Скрипач
Индиго-мир, свалка в окрестностях города Маквола

Скрипач сидел на мусорной куче и ел одну из самых вкусных в мире вещей – жареную картошку. Конечно, картошка была холодная, конечно, в ней иногда попадались заплесневелые кусочки, но это была ерунда по сравнению с тем удовольствием, которое сейчас получал Скрипач. Картошка завладела его мыслями целиком и полностью, душа его находилась почти что на самой вершине блаженства. Кусочек за кусочком, кусочек за кусочком… Когда картошка кончилась, Скрипач встал, облизнулся, вытер замаслившиеся руки о штаны и побрел потихонечку вглубь свалки. Хорошо. Даже карканье ворон и чаячий ор не причиняли сытому бродяге никакого беспокойства. И даже мелкая осенняя морось не смущала.

Скрипач был сумасшедшим и жил при свалке уже очень давно. Водители грузовиков, привозивших сюда мусор, считали его забавной местной достопримечательностью, и не более того. Порой, правда, встречались доброхоты, проявляющие желание помочь странной личности и устроить его судьбу. Скрипача ловили, отвозили в дом для душевнобольных, платили за его лечение… а через месяц он убегал и каким-то неизвестным образом вновь оказывался на той же свалке. Его словно влекла сюда неведомая сила.

Почему его прозвали Скрипачом? Водители говорили разное. Одни – за отрешенное выражение, навечно поселившееся на его лице, другие – за руки с длинными и нервными пальцами, третьи – за комично-живописный образ. По крайней мере, все сходились только в одном: скрипки у Скрипача в руках никто никогда не видел. А вот поди же ты, пристало. Скрипач и Скрипач. Имя, если вдуматься, не лучше и не хуже прочих.

Скрипач был неприхотлив, для него все в мире делилось на две противоположности – плохо и хорошо. В лечебнице, куда его время от времени отвозили, было плохо. Нет, там хватало еды, было тепло, и можно было помыться, но хорошо почему-то не становилось. Вроде бы должно было быть хорошо, а выходило все равно плохо. В лечебнице Скрипач начинал тосковать и где-то через месяц убегал туда, где ему становилось хорошо. На свалке было хорошо почти всегда. Ну, разве что в морозы или при сильном дожде становилось немножко плохо, но Скрипач отлично знал, что нужно сделать и куда можно спрятаться, чтобы снова стало хорошо. Эта свалка являлась всем его миром, и только она одна знала три главные тайные страсти Скрипача.

Первой страстью была жареная картошка. В любой куче отбросов он находил вожделенные кусочки, и на полчаса мир для него превращался в рай земной. Он смаковал картошку с таким удовольствием, что, знай об этой особенности бездомного бродяги какой-нибудь богач, этот богач удавился бы от зависти. На счастье Скрипача свалку часто посещали машины с пищевыми отходами из ресторанов, и недостатка в картошке, своей любимой еде, он почти не испытывал.

Второй страстью были птицы. Скрипач мог наблюдать за ними часами и иногда даже немножко огорчался, когда вечером птицы отправлялись спать. Наибольшим расположением со стороны Скрипача пользовались чайки, ворон он недолюбливал за пронзительный ор, неопрятный вид и, главное, за неумение красиво летать. Наблюдая за стаей чаек, живущей на мусорных монбланах, Скрипач приходил в возбуждение – нечленораздельно вскрикивал, размахивал руками, подпрыгивал. Казалось, он и сам бы полетел за стаей, если бы мог. Но некому, совершенно некому было понять эти чувства и оценить эти порывы. Максимум, что говорили водители, когда видели безумный танец, «Скрипач бесится».

А третьей и, пожалуй, главной страстью Скрипача были красивые вещи. Любые красивые вещи. Он, видимо, обладал врожденным чувством прекрасного и безошибочно отделял стильную вещь от не стильной, а подделку от оригинала. Именно из-за любви к вещам Скрипач и жил на свалке. Секрет заключался в том, что за ее пределами вещи кому-то принадлежали и никто никогда не отдал бы их Скрипачу, а тут вещи были ничьи, и то, что он находил, он мог преспокойно взять себе, никто и слова не сказал бы. Было у Скрипача в самом сердце свалки тайное местечко, приди туда кто-нибудь, кроме него самого, этот кто-нибудь сильно удивился бы увиденному. Такой коллекции абсурда, наверное, не нашлось бы больше нигде в мире. Обломок канделябра мог спокойно соседствовать с пустой коньячной бутылкой известной марки; книжные обложки, кожаные, с золотым тиснением, но без страниц (вырванных самим Скрипачом) лежали рядом со сломанным телефоном середины прошлого века, а в обрывок бального платья могла оказаться заботливо закутана надколотая ваза. Логики в коллекции Скрипача не было никакой, а критерий отбора вещей существовал только один – нравилась вещь ему самому или нет. Если вещь по-настоящему нравилась, Скрипач подбирал ее, относил в свое тайное убежище и располагал среди прочих, руководствуясь исключительно собственным чутьем. И, что удивительно, чутье на вещи, сделанные руками людей если не гениальных, то, безусловно, талантливых, у него было отменное.

Как-то произошел такой случай. Скрипач, в очередной раз сбежавший из гостеприимного приюта для душевнобольных, шел по городу, направляясь к своей родной свалке. Путь его пролегал через центр Макволы, старинный, красивый, изобилующий маленькими кафе и магазинчиками. Кафе (если из них не пахло картошкой) внимание Скрипача почти не привлекали, а вот у витрин он иногда задерживался – рассматривал выставленные там вещи. Конечно, это были вещи чужие и потому недоступные, а Скрипач давным-давно четко усвоил правило, что чужое брать нельзя. Вечерело, смеркалось, над улицей загорались висящие на растяжках фонари. Скрипач шел мимо витрин, возле одной задержался было, потом прошел дальше, а потом чуть ли не бегом бросился обратно.

В витрине находилось платье. Очень простое, темно-серое, с тонким белым кантом на вороте и рукавах. Платье было одето на манекен и подсвечено с трех сторон неяркими лампами. Ничего, кроме этого платья, в витрине больше не было.

Скрипач никогда не умел делить одежду на мужскую и женскую, и грузчики на свалке порой ухохатывались над ним, потому что Скрипачу ничего не стоило нацепить на себя одновременно побитую молью шубу, сапоги до колен и женскую юбку, длиной до середины икры, классического покроя. Скрипач видел в одежде защиту от холода и не более того, ему было все равно, что на нем надето. Он никогда не желал обладать чем-то чужим.

Но это платье… Чем дольше стоял Скрипач у витрины, тем больше и больше оно его завораживало – своими линиями, изгибами, своей идеальной простотой. Уже совсем стемнело, а он все стоял и стоял, как верующий перед любимой иконой, и не мог отвести от платья взгляд. Скрипачу впервые в жизни захотелось… нет, не получить этот предмет в пользование, конечно, но хотя бы потрогать это недоступное из-за стекла чудо, прикоснуться к нему.

