Глава двадцать седьмая
Не ржавеют старые друзья
Я просил вас о скрипке, и вы не отказали мне, но (для меня, слабого умом и телом, жаждущего поддержки) сделали еще хуже, повергнув в состояние тревоги и томительного ожидания.
Джеймс Келли администратору лечебницы Бродмур (1884)
– Если я съем еще хоть чуточку этого пряного цыганского гуляша, то скоро начну играть на скрипке, – сказал Годфри, отталкивая миску.
Я бы скорее умерла, чем призналась, но мне успели полюбиться перченые блюда, которые служили нам ежедневной пищей. Они привлекали меня куда больше хваленой французской кухни.
– Наше заключение не имеет никакого смысла, Нелл! – добавил адвокат с досадой. – Никому нет дела, что мы сидим под замком, и за похищением стоят определенно не цыгане. Если только… они не работают на силы, противостоящие Ротшильдам.
– И какие же силы противостоят Ротшильдам, кроме христиан? – спросила я рассеянно.
Меня занимали собственные размышления. Возможно, мое призвание в миссионерстве, думала я, размазывая старой металлической ложкой темную мясную подливу по дну миски. Возможно, мне предписано судьбой есть незнакомую пищу в неизведанных уголках мира, превращая языческие души в агнцев божьих…
– Еще один кусочек ягненка, и я заблею «ме-е-е-е»! – воскликнул Гофдри, бросая ложку.
– Ягненка? Мы едим ягненка?
– Уроженка Шропшира могла бы и узнать баранину по вкусу.
– Шропширская баранина не так сильно приправлена. Кроме того, я никогда не ела ягненка.
– Ну, сейчас ты умяла целую миску.
– Ох. – Я оттолкнула еду.
– Христиане обычно не выступают против Ротшильдов, – сказал Годфри, возвращаясь к предыдущей теме, – разве что небольшие группировки, которые хотят спровоцировать политический переворот и использовать евреев в качестве легкой мишени. Возможно, именно поэтому злодеи выбрали такое преступление, которое привлечет всеобщее внимание, как, например, убийство младенца.
– Кто-то… мог организовать подобное зверство просто по политическим причинам?
Гофдри вздохнул:
– Достаточно вспомнить Новый Завет, Нелл, чтобы найти пример зверств по политическим причинам.
Меня как громом поразило. Я хорошо знала Новый Завет и могла долго доказывать его непреходящее значение и для современности, и для вечности, но никак не ожидала найти в нем параллели с текущими событиями.
Годфри прав, как это ни отвратительно. Ведь еще до того, как наш Спаситель принял смерть в угоду воюющим еврейским религиозным фракциям и римским правителям Иудеи, Святое Семейство с маленьким Иисусом вынуждено было покинуть Египет, чтобы избежать убийства Младенца: царь Ирод пытался противостоять пророчеству Мессии, приказав уничтожить всех еврейских мальчиков-первенцев в возрасте до двух лет; эта история известна под названием «Избиение младенцев».
– Именно поэтому люди с тех пор готовы обвинять евреев в убийстве христианских младенцев? – спросила я с возрастающим ужасом. – Потому что им известно, что такое уже случалось?
– Люди, как правило, приписывают свои грехи другим, преследуя в иноверцах то, что ненавидят в самих себе. И в результате обычно страдают невинные.
– Очень циничное наблюдение, Годфри.
– Я адвокат, а теперь и пленник. И достаточно повидал, чтобы стать циником.
– Да еще твой отец, – сказала я, вспомнив его несчастную семейную историю. – Он обвинял твою мать в том, что она бросила его, и считал ее недостойной быть матерью своих детей, в то время как сам был несдержанным, вспыльчивым и безответственным.
– Несдержанным, вспыльчивым и безответственным, – повторил Годфри все три эпитета, словно каждое слово было личным оскорблением. – Весьма справедливо, и я полагаю, он действительно намеревался очернить ее публично, храня собственные грешки в секрете. Лицемерие не умерло с фарисеями, Нелл.
