим, – хмыкнул Рог.

– Я не знаю, где он, – прослезился Бурмакин, бухаясь на колени, – честно, не знаю, дяденьки. Если бы знал, обязательно сказал.

– Кто бы сомневался, – проворчал Сиволап.

– Вы теперь меня убьёте? – проскулил Иван, – или сотрёте мою память?

– Кому ты, на хрен, нужен, доходяга!? – рассвирепел Сиволап, – потом ещё трупак твой прятать или психоперевозку вызывать! Была охота.

– Книг дебильных начитаются, фильмов дурацких насмотрятся, – вздохнул Рог, – а потом пургу метут. А нам выслушивай.

– Но я же вас видел, и могу о вас рассказать.

– Рассказывай, – сплюнул Сиволап, – оповести общественность о нашествии неземной цивилизации или визите славянских Богов – мигом в дурке окажешься. Там таких рассказчиков пруд пруди.

– Значит, – осенило Бурмакина, – я не первый, кто с вами разговаривает.

– Нет, не первый, – издевательски цыкнуло зубом страшилище, – и даже не второй. И даже не тысячный. Таких, как ты – как собак нерезаных.

– Ты думаешь, все, кто видел инопланетян, снежного человека, домовых, русалок, барабашек – психи или жулики? Ничего подобного. Это Переплут, Припекала, анчутки и иже с ними шалят, а простофили покупаются.

– Зачем же они проказничают?

– У них спроси. Все СМИ, супостаты, на уши поставят и свалят в туман, а нам расхлёбывай. Им, видишь ли, скучно, о них, видишь ли, забыли. О нас тоже запамятовали, но мы же не паскудничаем и не шкодим подобно шпане на районе. Мы сидим себе достойно в своих чертогах, едим амброзию, пьём нектар и вспоминаем былые достижения и победы.

– А Переплуту, значит, неймётся?

– Не то слово, – вздохнул Сиволап, поджимая левый сапог и морщась, – он нам, изверг, всю славянскую статистику портит. Ну, ничего, недолго ему, скотобазе, рассекать осталось.

– Почему?

– Ты много славянских Богов до встречи с Переплутом знал?

– Ни одного, – честно признался Бурмакин, – разве только Перуна, да и то из сказок Пушкина.

– А мы о чём. Все люди про нас уже забыли. Осталось немного конченных задротов, но о них речь не идёт. Всегда найдутся книжные черви, которые копаются в прошлом. Возвращайся домой и передай этим гулёнам, что в полночь мы нанесём им визит, и радости он им не доставит.

Сиволап снял сапог и подрыгал натёртой лапой, на его пёсьем лице отразилось блаженство.

Стоило Ване зайти в свой подъезд, как он услышал знакомое попискивание, доносящееся из подвала. Бурмакин осторожно заглянул в подсобку. На верстаке скакали две неведомых зверушки, на их головах мерцали плафоны от ваниного бра. Кожные покровы «инопланетян» переливались всеми цветами радуги, словно у хамелеонов, они быстро переступали лапками, пытаясь, удержать на шеях толстое стекло. Из-под плафонов доносились писклявые голоса:

– Первый, Первый, я Второй. Как слышишь меня? Приём. На какую планету нас занесло?

– Второй, Второй, я Первый. Слышу тебя хорошо. Приём. Мы на Альтаире.

– Первый, Первый, я Второй. На Альтаире ДЭЗы давно уже разогнали.

– Второй, Второй, я Первый. Тогда это Альфа Центавра. Только взгляни на этих пропитых и прокуренных туземцев, на их сизые носы и дрожащие щупальца. Млечным Путём клянусь, они гуманоиды.

Чувствовалось, что анчутки, как и современные фантасты, в астрономии разбираются слабо. Одного из «инопланетян» качнуло, и он со всей силы приложился своим «скафандром» о «скафандр» собрата. Плафоны звякнули и разлетелись на мелкие осколки, «пришельцев» это не смутило.

– Первый, Первый, я Второй. В ходе эксперимента выяснилось: атмосфера обнаруженной планеты пригодна для жизни.