Из магазинчика вышла низкая, худенькая и удивительно некрасивая девушка с папиросой в зубах. Она посмотрела на Скрипача долгим изучающим взглядом, а затем спросила:

– Что, парень, нравится платье?

Скрипач восхищенно закатил глаза и томно вздохнул – говорить он, конечно, умел, но сейчас ему было не до слов.

– Ты просто так смотришь или хочешь купить?

– Смотрю я… – согласился Скрипач. – Тонко очень.

– Что «тонко»? – не поняла девушка.

– Стенка у глобуса, – пояснил Скрипач. – Знаешь, глобус? Такой красивый, круглый, а стенка тонкая.

– Клиент, а ты нормальный вообще? – прищурилась девушка. Конечно, Скрипач после дурдома выглядел если не респектабельно, то близко к тому. Но впечатление нормальности пропадало полностью, стоило ему открыть рот.

– Как камушки, по шесть в колоде, – попробовал объяснить Скрипач. Он засмущался, потупился, принялся теребить край больничной куртки, в которой сбежал. – Серое…

– Значит, тебе нравится платье? – задумчиво спросила девушка. Скрипач, не поднимая глаз, закивал. Она усмехнулась. То, что парень явно не в себе, ее нисколько не смутило, даже наоборот, кажется, ей пришла в голову какая-то неожиданная мысль. – А хочешь посмотреть еще платья? Пойдем, я покажу тебе разные платья. Мне интересно, понравятся ли они тебе.

Скрипач дал увести себя в полуподвальный магазинчик. Девушка (которая оказалась хозяйкой этого заведения) кликнула помощницу, и демонстрация моделей началась.

– Ты сумасшедшая, Кларисса! – говорила Натели, влезая в очередной наряд. – Ничуть не лучше, чем этот длинноволосый псих, который сидит в зале.

– Поверь мне, это уникальный шанс, – некрасивая девушка прикурила одну папироску от другой. – У парня гениальный нюх на вещи. Ты бы видела, как он смотрел на модель в витрине! У него глаза горели, как у кота, и я…

– Говорю тебе, ты – сумасшедшая! Ну как этот ненормальный, который двух слов связать не умеет, поможет тебе отобрать платья для показа?!

– Нужно наблюдать за его реакцией, – холодновато ответила Кларисса. – Выйдешь, и посмотри. Можешь, для примера, надеть свой дурацкий костюм от тетушки Бегонии, сама увидишь, как его скорчит от одного взгляда на это уродство.

Кларисса оказалась права. Скрипач узнавал ее работы безошибочно и, увидев очередной экземпляр, радостно подскакивал на стуле. Особенно удачным платьям он даже хлопал в ладоши. Кларисса делала пометки в блокнотике, Натели моталась туда-сюда, едва успевая переодеваться, а Скрипач, позабыв обо всем на свете, ждал явления главного героя – и, наконец, дождался. Натели сняла платье с манекена, вошла в примерочную, а вышла уже в нем.

Скрипач молитвенно сложил руки – перед ним стояло совершенство. Он, стесняясь, подошел к предмету своего обожания поближе и деликатно потрогал рукав. Совершенство. Это было совершенство, во всем. Изящные строгие линии, тончайший белый кант, мягкая, приятно-тяжелая, отлично драпирующаяся ткань, никакого дурацкого украшательства вроде бантиков или пуговиц. Если бы Скрипач умел связно передавать свои мысли, он бы, наверное, похвалил Клариссу за такую работу. За удивительно выразительную лаконичность. За умение сказать одной правильной линией больше, чем сотней неправильных. За простоту того, что уже при рождении стало классикой.

– Вот видишь! – Кларисса победно улыбнулась. – Я же говорила тебе, что это лучшая модель. Мы пустим это платье в самом конце показа, оно произведет фурор!

– Клэр, я его боюсь, а вдруг он меня укусит? – Натели стояла, боясь пошелохнуться, и с испугом косилась на Скрипача, ходящего вокруг нее и трогающего то рукав, то подол, то ворот.

– Не бойся, он безобидный, – отмахнулась Кларисса. – Тем более его интересует платье, а не ты.

– Да, но в платье-то я! – пискнула Натели.

– Ладно, переодевайся, – смилостивилась Кларисса. – Жаль, что для показа я не успею сшить еще парочку вещей в стиле этого, – она кивнула на серое платье. – Знаешь, надо как-то отблагодарить нашего консультанта. Сбегай-ка в магазинчик за пирожными и кофе, а я прослежу, чтобы он не ушел до времени.

Впрочем, удержать Скрипача оказалось проще простого. Кларисса положила ему на колени то самое платье, и он благоговейно замер. Потом, покраснев от смущения, провел по рукаву платья указательным пальцем и зажмурился от удовольствия. Кларисса с удивлением смотрела на его руки. Она отродясь не видела у мужчин настолько красивых рук, с длинными пальцами, тонких, нервных.

– У тебя руки, как у скрипача, – заметила Кларисса. – Ты, случайно, не скрипач?

– Скрипач, – прошептал он. – Я да, я Скрипач. Совсем не поздно, чтобы искать палочки, и по шесть штук их, по шесть штук. И на обложку круглую красную полосу.

– Прости, клиент, больше не побеспокою, – пообещала Кларисса. Она забрала у Скрипача платье, уложила в коробку, прикрыв папиросной бумагой. – Сейчас Натели принесет пирожные, и мы, наконец, перекусим…

…Вопреки своим правилам, Скрипач после этого случая несколько раз приходил потом на эту улочку, к этой витрине. Но он больше ни разу никого не видел: ни Клариссу, ни Натели, ни волшебного платья. И невдомек ему было, что в самом престижном месте Макволы открылся очень модный магазин нового брэнда «Клэр&Н», в котором Клэр – переделанное имя «Кларисса», а «Н» обозначало то ли Натели, то ли Незнакомца. Чудесного незнакомца, безумного незнакомца, способного видеть и беззаветно любить Настоящую Красоту…

Доев картошку, Скрипач отправился в глубь свалки. Где-то позади него натужно ревели грузовики, ругались люди и кричали вороны, а впереди расстилался знакомый пейзаж – пирамидальные мусорные кучи под низким тяжелым небом, чайки, а за всем этим, далеко-далеко виднелись смутные силуэты города, окутанные осенней хмарью. Иногда Скрипач останавливался, привлеченный тем или иным предметом, но в этот раз удача не сопутствовала ему, ничего достойного на глаза не попалось.

После картошки захотелось пить, и Скрипач двинулся к окраине свалки, где сваливали отслужившие свое машины. Там можно было вволю напиться дождевой воды, которая накапливалась в обрезанной кем-то до половины бочке, стоящей рядом с почти полностью сгнившим самосвалом.

Скрипач напился, немножко посидел в кабине почти целой легковой машины, покрутил руль, попрыгал на сиденье, потом забрался в кузов грузовика, располагавшегося рядом, и уснул.