Его слова едва достигали моих ушей. Идеи – нет, откровения! – о присутствии которых в собственном разуме я даже не подозревала, настойчиво просились наружу.
– И Джек-потрошитель, – внезапно вырвалось у меня. – То есть Джеймс Келли. Его бесило, что он родился вне брака, и он возненавидел всей душой свою мать – а не отца, что было бы логичнее, – за свое незаконное положение. Как только он узнал правду, хоть от отца ему достались деньги и возможности, он возненавидел всех женщин, потому что они могли родить еще одного такого же внебрачного ребенка, как он сам. Даже женившись, он называл свою супругу шлюхой и вскоре убил ее, а потом взялся за уничтожение проституток.
Годфри сидел, словно каменный, молча глядя на меня.
– Что? Я тебя чем-то задела? – пришлось спросить мне.
– В кого ты превратилась, Нелл? Просто не верится, что ты пользуешься такими словами…
– Какими? – Я вспомнила свою предыдущую реплику и вздохнула. – Для подобных случаев не существует других слов, Годфри, – заявила я тоном суровой гувернантки, – хоть я и краснею, когда вынуждена использовать такие термины. Уж прости, но стоит однажды увидеть деяния Джека-потрошителя, и уже не остается сил для вежливых фраз. Да и откуда им взяться, когда младенец становится пешкой в отвратительном жестоком обряде. Ирен говорила, что если мы втроем не поторопимся найти и остановить Джека-потрошителя, он продолжит убивать снова и снова.
– Втроем? Ирен имела в виду и меня, хотя я был далеко? Или… – Лицо Годфри потемнело. – Речь о том господине, Холмсе. Не он ли заманил вас обеих в это темное и опасное дело?
Годфри был так близок к истине, что я на миг чуть не поддалась искушению соврать для его же спокойствия. Но правда состояла в том, что подруга никогда не включала мистера Холмса в число своей последней версии трех мушкетеров. Реальность была не настолько страшной, как представлялась.
– Нет, Годфри, боюсь, во всех ролях этого трио заняты исключительно женщины. Дело в том, что Ирен решила спасти молодую американку из борделя, где нашли два первых тела убитых парижских куртизанок.
– Спасти?.. Эта американка могла стать жертвой? Какая-нибудь невинная горничная или прачка?
– Увы, нет, хотя такой вариант больше пришелся бы мне по душе. На самом деле она была… дамой того заведения.
– Дамой? Ты упоминала, что борделю покровительствовали аристократы, но не дамы. – Теперь адвокат выглядел еще более запутанным и потрясенным.
– Я пытаюсь использовать деликатные выражения, Годфри, как ты и хотел. – Меня обуяло несвойственное мне раздражение. – В общем, она была из числа… подпорченного товара на продажу.
– И Ирен спасла ее? Как?
– Она, э-э-э, перевезла ее в наш номер в отеле.
– К себе?! Блудницу?
– На самом деле ее подопечная довольно респектабельна для американки… и жрицы любви. Она одержима странной идеей изучить жизнь, исследуя ее темные закоулки. Мне кажется, Ирен считала, что я окажу на бедняжку хорошее влияние.
– Боюсь, влияние обратилось вспять, учитывая шокирующие слова, которые с легкостью слетают с твоих уст, – поджав губы, заметил адвокат.
– Да тут никаких слов не хватит, если поглядеть на все те ужасы, которые повидали за последние две недели мы с Ирен и… Пинк.
– Это имя американской куртизанки?
– Nom de guerre, я полагаю. При крещении она получила имя Элизабет, которое внушает некоторые надежды и могло бы добавить уверенности его обладательнице, но в данном случае оно совершенно не к месту. Она американка до мозга костей и чересчур дерзкая для двадцатилетней девицы, которой следует держаться поскромнее. Я уж не говорю о том, что она далеко не столь хороша, как сама о себе думает.
