Глава двадцать шестая
Внешнеполитическая деятельность

К утру следующего дня я говорила глубоким басом, как накануне ночью Ирен: в ходе нашей экспедиции от холода и влажности я подхватила простуду.

Пока я кашляла и гундосила, как сирена Сан-Франциско, моя компаньонка размышляла над картами Праги, недавно доставленными прямо в номер отеля из банка Ротшильдов по письменному запросу. Каким образом визит к цыганке-гадалке вдохновил Ирен на срочное изучение городской карты, оставалось за пределами моего понимания. Примадонна была одета по-домашнему: мягкие тапочки, длинная бордовая юбка из шелкового фая и розовая английская блузка с воланами, которая отлично сочеталась бы с платьем-сюрпризом.

– Ты ведь здесь раньше бывала, – пробасила я, глядя на карты, – даже дважды. Я надеялась, что ты хорошо ориентируешься в городе.

– Раньше мне не случалось обходить пешком все эти узкие улочки, – ответила она рассеянно, водя указательным пальцем то по одному, то по другому извилистому маршруту.

– Надеюсь, ты не обнаружишь за местами преступлений в Праге еще один сложный символ, как в Париже, – например, в форме египетского анха. Кстати, я уверена, что слово «цыган» египетское по происхождению.

– Анх действительно является религиозным символом, и ты, возможно, права по части происхождения цыган, но у меня недостаточно информации о недавних убийствах в Праге, чтобы раскрыть их истинное значение. Я надеюсь, что Квентин сможет восполнить пробелы в информации, когда вернется.

– Квентин возвращается? – Я села на своей скромной раскладушке. – Тогда мне нужно одеться.

– Ты больна, и лучше тебе остаться под одеялом.

– Но не в присутствии же чужого мужчины.

Ирен склонила голову к плечу и с подозрением уставилась на меня:

– У тебя, как ты болтаешь направо и налево, есть опыт проживания в борделях на двух континентах. К чему вдруг такая щепетильность?

– Сейчас я не изображаю fille de joie.

– Вряд ли в нынешнем состоянии ты справилась бы со своими прямыми обязанностями в этой профессии на отлично, – весело заметила примадонна, все еще изучая план города со страстью безнадежно влюбленного картографа.

В ответ я оглушительно чихнула, но все же выбралась из кокона постельного белья.

– Ты, конечно, даже представить не можешь, – добавила она, – что Квентину абсолютно все равно, есть на тебе парадное платье или нет? Я уверена, что в ходе своей шпионской деятельности он посетил от одного до двухсот борделей – разумеется, исключительно ради исполнения долга перед родиной.

– Нелл была бы в ужасе, – отозвалась я, сражаясь с одеждой за занавеской, которая отделяла уголок с умывальником от всей комнаты. – Мне кажется, приходить в ужас – одна из радостей ее жизни. Меня-то, конечно, теперь ничем не удивишь.

– Представляю… – пробормотала Ирен, но, возможно, я неправильно расслышала.

В конце концов я вышла из своей импровизированной гримерной, одетая в мягкую английскую блузку кремового цвета и в длинную черную юбку – единственный наряд, который могла себе позволить в этом внезапном и опасном путешествии.

Ирен взглянула на меня с усмешкой:

– Не помешает немного пудры.

Я бросилась к круглому зеркалу над камином. Нос был ярко-алого цвета, будто меня снедала лихорадка. В борделе меня наверняка назвали бы не Розой, а Малиной.

– Косметика у меня в несессере, – указала Ирен.

Признаюсь честно: я бы все отдала за возможность порыться в этой сокровищнице. Несессер занимал почетное центральное место в саквояже, и весь остальной багаж окружал шкатулку с косметикой наподобие оправы драгоценного камня. Внутри деревянного корпуса скрывалось бесчисленное множество ящичков и отсеков, где хранился целый ассортимент бутылочек и банок с серебряными крышками. Конечно, я поспешила к косметичке, размышляя, куда бы ее поставить.