– Второй, Второй, я Первый. Предлагаю приступить к осуществлению поставленной задачи.

– Итишь твою мать, – проворчал бывший актёр, – час от часу не легче. В субботу чёртики по головам прыгали, в понедельник инопланетяне припёрлись. Кого во вторник прикажете ждать?

– Во, грибное пиво вставило, – восхитился обдолбыш со стажем, – до сих пор торкает.

– Слушайте меня, гуманоиды, – пискнул Ермолай, – у меня для вас две новости: хорошая и плохая. С какой начать?

– С хоро-о-ошей, – зачарованно протянули работники ДЭЗа.

– Мы двое, – пояснил Еря, – космические охотники за органами. Хорошая новость заключается в том, что вы для нас ценности не представляете, поскольку пьёте и курите, как подорванные.

– А я со вчерашнего дня не пью и не курю, – доложил бывший военный.

– Кто не курит и не пьёт, тот на о-о-органы пойдёт! – пропел Спиря, – ох, и мощный у меня голосище.

– Я на органы пойду?! – пророкотал бывший вояка, – ни за что!

– Ничего не поделаешь, высшей расе нашей галактики нужны запчасти, – поведал Спиря, – но ты не бойся, гуманоид, больно не будет, мы органы под общим наркозом изымаем.

– У-а-а!!! Пришельцы органов лишают!!! – майор в отставке заверещал так, что у ДЭЗовцев заложило уши, а с бригадира сорвало кепку.

– Вот это я понимаю, голосина, – одобрил Еря, – не то, что у тебя, олух царя небесного. Пискля, бездарность.

– Неправда! Я голосистее!! – чуть не зарыдал Спиридон, отвесил Ермолаю пендаль и принялся визжать на запредельной ноте, – И-и-и!!!

Еря кинулся на брата, пытаясь заткнуть ему пасть, они сцепились, покатились кубарем по верстаку и свалились на пол…

Бурмакин прикрыл подвальную дверь и поплёлся домой. Там торчал один Переплут, он зависал в Интернете и ни обратил на Ивана, ни малейшего внимания. Ваня прогундел:

– Здорово. А Припекала где?

– Здорово. У Юли.

– Она же, вроде, его выгнала.

– Назад приняла, Припекале разве откажешь. Анчуток я тоже отпустил, пусть пошалят на посошок.

– Песец нам всем настал, – уныло пробурчал Бурмакин.

Брат два встал, размял шею и гаркнул.

– Не тужи, Ивашка, не кручинься, не горюй! Утро вечера мудренее.

– Накернилось всё, – заскулил Бурмакин, – кругом засада.

– Что ты всё время ноешь? Руки, ноги на месте, голова, два уха тоже. Что ещё нужно для полного счастья?

– Всё пропало, – Бурмакин обессилено уселся прямо на пол, – в полночь сюда заявятся карачуны, и такое нам устроят, мало не покажется.

– Ты-то что переживаешь? Тебя карачуны не тронут.

– Кто их знает?

Переплут неожиданно расхохотался.

– Ты истинный славянин, Ивашка. Твои предки садились вокруг костра и начинали наперебой стонать: всё плохо, всё пропало, кругом враги, сплошной падёж, недород и неурожай. Так они отгоняли злых духов, валите, мол, демоны, отсюдова, самим жрать нечего. И если русский вечно жалуется и ноет, это не означает, что у него всё, действительно, плохо. Наоборот, у него, может, всё зашибись, но нужно шифроваться от злых сил, не приваживать их, а отгонять. Простой пример: встреть старого друга и начни ему хвалиться: мол, зарабатываю лимон в месяц, жена любит как кошка, тёща за пивом бегает, босс – души не чает, дети – отличники, на даче яблок и огурцов уродилось столько, что можно в книгу рекордов Гиннесса вносить. Через десять минут такой похвальбы верный друг тебя возненавидит и перестанет с тобой общаться, потому что ты нарушил самое святое – не допустил ни одного прокола. А скажи, что вложил деньги в Кипрский банк и прогорел, и друг тебя пожалеет, намекни, что тебя скоро сократят на службе, и друг тебя полюбит. Упомяни, что врачи поставили тебе неутешительный диагноз, и друг будет готов жизнь за тебя отдать. Всё впитано с материнским молоком, и никуда от этого не денешься. Заметь, славяне никогда не завидуют чужой силе или уму, как англосаксы или те же галлы, они завидуют чужой удаче. Сосед не потому разбогател, что был дюже умным, деловым и энергичным; он такой же оглоед, но удачливей. Все пословицы и поговорки говорят об этом: Не родись красивой, а родись счастливой. Дуракам везёт. Карта жалостливых любит… И про зависть у славян масса пословиц: Чужое добро в глазах рябит. Злыдни скачут, неволя учит, а чужие хлеба уснуть не дают. К чужому берегу всё злато, да парча, а к нашему всё дерьмо, да брёвна…