Разбудили его чьи-то голоса. Скрипач выглянул наружу. Если ругающиеся люди появлялись в этой части свалки, то это могло означать только одно: они приехали выбрасывать очередную машину, а это означало, что Скрипачу будет очень хорошо, – он обожал все новое, особенно если это новое оказывалось еще и красивым. Правда, показываться на глаза этим людям Скрипач избегал. Несколько раз в него невесть зачем бросали тяжелыми железками, и теперь он остерегался подходить к людям близко.

Ругающиеся голоса постепенно отдалялись. Осмелевший Скрипач вылез из грузовика и пошел полюбопытствовать, что же за машину оставили тут эти сердитые люди. Как и предполагал Скрипач, оставленная ими машина нашлась совсем неподалеку. Почти сразу Скрипач понял, что в этот раз перед ним что-то невиданное, а подойдя чуть ближе, просто-таки застонал от восхищения.

Машина была большущая, гораздо больше всех тех, что выбрасывали раньше. Гладкая, матово-серая, она висела в воздухе сама по себе, колес у нее не имелось. Окон, впрочем, тоже. Скрипач обошел вокруг машины, наполняясь радостью, как наполняется воздушный шар горячим воздухом. Потом осмелел и погладил машину рукой по боку. Теплая. И даже немножко мягкая. Как кошка. Скрипач положил на теплый бок машины обе руки, затем прижался щекой. Ощущения, которые он сейчас испытывал, были похожи на те, которое подарило ему серое платье когда-то давно, но тогда радость была мимолетной и маленькой, а сейчас она сумела заполнить собой Скрипача целиком и грозила выплеснуться через край.

– А-а-а-ах… – восхищенно выдохнул Скрипач. В памяти всплыли три лампочки, которые освещали серое платье, и он сказал: – Три света… Экспонента…

Слова в данном случае ничего не значили, они служили лишь слабыми проводниками между Скрипачом, его эмоциями и окружающим миром.

Скрипач отошел от машины и снова принялся нарезать вокруг нее неправильные круги. Он не мог понять, что же именно в данный момент хочет, и немного растерялся. Во-первых, ему хотелось эту машину, но унести ее с собой он явно не мог, слишком уж она была большая. Во-вторых, ему очень хотелось попасть внутрь, но двери в машине не имелось, и это приводило Скрипача во все большее замешательство. А третье желание было вообще из разряда на первый взгляд иррациональных – Скрипачу хотелось этой машиной обладать, но при этом – чтобы машина обладала им самим. Обладание в понимании Скрипача было мало похоже на общечеловеческое, а о физической близости он вообще не имел представления, но в данном случае это обладание было, наверное, немного похоже на самую настоящую любовь.

– Красивая, красивая, красивая, – бездумно бормотал он, то приближаясь к машине, то снова отходя в сторону. – Ммм… железное дерево, испытай… ванильные маргаритки… золото, золото…

Теперь в нем боролись два желания. Хотелось погладить машину и одновременно хотелось смотреть на нее издали, уж больно красивой она была формы. Еще с полчаса Скрипач бродил вокруг туда и сюда, но затем первое желание победило, тем более что машина была такая теплая, а у него замерзли руки. Он вернулся к машине и снова положил озябшие руки на ее теплый бок.

– Солнышко, – прошептал он. – Внутри…

Стенка машины вдруг вздрогнула и мягко потекла под его пальцами вниз.

– Ри, ты можешь объяснить, для чего мы сели на этой вонючей свалке? – в который раз спросил Ит.

– Я тебе уже говорил, что на этой вонючей свалке мы сели, чтобы не привлекать внимания. Или ты предлагаешь посадить катер на центральной городской площади?

– Нет, но можно же было сесть не в таком вонючем месте, – с неприязнью буркнул созидающий. Леон усмехнулся. – Тем более что катер невидим.

Мир в этот раз им достался почти идеальный. Во-первых, его фактически не затронула катастрофа. Во-вторых, он принадлежал к целому сиуру, через который, по словам Таенна, можно было пройти играючи, а это сильно сэкономит силы и время. И, в-третьих, в этом мире сейчас находилось двое Безумных Бардов на долгосрочном отдыхе.

Информационных сетей на планете не оказалось, развита она была ниже среднего, но искин еще из пространства снял информацию и сообщил всей компании радостную новость. Город, в котором жили Барды, оказался столицей небольшого островного государства, столицей старинной и примечательной. Исторический центр, состоящий из домов, возраст которых насчитывал иногда полтысячи лет, был сохранен, окраины застраивались в стиле центра, и это делало город очень уютным. Маквола оказалась еще и центром культуры и искусства, а также она была столицей моды для целого континента. Немудрено, что Безумные Барды выбрали именно этот город для жизни, – сейчас оба они солировали в лучшем симфоническом оркестре страны. Вернее, солировал один, совершенно гениальный скрипач, а второй в этом же оркестре был дирижером.

– Индиго, классика, – с удовольствием сказал Таенн. – Хорошая планета. Неудивительно, что ребята ее выбрали. Замечательный мир. И почему некоторые представители Мадженты очень любят хаять наши миры почем зря?

– А почему некоторые представители Индиго очень любят заявлять, что в Мадженте живут исключительно напыщенные снобы? – парировал Морис. – Как же в мире много добрых и порядочных людей, не передать!

– Особенно в Мадженте, – едко улыбнулся Бард.

– Нет, они концентрируются исключительно в Индиго, – с гадкой улыбкой ответил Сэфес. – А Маджента дает нам Стоверов и им подобных садистов, конечно же. Как же я забыл.

– Не напоминай, – попросил Таенн. Он сразу сник. – К сожалению, в этом ты прав. В Мадженте такие рождаются на порядок реже.

– Увы, они везде рождаются, – констатировал Морис. – Одна Маданга чего стоила…

Они шли по дороге к городу. С неба накрапывал мелкий осенний дождичек, под ногами, на почти черном от дождя асфальте, собирались мелкие лужицы, в которых плавали побуревшие листья.

– Матрицу языка искин снял, местные деньги сделал, поэтому у меня появилось предложение, – сказал Таенн, когда они вошли в городскую черту, миновав символический вход в город – два желто-фиолетовых полосатых столба, прислоненных друг к другу. – Давайте разделимся. Вы погуляете по центру, а мы навестим наших. Ри, ты ведь умеешь пользоваться деньгами?

– Допустим, умею. Но чем нам тут заниматься? – спросил Ри.

– Развейтесь хоть немножко после Терраны, – посоветовал Морис. – Музыку послушайте, пообедайте где-нибудь. А как надоест, возвращайтесь в катер.

– На свалку, – подытожил Ит. – Ладно, договорились.

– Слушайте, а нельзя это потоковое мышление как-то еще ускорить? – поинтересовался Ри. – Я понимаю, что у моего мозга есть предел, но мне почему-то кажется, что расчет следующей точки можно сделать быстрее.

