ГЛАВА 15

Итак, я только что стал свидетелем неслыханно жестокого убийства. Я был настолько ошеломлён, что у меня не было сил пошевелиться. Никакие слова или поступки не могли изменить того, что произошло сегодня. И с новой силой во мне ожили мысли об опасности, угрожавшей непосредственно мне: теперь, после того как я стал свидетелем этого омерзительного ритуала, Братство не могло позволить себе роскошь оставить меня в живых. Конечно, со мной разделаются сразу же, как только я выполню поручение. Не исключено, что мне уготована такая же плачевная участь, как и сегодняшней несчастной жертве.

Через несколько минут охранник рывком поднял меня на ноги и, подталкивая, проводил по одному из коридоров в комнату. В голове у меня было пусто; пока мы шли, меня сверлила только одна мысль: в саквояже, который я несу в руке, лежат записные книжки, содержимого которых вполне хватит для того, чтобы Братство признало меня злоумышленником.

Комната, отведённая мне, больше походила на монашескую келью: в эту маленькую клетушку, примерно восемь на девять футов, с трудом помещалась незастеленная раскладная армейская кровать, письменный стол тоже раскладной, небольшой сундучок и комод. В стене было прорезано два высоких узких окна, выходивших в заброшенный огород, освещённый, однако, тремя факелами. Я находился ниже уровня первого этажа дома и был настолько изолирован от мира, что с тем же успехом мог бы считать, что пребываю в могиле. Усевшись на раскладушку, я попытался собраться с мыслями. Мятущийся свет факелов, врывавшийся через окна из дворика, соответствовал моим бессвязным раздумьям. В конце концов одна мысль оформилась чётко и ясно: мне необходимо было что-нибудь сделать с закрытым повязкой глазом. Я отчаянно попытался вспомнить трюк, который некогда показывал Эдмунд Саттон, чтобы применить на практике всё, чему научился на его уроках.

В своём несессере я нашёл клок хлопчатобумажной корпии и оторвал от него кусочек. Моя сообразительность подхлёстывалась страхом и потребностью сделать хоть что-нибудь, чтобы не чувствовать себя беспомощным во власти Братства. Ещё я достал свою бутылочку с йодом, вылил несколько капель на корпию и, ещё порывшись в саквояже, извлёк клей для почтовых марок. Накапав этого мерзко пахнущего клея на корпию, я приложил её к закрытому веку и держал пальцами, пока она не высохла. Нужный результат оказался достигнут — по крайней мере, так мне показалось в свете факелов: на месте глаза появился ужасный сморщенный шрам. Довольный тем, что моё произведение могло выдержать поверхностный осмотр, я водрузил повязку на место, пытаясь найти в достигнутом успехе основу для оптимизма.

Меня соблазнила было мысль спрятать где-нибудь присланные мне так не вовремя записи о подвигах Братства, но по зрелом размышлении я решил, что это будет неразумно. Любая перемена, любой звук передвигаемой мебели в моей келье мог привлечь к моей персоне нежелательное внимание. Я опасался, что татуировка на моём запястье не сможет полностью усыпить подозрения моих тюремщиков. В поисках постельного белья я открыл сундук и обнаружил там поношенные, выцветшие, но свежевыстиранные простыни и подушку, набитую ячменной соломой, испускавшей затхлый кисловатый запах, сразу же разлившийся по комнате. Не слишком удобно, подумал я, пытаясь хоть как-то отвлечься от тягостных раздумий. Расположившись на койке, я посетовал про себя на то, что мне не дали ни лампы, ни свечи: темнота действовала угнетающе и мои движения были очень неловки.