– Завидущие мы, – согласился Бурмакин, – мой дед Кондрат повторял – нас чужие неудачи радуют больше, чем свои успехи.

– Вот, оно велеславово семя, – вздохнул брат два, – по стёжке своего пращура пойти хочешь?

– Чур, меня, – Бурмакин перекрестился.

– Опять? – расстроился Переплут, – вечно у тебя, Ваня, каша в голове. Чур – славянский Бог родового очага, оберегающий границы земельных владений. Креститься и при этом блеять: «Чур, меня», – то же самое, что в церкви исполнять рок-н-ролл или проводить партийные собрания. Лучше сплюнь три раза через левое плечо или по дереву постучи. Этим ты отвлечёшь злых духов и не даёшь себя сглазить.

Бурмакин тут же сплюнул три раза через левое плечо и постучал себя по лбу. Переплут опять расхохотался.

– Славяне больше всего боялись и боятся, чтобы их кто-нибудь не сглазил. Раньше у детей было два имени: одно для всех, а второе тайное, только для самых близких. Первое было для отвода глаз и звучало так: Неждан, нежданный или Некрас, некрасивый или Безрук, безрукий. Слышал такие фамилии: Нежданов, Некрасов, Нелюбов, Невзоров, Безруков, Безухов?

– Суеверия, дурные приметы – это понятно, это от язычества. А религия что определяет? – поинтересовался бравый атеист Бурмакин.

– Многое. Викинги верили в Одина, Валгаллу и валькирий, поэтому и завоевали половину мира, начиная от Англии, и заканчивая Сицилией. У них считалось, что павший в бою воин получит вечное блаженство, и будет пировать с друзьями и весёлыми подругами до скончания мира. Но вот скандинавы приняли христианство, и что? Славные походы прекратились, ладьи рассохлись, мечи заржавели, а неукротимые берсерки выродились в квёлых шведов и заторможенных норвежцев. А почему? А потому, что христианство ставит во главу угла смирение и кротость. Славяне в стародавние времена были отважными воинами и предпочитали смерть рабству. А всё почему? А потому что по их верованиям раб и после смерти оставался рабом на веки веков. Лучше уж в бою пасть или мечом заколоться, умрёшь, зато останешься свободным и попадёшь в Ирий.

– «Ирий – это славянский рай», – зачитал из своего разговорника Иван, – «Пекло – славянский ад».

– Ну-ка, а что там в твоей писульке сказано про Перуна и Велеса – главных славянских Богов?

– «Перун – творец молний, владыка верхней части мира. Он хозяин, и на небе, и на горах, повелевает тучами и небесными водами. В его власти напоить землю живительным дождём или наказать засухой или бурей. Велес – владыка подземного царства, хозяин земных вод. Он заведует загробным миром, так называемым тридесятым царством. В этом царстве лежащем за тридевять земель всё из золота: и горы, и деревья»…

– Это уже чушь пишут, – перебил Переплут, – а, знаешь, на чём Велес в своё время погорел? Не зна-а-аешь. Читал «Сказку о царе Салтане» Пушкина?

– Читал.

– Помнишь, там князь Гвидон рос не по дням, а по часам?

– Помню.

