Книга: Раскол. Роман в 3-х книгах: Книга II. Крестный путь
Назад: Часть восьмая
Дальше: Глава первая

Из хроники

«... Первому новоизбранному всей землею царю народ мирно, громогласно высказал в своих общинных челобитных всю свою правду, все вопросы жизни, дал все жизненно народные материалы для земского строения, для реформ. Громко стал он в то же время высказывать и второму царю новоизбранной династии. Но когда царь Алексей Михайлович не дал записи, какова была учинена по совету всей земли на земском соборе 1613 года, когда решение вопросов народной жизни и земское строенье пошло по его одной воле и по иночиновному ученью, а не по народным земско-областным челобитным; когда сердца народные были сильно опечалены и тоскою наполнены; когда появилось горе-злосчастие, – тогда и вспыхнули бунты городовые, угрожавшие новой рознью, и земские люди учинились сильны и непослушны государю; тогда явился Стенька Разин и пошел против царя Алексея Михайловича и против князей, бояр и воевод, и всех приказных людей; тогда явился раскол и возопил: „Антихрист!“ Кровь старой народной России полилась рекою. И с тех пор раскол плачет и плачет о мирском смущении, о расстройстве мира, земстве, о великорусской старине, о старинных уставных правах, городских и старинных соборах...»

 

При той болезненной сословности, что царила при дворе, когда за место на пире бояре драли друг друга за бороды и могли, чтобы соблюсти честь рода, отправиться с трапезы в тюрьму, – знать никогда не позабывала, что Никон – мужик; да, он мог управлять церковью, он мог стать отцом отцев, первым святителем и Господином, ибо то дело Божье, ибо перед Господом все равны, и самым близким верным ходатаем перед Спасителем был нищий и юрод. Но Никон вдруг вмешался в государское дело; осанкою и зычным бархатным голосом, всполошливым дерзким умом и гордынею он затмил, заслонил Алексея Михайловича; он приманил, обольстил своими речами и повадками Богдана Хмельницкого и вместе с ним всю Украйну, переняв на себя славу объединителя Руси; это он собирал обозы и рати, съестной и огневой припас; это он спосылывал казаков под Вильну и Стокгольм; это с его слов государь сочинял военные походы; это он, патриарх, правил Двором в отсутствие царя и стоял в те дни над всею Русью.
Никон поднялся вровень с государем, и это смутило не только синклит, но и многое священство. Мужик правил боярами, мужицкий царь впервые поселился во Дворце рядом с покоями царицы, и сверху, из Крестовой патриаршьей палаты, как бы дозирал не только первую русскую церковь, но и всякого, кто приходил к Золотому крыльцу; это к нему тайными переходами поспешал царь для ночных разговоров. Царь лобызал руку кира, а Никон ласково прикладывался устами к шелковистому темечку Господина и обливал его слезьми в минуты раскаяния и мгновенных размолвок и примирений. И даже в таких обстоятельствах Алексей Михайлович не позабывал, что приютил возле престола волдемановского мужика, родившегося в мордовских дебрях и только волею случая ставшего попом, а после и скитским монахом. И вот пришел час, когда облаченного в золотые ризы патриарха государь прилюдно обозвал: «Ты б...ин сын...» Царь возмечтал, слушая в детстве беседы о свободной Руси, делить дружбу с мужиком, он обнизал его толстые пальцы лалами и смарагдами, он возложил на его голову золотую корону и назвал собинным другом, обольстясь роскошных медовых словес; он даже попытался делить власть и перемогался, утишал гнев, когда видел пред взором неуступчивый, толстый, заскорузлый палец мужика, пахнущий землею. И когда медный бунт случился в престольной, и гилевщики пришли толпою в Коломенское, крича имя патриарха, и Федотко Квасник стал совать воровской лист, царь вдруг всю суторщину связал с опальным неуступчивым Никоном и напрочь, даже в мыслях, отрезал его от себя. И вскипев, дал полную волю стрельцам гнать бунтовщиков прочь от станового Дворца и, не уступая мольбам, тащить в застенку всякого, кто насмелился хотя бы и пустую руку вздеть...
И вот пришел день, когда Никон стал всем неугоден в Верху: и служивым, и чиновным, родовым и мелкопоместным, и думе, и священству, ибо и в изгнании слишком много славы перенимал на себя. Случилось время, когда Верх, эти знатные, стерегущие покои государя, ловящие преданно всякое его слово, вдруг разделились по артелям, сходкам, скопкам, тайным партиям и кружкам. Так, западники сгуртовались вокруг Никиты Романова, дяди царя, Федора Ртищева, Ордин-Нащокина, Матвеева Артемона и Василия Голицына; фрыги, польские костельники, деги и свеи искусили их бытийными прелестями и роскошествами жизни, Невтоном и Омером, латинскими орациями и золотыми кружевами, настольными часами и обойными кожами, картинами и гимнасионами; иноземная жизнь увиделась с русских долго закрытых взгляду пространств как бесконечный ухищренный праздник, коему позавидовала падкая до греха душа. И напротив: боярин Салтыков с дворнею, и князь Хованский, и царевна Иринья Михайловна, да и сама Марья Ильинишна открыто заступились за поруганное благочестие, не пугаясь царевой опалы.
И лишь Никон, бывый греческий печальник и поклонник, мечтавший о Царьградской премудрой Софии, остался в одиночестве, и всякий искушенный человек, узнав о судьбе боярина Зюзина, хоть и оставался втайне благосклонным к патриарху, но скоро ушел в тень, чтобы не открыть истинных чувств. И пошел по Верху из рук в руки тайный подметный лист протопопа Аввакума, где всяко хулился патриарх; де, Никитка колдун учинился, да баб блудить научился, да в Желтоводске с книгою повадился; де, он, детинка, бродяга был да к чертям попал в атаманы, а ныне, яко кинож волхвуя, уже пропадет скоро и память его с шумом погибнет... Сын он дьявола, отцу своему сатане работает...
Он, Никон, отступник и смутитель Руси, зачинщик всякой гили, и надобе его низвергнуть с престола по заповеданному церковному чину. Так решил Алексей Михайлович. Ежли он самолично изгонит патриарха в ссылку, то будет тому лишь слава у черни; но ежли собор низринет со стулки, то до конца лет пребудет Никон в подобающей проступку каре... Царь – наместник Бога на земле, и нельзя покушатися на его власть не только делом иль поступком, но и мыслию.
И послал государь в греческую землю старцев, чтобы везли они на Русь вселенских патриархов на правый суд над беглецом Никоном. Ибо подобает мужику знать и помнить свой шесток...
Назад: Часть восьмая
Дальше: Глава первая