ГЛАВА 14
Проведя беспокойную ночь в продуваемой сквозняком комнате, с неуютной, как могила, кроватью, маленьким камином, пожиравшим дрова, как большая печь в пекарне, и безбожно коптившим масляным светильником, я впервые порадовался тому, что моя записная книжка, в которой были шифры, погибла. Те немногочисленные строчки, которые я записал, восстановив по памяти, должны были броситься в глаза первому же любопытному так же явно, как струя расплавленного металла в темноте. Поэтому всю бесконечную ночь я прятал их на груди, под рубашкой, и мне казалось, что я лежу на камнях. На рассвете меня разбудил один из охранников. Он сказал, что я должен за сорок минут умыться, побриться и позавтракать и выйти во двор полностью готовым к отъезду.
Герр Дортмундер уже поджидал меня подле коляски с поднятым верхом. На сиденье лежали две медвежьи полости.
— Похоже, что с утра будет дождь, — пояснил он.
Это были единственные слова, сказанные нами на всём протяжении пути к старинному городу Фрайзингу, некогда выбранному епископом в качестве центра епархии. Теперь же это было ничем не примечательное местечко: роль центра провинции полностью перешла к Мюнхену.
— Не высовывайтесь, — предупредил Дортмундер, — за нами могут следить.
Поскольку городок был когда-то центром епархии, в нём насчитывалось необычайное количество церквей. К одному из этих старинных зданий мы и подъехали. Но не к кафедральному собору, занимавшему центральную площадь, и не к собору Святого Бенедикта; мы торопливо миновали древнее строение, несомненно относившееся к позднеготическому периоду, украшенное великолепными витражами. Я наклонился вперёд и вытянул шею, пытаясь получше рассмотреть здание.
— Это собор Святого Георгия; он скоро рухнет, — сказал Дортмундер. Плохо скрытое удовольствие, прозвучавшее в его голосе, неприятно поразило меня: хоть я и не придерживаюсь католического обряда, но уважаю историю, которую олицетворяли эти древние стены. — Сядьте на место, быстро, — прикрикнул мой спутник.
Я поспешил выполнить приказ и успел вовремя, так как Дортмундер толкнул возницу и знаком приказал ему подхлестнуть лошадей. Я вцепился в поручень, и повозка рванула вдоль грязных улиц так, что я обрадовался, когда лошади наконец сбавили аллюр.
В этот миг раздался выстрел, и пуля пробила дыру в тенте коляски. Пристяжная испуганно заржала, вскинулась на дыбы, готовая понести, и, вскидывая голову, попыталась сбросить удила. Возница громкими нечленораздельными криками умудрился успокоить животное. Тем временем напуганные прохожие с криками разбегались в разные стороны. Какая-то женщина упала в обморок, и её пришлось нести на руках. Другие кучера лихорадочно заворачивали свои упряжки. Дети, восторженно вопя, глазели на суматоху.
— Что за чертовщина? — спросил я.
В это время раздался второй, а затем и третий выстрелы, один из них поразил нашего возницу. Он взревел от боли и испуга и без чувств свесился с козел. На его шейном платке расплылось кровавое пятно.
— На пол! Быстро! Закройтесь с головой! — Дортмундер подтвердил своё приказание крепким толчком и, зазвенев своими огромными шпорами, одним прыжком перескочил на козлы, бесцеремонно столкнул раненого и ухватил длинные вожжи. — Дорогу! Дорогу! — оглушительно закричал он, взмахнув кнутом.
— Кто это был? — выкрикнул я.
— Потом! — рявкнул Дортмундер, и мы понеслись по окраинам города, стремясь поскорее покинуть его, и, как ракета, вылетели на дорогу в Мюнхен, протянувшуюся по берегу Изара. Лишь когда мы удалились от города мили на три, герр Дортмундер ослабил поводья и пустил взмыленную пару шагом. Но он не переставал поминутно оглядываться, словно ожидал преследования.