Адвокат хмурился, слушая мои слова, и наконец не выдержал:
– К чему такая резкость, Нелл?
– Мы столкнулись с ней в maison de rendezvous! Это она нашла тела двух убитых блудниц, да и сама ничем от них не отличалась, кроме того, конечно, что была еще жива.
– Весомая разница, позволь заметить. Значит, Ирен заинтересовалась ею как свидетелем, чтобы раскрыть преступление?
– Надеюсь, что так. А иначе зачем настояла, чтобы девушка переехала в наш номер в парижском отеле? И даже взяла ее с собой в парижский морг, причем без меня.
– Очевидно, тоже в качестве свидетеля, – поспешил успокоить меня Годфри. – Во время расследования Ирен часто ведет себя странно. – Он вздохнул и сжал ладонями лоб; казалось, он пытается разгладить новые морщины, появившиеся от недавних тревог. – Что ж, по крайней мере, она хотя бы не общается с этим господином, Холмсом. Я считаю его интерес к ней подозрительным.
– Ох, не волнуйся о нем, Годфри! Ирен сказала, что в деле убийств на почве похоти он совершенно бесполезен: такой убежденный холостяк не имеет ни малейшего представления о том, что поставлено на карту.
– А ты имеешь представление?
– Ну, пожалуй, нет. Но и какая разница, когда есть Ирен, которая отлично все понимает.
– Это меня не утешает, – скривился мой собеседник.
– А должно бы! Я стараюсь как могу. Пойми, мы встречались с принцем Уэльским и бароном де Ротшильдом, и эти именитые особы просили – нет, умоляли нас о помощи.
– Мне казалось, что тебя не особенно заботит принц Уэльский.
– Так и есть. А теперь, когда я знаю о его siége d’amour, он заботит меня еще меньше. Подлое приспособление для гадкого избалованного мальчишки!
– Кажется, я предпочту обойтись без подробностей, – поспешно вставил Годфри.
– Но это постыдное двухуровневое кресло действительно связывает Джеймса Келли, безумного обойщика мебели, с Джеком-потрошителем, поэтому приходится радоваться даже нежеланным подробностям.
– Надеюсь, мы сможем вернуться к менее нежеланным деталям, Нелл. Вот что меня тревожит: это… дело, в котором участвуете вы с Ирен и этой Пинк, настолько грязное, что заниматься им должна только полиция. Однако, что хуже всего, вы уже, насколько я понял, попались на глаза некоторым опасным душевнобольным элементам. И если ты рассказала мне правду, жестокий заговор убийц простирается от Лондона и Парижа до Праги.
– Я еще даже не дошла до заговора против евреев, – вставила я.
Годфри умоляюще поднял руку:
– Погоди. Сейчас мне надо подумать. Если Прага является звеном в омерзительной веренице преступлений, тогда мое похищение может быть не таким и случайным, как мне казалось.
– Ты не принимал свое похищение всерьез, Годфри?
– Нет. Я считал его упреждающей мерой, призванной воспрепятствовать завершению дел Ротшильдов. Конечно, мерой крайней, но вполне обычной для здешних диких мест, где мелкие царьки и князьки, управляющие каждым перевалом, сплошь бандиты.
– То есть ты надеешься, что тебя отпустят на все четыре стороны, когда закончится некий определенный период времени?
– Я так полагаю. Конечно, я мог бы сбежать из замка и раньше, если бы… если бы кое-что не случилось.
– Насколько я понимаю, Годфри, под «кое-чем» ты подразумеваешь мое появление, которое перечеркнуло твой план побега. Но разве ты не видишь, что оно перечеркивает и все твои прежние предположения?
– Как так? – Он все еще не понимал моих доводов.