Ночь тянулась бесконечно, и я всё глубже погружался в бездну отчаяния. Если эти злодеи так ужасно обошлись с несчастным человеком, который вряд ли мог сильно провиниться перед Братством, то какова же должна быть моя участь, после того как моя миссия окажется разоблачённой? Чем больше я старался выкинуть эти мысли из головы, тем настойчивее они возвращались, как неотвязная зубная боль. Я попытался убедить себя, что голоден, замёрз и поэтому у меня такое подавленное настроение, но сам-то знал, что это не так. Когда я старался заставить себя уснуть, передо мной возникал образ человека из Люксембурга, падавшего в пропасть. К утру я был пьян от усталости и тоски. Поднявшись, я почувствовал, что мои суставы не гнутся. В этот момент до меня донёсся шум, похожий на гул многоголосой толпы. Я решил, что должен побриться, и посетовал в душе, что не могу как следует умыться.

— Вы пойдёте со мной! — объявил один из охранников, распахнув без стука дверь, когда я брился. Повязка на моём многострадальном глазу была сдвинута, и я порадовался тому, что принял этой ночью меры предосторожности и сделал на месте глаза уродливый шрам. Я был убеждён, что света в комнате недостаточно для того, чтобы заметить, что моё уродство фальшиво.

Держа в руке ту самую бритву, которую я купил в Париже, и, взмолившись про себя, чтобы мои руки не дрожали, я ответил:

— Я присоединюсь к вам, как только побреюсь.

Стражу это явно не понравилось, но он остался неподвижно стоять в дверях до тех пор, пока я не покончил с бритьём, положил бритву в футляр и убрал в саквояж.

— Герр Дортмундер ожидает вас, — сказал охранник на приличном английском языке. Правда, акцент был настолько силён, что при иных обстоятельствах мог бы произвести комический эффект, которого добивался Эдмунд Саттон, высмеивая толстозадых немцев в своих ревю в мюзик-холлах. Но сегодня мне было не до веселья.

— Естественно, — заметил я, закрывая глаз повязкой и стараясь говорить равнодушно, словно вчерашние события не трогали меня. — Что ж, я готов.

— Ну и гнусный шрам у вас, — не оборачиваясь, сообщил мой провожатый, шагая передо мной.

— Полагаю, это всё же лучше, чем размазать мозги по земле. По крайней мере, так я считал тогда, — как мог беззаботней ответил я. — Так что, думаю, лучше остаться без глаза, чем лишиться жизни.

— Это точно, — согласился охранник. Моё хладнокровие не произвело на него никакого впечатления.

Далее я следовал за ним молча; саквояж в руке был тяжёлым, как наковальня: эти злополучные записные книжки могли в любой момент выдать меня и сделать все мои уловки тщетными. Я всё пытался придумать объяснение, как они оказались в моих руках, когда мы наконец поднялись на верхний этаж и вошли в просторную столовую, облицованную панелями из морёного дуба. Помещение весело озарял играющий в камине огонь, а в полдюжины окон, выходивших на восток, вливался бледный утренний свет.

Герр Дортмундер в одиночестве восседал во главе непокрытого, отливающего глянцевым блеском стола, рассчитанного по меньшей мере на двадцать четыре персоны. Перед ним стояло несколько блюд, прикрытых крышками; в руке он держал большую пивную кружку, в тарелке горкой возвышался тонко нарезанный жареный картофель в обрамлении кусочков яйца и сыра.

— Доброе утро, мистер Джеффрис, — воскликнул он, указав мне кресло рядом с собой.

Мне нисколько не верилось в радушие Дортмундера, тем более после того, что пришлось увидеть накануне.

— Я получил интересную телеграмму от Викерса. — Вытащив листок из кармана, он помахал им в воздухе и улыбнулся мне. — Вы сообщили ему, пишет он, что решили изменить маршрут. — Выражение его лица стало прямо-таки каменным. — Вы могли счесть это умным поступком, а может быть, вы хотели услужить тому, кто нанял вас. Но вам не мешает понять, что Викерс, как и я, получает приказы от фон Метца. — Он кивнул охраннику, приведшему меня, тот козырнул и вышел, оставив нас наедине. — Вы можете присесть.