— Ну и что это было? — спросил я, поднимаясь с пола, и неодобрительно посмотрел на дырки в тенте. — И не пытайтесь отделаться от меня пустой болтовнёй и неопределёнными намёками. Кто стрелял? — настаивал я. — Почему? — Тут до меня наконец дошло, что лошади не понесли. — Ваши лошади…
— Их готовили для армии. Они не боятся стрельбы и будут, невзирая на пальбу, стоять, пока их не погонишь. — Он торопливо огляделся, чтобы убедиться, что нас никто не преследует. — Не беспокойтесь, — ответил Дортмундер. Во время нашего поспешного бегства он потерял шляпу, и я заметил, что его лицо приобрело землистый оттенок. Он ни на мгновение не переставал озираться, его глаза ни разу не остановились ни на одной точке, он не давал гнедым передохнуть, хотя пристяжная заметно устала, а коренная, похоже, прихрамывала на переднюю ногу. — Именно поэтому я и велел вам спрятаться. Много народу очень хочет помешать вам Добраться до Мюнхена. Не исключено, что у вас появится возможность убедиться в том, что люди из Золотой Ложи не знают жалости. Я не говорю уже об агентах немецкого и британского правительств, действующих здесь, в Баварии. Да вы, как прислужник из Долины Царей, должны знать об этом лучше меня. — Он отрывисто хохотнул. — Но им хочется оставаться чистенькими, и они избегают решительных действий: боятся запятнать честь своих стран, это у них святое. А вот Золотая Ложа не испытывает угрызений совести.
— А наш кучер? Вы не подумали о нём? — Я не мог не задать этого вопроса, хотя проявление излишнего беспокойства об этом незнакомом мне человеке могло навести Дортмундера на ненужные размышления насчёт меня самого.
— Он же не может разговаривать. А если они попытаются что-либо выведать у него другим способом… у него есть пузырёк с ядом, и он воспользуется им. — Дортмундер сказал это пугающее холодным тоном.
Больше всего на свете я хотел сейчас поговорить с Майкрофтом Холмсом. Я твёрдо знал, что он был бы в состоянии разобраться в этой путанице.
— Ладно, — хрипло сказал я и откашлялся, — раз уж меня ждёт встреча с такими людьми, то позвольте мне, не откладывая, послать моему солиситору телеграмму с подробными указаниями. — Я пытался говорить бравым, но раздражённым голосом, но мне показалось, что эти слова прозвучали глухо и сварливо, с плохо скрытым испугом.
— Скоро мы приедем. Прежде чем идти на вокзал давать телеграмму, вам придётся замаскироваться. Не знаю точно, кто следит за нами, но ваша новая одежда больше не вводит этих людей в заблуждение. Вам нужно найти другой костюм. — Он сплюнул и вытянул кнутом по очереди обеих лошадей, хотя на их шкурах ещё не просохла пена после бешеной скачки на окраине Фрайзинга. — Вот-вот прибудем на место. Я найду шотландца и позабочусь о его камердинере. Остальное ваше дело. Советую вам добиться успеха.
Я вспомнил решительный настрой фон Метца, его вооружённую гвардию и начал наконец-то понимать кое-что из объяснений Майкрофта Холмса, когда я работал у него на квартире. И это кое-что потрясло меня. Ставки нынче были огромными. Если Соглашение будет сорвано, то почти вся Европа в скором времени окажется покрытой зловещей тенью Братства. Даже если грандиозный заговор фон Метца провалится и ему не удастся ввергнуть весь континент в войну, Братство всё равно сможет внедриться в правительства доброй дюжины государств. Я содрогнулся, представив себе Европу, в которой правители ежедневно впитывают яд, источаемый Братством, и в конце концов все страны окажутся изолированы друг от друга, а больше всего Англия, которая и так лежит за морем… В итоге поддерживать мир окажется невозможно.
Через час я смог разглядеть, как посреди великолепного баварского ландшафта постепенно возникают очертания Мюнхена. Мне крайне редко доводилось рассматривать какой-либо город с такими смешанными чувствами, какие в тот день вызвал у меня Мюнхен. Местоположение города, за которым вздымались к небу грандиозные горные вершины, уходившие главами в облака, делало его похожим на город из волшебных сказок. Но в этом городе скрывались опасности, с которыми я прежде даже и не предполагал оказаться лицом к лицу; поэтому восхитительный вид окутался в моём представлении клубами зловещего лживого тумана, как западня в ночном кошмаре.