– Быстрее, чем ты сейчас считаешь, могут считать только ди-эмпаты, причем не поодиночке, а группой, – отрицательно покачал головой Таенн. – И думать забудь. Мозги сожжешь. В общем, развлекайтесь и отдыхайте, а мы пошли.

Через минуту Контролирующих и след простыл. Они свернули в какой-то неприметный переулок и скрылись в мелкой дождевой мороси. Ит зябко поежился и спросил Ри:

– Ну что? Куда пойдем?

– Куда-нибудь, где сухо и тепло, – решительно сказал Ри. – Знаешь, нам с тобой поговорить надо. Я даже рад, что они ушли.

– Я тоже, – медленно сказал Ит. – Поговорить действительно надо. И мне почему-то кажется, что я даже знаю, о чем мы будем говорить.

– Вот как? – удивился инженер. – Слушай, а ты случайно никогда не слышал ни от кого слово…

– …эрсай? – продолжил созидающий. – В том-то и дело, что слышал. Пойдем.

Кафе они нашли довольно быстро. Официантка, милая девушка, немножко похожая чем-то на оставшуюся дома невесту Ита (господи, это что, и правда было?..), принесла им меню в бархатных тяжелых папках и помогла с выбором – ни Ри, ни Ит не ели мяса, и еду пришлось выбирать довольно долго. От алкоголя решили воздержаться, взяли какой-то горячий напиток с медом и местными душистыми травами.

– Вот что я тебе расскажу, дружище… Сплю я в своем углу, и вдруг голос слышу. Четко, прямо в ухо: «Вставай». Сначала подумал, что это искин балуется, но потом сообразил, что искин повежливее будет. Хотел было рот открыть, чтобы этому голосу высказать, что я о его манерах думаю, но чувствую, что рот мне словно бы клеем заклеили. Глазами вращать могу, а говорить – нет.

– Меня он тоже буквально за руку поймал, – вставил Ит. – Вернее, за плечи. Они там такие гадости про нас несли, что я уже решил, что сейчас встану и вмешаюсь. Тем более что у меня детектор. Заставлю себя выслушать. И тут…

– Значит, этот невидимый товарищ нас с тобой очень похоже обрабатывал, – подытожил Ри. – Ну так вот, слушай дальше. Встал я, значит, а голос мне говорит: «Внимательно выслушай этот разговор, тебе он очень пригодится в будущем». В общем, сел я обратно, сижу, слушаю…

– Точно-точно! – подхватил созидающий. – Мне примерно так же…

– Погоди, дай рассказать, – раздраженно проворчал инженер. – Стою я, слушаю, и тут искин начал задвигать про имитацию. Знаешь, мне даже не по себе как-то сделалось. Вдруг он прав? Вдруг мы с тобой и вправду сгорели в Транспортной Сети, а то, что сейчас, это не мы вовсе, а действительно какой-то морок? И не проверишь, и не докажешь. А голос говорит…

– …что ты человек, естественно, – закончил Ит. – Мне он то же самое сказал. Но, понимаешь, не сходится. Я уже про это думал, и не сходится.

– Что за манеры у тебя, перебивать через слово?! – рассердился окончательно Ри. – А еще гуманитарий! Ты можешь заткнуть плевательницу и дослушать?

Ит промолчал.

– На чем я там… а, да. Голос говорит: «Вы действительно не те, кем кажетесь, но при этом вы, вне всякого сомнения, люди. В этом можешь не сомневаться. Вы не порождения Транспортной Сети и не морок».

Не те, кем кажетесь… Ит сморгнул, нахмурился. Вот это совпадало. На сто процентов совпадало с тем, что чувствовал он сам. Ощущение, которое он испытывал последнее время и которому объяснения не было, наконец-то сумело найти дорогу к словам и облечься в них. Я не тот, кем кажусь. Я кто-то еще. Кто-то другой. Но если я – не я, то что же я? Ответа не было. А если попробовать иначе?

– Ри, слушай, может быть, попробуем разобраться? – попросил Ит. – Как-то это все очень уж нелепо и мелодраматично, не находишь? Что-то правильное в словах этого голоса есть, вот только уж больно размыто все получается.

– Как ты предлагаешь разбираться? – удивился инженер.

Подошла официантка, поставила перед ними квадратные тарелки. Улыбнулась Ри. Народу в кафе почти не было, вокруг царил приятный полумрак, где-то в углу играла тихая музыка. Ит отхлебнул из своего стакана и поморщился – слишком сладко, даже приторно. Попросил у официантки воды, та вскоре вернулась с кувшином.

– Ну, так что? – снова спросил Ри, когда девушка, наконец, ушла.

– Разбираться – это значит с самого начала, – пояснил Ит. – Расскажи о себе, потом я – о себе. С детства. Где ты родился, где вырос. Родители, семья.

– У меня очень хорошая семья, – с гордостью начал Ри, но тут же почему-то осекся. – Мы из техноэлиты, ученые. И отец, и мать всю жизнь работают на Техносовет, я с самого начала был отдан в группу при их институте, ну, знаешь, группы для детей сотрудников, имеющих хорошую генетику. Сначала мечтал стать транспортником… а кто из детей не мечтает об этом? Потом, уже в юности, начал заниматься телепортацией… и по сей день ею занимаюсь. Несколько книг написал. Имею статус преподавателя. Грант дали. Работы много, она тяжелая, да еще и люди некоторые не понимают, а оттуда зависть, пакость всякая, – он скривился, как от чего-то кислого. – У тебя, как я думаю, примерно то же самое, так?

– Так, – кивнул Ит. – У меня тоже очень хорошая семья, и мы тоже очень много работаем. Правда, в другой области, но это, мне кажется, не принципиально. Уже что-то общее нашли.

– Систему ищешь? – усмехнулся инженер. – Маловероятно, что она есть. Но давай попробуем. Итак, нам с тобой…

– Примерно по сорок лет. Имеем степени, каждый в своей области. Шли каждый в противоположный своему мир, шли работать. Да нет, это все не то! – созидающий раздраженно стукнул по столу кулаком, жалобно звякнула ложечка на подставке. – Слушай, а если в детстве?

– Что – в детстве? – не понял Ри.

Детство… детство было, как у всех. Не то чтобы очень уж хорошее, но и не плохое. Сладкие подарки по праздникам, обычные шалости, группа, потом средняя группа, потом высшая, потом – по выбранному статусу, потом сам статус. И, глядишь, уже вырос. Лето, осень, зима, весна. Несколько концентрических кругов, наложенных друг на друга. Мама, папа, дед…

«Не смей подходить к полосе, нам потом придется платить штраф, если ты случайно остановишь машину транспортников».

«Хорошо, мама».

«Илайя, спорим, что ты не сможешь запрыгнуть на желтую полосу?»

«Ри, да я запросто!»

«На что спорим?»

«На три конфеты».

Смешно было, да. Ну, на то оно и детство.

– Если у нас было что-то общее в детстве, и оно является… – начал было Ит, но Ри его тут же оборвал.

– То, что я в семь лет навернулся с крыши, не может иметь никакого отношения к тому, что сейчас с нами происходит, – жестко сказал он.