Переплут прочёл наизусть:

– Арина Родионовна пересказывала Саше древние славянские сказания и, сама того не ведая, выдала тайну низвержения Велеса. Они когда-то были с Перуном на равных, шли на вершину власти ноздря в ноздрю. Но Перун оказался опытным интриганом и подговорил Сонм Богов проголосовать за него. Велес разобиделся, а он был шибко принципиальным, и решил насолить Богам. Пронюхал он, что жена царя славян волхвица и отмиловал её, обернувшись царём. Через месяц волхвица разродилась. Здесь у Александра Сергеевича неувязочка – в сказке беременность царицы протекала как у обыкновенной женщины. В действительности же, приближённые царя сразу смекнули неладное и запросили совета у Богов. Перун всё мгновенно просёк – Велеса отдал под Суд Высшей Стражи, а царской свите наказал с младенцем и царицей не шибко-то церемониться. Челядь, и рада стараться, закатала царицу-волхвицу вместе с младенцем в бочку и кинула в море на верную погибель. Но за сына вступился Велес, он предпринял всё возможное, чтобы мать и ребёнок выжили.

– И как быстро младенец вырос? – заинтересовался Иван.

– Через день после рождения он достиг возраста матери, то есть восемнадцати лет и таким молодым останется навечно. Велеса за самоуправство, ослушание и неуважение к Богам отправили в опалу под землю, а его сын Полубог по имени Балда до сих пор шастает по земле.

– Хорошее у него имя, главное респектабельное. Добрые вы такие ребятишки, Боги, с вами нужно ухо востро держать. Но ты-то хоть хороший?

– И я нехороший Бог. Разве по мне не видно? Сначала я дарую людям блаженство, ощущение божественного всемогущества, величия и вседозволенности, а потом за них же и наказываю. И чем лучше было человеку в опьянении, тем хуже будет его похмелье. Потому что пьяный человек дёргает меня – Бога за бороду, а я его за это по рукам, по рукам! А чаще по голове!

Переплут посмотрел по Интернету погоду на северном полюсе и поёжился.

– Ладно, хватит о былом, поговорим, что было нынче. Карачуны на нас здорово наезжали?

– Со страшной силой. Говорят, вы им, злыдни, всю славянскую статистику портите. Вместо того, чтобы угомониться и почивать на лаврах, шалите и проказничаете. А чего вам и, вправду, неймётся?

– Как же ты не понимаешь?! – завёлся Переплут, – что забвение хуже физической смерти! Выходит, что никто нас не помнит, и никому мы даром не нужны. Сиди у себя в чертогах, лопай амброзию и слушай болтовню наших старых пердунов: мол, мир стал не тот, все стали молиться деньгам и гаджетам. А знаешь, как Маммоне – древнеассирийскому Богу наживы поклоняются? Пальчики оближешь. А ведаешь, как Бога Бахуса чтут? О-го-го. Все при делах, все при работе, и только мы позабыты, позаброшены. Как будто отправили на пенсию, денег насыпали полные карманы, но наказали с дачи носу не казать. Извини за тавтологию. Обидно.

– Но вы же бессмертны!

– Бессмертны. А что толку?

– Не, ну, как? Клёво всё-таки.

– Чего клёвого?! Занять себя нечем, чувствуешь себя так же, как виниловый диск. Вроде ещё можешь работать и звучать лучше всякой «цифры», а никому уже даром не нужен. Представил, что ты никому не нужен? Совсем никому. А через пару веков тебя, вообще, забудут. Ты много о славянских Богах до встречи с нами знал? То-то.

– Но вы же бессмертны. У вас нет ни старости, ни болезней, вам не нужны эти проклятущие деньги на еду и таблетки. Какого рожна вам ещё нужно? Живите и радуйтесь.

– Нам ма-а-ало.

– А-а-а, – осенило Бурмакина, – так вы тщеславные.

– А хотя бы и так. Имеем право.

– Здорово, всё-таки, что вы бессмертные, – позавидовал Ваня и помечтал вслух, – хотел бы я тоже жить вечно.