Я вся горела предвкушением, как ребенок, исследующий туалетный столик матери. Правда, сомневаюсь, что в матери какому-нибудь ребенку досталась – или достанется в будущем – женщина вроде Ирен.

Шкатулка для косметики напоминала ящик для хранения столового серебра, каждый отсек которого обит изумрудно-зеленым бархатом. Все содержимое было надежно упаковано в безумно интригующие бутылочки, откуда мне сразу захотелось выпустить джиннов. Я нашла широкую стеклянную банку с пудрой и воспользовалась пушистой кроличьей лапкой, чтобы нанести легчайший порошок на пылающий нос, рассматривая свое отражение в зеркале, встроенном в крышку корпуса.

Затем я пробежалась пальцами по гладкой атласной поверхности крошечных ящичков, не смея исследовать их дальше, но запоминая на ощупь расположение выступающих частей, как делают слепые.

Представьте мой испуг, когда часть дна коробки отскочила, будто на пружине, и передо мной открылось потайное отделение с различными банкнотами и золотыми монетами!

Ирен мгновенно возникла рядом, нависнув надо мной и покачивая головой:

– Тебе удалось справиться с открывающей защелкой, которая ставила в тупик пограничные службы шести стран. – Она захлопнула ящик.

– Я думала, что тут только косметика, – смущенно принялась я оправдываться.

– В этом и заключалась идея. Дамские штучки в последнюю очередь подозревают в наличии серьезного содержания. Кстати, это касается не только багажа, но и его владельцев.

Мои извинения были прерваны стуком в дверь, и Ирен поспешила открыть. В наш номер вошел Квентин Стенхоуп собственной персоной, хотя я едва его узнала. Он был одет как типичный горожанин: темный деловой костюм и фетровая шляпа; никаких экзотических усов. Если бы не его невероятно темный загар, он выглядел бы совершенно обычным англичанином, французом или немцем.

Он немедленно снял шляпу, с лукавой улыбкой оценив наши с Ирен скромные секретарские наряды, которые выглядели столь же нелепыми, какой я себя чувствовала. Глядя на вновь обретенный цивилизованный внешний вид Квентина, я была рада обойтись без своего скучного клетчатого пальто… и сияющего красного носа.

– Не стоило мне вот так врываться, – сказал он, уставившись, как назло, на мой нос, – но у меня была та еще ночка.

– Не пристало джентльменам хвастаться подобными вещами перед дамами, – проворчала я.

Ирен с удивлением уставилась на меня, явно уверенная, что в ходе секретных миссий в домах с дурной репутацией у меня случались не менее насыщенные ночи. Но раз уж сейчас мы предстали наконец в качестве самих себя, я решила соблюсти все правила здравого и приличного общества, членами которого мы (временно) являлись.

– У нас тоже была та еще ночь, – ответила Ирен. – Мы беседовали с цыганской гадалкой в старом квартале города.

– Мне выпали приключения не столь мистические, – скривился Квентин. – Я выразил свое почтение одному из достаточно уважаемых борделей Праги, где, как не прискорбно об этом говорить, была убита еще одна женщина. А еще я нашел интересного подозреваемого, хотя было дьявольски сложно вытащить его из полиции.

Ирен ненадолго затаила дыхание, а затем сказала:

– Ты же не Джеймса Келли поймал, верно? Иначе за ним нужен глаз да глаз. Как вообще полиция умудрилась его упустить? И как тебе удалось увести его от властей? Признаюсь, что готова устроить ему долгий допрос с пристрастием в любое удобное время, лишь бы опередить полицию. В последний раз этот жалкий безумец гнался за Нелл, и я видела это собственными глазами. Где он?

– Понятия не имею, кто этот человек, но он ждет внизу. Возможно, он и есть Келли. По виду похож на ирландца. Агенты Ротшильда помогли мне убедить полицию, что он всего лишь бестактный англичанин, который оказался в том месте по чистой случайности, как и я, и что нет никакой связи между ним и недавно произошедшим преступлением.