– А я в семь лет едва не утонул, – ответил созидающий. – От страха и не запомнил почти ничего. Обрывки какие-то.

– Я про крышу тоже почти ничего не помню, – отмахнулся инженер. – Мама говорила, месяц в коме пролежал. До сих пор шрам на затылке остался.

– А я воды боюсь, – признался Ит. – Не так чтобы уж совсем – и плаваю хорошо, и под парусом могу… но все равно какая-то неуверенность остается.

– У меня то же самое с высотой, – понимающе покивал Ри. – Ладно, это все ерунда. По-моему, искать систему бесполезно. Какие-то совпадения есть, но они, больше чем уверен, случайны. Так что, по моим рассуждениям, своей фразой про то, что мы «не те, кем кажемся», этот голос имел в виду что-то другое. Иносказание, например.

– Наверное, – согласился созидающий. – Хотя радует одно – мы все-таки люди.

– Слушай, а расскажи про эту самую Мадангу, – попросил инженер. – Что-то она у меня из головы никак не выходит. Инцидент какой-то… Ты сам откуда про это знаешь?

Ри отпил из стакана, закашлялся, тут же запил приторную гадость водой из кувшина. Ит молча ждал, когда кашель отпустит инженера, затем заговорил:

– Не знаю я откуда. Но что знаю, могу рассказать. Был такой мир, он назывался Маданга. Мир индиговский, продвинутый. В нем имелась и Транспортная Сеть, и свой довольно серьезный флот, но по большей части Маданга была известна как курорт. И на этой Маданге произошло следующее. Там отдыхали две… кошки, рауф. Кажется, то ли сестры, то ли любовницы. Из Мадженты, уж не знаю точно откуда. И они нашли в окрестностях городка, в котором временно жили, изуродованную собаку. Этой собаке какой-то человек перетянул морду проволокой и вышвырнул на улицу, – голос Ита вдруг поменялся, и Ри поразила эта перемена – сейчас перед ним находился не Ит, а совершенно другой человек, тот же самый, что появился в подземелье на Терране. Старый, усталый, опытный. И бесконечно печальный. – Кошки поймали эту собаку, вывезли через Транспортную Сеть к себе домой, вылечили. И вернулись на Мадангу – искать того садиста, который проделал такое с животным. И нашли.

Ит замолчал.

– А дальше что? – осторожно спросил Ри.

– А дальше началось то, что и называется по сей день «инцидент на Маданге». Сначала обе кошки, а потом и посол рауф… ну, это были не совсем те рауф, которых ты уже видел, а немножко другие, стали требовать наказания для человека, который проделал это с собакой. По законам Маданги за такое полагался маленький штраф. По законам рауф – кастрация и повторная социализация. Правительство Маданги ответило отказом. И тогда на Мадангу пришли рауф. Сначала только рауф. После – другие. И люди, и… Антиконтроль. Погибло несколько сотен человек, в том числе обе кошки и посол. Маданга защищала, как ей казалось, свои суверенные права.

– И чем все кончилось?

– Да ничем, – пожал плечами Ит. – Вмешались Официальная Служба и транспортники. Ну и, видимо, Контроль тоже. Через очень небольшое время Маданга получила свои суверенные права, а к ним, в наказание, тысячу лет капсуляции. Те рауф, кажется, тоже получили капсуляцию… а может, и перевод в статику. Я не знаю. Знаю только, что само название «Маданга» до сих пор в некоторых мирах – имя нарицательное. Когда хотят сказать, что где-то произошло позорное событие, говорят, что там была «настоящая Маданга». Вот и все. Больше я ничего не знаю.

– Ничего себе «ничего», – покачал головой инженер. – Я о таком и слыхом не слыхивал. Интересно, откуда Стовер про это знает?

– А он там был, – просто ответил созидающий. – Выступал за суверенные права Маданги, разумеется. Злая Маджента напала на свободный Индиго-мир, попыталась навязать свои законы, да и вообще уравняла в правах священную человеческую жизнь и жизнь какой-то шавки. Такие, как Стовер, очень хорошо умеют предлагать в кого-нибудь стрелять. У них простая логика и методы. Взять чуть-чуть настоящей правды, подмешать к ней толику нужной лжи, которая выглядит, как правда, и показать людям самое простое решение – стрелять, мол, нужно вон по тем врагам.

– Он там был? – У Ри нехорошо сузились глаза.

– Был, – кивнул Ит. – Был и проиграл. Вернее, там проиграли все без исключения, но для Стовера, конечно, важен один-единственный проигрыш. Его собственный. Остальные он, может быть, даже и не заметил.

– Сколько же ему лет?..

– Много, думаю. Больше чем полтысячи, наверное.

Они замолчали. Есть расхотелось. Ит безразлично ковырял трезубой вилкой какие-то овощи, политые остывшим соусом, Ри потихоньку пил приторный медовый напиток. Народу между тем прибавилось. Соседний столик заняла молодая парочка – девушка в кокетливом беретике, клетчатом плаще и высоких сиреневых сапожках, и юноша в глянцево-черной куртке, в намотанном на шею длинном шарфе. Они хихикали, смеялись. Музыка заиграла громче, из-за другого столика поднялась еще одна парочка и отправилась на середину зала танцевать.

Иту с Ри в этот момент было не до веселья. Инженер вытащил из кармана деньги, положил на столик. Они, не сговариваясь, встали и пошли к выходу.

На улице моросил все тот же мелкий противный дождик, и пахло осенью – прелью, сыростью, подступающим холодом. Дорогу обратно на свалку им и искать не пришлось – оказывается, они отошли совсем недалеко от окраины. Через полчаса они были уже на месте.

– Интересно, где этих носит? – спросил Ит, имея в виду Контролирующих. – Скоро они вернутся?

– Понятия не имею и связываться с ними не хочу, – ответил Ри. – Пошли в катер, поспим. Мне все равно еще как минимум часов десять считать, так что можно расслабиться. Заешь, все-таки неприятно. Я ведь взрослый человек, и мне совсем не по нраву, когда меня берут за шиворот, как кутенка, и заставляют что-то делать. И выставляют при этом молодым дурачком, у которого молоко на губах не обсохло.

– У меня то же самое, – горько усмехнулся Ит. – Я, может, и не подаю вида, но, когда меня раз за разом выставляют недоумком, мне это… как бы сказать…

– Да понятно как. У меня ощущение, когда я с ними разговариваю, что мне не сорок лет, а двадцать, – мрачно заметил инженер. Ит покивал. – «Не поймешь, не разберешься». Если я не пойму, то объясни так, чтобы я понял! – разозлился он. Ит снова кивнул. – Если сам чего-то не понимаешь, так возьми и скажи. А не выдумывай за спиной всякую чушь, когда тебе кажется, что люди спят.

– Именно, – подтвердил созидающий. Ему было приятно, что Ри, которого он до этого момента единомышленником не считал, оказался на его стороне. – Я предлагаю следующее. Дождемся, когда снова появится этот Эрсай, и попробуем еще что-нибудь у него выведать.