– Бессмертие – это неподъёмный камень на человеческой шее. Возьми, Ивашка, своих родителей, они уже не в состоянии освоить последнюю модель смартфона, айпада или айфона и вынуждены пользоваться старой мобилой. Технологии растут, а мозг пожилого человека за ними уже не поспевает. В «Гугл» или «Майкрософт» сотрудников старше сорока двух лет не берут. Нет смысла, их мозговая деятельность уже не так гибка и подвижна, зато старый олух сразу начинает гнуть персты: «Молодёжь пошла не та. Прежние программы были надёжнее, а новые – совсем сырые». Хотя дело, исключительно, в нём самом, он стал старым, тупым, не обучаемым и замшелым. А теперь представь себе Велеслава, тысячелетиями рыскающего по белому свету. Он и раньше-то умом не блистал, а сейчас, вообще, из него выжил, сил у него не осталось, денег у него нет, на работу его не берут. Кому он нужен, мудрила грешный. Зачем ему бессмертие? Для него оно – тяжкое бремя.

– Пожалуй.

– Так оно и есть.

– Помню, я в Интернете читал, – поделился Бурмакин, – что самыми умными, как ни странно, являются дети. В нашем мозгу двести миллиардов нервных клеток, и их число, увы, не увеличивается. До двадцати лет количество клеток остаётся неизменным, а потом они начинают гибнуть. После тридцати процесс гибели клеток мозга ускоряется, а после сорока – приобретает лавинообразный характер. Поэтому ребёнок до десяти лет в состоянии выучить хоть десять иностранных языков, а дяденька после сорока один-то с трудом вытягивает. Он наполняет нервные клетки информацией, а они гибнут, он наполняет, а они гибнут. Артель «Напрасный труд».

– Правильно, с каждым годом человек не делается умнее, он становится всё глупее, зато опытнее и хуже. В двадцать пять лет ты легко разговорился с полоумным нищебродом, считая его жертвой обстоятельств и нонконформистом. В пятьдесят, ты будешь заранее уверен, что он просто вонючий дундук, и ничего кроме вшей от него не наберёшься.

– Жёстко.

– Уверяю тебя, что будь ты постарше, Велеслав ушёл бы не солоно хлебавши, а не забрал бутылки с нашим дыханием. Ты привык видеть в фильмах про бессмертных – неунывающих, хитроумных, лихих, любвеобильных искателей приключений, легко адаптирующих к окружающей действительности и не утерявших вкуса к жизни. Запомни, Ивашка, таких людей не существует в природе.

– А ты?

– Я Бог. Мои адаптационные возможности безграничны, но и мне порой невыносимо тянуть эту лямку. Не важно, сколько дней в твоей жизни, Ваня, важно, сколько жизни в твоих днях.

Переплут подошёл к Бурмакину и изобразил виноватый вид.

– Вань, вот хочу на прощание перед тобой повиниться. Прости ты меня, злыдня, за мои подставы: за пивной потоп, за Веру, за Леру, за то, что карачуны тебя сцапали.

– Бог простит.

– Нет, правда. Я ведь специально заявился, чтобы тебе досадить, хотел за донос Велеслава с его потомком расквитаться.

– Нужно воздать тебе должное, крови ты мне много попортил.

– Зато я поменял своё мнение относительно представителей твоего рода. Помнишь главаря гопников на Сосновке? Он ведь должен был утонуть, а я принёс бы жертву на своём капище. Но ты его спас, геройски.

– Ты, что, действительно, хотел его угробить? – обалдел Бурмакин.

– Конечно. Мы, Боги, с людишками особо не церемонимся, они не заслужили. Представляешь, я сегодня побродил по Москве, послушал разговоры прохожих и диву дался. Всех интересует, исключительно, карьера и деньги, начиная от дошкольников и заканчивая пенсионерами, все карабкаются наверх по трупам ближних. Ничего святого в людях не осталось.

– Что ты хотел? Общество потребления, конкуренция нарастает.

– Конкуренция не для славян, она для западных племён. У вас, к счастью, слишком много территории, природных богатств и духовности. Вы – народ богоносец.

– Почему же мы так быстро подхватили их вирус стяжательства и чистогана?

– Переплут поморщился и сменил тему.