– Еще одна женщина убита, – расхаживала по комнате Ирен. – Настоящая эпидемия! Я не люблю обманывать полицию, но они вряд ли смогут предугадать масштаб последствий, в том числе и для… Нелл.

Квентин безуспешно попытался вставить хоть слово, но взглянул на меня и смиренно пожал плечами.

– Я приведу его, – сказал он, покидая комнату.

– Еще одно убийство, – с досадой повторила примадонна, стиснув зубы. – И как раз вчера вечером! Когда мы гуляли по городу.

Я знала, о чем она думает. Мы могли предотвратить преступление. Тем не менее сомневаюсь, что мы сумели бы оказаться в нужном борделе в нужное время, даже если бы вели целенаправленные поиски Джеймса Келли.

За дверью прозвучали шаги.

Ирен поспешила широко распахнуть дверь:

– Ну?..

Вновь вошел Квентин, а вслед за ним плелся робкий рыжий гигант – Брэм Стокер.

– Брэм! – воскликнула моя компаньонка, не обвиняя, но и не приветствуя, лишь констатируя бесспорный факт.

Мистер Стокер приостановился за порогом, держа шляпу в руке и вытирая лоб огромным белым платком ирландского льна.

– Моя дорогая Ирен, вновь вы находите меня в ужасном положении, и я сгораю от стыда в вашем присутствии.

– Стыд – бессмысленное чувство, берущее свое начало в восприятии действий человека окружающими, а не в том, как мы сами относимся к себе. Меня мало трогают его проявления.

Писатель все еще не решался пересечь порог.

– Вы уверены, что хотите, чтобы компанию вам составил такой негодяй, каким, возможно, я являюсь? Если бы этот парень не встал на мою сторону, меня до сих пор допрашивали бы в полиции, а эти ребята ни слова не говорят по-английски.

– Входите же, – почти прикрикнула примадонна в нетерпении. – У вас наверняка найдется история, которая меня заинтересует.

Когда Брэм вошел в наш номер, по-птичьи наклонив голову от смущения, я сразу обратила внимание, что борода у него не так аккуратно подстрижена, как в Париже, и что на нем грубый и мятый твидовый костюм, больше подходящий для проселочных дорог, чем для городских проспектов. Всем своим внешним видом Стокер напоминал лохматого бурого мишку, который только что пролез через заросли ежевики.

– Садитесь, – приказала Ирен и повернулась ко второму гостю: – Квентин, спустись в столовую и закажи на завтрак… все, чего душа пожелает, и две чашки чаю с большим количеством сливок в каждой.

Мистер Стокер, безмолвно покорившийся, точно ручной цирковой медведь, приказу примадонны, не раздумывая сел на ближайший к нему предмет мебели – кожаный пуфик. Теперь этот гигант, примостившийся на низком сиденье, выглядел юнцом-переростком, оставленным после уроков за плохое поведение.

Несмотря на хваленое презрение к стыду, Ирен немедленно воспользовалась своим преимуществом и зашагала перед писателем взад-вперед с возмущенным видом:

– Я послала вас вперед, чтобы найти моего мужа. Что вы до сих пор делаете в Праге? Ведь здесь путешествие Годфри в неизвестность началось, а не закончилось!

– Я знаю, знаю. – Мистер Стокер вновь утер лоб. Как у большинства крупных мужчин, нервозность проявлялась у него в виде потливости. – За последние несколько дней я действительно обошел половину Карпат и только вчера вернулся в Прагу, чтобы найти более конкретную информацию о районе поисков.

– И что же вы собирались найти в борделе?