Я повиновался и опустился на стул слева от Дортмундера, оставив между нами одно место, чтобы соблюсти дистанцию.

— Мне не хотелось, чтобы он подумал, будто я не выполняю его распоряжений, — пояснил я, пытаясь соблюсти должные пропорции раболепия и брюзгливости. — Он предупреждал, что может в таком случае оставить меня без оплаты.

Дортмундер тяжело вздохнул.

— Вы думаете только о деньгах, мистер Джеффрис. А ведь под угрозой находятся куда более важные дела.

— Конечно, я думаю о деньгах! — негодующе воскликнул я. — Ведь у меня их нет, не так ли? Легко говорить, что деньги презренный металл, когда их у вас много, но когда их у вас нет, они так же важны, как хлеб насущный! — Я окинул жадным взглядом прикрытые блюда, хотя на самом деле совершенно не испытывал голода.

— О, не стесняйтесь, мистер Джеффрис. Здесь горячие булочки с запечёнными сосисками, а в том изящном блюде печёные яблоки. А в том блюде, что подальше, с баварским гербом на крышке, яичница с ветчиной и сыром. На фаянсовом блюде в форме рыбы жареный картофель. Всё прекрасно приготовлено. Угощайтесь всем, что вам нравится. — Он изобразил на лице подобие улыбки; меня же при виде этой оскаленной физиономии тошнило. — Сегодня у вас очень важный день.

— И в чём же его важность? — спросил я, снимая крышку с булочек с сосисками.

— Сегодня вам предстоит встретиться с вашим будущим… э-э… работодателем. Камерону Макмиллану нужен лакей, и вы предложите ему свои услуги, как только он обнаружит, что его прежний слуга скрылся. — Он радостно хрюкнул, что, видимо, означало весёлый смех.

— Каким образом вам удалось это устроить? — Я пытался выразить удивление, но мои вчерашние подозрения в этот миг обратились в уверенность.

Дортмундер пристально взглянул мне в лицо.

— Неужели вы не догадались?

— О чём? — Конечно же, я знал, какой ответ мне предстоит услышать.

— Что вчера мы принесли в жертву именно этого человека, — последовал негромкий ответ. — Я не вижу причин, почему бы Братству отказываться в будущем от работы с вами. Благодаря вам мы получили возможность извлечь из этого парня максимальную пользу. Если бы вас не было здесь, мы, пожалуй, не решились бы ликвидировать его: внезапное исчезновение повлекло бы за собой слишком много вопросов. Но вы здесь, вы займёте его место, и расследование, если, конечно, его предпримут, будет весьма поверхностным. Он был простым слугой, да к тому же иностранцем. В заграничных путешествиях не следует полагаться на таких людей.

Он открыл блюдо с яичницей, отделил серебряной лопаточкой два желтка и добавил их в груду еды на своей тарелке.

— Похоже, вы уверены в этом. Кто-то, конечно, сообщит, что слуга сбежал… Но не окажется ли моё появление подозрительно своевременным; я, можно сказать, появлюсь в тот же миг, как тот, другой парень, исчез? — Я заставил себя положить булочку с сосиской на тарелку.

— Нет. Если бы шотландец обладал другим характером, у властей, возможно, и возникли бы сомнения, но Макмиллан известен как тяжёлый человек, у которого слуги подолгу не задерживаются. — Он назидательно потряс вилкой. — Но человек с такой трудной судьбой, как вы, вправе надеяться получить какую-нибудь помощь именно от такого, как он.

Уверенность, с которой была сказана эта фраза, повергла меня в дрожь.

— Не знаю, — сказал я и откусил кусок, словно набил рот опилками и промокашкой, — если у него такой тяжёлый характер, то, наверно, он пожелает взять человека, которого знает. С какой стати ему соглашаться брать меня камердинером?