– Я тут одного мужика встретил, у него скоро ребёнок родится. Он попросил ему славянское имечко подобрать. Вань, найди мне, пожалуйста, в своём справочнике древние славянские имена.

Бурмакин принялся листать свой «талмуд».

– О-о-о, нашёл. Прико-о-ольные.

– Славянские?

– Да славянские, славянские. Слушай: Белоснежа, Леля, Ляля, Осока, Улыба, Любомила, Услада, Смеяна. А вот Несмеяна. А вот Веселина, Незвана, Ненагляда, Ворона, Лыбедь. Ха-ха-ха. А вот Рында, надо же, Рында. Ха-ха-ха.

– Дурачина, разгаляндался тут, – нахмурился Переплут.

– Так, разгаляндаться, значит, расхохотаться, – перевёл на современный язык Бурмакин, листая свой разговорник.

– Продолжай.

– Продолжаю: Солоха. Ну, чем не имечко для дочурки? – вытер Ваня слёзы кулаком, – пусть назовёт её Солохой, как у Гоголя. Ух, ты, Властелина. Дивное имя, фирма с таким названием в девяностые годы пол страны кинула. А вот Вера. Хорошее имя.

– Хорошее, – согласился Переплут, – в маманю. Возьмём на заметку.

– В какую маманю?

– Проехали. Мужские смотри.

– Изволь, сударь, мужские: Балда, Баран, Безрук, Безнос, Блуд, Блин, ха-ха-ха, – стал надрываться от смеха Бурмакин.

– Вань, много не ржи – запрягут, – предупредил брат два.

– Жмурёнок, Жук, Рог, Ряха, Сиволап, Тюря, Тютя, – Иван уже катался по полу, и славянские имена доносились из-под стола.

– Ты прекратишь ржать или нет?

– Нормальное такое имя – Чудак. Или Ячменёк. Пусть твой знакомый назовёт сына Ячменёк, не прогадает. А вот Вадим.

– Замечательное имя, – одобрил Переплут, – если народится мальчик, надо назвать его Вадимом.

– Лучше Чудаком. Авторитетней звучит.

Переплут внезапно положил руку на плечо Бурмакину.

– Не смейся, Ивашка, ведь это у тебя через месяц родится ребёнок.

– У меня?!

– Ну, у Веры, но младенец-то твой.

– Мой?!

– Если быть совсем уж точным – наш. Веры, твой и мой.

– Так не бывает.

– Ещё как бывает. Я миловался с Верой в твоём обличье, значит, часть генов твои, часть матери, но, несомненно, божественные хромосомы от меня.

– Шутишь?

– Какие шутки. Беременность Веры будет длиться всего месяц, младенец в течение одного дня достигнет возраста матери, то есть двадцати пяти лет и останется таким навечно. Учти, за Верой и её приплодом скоро будут охотиться все: и карачуны, и прихвостни Перуна, и наймиты Велеса, и прочая шушера, мечтающая пробраться поближе к Высшему Трону.

– Надо её спрятать! – встрепенулся Бурмакин.

– Не колготись. Пока она не родила, никто её пальцем не тронет, а потом я что-нибудь придумаю.

– Тебя самого в темнице сгноят, – каркнул Иван.

– Возможно, – опустил голову Переплут, – заделать Полубога – это серьёзное преступление. За это по головке не погладят, а могут и, вообще, отчекрыжить, по самую шею.

– Ты же говорил, что Боги бессмертны.

– Мало ли, что я говорил. Единственное мое оправдание, что я настрогал ребёнка по недоразумению, а не в отместку Богам, как Велес. Прикинусь сиротой казанской, мне не в первой, может, и прокатит. Откуда мне было знать, что девушка волхвица? На лбу у неё не написано.

– А что, волхвицы обладают какими-то паранормальными способностями?

– Конечно. Они могут становиться невидимыми, исцеляют, прорицают, предсказывают будущее, но, в отличие от волхвов, зачастую даже не знают о своих способностях.

– Нежданова гадает хорошо, она мне сама говорила, – вспомнил Бурмакин, – у всех, кому она гадала, всё всегда сбывалось.