– Попробуем, – согласился Ри. – Ладно, пошли спать. А то вернутся эти, и начнется…

Они зашли в катер, сделали себе койки в носовой части и легли. Ри убрал свет, в катере теперь слабо светилась только узкая светло-желтая полоска, идущая вдоль стены. Вскоре Ит почувствовал, что у него слипаются глаза. Но что-то заснуть мешало, и он довольно долго не мог понять, что именно.

– А все-таки тут воняет, – сонно сказал он, определив, наконец, что его раздражало. – Надо было где-нибудь в поле сесть.

– Тут не может вонять, – так же сонно отозвался Ри с соседней койки. – Это физически невозможно. Не говори ерунды. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, – отозвался Ит и через минуту уснул.

Откуда ему было знать, что это будет едва ли не последняя спокойная ночь в ближайшем обозримом будущем?

Бард и Сэфес вернулись утром, когда Ит и Ри давно уже встали. Выглядели Таенн, Леон и Морис измученными и усталыми. Леон тут же прицепил себе на руку красный контроллер, Таенн и Морис, подумав, последовали его примеру. От предложенной Ри еды они отказались.

– Ри, выводи катер к станции, – приказал Таенн. У инженера от этого приказного тона нехорошо потемнели глаза, но он поймал предостерегающий взгляд Ита и промолчал. Сел в кресло посреди каюты, вывел панель. Катер свечкой рванул вверх.

– Новости есть? – поинтересовался Ит.

– Новости есть, и это очень плохие новости, – ответил Леон. – На станции побеседуем. Нам надо срочно убираться отсюда. Чем быстрее, тем лучше. За нами погоня.

– Что? – удивился Ри.

– За нами гонятся, – повторил Сэфес. – И у нас почти нет форы. Вернее, она есть… но это ровно те сутки, которые нужны Ри для расчетов.

– Кто гонится? – нахмурился Ит.

– Они не знают, а Сеть в нужном объеме им сейчас недоступна, – ответил Морис, имея в виду двоих Бардов, которых они посетили. – Но «шлейф», который идет за нами, даже им отлично виден.

– Тот самый корабль, – прошептал созидающий.

– Быть не может, мы же его уничтожили, когда он атаковал нас в биомире, – возразил инженер.

– Значит, или не уничтожили, или он был не один, – пожал плечами Таенн. – Ри, если расчет закончен, то, ради всего святого…

– Закончен, – ответил Ри. Катер подходил к станции. Вокруг был ставший уже привычным пейзаж – бархатная пустота и сложный звездный узор, который для одних является единственной существующей реальностью, а для других лишь ее малая часть. – Я могу переместить станцию, даже находясь в катере. Как только стыкуемся, уходим. Искин!

– Здесь, – бодро откликнулся тот. – Как планетка?

– Замечательно, – ответил инженер. – Потом расскажем. Срочный переход. Даю координаты.

– Выполняю, – голос искина тут же стал собранным и серьезным. – А что насчет пассажира?

– Чего? – не понял Ри.

– Берете с собой? – спросил Искин.

– Хватит прикалываться, быстрее давай, – приказал инженер.

– Хорошо, хорошо. Вопросов нет.

Через секунду станция, прощально мигнув золотым сиянием местному солнцу, сгинула в пространстве.

А еще через минуту на ее месте возник сильно потрепанный корабль с жидкостными двигателями, чем-то похожий то ли на ржавый самовар, то ли на кошмарный сон конструктора.

От корабля в разные стороны потянулись тонкие ментальные нити, которые буквально через несколько минут невидимым коконом окутали почти всю планету. Кокон держался совсем недолго, затем растаял. Корабль совершил маневр, развернулся и, повисев немного в пространстве, беззвучно исчез вслед за станцией.

В газетах Макволы на следующий день появилась статья о странных и загадочных смертях двух известнейших музыкантов – дирижера симфонического оркестра и талантливого скрипача-солиста. Они были найдены мертвыми в своих домах, и ни один эксперт так и не сумел установить, по какой причине они умерли.

Станция висела в пространстве над голубой планетой. Под ней, внизу, плыли материки, океаны, на теневой стороне слабо светились города, гигантские, но отсюда, со станции, кажущиеся совсем крошечными. Патрульный катер официальной службы уже отошел, процедура оформления заняла совсем немного времени. Ри, по совету искина, подтвердил для официалов статус пилота, Ит – статус охранника. Со статусом пришлось повозиться, но в конце концов детектор признали безопасным с ограничениями, и сейчас все ждали разрешения на посадку. На эту планету сесть просто так было нельзя. Мир принадлежал сильному и очень старому конклаву Индиго, на нем базировался военный флот, а также (и это было, пожалуй, самым главным) на нем размещалось правительство конклава Далат.

Разговор с официалами вселил во всех уверенность и надежду, что еще не все потеряно, что борьба возможна. Официалы, к сожалению, всех подробностей не знали. Радовало только то, что мир, по их словам, стабилен, хотя конклав и потерял несколько планет.

– Везде бы так, – подытожил Таенн, когда официалы отбыли. – Вот что значит хорошая организация.

Ри покивал. Этот мир был очень похож на тот, в котором он родился и вырос.

«Может, и дома все нормально? – подумал он. – Хоть бы они справились так же хорошо, как здешние…»

– Простите, что отвлекаю, – вдруг раздался с потолка сварливый голос искина, – но, может быть, мне кто-нибудь скажет, что делать с гостем?

– Что ты несешь, с каким гостем? – раздраженно спросил Ри. – Нас как было пятеро, так и есть.

– Нет, шестеро, – возразил искин. – Гость в катере.

– Слушай, мы час назад вернулись из катера, там, кроме нас, никого не было, – возразил Ит.

– Нет, был! – сердито сказал искин. – Идите и посмотрите сами.

Леон и Морис непонимающе переглянулись. Таенн пожал плечами.

– Кошка, что ли, залезла? – спросил он. – Искин, ты что-то не то говоришь.

– Это ты не то говоришь. Идите. Там он.

– Ну, пошли, – пригласил Таенн. – Но если ты, железные мозги, прикалываешься…

– Даже не думал! – клятвенно пообещал искин.

В катер они вошли по очереди, остановились у входа.

– Ну? – спросил Таенн, обозревая пустую каюту. – И где?

– Да вон же! – горестно ответил искин. – Вон там!

– Где?! – возопил Ри. Он все еще не понимал, как можно спрятаться на двадцати пяти квадратных метрах в совершенно пустом помещении.

– Я же говорил, что в катере воняет, – ошарашено пробормотал Ит.

Из-под выступа, тянувшегося вдоль стены, пятясь, выползала какая-то нелепая фигура. Сначала показались рваные ботинки (на одном подошва держалась на честном слове и была подвязана веревочкой), затем – тощие ноги в грязных засаленных штанах, после появилась рваная клетчатая юбка, куртка, и через несколько секунд перед ошарашенной компанией возник человек совершенно бродяжьего вида.