Мистер Стокер покраснел столь же легко, как и я:

– Годфри в письме к вам упоминал убийство, которое недавно произошло в Праге, – так вот, это случилось у борделя, который я обнаружил в свою первую прогулку по городу, еще до того, как отправился на поезде в Трансильванию и вернулся оттуда уже пешком. Я многому научился в горах. – Он, казалось, собирается с мыслями, волнуясь из-за обилия тревожных известий. – Да, многому. Там, как выяснилось, была замечена подозрительная активность иностранцев в одной деревне близ Сигишоары, рядом со старым замком, который высится над поселением, будто полуразрушенный храм позабытой религии. – Он со смаком потер руки и вздрогнул всем своим огромным телом в ужасе пополам с восторгом: – Весь тот край напоен причудливыми легендами и сказками. Я никогда не сталкивался с такими сложными историями; правда, мне прежде и не случалось бывать в столь жутких задворках мира. Говорю вам, Ирен, по сравнению с ними жалкие вересковые пустоши макбетовской Шотландии, населенные ведьмами, покажутся райским островом южных морей. Название этой горькой земли означает «над лесами», и она состоит из долин в окружении гор, часто покрытых снегом. Леса там гуще зарослей терновника. Каждую скалу венчает крепость, а весь регион – совершенно непреодолимая чаща меж горными пиками. Пройти через нее, конечно, можно, но только пешком, если странник решится гулять в одиночку. Но я видел несколько повозок, волочившихся за одинокими пошатывающимися лошадьми. Они принадлежали различным цыганским таборам, и все караваны следовали по своим надобностям независимо друг от друга. Иными словами, живут там только крестьяне, путешествуют они на своих двоих, что меня вполне устраивает. Темное сельское население редко покидает свои деревни; скажу больше: оно практически находится в изоляции в течение сотен лет.

– Неудивительно, что даже венгры держали свои жадные лапы подальше от этой области.

Это говорил Стенхоуп. Он наконец-то вернулся в номер вслед за своим подопечным и теперь изящно прислонился к каминной полке, как хозяин поместья. Как англичанин!

Квентин кивнул мистеру Стокеру, но смотрел только на Ирен:

– Не твой мистер Келли, я полагаю?

– Нет. – В голосе примадонны мелькнуло разочарование. – Это мистер Брэм Стокер, уважаемый писатель и театральный импресарио.

– Я думал, среди театрального люда нет уважаемых людей, – возразил Стенхоуп.

– Ты слишком прислушиваешься к Нелл, – ответила Ирен и закусила губу, будто и сама была не прочь послушать Нелл прямо сейчас.

А вот мне этого совсем не хотелось! Я тайком кинула еще один взгляд на Квентина Стенхоупа. Он выглядел весьма щеголевато в нынешнем уличном костюме. Ничего удивительного, что даже у кроткой малышки Нелл возникла сентиментальная привязанность к такому человеку, да еще и одаренному той же склонностью к переодеваниям, как и у ее подружки Ирен. Впрочем, Нелл, конечно же, слишком чопорна для такого лихача, как Квентин. Ему нужна женщина побойчее. Я еще не видела отсутствующего сейчас Годфри, но заранее не могла взять в толк, как надутый адвокат в дурацком парике из овечьей шерсти может конкурировать в борьбе за женские сердца с загорелым шпионом в арабских одеждах.

Квентин Стенхоуп перехватил мой взгляд и подмигнул мне, прежде чем с абсолютно непроницаемым выражением лица повернуться обратно к Ирен и ее театральному другу.

Отлично! По крайней мере, хоть кто-то в этой компании понимает, что я умна и наблюдательна, а не просто играю роль Санчо Пансы при Дон Кихоте в женском обличье.

– Возвращаясь к Трансильвании, – обратилась примадонна к Брэму; голос ее звучал обеспокоенно. – Вы описывали сложную пересеченную местность.

– Без сомнения!

– И именно туда, по-вашему, отправили Годфри?

– Я не являюсь представителем интересов Ротшильдов. – Мистер Стокер направил обвиняющий взгляд на Квентина Стенхоупа, которого, по-видимому, считал таковым. – Я просто путешественник, странник, но научился запоминать и изучать каждую деталь во время своих одиноких прогулок. Мне видится… какое-то древнее зло, таящееся меж выбеленных временем склепов гор. Я бы не удивился, встретив в лесу трех макбетовских ведьм, склонившихся над кипящим котлом.

– Или одну ведьму над миской горящих углей, – пробормотала Ирен, глядя на меня.