Когда мы подъехали к вокзалу, начал накрапывать дождик, и я порадовался тому, что в коляске оказались медвежьи полости. Небо стремительно затянулось облаками, спрятавшими солнце, перевалившее зенит.
Герр Дортмундер остановил коляску на Ортенбург-штрассе, подле большого склада. Громоздкое тёмное здание, судя по всему, было построено в четырнадцатом веке. Он резко постучал в ворота условным сигналом. Менее чем через две минуты ворота распахнулись, появились трое вооружённых людей, точь-в-точь напомнивших мне гарнизон вчерашнего замка, и ввели лошадей с повозкой внутрь. Герр Дортмундер стоял в одной из множества узких дверей, выходивших в центральный зал. Место было мрачное и неприветливое. Можно было предположить, что на меня нацелено несколько ружей, но мне почему-то казалось, что это не так.
— Вам нужно замаскироваться. С повязкой на глазу это не так уж легко сделать, поэтому нам придётся поломать голову. — Он знаком велел мне подойти.
— Тут найдётся место, куда можно было бы положить вещи? — спросил я, вынув саквояж из-под сиденья, где он покоился во время нашей поездки.
— Скоро покажем, — резко отрубил Дортмундер. — Идите со мной.
Я не собирался спорить с ним в этой ситуации и направился следом, держась в шаге от своего провожатого. На сей раз я не слишком старался скрыть любопытство.
— Где мы? — спросил я, когда мы миновали коридор и подошли к ведущей вниз лестнице.
— В Мюнхене. Пока что с вас хватит и этого, мистер Джеффрис. — Видимо, терпение, которое он проявлял, общаясь со мной на протяжении нашей поездки, иссякло, и я не мог ничего с этим поделать. Кроме того, мне показалось, что у него были натянутые отношения с местной охраной.
Наконец мы спустились в подвал. Благодаря древним каменным сводам воздух здесь всегда был сырой, хотя я сразу же понял, что холод имеет более зловещее происхождение, чем просто вечно сырые камни. В дальнем конце просторного помещения я заметил возвышение, на котором, как мне показалось, стоял алтарь. В тусклом полумраке я не смог рассмотреть находившуюся возле него утварь, но был не без основания уверен, что она предназначалась для обрядов, которые я не знал и не желал бы узнать.
— Вы пробудете здесь до завтра, а потом вас замаскируют и отвезут на вокзал, — сказал Дортмундер. В этот момент он больше, чем когда-либо, напоминал карикатуру на Бетховена.
— Но я думал… — начал было я, но он перебил меня на полуслове.
— Станция под наблюдением. Ехать туда сегодня неблагоразумно.
Я постарался не выдать тревоги. Пусть он думает, что я просто огорчён задержкой.
— Ну кто будет за ней следить?
— Те же самые люди, которые стреляли в нас. Скорее всего, Золотая Ложа или агенты этого хвастуна фон Бисмарка. — Жест, который сделал герр Дортмундер, был мне незнаком, но я понял его смысл, отступил на полшага и приготовился слушать дальше. — Они пытаются помешать нам добраться до Макмиллана. — Он яростно мотнул головой. — Неплохо придумано. На их месте я делал бы то же самое. — Очевидно, это сдержанное признание было высшим одобрением, которое он мог высказать по отношению к врагам, и он произнёс эти слова не без некоторого изящества.
— Как я смогу сделать то, что вы от меня хотите? — спросил я, следуя за ним в глубь подвала. — Я не смогу уговорить шотландца взять меня на службу, если в меня будут поминутно стрелять.
— Совершенно верно, — согласился герр Дортмундер. — Именно поэтому я и привёз вас сюда. Чтобы здешние люди смогли отправиться на поиски убийцы, поймать его и привести сюда. Я хотел бы задать ему несколько вопросов.