— У него нет возможности выбирать, по крайней мере сейчас. Он наймёт первого же попавшегося. — Дортмундер сделал большой глоток пива. — Последние несколько ночей он провёл в очень дорогом публичном доме и не захочет, чтобы это выплыло наружу. Особенно учитывая деликатный и срочный характер поручения, которое он выполняет.

— Пожалуй, так, — согласился я, подумав, что королева не терпит разнузданности и не простит этого даже более важным сановникам.

— Так что, как только вы позавтракаете, мы доставим вас на место. Вы скажете, что встретились с Энгусом в пивной, играли с ним в карты, выпивали, и он сказал, что собирается немедленно уехать из Мюнхена. Вы решили не упускать шанс и поспешили предложить шотландцу свои услуги в качестве камердинера. Это должно быть достаточно убедительно. — Он казался очень довольным собой.

Я слушал и безмерным волевым усилием заставлял себя глотать еду, думая про себя, что, может быть, я насыщаю тело, которому в скором времени предстоит стать трупом.

Прошло не больше часа с того момента, как я закончил бритьё, а мы уже покинули старый склад. Стояло холодное утро, густой туман, поднимавшийся от реки, делал город похожим на Лондон, но здесь не было всепроникающего запаха морской воды. Лошади уверенной рысью катили коляску по улицам, и я скорее слышал, чем видел жителей вокруг. Тем временем Дортмундер продолжал готовить меня к исполнению предстоящей роли.

— В угоду королю Людвигу весь город сходит с ума по Востоку. В его охотничьем замке есть турецкая комната, а в Линдерхоффе заканчивают строительство его новой прихоти мавританского павильона. Никому не ведомо, что ему ещё взбредёт в голову, возможно индийский замок. — Видимо, он с удовольствием предвкушал конфискацию этих порождений царственного каприза.

Я подумал о фантастическом павильоне, выстроенном Георгом IV в Брайтоне, о котором Красавчик Нэш или ещё кто-то из прославленных щёголей начала века сказал, что лондонский собор Святого Павла произвёл на свет множество маленьких куполов, и к которому я, несмотря на его явное безвкусие, испытывал искреннюю привязанность.

— Возможно, это и впрямь красивые постройки, — сказал я без всякого осуждения.

Герр Дортмундер возмущённо закатил глаза.

— Если бы он заботился о чём-нибудь, кроме своих построек да оперы, Бавария могла бы стать куда более сильной в военном отношении. А Людвиг и думать не хочет об иной славе, кроме той, что ему приносят его архитекторы да Рихард Вагнер. Байрёйтский театр исполняет все его опусы.

— Говорят, что принц Отто безумен, — вставил я.

— Откуда вы знаете? Что вам об этом известно? — резко спросил Дортмундер и обернулся ко мне.

Тут я опомнился: я же прочёл об этом в одной из бумаг, лежавших на столе у Майкрофта Холмса. Я попытался исправить свою ошибку.

— Но разве его не посадили в жёлтый дом? Я читал об этом в «Миррор», — соврал я. — По-моему, если принца сажают в лечебницу к сумасшедшим, это и значит, что он сам безумен. Хотя всем известно, что короли…

— Если вы не желаете слушать и запоминать, — прервал меня Дортмундер, — то вы не сможете быть полезным Братству, когда мы попадём к мадам Изольде. Лучше внимательней следите за тем, что я говорю.

Я отреагировал на упрёк именно так, как следовало Джеффрису, то есть с раздражением:

— Вы же хотели узнать, откуда мне это известно.

Он не удостоил меня ответом.

— Мы начнём с мадам Изольды. Она представит вас Макмиллану. Настоящее её имя Лоттелиза Спаннер, мадам Изольдой она стала называться пять лет назад в угоду моде. Её заведение называется «Восточный рай», и она клянётся, что название ему подходит. Судя по тому, что туда частенько забредают поразвлечься арабы и турки, похоже, что ей действительно удалось превратить рядовой бордель в рай.