Было ясно, что она принимает во внимание склонность Брэма Стокера к драматичному преувеличению. Ее комментарий, обращенный ко мне, высмеивал театральность, присущую как ему, так и самой примадонне.

И мне? И Квентину? Возможно. В этом мире каждый из нас чуточку переигрывает, исполняя свою партию на сцене жизни. В каком-то смысле мы все лишь актеры. Забавно, что именно двум самым безыскусным участникам нашей труппы, по всей видимости, грозит наибольшая опасность.

– Итак, Брэм, – подобно дирижеру, взмахом палочки указывающему оркестру, что начинается следующая часть музыкального произведения, Ирен вынудила собеседника сменить тему разговора, – почему вы оказались в борделе?

Брэм Стокер, в прямом смысле слова, ощетинил свою огненную бороду:

– А почему там оказался мистер Стенхоуп? – Он посмотрел на Квентина.

– По той же причине, я полагаю, что и вы, – сказал тот. – Я расследовал убийства куртизанок, произошедшие ранее в Праге. К сожалению, еще одно случилось именно в тот момент, когда я… мы… присутствовали там. Ирен говорила мне, что вы приехали сюда раньше нас, но я не знал, кто вы такой, когда вытаскивал вас из лап узколобых богемских властей. Кстати, они абсолютно ничего не знают о возможных международных последствиях этих убийств, и пусть остаются в неведении и дальше.

Брэм выглядел слегка ошеломленным:

– Вы абсолютно правы. Я вернулся в Прагу, потому что понятие не имел, как действовать в Трансильвании. Укрепления в горах, казалось бы, взывают к штурму, но блестящий военный стратег я лишь в своих книгах и на подмостках. – Он тяжело вздохнул. – Правда в том, Ирен, что я хорош только в качестве шпиона, который бродит вокруг театра военных действий и собирает сведения у местных жителей. Покорение замков не входит в число моих навыков.

– Вы уверены, что нашли замок, который нужно штурмовать? – спросила она.

– Возможно. Между тем, мы теперь причастны к еще одному убийству в борделе. Это ужасно неловко.

– Вовсе нет, – сказал Квентин, отталкиваясь от камина, который служил ему опорой. – Это неприятно, но ничего неловкого тут нет. Я был в Праге достаточно долго, чтобы понять: в городе произошла серия убийств проституток.

– Сколько?

– Может быть, четыре или пять. Они случались на протяжении нескольких месяцев. Убийство жриц любви – не редкость, но эти были совершены с невероятной жестокостью.

– Когда? – спросила Ирен.

– До парижских инцидентов.

– И до прошлой осени в Лондоне?

– После Лондона.

– Так… Лондон, Прага, затем Париж… и теперь вновь Прага. Зачем убийце, человеку, одержимому определенным типом женщин – обычно ночными бабочками, которых везде сколько угодно, – ездить туда и обратно по всей Европе, как поезд по расписанию? Может, так оно и есть? Он путешествует на поезде?

– А как насчет, – вставила я, – твоих открытий в Париже? Дни почитания святых и символическое расположение мест преступлений?

– Действительно. Как насчет мест? – Золотисто-карие глаза Ирен вспыхнули, как русский янтарь цвета спелой вишни. – Квентин! Мне нужна карта лондонского Уайтчепела с отмеченными на ней локациями убийств, совершенных Потрошителем. Достанешь такую для меня?

Стенхоуп поднял руки со свежим маникюром:

– И разумеется, сию же минуту?

– Без сомнений. Свяжись с человеком в Министерстве иностранных дел, и тебе окажут содействие. С человеком по имени Майкрофт… Холмс.

Квентин Стенхоуп побледнел под бронзовым загаром:

– С человеком в министерстве? Господи, Ирен, да он и есть министерство. Беспокойство, причиненное сему джентльмену по нежелательному или слишком мелкому поводу, может стоить мне головы.

– Что-то мне подсказывает, он будет нам полезен. Можешь упомянуть имя Шерлок.