Угроза, прозвучавшая в этих простых словах, была куда явственней, чем всё, что мне ранее довелось услышать из уст этого страшного человека. Я с волнением подумал, что нахожусь в полной власти этих людей, и если меня заподозрят и положение станет отчаянным, никто и никогда не сможет ничего узнать о моей участи. Как же я изменился за последние несколько дней, заметил я про себя: оказался в гнезде злодеев, мечтающих уничтожить всё, что было мне дорого в этом мире, и всё же не считаю положение отчаянным. Я заметил, что к алтарю подходит с полдюжины людей, все в длинных плащах с капюшонами.
— Кто эти люди? — полушёпотом спросил я у Дортмунд ёра.
— Это члены Братства. Они совершат обряд, чтобы поддержать вас. Вы должны присутствовать на нём, и это обеспечит вам успех. — Он указал мне на стул с высокой спинкой. Вот ваше место. Оставайтесь здесь.
— А вы? — спросил я. Мне совершенно не улыбалось оставаться наедине с этими зловещими фигурами.
— Я присоединюсь к участникам обряда. — Он направился было к ним, но вдруг вернулся и повторил предупреждение. — Не двигайтесь с места после начала обряда, что бы ни происходило. Это может… может очень плохо кончиться для вас.
Оглядев мрачный подвал, я решил, что намного хуже быть не может. Я уселся на стул, поставил саквояж между ног и попытался найти удобное положение. Оказалось, что на этом сиденье устроиться вовсе не просто, и после пяти мучительных минут я уселся прямо, понадеявшись в душе, что мои кости не слишком разболятся от предстоящей процедуры. Если ритуал затянется, то мне, пожалуй, придётся провести в этом мрачном месте больше часа; эта перспектива не прибавила мне оптимизма.
На протяжении следующих десяти минут люди в капюшонах подносили к алтарю различные предметы: внушительных размеров медный чан, небольшую палицу, пару жаровен, которые испускали больше дыма, чем света, кинжал, большой кристалл, полотнище, украшенное странной вышивкой, сломанный посох и кандалы. При виде последних меня бросило в дрожь.
Затем откуда-то донёсся звук гонга, отозвавшийся эхом в многочисленных коридорах.
Фигуры в балахонах сразу же расположились по углам алтаря, склонили головы, и я услышал пение, искажённое многоголосым эхом, доносившимся из трёх дверей, ведущих в этот огромный подвал. Мгновением позже к алтарю двинулись три короткие процессии, состоявшие из людей, облачённых в такие же плащи с надвинутыми на глаза капюшонами. Миновав алтарь, они направились к порталу, находившемуся в дальнем от меня конце подвала.
Слушая песнопения, я решил, что они поют по-немецки, но на каком-то древнем диалекте. Мне удалось разобрать всего несколько слов, но этого было недостаточно, чтобы понять смысл обряда.
Потом появился человек в длинной красной мантии. По голосу я узнал Дортмундера. Он подошёл к алтарю и, воздев обе руки, произнёс на архаичном наречии что-то о мощи жертвоприношения. Все остальные пропели в ответ славу могуществу своего Братства. Затем Дортмундер призвал к жертвоприношению.
Трое из людей в капюшонах направились в ближайший коридор, до меня донеслись звуки борьбы, ругательства, и к алтарю проволокли человека с кровавой маской вместо лица. Даже несмотря на полумрак и кровь, обильно заливавшую шевелюру, я разглядел его волосы, как сказала бы моя мать, цвета горящего стога сена, губы, настолько распухшие и разбитые, что он был не в состоянии издавать никакие звуки, кроме нечленораздельных воплей. Руки представляли собой сплошной синяк и распухли, как подушки. Я подозревал, что ему перебили все суставы. При виде этого несчастного я с трудом сдержал накатившую тошноту: я был бессилен помочь ему и презирал себя за то, что предоставляю жертву её участи. Собрав все душевные силы, я приготовился к дальнейшему.
— Это добыча, которую мы ныне приносим в жертву! — нараспев провозгласил Дортмундер, когда человека приковали к алтарю.