– Если я была тайно похищена в Париже и перевезена в Прагу, как я полагаю, а оттуда в заброшенный замок, тогда мы оба здесь по причине, которая касается скорее меня, чем тебя. И я вижу только одну цель моего тюремного заключения: я должна стать следующей жертвой Джека-потрошителя, известного также как Джеймс Келли, безумный мебельщик.
– Прощу прощения, Нелл, но тут имеет место политическая схема, и я в ней невольная жертва.
– Прошу прощения, Годфри, но тебя, по-видимому, похитили задним числом, и, скорее всего, чтобы отвлечь Ирен от слежки за моими передвижениями. Кто тут невольная жертва, так это я. Как только эта жуткая тварь Джеймс Келли сбежит от своих преследователей и найдет дорогу сюда, мне суждено стать игрушкой в его руках.
Я содрогнулась при мысли о смерти, которая меня ждет: уж лучше быть сваренной заживо каким-нибудь старым добрым африканским каннибалом, которого я ласково, но безуспешно пыталась бы обратить в христианство.
– С сожалением вынуждена сообщить, что вы оба не правы, – произнес голос, который не имел права вмешиваться в наш спор.
Наши взгляды – но не мнения – одновременно сошлись на двери.
Голос был женским и говорил он по-английски, хоть и с довольно сильным акцентом.
И казался смутно знакомым.
Мы столько времени провели в одиночестве, если не считать компании немногочисленных и молчаливых цыган, что сам звук английской речи заставил нас воспрянуть духом. Мы оба тут же вскочили на ноги, чтобы рассмотреть гостью.
Она была одета в походную бархатную накидку защитного цвета, отороченную мягкой опушкой светло-рыжего меха, сочетающегося с оттенком ее волос.
Завитые кудри были уложены в прихотливую прическу наподобие башни, столь же искусную, как сооружение Эйфеля, и почти той же высоты. С такой конструкцией на голове дама могла бы выйти из салона Ворта на рю де-ля-Пэ, но от ее костюма веяло столь первобытной простотой, что Ворт наверняка побрезговал бы его дублировать.
Она положила на край стола соболью муфту размером с померанцевого шпица.
Годфри поклонился, неизменно оставаясь джентльменом:
– Если вы действительно наша гостеприимная хозяйка, я должен поблагодарить вас за неизменное качество гуляша.
Татьяна, русская шпионка, когда-то известная под кличкой Соболь, улыбнулась своей особенной улыбкой, которая так подчеркивала ее по-лисьи острый подбородок и длинную лебединую шею. Мне приходилось жить в сельской местности, и я уверена, что лисы умеют улыбаться.
– Я передам ваши комплименты повару, – промурлыкала она. – Однако на вашем месте я благодарила бы цыган. – Она взглянула на меня с бесстыдным самодовольством: – Вижу, нынче ваш стиль одежды стал гораздо веселее. Вы напоминаете потрепанную хористку из какой-нибудь глупой оперетки ваших Гильберта и Салливана. Тем не менее вам не на что жаловаться. Цыгане своим похищением избавили вас от б́ольшей опасности в лице человека, которого боится вся Англия, а скоро будет бояться и вся Европа, если не весь мир.
– Они похитили нас по вашему приказу?
Татьяна пожала плечами:
– Я и раньше использовала цыган. Из них получается отличная шпионская сеть: они везде, хотя часто невидимы, и за деньги готовы на все, особенно если им хорошенько переплачивать. А переплачивать им совсем несложно. Цыгане, как ни удивительно, жаждут приобрести положение в мире, который презирают.
– Полагаю, что должна сказать вам спасибо, – язвительно произнесла я с той интонацией, которую считала иронией, хоть я и становлюсь безнадежно неловкой, когда пытаюсь иронизировать.
– Разумеется, должны, поскольку вам была предоставлена власть.
– Над Ирен? – спросила я, задержав дыхание в груди.