– Шерлок. Хм-м-м. Интересно. Я тотчас телеграфирую. – Стенхоуп схватил шляпу и вышел из комнаты, лишь коротко кивнув на прощание.

Я опешила от такого поворота событий и спросила Ирен:

– Ты действительно хочешь дать знать Шерлоку Холмсу, в каком направлении мы двигаемся?

– Нет, Пинк, я не хочу, но ничего не поделаешь. Кроме того, он гораздо сильнее меня предан науке – до такой степени, что не позволит себе погрязнуть в болоте религиозной символики. Он предложил мне помощь своего высокопоставленного брата, и я приму ее. Кроме того… – она улыбнулась как никогда тонко, – если он решит, что я вторгаюсь на его территорию лишь благодаря поддержке Майкрофта Холмса, он не будет пристально следить за мной и, скорее всего, оставит нас в покое, чтобы мы закончили наши спасательные работы. У него нет в этом деле личных интересов, в отличие от нас. И я не собираюсь жертвовать безопасностью Годфри или Нелл ни ради избавления от мигрени любой из королевских голов в мире, ни ради чьих-либо скрытых мотивов.

Я поняла, что она также предупредила и меня насчет моих интересов.

Брэм Стокер поднялся наконец с пуфика, на котором смиренно выслушивал выговор, и наклонился над картой Праги, которую Ирен использовала в качестве скатерти.

– Замечательно, – пробормотал он. – До того как прибудет Стенхоуп, чтобы рассказать нам о расположении мест лондонских преступлений, я полагаю, можно составить карту аналогичных происшествий в Праге. Вот. Это место, где находится бордель, в котором мы со Стенхоупом, э-э-э, повстречались. А здесь – старое еврейское кладбище, всего в нескольких кварталах отсюда.

– Так и есть. – Ирен встала возле писателя. Она выглядела фарфоровой куклой рядом с большим и дружелюбным плюшевым медведем.

Я внимательно наблюдала за нашим гостем, не забывая о том, что примадонна обозначила космополитичного ирландца как подозреваемого на роль Потрошителя: он допоздна работал в театре, был в Лондоне во время уайтчепелских ужасов, находился в Париже в мае, когда вновь была убита женщина, и мог с легкостью ускользнуть в Прагу во время своей уединенной пешей «прогулки» в далекие и неизведанные края. В Праге же оказался уже второй по счету бордель, в котором Брэма нашли в тот же самый вечер, когда обнаружили мертвую женщину. Добавьте к этому его очевидное увлечение оккультными и мистическими делами… Мистер Стокер все еще оставался одним из главных подозреваемых. Крафт-Эбинг отмечал в своей книге, что убийцы на почве похоти часто выглядят совершенно обычными людьми, которых невозможно заподозрить в чем-либо подобном. Кроме того, интеллигенту вроде Стокера проще сбежать незамеченным с места преступления, в то время как Джеймс Келли слишком очевидно безумен, чтобы выступать в роли хитроумного злодея, которого во всем мире называют Дерзкий Джек.

Ирен достала из своего саквояжа этюдник, принадлежащий Нелл, и вытащила один из множества хранящихся там рисунков.

– Существует человек, с которым мы столкнулись в наших расследованиях, – сказала она мистеру Стокеру. – Он находился в Париже в то же время, что и мы. Я смогла описать его другу-художнику на Монмартре.

– Не Тулуз-Лотреку?

– Нет, Анри хороший карикатурист, но у него слишком яркий индивидуальный стиль, чтобы люди на его портретах выходили узнаваемыми: сходство намечено разве что одной-двумя плутовскими линиями, трудноуловимыми даже для самого педантичного наблюдателя. – Ирен улыбнулась. – Мы с Нелл познакомились с ним во время нашего первого посещения Парижа. Она была совсем не в восторге от его работ.

Я прикусила язык, едва не ляпнув, что неумение восторгаться служит мисс Пенелопе Хаксли чем-то вроде религии. В Штатах ее бы называли просто занудой.