– Что же ты молчал?! – вскинулся Переплут.

– Можно подумать, ты спрашивал.

– М да, если бы знал, на пушечный выстрел к ней не подошёл. Я вот думаю, а, может, не зря Велеслав меня от Любомилы так отваживал. Может, она тоже была волхвицей? Хотя, с другой стороны, я рад, что у меня будет сын или дочь. Жизнь сразу приобретает затаённый смысл, теперь будет, кому помогать, кем командовать, кого советами изводить. На, вот, возьми.

Переплут протянул Ивану саквояж, набитый чем-то под завязку.

– Что в нём?

– Миллион сто пятьдесят тысяч баксов, как ты хотел.

– Ну, ни фига себя, – засветился от удовольствия Бурмакин, открывая саквояж, полный долларов, – вот это презент.

– Не презент, а дар Богов, – строго поправил Переплут, – сто пятьдесят тысяч отдай Кандаурову, остальные потрать, как считаешь нужным. Как же вам, людям, мало надо, дай вам несколько пачек резаной бумаги, и хоть верёвки из вас вей.

– И не говори, – расплылся в бессмысленной улыбке Бурмакин, – если счастье не в деньгах, зачем оно нужно такое счастье?

– Твоя главная задача – подготовить Веру. Начни издалека, почитай ей свой славянский справочник, напомни «Сказку о царе Салтане». Истерики всё равно не избежать, но постарайся хотя бы смягчить правду. После рождения младенца ничего не предпринимай, дожидайся меня. Без меня тебе всё равно не управиться, а уж я из любого острога сбегу.

– Как скажешь. А Балде, сыну Велеса, значит, восемнадцать лет, и он до сих пор скитается по земле?

– Ну, у Велеса-то возможностей поболе, чем у меня, – вздохнул Переплут, – просто жутко своё чадо в ваш мир окунать. Вы всё ведь, варвары, на американский копыл перевели, кругом одни Макдональдсы, Бургер Кинги, KFCюхи и прочая дребедень, ничего славянского не осталось.

– Это называется глобализация. Весь мир стандартизируется, унифицируется и превращается в одну техасскую деревню. И, к сожалению, это процесс необратим.

– Кто тебе сказал такую фигню?

– Дружище, с прогрессом нельзя бороться, с ним можно только смириться, – заметил Бурмакин.

– Западные ценности претят свободным славянам. Они никогда не будут здесь.

– Они уже здесь.

– Ничего подобного. У славян осталась их широкая душа, их природная вольница, их любовь к бражке. Им по-прежнему ненавистны деньги, нудная работа и зажиточные соседи. И худосочных дев они не любят, в отличие от англосаксов.

– Я, кстати, тоже худеньких девушек люблю, а не полных – признался Ваня.

– Во-о-от, видишь, и в тебя проникло их тлетворное влияние. Профукаете, долдоны, великую культуру, и поминай, как звали.

– Ты прям сермяжный славянофил. Долой мокасины и джинсы! Даёшь зипун и лапти!

– Остолоп, дубина стоеросовая, вы свою самобытность теряете.

– Аутентичность, – поправил Бурмакин.

– Во-о-от! – взбеленился Переплут, – вот, оно до чего у тебя дошло. Ты опять иноземное слово ввернул, тебя уже исконно-русские слова не устраивают. Все эти ваши лайки, эсемэски, фейсбуки, дивайсы, гаджеты…

– Эскалаторы, рефрижераторы, бамперы, – подхватил Ваня, – а, может, ты хочешь, как Солженицын аэропланы леталками называть?

– Почему нет? Всё лучше, чем на поводу у америкосов идти. Им надо, пусть они и конкурируют между собой, а нас не замай.

– Хочешь прикол? – заржал Бурмакин, – я раз видел, как два американца в бадминтон играли. Насмерть рубились, никто не хотел проигрывать. Проигравший тут же требовал переиграть партию и стремился любой ценой победить соперника. У нас проиграл и проиграл, ничего страшного, не коровам проиграл. А они так махались ракетками, будто их судьба решалась.