Я раскрыл было рот, чтобы протестовать, но слова замерли у меня на языке, как только один из людей в плаще с капюшоном положил мне руку на плечо и слегка дотронулся до моего горла острым лезвием.
— Смотри! — приказал человек. — И запоминай. Все, кто пытается преградить нам дорогу, умрут так же, как и этот человек. Помни об этом.
Как будто я был в состоянии когда-нибудь забыть это место и чудовищное деяние, свидетелем которого мне пришлось стать. Я порой не мог поверить, что это происходит наяву. Я сидел, скованный ужасом, а Дортмундер в это время раздел человека, прикованного к алтарю, а затем с помощью нескольких своих адептов принялся совершать жуткие, как в кошмарном сне, действия. Он вырезал у несчастной жертвы язык, затем гениталии и под одобрительные выкрики людей в капюшонах положил эти окровавленные куски мяса в медный чан.
Всё было залито кровью. Она стекала на пол и окрашивала алым плащи участников отвратительного действа. Жертва злодеяния сразу же лишилась чувств, и я надеялся, что ради его блага, несчастный до самой смерти пребудет в бессознательном состоянии. А церемония меж тем шла своим чередом: люди в капюшонах монотонно пели, а Дортмундер продолжал свою страшную работу.
Человек, лежавший на алтаре, внезапно вздрогнул и испустил ужасный, животный вопль, пронзивший всё моё существо: я почувствовал озноб, словно продрог до костей.
— Так будет и с тобой, если ты изменишь нам, — сказал человек у меня за спиной, будто читал по писаному. — Смотри и запоминай.
А мучения человека, распятого на алтаре, продолжались. На его груди, животе и лбу были вырезаны знаки, смысла которых я не понял.
Мне было трудно дышать.
Вдруг Дортмундер громогласно заявил, что эта жизнь, принесённая в жертву, придаст мощи Братству и ему самому, отдаст во власть Братства Камерона Макмиллана и сделает его послушным орудием в руках его членов.
После этого Дортмундер с истошным вскриком взмахнул палицей и раздробил несчастному голову.
Из дневника Филипа Тьерса
Я узнал, что М. X. благополучно попал во Францию и преобразился в одну из трёх ипостасей, доступных ему благодаря Эдмунду Саттону. Теперь до самого прибытия в Германию от него не будет известий: во-первых, он боится, что его письма и телеграммы могут быть перехвачены, а во-вторых, стремится в полной мере использовать преимущество быстроходного поезда «Меркурий».
Артур Аптон подписал полное признание в своём проступке и теперь будет держать ответ перед Адмиралтейством, а затем, если дело будет признано достаточно серьёзным, и перед Судом Королевской Скамьи. Гарольд Ворсинг по совету М. X. подал в отставку и сейчас пребывает в своём охотничьем домике в Йоркшире, пережидая первую, самую мощную волну позора. Его семейство пытается сделать хорошую мину при плохой игре, но всем ясно, что они крайне встревожены открывшимися обстоятельствами.
Некоторые люди из правительства намекнули графине Наги, что в ближайшие несколько лет ей лучше жить в Париже. Её добровольный отъезд поможет ей лично и её стране избежать недоразумений, в результате которых могут всплыть некоторые обстоятельства, обнародование которых не доставит никому удовольствия. Инспектор Корнелл из Скотленд-Ярда прислал записку, в которой говорилось, что он хотел бы узнать подольше о несчастной молодой особе, личность которой до сих пор не удалось установить. Ему показалось, что на её теле были нанесены какие-то странные татуированные или выжженные знаки, что наводит инспектора на серьёзные раздумья о причине её гибели. Один из знаков, говорилось в записке, изображал глаз, и это очень неприятно. В правительстве много высокопоставленных масонов, и инспектору придётся быть предельно осторожным, если окажется, что это такой же глаз, как тот, который масоны изображают вписанным в треугольник. Я сообщил в ответ, что М. X. будет телеграммой поставлен в известность обо всём этом и пришлёт ответ непосредственно Корнеллу в Скотленд-Ярд.
Сегодня мать на несколько минут пришла в сознание, и я могу лишь возблагодарить Бога за то, что был с ней именно в это время.