– Ни фига себе… – едва слышно протянул Ри. Его голос, видимо, испугал бродягу – тот вскрикнул, рванулся куда-то в сторону, с размаху налетел на стену катера, метнулся вправо-влево, но проход был перекрыт. Бродяга бросился обратно, к выступу, упал на колени…

Таенн опомнился первым.

– Катер, блокируй его!.. Ах, черт, я же не могу… Ри! Усыпи его, быстрее! Да быстрее же!

Мысленному приказу Ри катер повиновался в ту же секунду. Рядом с левой рукой бродяги взметнулась ложноножка, на конце которой, словно по мановению волшебной палочки, возник синий контроллер, и через секунду бродяга лицом вниз рухнул на пол.

– Теперь понятно, почему катер его впустил, – заключил Морис. – Ит, вы с ним идентичны генетически почти полностью. Для катера вы являетесь одним и тем же человеком. Может быть, ты все-таки объяснишься?

Созидающий отрицательно покачал гудящей головой. В голове творилось черт-те что. По крайней мере, информацию она воспринимать адекватно отказывалась. Это была не информация. Это был какой-то бред.

– Я ничего не знаю, – в который раз повторил он. – Это невозможно.

Ит сидел и неподвижно смотрел в лицо лежащего перед ним человека. В свое лицо. Если различия и присутствовали, то они были минимальными. Чуть иной разрез глаз. Чуть более острый подбородок. И волосы – не черные, а медно-рыжие.

– Этого не может быть, – проговорил Ит. – Не понимаю…

Посадку пришлось отложить. Уже третий час они занимались Скрипачом. Сначала, с помощью искина, тщательнейшим образом его вымыли. Грязен он оказался неимоверно, даже искин, видавший всякое, ругался на чем свет стоит, смывая напластования грязи. Потом Скрипачу подбирали одежду. Сошлись на брюках свободного кроя и мягкой рубашке с длинными рукавами. Потом потратили почти час на проверку, потому что не могли понять, каким образом этот бродяга вообще попал в катер и как сумел его увидеть. Посмотрели запись с катера, в которой Скрипач ходил вокруг машины и разговаривал с ней, а затем искин, успевший взять нужные пробы, выдал результаты генетического теста, и вот тут все пятеро пришли в полное недоумение.

– Я его не знаю! – кричал Ит. – У нас в семье не было психопатов, которые оставляли бы потомство там, где побывали! К тому же в этом мире из нашей семьи никто и никогда не работал, клянусь чем угодно!!!

– Да тише ты, – шикнул на него Таенн. – Даже если бы вы оказались братьями, такого процентного совпадения не было бы. Небольшое – да, но не такое.

– Ты память посмотрел? – спросил Леон.

– Насколько это возможно, – ответил Бард. Он сел рядом с Итом и успокаивающе положил руку ему на плечо. – Сейчас расскажу. Он сумасшедший. Видимо, это следствие сильной травмы, которую бедняга получил в возрасте около семи лет, еще в детстве. Вылечить его не представляется возможным. Но есть и хорошие моменты, например, он совершенно безобиден.

– Это замечательно, – ехидно заключил Ри. – И что нам теперь с ним делать?

– По уму, его надо вернуть обратно, на свалку, – заметил Морис. – Судя по всему, он на ней всю жизнь прожил. Ему около сорока лет, он совершенно здоров и…

– Здоров? После сорока лет жизни на свалке? – недоверчиво вскинул брови инженер.

– Ну, не сорока. Судя по тому, что удалось увидеть, он на этой свалке прожил лет тридцать. Попал туда еще ребенком, – уточнил Таенн.

– Вынужден признать, что да, он абсолютно здоров, – вмешался искин. – У него даже все зубы целы. А что он худощавым выглядит, так это нормально. Он не голодал. Просто такая конституция. Вон, Ри с Итом тоже не особенно…

– А ты корми получше, и мы будем особенно, – огрызнулся Ри. – Что еще?

– Да больше ничего, – подытожил искин. – Не считая, конечно, что они с Итом одинаковые. Ну или почти одинаковые.

Все снова посмотрели на Ита. Тот посмотрел на лежащего.

– Какие будут предложения? – спросил Бард.

Морис задумчиво прошелся туда-сюда, остановился, потер подбородок. Глянул исподлобья на Таенна, затем на Леона. Те выжидающе молчали.

– Можно ввести его в стасис, а когда это все закончится, вернуть домой, на эту свалку, – предложил он. – Или оставить в каком-нибудь мире, где ему сумеют обеспечить достойное существование. Может быть, даже в том, в котором мы проведем эти сутки. Его бы там приняли.

– Неплохая идея, – согласился Таенн. Ри кивнул. Глянул на Ита.

– Я не знаю, – растерянно проговорил тот. – Может быть, взять его с собой?

В зале повисла тишина. Ит встал, подошел к прозрачной стене. Он чувствовал, что все сейчас смотрят на него, и не понимал, почему, по какой причине это очень непростое решение ложится на его плечи. Но что придется решать именно ему, он тоже понял. «Будь поласковее с незнакомцами»… Эрсай знал про то, что произойдет? Видимо, да. Конечно, знал. И заранее дал совет, которым Иту теперь придется воспользоваться. Интересно, а если бы Эрсай не посоветовал «быть поласковее», он бы согласился с Морисом, и этого странного человека вернули бы на свалку, только потому, что его там подобрали?

Ит не понимал, почему ему так не хочется, чтобы этому человеку было плохо. Он подсознательно понимал, что эти мысли не имеют никакого отношения ни к разуму, ни к логике, но деваться от них некуда. Это было знание, запредельное, ирреальное, но он сейчас был готов говорить сколько угодно и применять любые доводы, лишь бы ему разрешили оставить этого бродягу. Зачем? Кто бы мог ответить. Ит вспомнил запись катера, и его словно кольнуло в сердце тонкой иглой. Руки на теплом боку машины как будто стали на мгновенье его собственными руками, он ощутил под пальцами шелковистую мягкость, в лицо пахнуло гостеприимным сухим теплом…

Созидающий повернулся к ждущим его людям.

– Я хочу оставить его, – спокойно произнес он. – Под мою ответственность. Я должен понять, что происходит, а для этого он может понадобиться. И… – Ит запнулся, замялся. – И если все кончится хорошо, то я сам верну его потом домой. Если потребуется.

Леон беззвучно зааплодировал. Морис зажмурился, потряс головой. Таенн равнодушно пожал плечами – поступай, мол, как знаешь. И только Ри посмотрел на Ита с нескрываемым уважением.

– Это ты правильно, – подытожил он. – Трудно, конечно, будет, но ничего. Справимся.

– Интересно, если бы тут был Стовер, что бы он сказал про все это? – едва слышно пробормотал Таенн. – Ри – пилот, Ит – защита, а этот ненормальный кто? Группа поддержки?..