Брэм Стокер поднес набросок к свету:

– Я не знаю руку художника, но… – Он снова покосился на рисунок: – Клянусь богом, это тот самый скользкий тип, который крался по улице неподалеку от борделя прошлой ночью. Я принял его за фетишиста из тех, кто любит копаться в грязном белье.

Он покраснел и с ужасом посмотрел на меня, не подозревая, что я сразу узнала в этом описании одну из разновидностей постоянных посетителей, о которых он и говорил. Наш гениальный ирландец был ближе к завсегдатаям домов терпимости, чем ему хотелось бы признавать.

– Вы видели его? Этого человека? – потребовала ответа Ирен.

– Мельком. Он уходил, когда я его заметил.

– Это было после того, как обнаружили тело мертвой женщины?

– Нет. За несколько минут до того. Я помню, потому что вскоре меня загнали в маленькую комнатку, заполненную полицейскими в яркой форме, и обыскали. Там я и встретил Стенхоупа: его доставили в качестве переводчика для меня. И вот интересно, почему он вне подозрений, а мне, напротив, никто не верит?

– Он служит в британском Министерстве иностранных дел, а вы – нет.

– Шпион? В самом деле? – Взгляд мистера Стокера скользнул к закрытой двери, словно писателю не терпелось выбежать, чтобы догнать Квентина Стенхоупа и взять у него интервью. – Фантастика! А внешне совершенно обычный парень.

– В этом-то и суть шпионажа. Но вы не должны никому говорить, – предупредила Ирен.

Мистер Стокер выглядел оскорбленным:

– Я импресарио Ирвинга и управляющий театром, в моем положении необходимо уметь хранить секреты многих видных людей.

– От вашей сдержанности могут зависеть жизни Нелл и Годфри.

– Клянусь, Ирен, – с рукой у сердца сказал писатель. – Я бы никогда не позволил даже волоску упасть с их голов.

Этому я поверила. Но ведь Потрошитель никогда не убивал своих знакомых, не так ли? Только богом забытых ночных бабочек, по которым никто не стал бы скучать.

После этого отрезвляющего поворота в разговоре оба на какое-то время уставились в карту. Затем стук в дверь возвестил, что весь нормальный мир продолжает жить своими повседневными заботами. Ирен буквально заставила себя принять безмятежный вид, чтобы впустить официантов. Она отвлекла Брэма от карт и пропавших друзей, сметя все бумаги с обеденного стола в кучу, которую перенесла на стоящий рядом секретер. Теперь поверхность стола, служившая в течение всего этого времени колыбелью для рождения самых немыслимых гипотез, стала центром притяжения любителей сытного завтрака.

После недолгих уговоров Брэм набросился на груду яиц, сосисок и картошки фри с жадностью голодного волка. Если он рассказал нам правду, то в бордель он, видимо, приехал слишком поздно для ужина, поскольку в любом приличном заведении гостям подают весьма щедрое угощение, что служит началом ночных развлечений.

Ирен машинально возила кусочки еды по тарелке зубцами вилки. Казалось, она скорее составляет композицию из пищи, чем потребляет ее.

Я бодро присоединилась к мистеру Стокеру.

– Да-да, подкрепитесь как следует, Брэм и Пинк, – сказала Ирен. – Сегодня ночью нас ждет пешая экскурсия по наиболее неприятным местам Праги, но я надеюсь, что Квентин вернется с картой Уайтчепела до этого.

Зубцы ее вилки вычерчивали параллельные линии на снежно-белом краешке скатерти. Когда Ирен размышляла, она часто машинально рисовала или выстукивала пальцами нечто связанное с музыкой – ритм мелодии, завитушки музыкального ключа. Вилка идеально подошла бы для разметки нотного листа, но примадонна рассеянно выводила нечто совершенно иное.

Я пригляделась и узнала эту странную фигуру: поперек «Р» шла буква «Х». Хризма. Прежде неизвестный мне, отныне этот древний символ будет всегда напоминать мне о Христе… и о Джеке-потрошителе.