Входная дверь распахнулась. Переплут и Ваня непроизвольно взглянули на часы, на циферблате две стрелки слились в один чёрный восклицательный знак.

– Готовы?! – в квартиру вломились Сиволап и Рог, конвоируя грустного Припекалу.

– Всегда готовы! – откликнулись анчутки, вскидывая руки в пионерском приветствии.

Оказывается, они давно уже сидели на полу и строили друг другу рожи.

– Ну, рассказывайте, дьяволята, где были? – зловещим голосом поинтересовался Рог, – что поделывали?

– Где были, где были? Гуляли, хвостом виляли, – нахамил Еря.

Рог заткнул палицу за пояс, схватил анчуток за шкирку и принялся нещадно трясти, те повисли в его лапах, словно два нашкодивших котяры.

– Я вам устрою исправительные работы, доможилы!

Трясущийся Еря подмигнул Спире.

– А классно мы на Хорька посикали.

Тот, несмотря на болтанку, захихикал.

– А как Ванятку с голыми бабами провели.

Еря закатился.

– А как похметолога докоряли.

Спиря отвесил брату комплимент.

– А здорово ты Афанасьичу оливку в рот залепил, почти как Марадона.

– Каков пас, таков и гол.

– Заткнитесь, бесы! – рявкнул карачун, – не то палицей хрястну!

– Не пужай, пёс шелудивый, – огрызнулся Ермолай, – опричник.

– Вертухай, – поддержал Спиридон, – жандарм, держиморда.

Сиволап распахнул окно настежь. Рог, держа анчуток в вытянутых руках, забрался на подоконник и резко взмыл в воздух. Сверху донёсся исчезающий писк.

– Будет хоть что вспо-о-омнить.

Переплут вышел на середину комнаты.

– Могу я слово молвить?

– Твоё право, – кивнул Сиволап, снимая байкерский сапог и дуя на мозоль, – какой только лиходей эту обувку придумал?

– А вот коты в сапогах ходят, и ничего, – хмыкнул Припекала.

– Попридержи язык, плыйбой, – окрысился карачун.

– Прощайте, потомки свободных славян, – расправил плечи Переплут, – мы уходим от вас навсегда, мы вам не нужны. Даны и бриты, тевтоны и галлы оказались сильнее, хитрее и проворнее, победа за ними. Ни Пётр Первый, ни Октябрьская революция, ни лихие девяностые, ни даже тучные нулевые не смогли вытравить славянский дух, но нынешние годы нас доконали. В школе отроки не дают списывать, чтобы не давать фору своим конкурентам. В институте, вьюноши, вместо того, чтобы шаболдыжничать и лоботрясничать, строят партийную карьеру. В офисах холдингов и билдингов, тьфу, слова-то какие поганые, все усердно насекомят планктоном, выплачивая ипотеку и кредиты.

– Про дев скажи, – стал науськивать Припекала, – а то обхудали, словно вешалки. Ни сиськи, ни пиписьки и жопа с кулачок.

– Девы стали морить себя голодом и петь под западную дуду, стали алчными и меркантильными. Вместо любви подавай им доллары и евро.

– Вот, вот, – влез Припекала, – и жопа с кулачок.

– Не встревай, забабенник, – одёрнул его Сиволап, – не мешай торжеству момента.

– А что я такого сказал?

Переплут откашлялся и продолжил обличительную речь.

– Славяне, вы стали, как янки, смотреть на окружающий мир поверх ведёрка с попкорном! Я проклинаю вас и ваш век, век алчных, бессовестных менагеров, где люди торгуют одним – полным отсутствием совести. Ироды, вы разучились творить шедевры и производить товары, вы умеете лишь продавать. Торговать квадратными метрами и брошенными детьми, нарисованными дипломами и чужими отелями, плохими романами и слабыми фильмами, и, что самое ужасное, своей великой Родиной.

– Эк, тебя разобрало, – присвистнул Припекала.

– Пора, – буркнул карачун, – Велес ждать не любит.

Три точки растворились в ночном небе мгновенно, как крупинки сахара в чашке кофе. Из облаков донеслось еле слышное.

– Ива-а-ашка! Не поминай ли-и-ихом!