Когда Скрипача разбудили, он первый час дичился и шарахался ото всех, но затем сообразил, что никто не собирается кричать или бросать в него вещи, и довольно быстро осмелел. Он то бесцельно бродил по залу станции, то подолгу замирал возле прозрачной стены, то вдруг садился на колени и начинал гладить невесть зачем мягкую упругую поверхность пола своими длинными пальцами. На людей он почти не смотрел. Разве что на Ита, но как-то вскользь, исподволь.

Созидающий заметил, что Скрипач глядит на него со странным выражением – то ли недоверчиво, то ли удивленно. Несколько раз подходил, трогал за рукав, но потом отскакивал в сторону и снова принимался бесцельно шататься по залу. От предложенной еды Скрипач отказался, а вот стакан ярко-зеленого сока выпил с видимым удовольствием.

– Не голодный, наверно, – заметил Таенн. – Ничего. Проголодается, сам поест.

Выглядел Скрипач в чистом виде вполне презентабельно. Худощавый, тонкий, гибкий, он двигался удивительно грациозно и красиво. Теперь, когда его движения не сковывала неудобная разномастная одежда, стало заметно, что Скрипач выглядит как-то уж слишком изысканно для простого бродяги. В его движениях, в повороте головы, в случайных взглядах угадывалось ленивое аристократическое достоинство.

– Король помойки, – со смехом сказал Леон. – Жаль, не соображает ничего.

Скрипач вдруг снова подошел к Иту и взял его за рукав. В глазах Скрипача светилось плохо скрываемое торжество.

– Хорошо, – уверенно сказал Скрипач. – Только не надо больше напополам.

Ит оторопело кивнул. Бродяга отпустил рукав и удалился в глубь зала.

– Понял? – переспросил Ри, давясь смехом. – Напополам не надо. Запомни получше.

– Хватит ржать, – разозлился созидающий. – И вообще, это грех – смеяться над больными. Или ты про это никогда не слышал?

– Я не над ним, а над тобой, – инженер все никак не мог успокоиться. – У тебя было такое лицо…

– Слушайте, мы или высаживаемся сейчас, или ложимся спать, – предупредил Таенн. – Ри, расчет начат?

– Давно уже начат, конечно. Давайте отдохнем немного, а после этого – вниз, – предложил тот. – Погоня, про которую вам рассказали, сюда, скорее всего, не сунется. Защита хорошая.

– Я бы не уповал на защиту, но все равно мы в любом случае уйдем из локации в срок, – заключил Морис. – Решено. Спим, и вниз.

– А с этим чего делать? – спросил искин.

– Да пусть гуляет, – отмахнулся Сэфес. – Не видишь, человеку хорошо. А если не напополам, то даже очень хорошо. Пусть бродит по станции, сколько ему вздумается. Ты же ему все равно ничего плохого сделать не позволишь, так?

– Ладно, – согласился искин. – Может быть, с ним действительно станет повеселее.

Скрипачу в этот момент действительно было хорошо. Место, в которое он попал… оно было, как свалка, только лучше. Лучше – потому что Скрипач ощущал, что тут он без труда найдет очень много всего красивого. Тут не нужно было думать о еде, и тут было тепло, как летом. А еще тут был человек, к которому Скрипач даже рискнул подойти первым. Этот человек нравился. Необъяснимо нравился. Если бы не печальный больничный опыт (нельзя сразу бросаться на людей, которые нравятся, чтобы их обнять или погладить, – они боятся), он бы уже и подошел, и погладил. А так пришлось пока ограничиться рукавом. Но Скрипач сумел донести до нового объекта обожания одну из своих главных мыслей – про половинки. Он знал, что половинки – это плохо. И предупредил понравившегося человека, чтобы тот не делал половинки. Здорово!..

А затем кто-то неведомый начал открывать перед ним всякие двери, и Скрипач, очень хорошо отдохнувший, стал бродить по станции, заходя в какие-то помещения, проходя по кривым странным коридорам, то тут, то там он натыкался то на картину звездного неба, то на сияющую бриллиантовым светом замысловато изогнутую панель, то на комнату, из пола которой росла словно бы живая трава… Станция оказалась бесконечной, и Скрипач, не пройдя и трети, повернул, ведомый безошибочным чутьем, к ангару, в котором стоял катер.

Ему захотелось есть.

– Вы только посмотрите на это, – печальным голосом попросил искин.

Все уже давно проснулись и перекусили. Настало время отправляться вниз, на встречу с официалами и представителями местной власти. Ит и Ри поспешно приводили себя в порядок, когда искин вдруг сам себя прервал на полуслове и попросил всех срочно пройти в катер. Пока шли, Ит догадался, кто может быть причиной столь поспешного вызова. Остальные, впрочем, тоже догадались. Для этого большого ума и не требовалось.

В катере они застали следующую картину.

Посреди каюты сидел на полу блаженно улыбающийся Скрипач.

Поверх одежды, которую на него одели, пока он спал, на Скрипаче было серое платье с тонким белым кантом по швам. Чудесное, потрясающее, идеально красивое платье. Из-под платья торчали ноги в штанах и рваных ботинках, которые Скрипач по какой-то непонятной причине отобрал у искина.

А катер, весь катер, от пола до потолка, был уставлен тарелками, плошками, подносами и блюдами, полными жареной картошки.

– Да-а-а… – протянул Таенн. – Я же говорил – когда захочет, сам поест. Хорошо, что ему не пришло в голову полетать на катере. Подозреваю, что он бы смог. Долго бы нам пришлось искать машину.

– Что делать будем? – поинтересовался Морис. – Оставим это чудо на станции или возьмем с собой?

– Лучше, наверное, с собой, – неуверенно предложил Ри. – Иначе он нам всю станцию в склад с картошкой превратит. Ит, что скажешь?

– С собой, думаю, – созидающий присел на корточки рядом со Скрипачом. – И зачем ты это сделал, скажи? – осторожно спросил он.

– Желтая, – довольно зажмурился Скрипач. Поднял с пола тарелку, протянул Иту. – Неимоверно.

– Спасибо, – тот взял ломтик картошки. – Гулять пойдешь? Вниз?

Скрипач задумался. Потеребил подол платья, шмыгнул носом.

– Не половинки? – с недоверием спросил он.

– Нет, – подумав, ответил Ит. – Не половинки. Обещаю.

Бродяга удовлетворенно кивнул. Поднялся, одернул платье.

– А картошка? – спросил Ри.

Ит задумался. Потом повернулся к Скрипачу и попросил:

– Давай картошку спрячем. Мы ее потом достанем и съедим. Хорошо?

Картошка пропала, словно ее и не было. На лице у Скрипача появилось хитрое выражение. Он застенчиво подошел к Иту, а затем вдруг обнял его, подержал несколько секунд и отпустил. Сел на корточки и преданно заглянул в глаза. Тот через силу улыбнулся и потрепал Скрипача по голове.

– Славно, – пробормотал Леон, ни к кому не обращаясь. – И забавно. А самое забавное, что он говорит на пяти языках одновременно…