Я подумал, что, возможно, на выбор места развлечения гостей с востока влияют какие-то другие причины, но ничего не сказал, а Дортмундер тем временем продолжал:

— В общем-то мы, Братство, даже благодарны королю Людвигу за его страсти. Он напоминает народу о великом прошлом Германии и к тому же так увлечён своими проектами, что передаёт государственные дела в чужие руки. Двое из его министров входят в наше Братство, и им удаётся беспрепятственно проводить политику в наших интересах. — Он нахмурился. — Но я подозреваю, что в правительство входят и члены Золотой Ложи.

— Но почему вы так думаете? — удивлённо осведомился я, в надежде узнать, какие ещё неожиданности подстерегают меня. Я совершенно не желал ввязаться в ещё одно столкновение, подобное люксембургскому.

— Потому что некоторые наши действия встречали сопротивление. — В тоне Дортмундера прозвучала такая неприкрытая угроза, что я невольно отшатнулся.

— А не грубовато с вашей стороны, капитан? — развязно спросил я. С каждой фразой я всё полнее превращался в Августа Джеффриса, несмотря на то что обстановка становилась всё опаснее. — А они, наверно, думают то же самое о вас.

Дортмундер дважды качнул головой.

— Они ответят за всё. — Он сделал широкий жест, ткнув рукой в окружавший нас туман. — Скажите спасибо за это, мистер Джеффрис.

— С какой стати? За то, что это так похоже на Англию? — Я знал, что иронизировать с этим человеком опасно, но не мог удержаться.

Но тот лишь противно захихикал.

— Не только. А за то, что нас никто не может как следует рассмотреть. — Этой репликой он достиг именно того неприятного эффекта, к которому стремился. — Нам стало известно, что Золотая Ложа отрядила убийцу, чтобы не дать нам добраться до Соглашения. Скорее всего, он прибыл в Мюнхен вчера.

— Убийца? — повторил я, с ненавистью выговорив это слово. — И кто он?

— Этого мы не знаем, иначе, конечно же, за ним следили бы, — недовольно признался герр Дортмундер. — Именно поэтому вам следует быть особенно осторожным. Они уже знают о вас довольно много, особенно после инцидента в Люксембурге.

— Вы, похоже, хотите сказать, что обнаружите убийцу лишь в тот момент, когда он попытается прикончить меня? И вы не будете слишком расстраиваться, если ему удастся сделать это? — Мне не понравились визгливые нотки в моём голосе.

— Это не исключено, — последовал бесстрастный ответ.

О, если бы я смог как-нибудь связаться с Майкрофтом Холмсом! Я узнал бы всё, что нужно, о Золотой Ложе и об этом предполагаемом убийце. А при настоящем положении дел я склонен был подозревать, что первая же порученная мне миссия окажется последней, а мистеру Холмсу придётся искать себе нового секретаря. Вслед за этой мыслью меня посетила другая, столь же неприятная. Что стало с его прежним секретарём, место которого я не так давно занял? Когда я нанимался на работу, мне сказали, что ему предложили более заманчивое место, и он уволился. Но я не спросил о его дальнейшей судьбе; да и с какой стати мне было интересоваться ею! А теперь мне стало казаться, что я упустил нечто такое, что обязательно следовало знать.

— Не впадайте в панику, мистер Джеффрис, — посоветовал Дортмундер, сопровождая эти слова чуть заметной высокомерной ухмылкой. — Плата, которую вы получите за риск, будет вполне достаточной для того, чтобы смириться с этой маловероятной опасностью.

— Маловероятной, говорите? — усмехнулся я и понял, что чрезмерно углубился в размышления. — Ведь в вас-то не станут стрелять!

— Если и станут, то, надеюсь, не убийца, — многозначительно ответил Дортмундер. — Такую возможность никогда нельзя исключать.

— Если меня не прикончит ваше Братство, то это сделает убийца из Золотой Ложи, — решился я наконец высказать свои мысли вслух.

— Вы совершенно правы, — согласился Дортмундер.