Прозвучавшее имя произвело неуловимые изменения в совершенно непроницаемом лице русской: все равно как если пригрозить ядом королевской кобре.
– Над вашим партнером по заключению.
Я сразу посмотрела на Годфри. Что она могла иметь в виду? Однако выражение обычно добродушного лица адвоката сказало мне, что он даже слишком хорошо понял смысл сказанного.
– Вам следовало бы радоваться моему приезду, – добавила русская, вновь приближаясь к столу, чтобы погладить соболью муфту, будто домашнего питомца. – Пища станет лучше. И появятся… развлечения, чтобы скоротать время. Вы должны, однако, позволить моей свите, э-э-э, обосноваться в замке. Ему веками не уделяли должного внимания, – объяснила она, – из-за глупых местных суеверий, благодаря чему он стал прекрасным убежищем посреди суеты и мерзости европейской жизни. Отныне, если вы столкнетесь с другими слугами, не цыганами, то я советую вам не говорить с ними. На свой лад они еще грубее и примитивнее цыган и, кроме того, плохо знают английский.
С этими словами она снова подхватила муфту. Отороченный мехом подол с мягким шелестом отступающей волны скользнул по каменному полу к двери. Через мгновение Татьяна уже исчезла. Ее недавнее присутствие показалось бы лишь сном, если бы не сильный пряный аромат, который облаком плыл за ней, как за китайским суденышком, груженным экзотическими чаями.
Годфри сел и приложился к кубку с вином на добрую половину минуты.
– Татьяна, – наконец произнес он вслух имя той, которую мы оба узнали, словно поднимая в честь нашего злейшего смертельного врага дьявольский тост. Вот только его реплика мало напоминала здравицу, особенно в отношении нас.
– Когда-то в Майванде, в Афганистане, Квентин знал ее как шпионку, – ответила я на пустой взгляд Годфри.
– Квентин?..
– Квентин Стенхоуп, – терпеливо повторила я как больному ребенку. – Ну вспомни! Дядя моей дорогой бывшей воспитанницы Аллегры Тёрнпенни. Он стал тайным британским разведчиком в Индии более десяти лет назад, а затем чуть не погиб в Афганистане из-за предательства агента-перебежчика по имени Тигр и русской шпионки по кличке Соболь. А Квентина тогда звали Кобра, – добавила я с позволительной гордостью: атакующая кобра легко победит даже столь грозных противников, как хитрый соболь и свирепый тигр.
– Конечно, я помню твоего давнего знакомого, нашего экзотического гостя, но я сомневаюсь, что даже Квентин Стенхоуп сможет здесь нам помочь. – В монотонном голосе Годфри было поровну отчаяния, решимости и протеста.
– Ирен будет… – начала я.
– Ирен не будет, я надеюсь, приближаться к замку и на пушечный выстрел, – отрезал Годфри. – Для нее Татьяна – злейший враг. Ты не забыла, что русская уже пыталась отравить мою жену в Праге? И эта долгая игра до сих пор не закончена. Татьяна коварное и мстительное существо. Даже если лишь один из нас оказался бы в ее руках, уже было бы плохо. А когда в плену мы оба… В силу своей профессии адвокаты должны быть лишены воображения, но скажу честно: мои размышления полны мрака и пессимизма.
– Ерунда! Я повстречалась с Джеком-потрошителем и выжила. Какой-то расфуфыренной дамочки маловато будет, чтобы меня напугать. Наверняка у нее есть тайная цель – и скорее всего политическая. Еще бы, она ведь шпионка.
– Это было давно, Нелл. Если Квентин Стенхоуп продолжает работать на Министерство иностранных дел, еще не обязательно, что Татьяна осталась верна своим русским корням. Однако мне показалось, что кто-то посвятил ее в свои дела больше, чем всех остальных.
– В какие дела?
– Не знаю, – признался Годфри, мучительная складка мимических морщин в виде буквы «V» пролегла между его темными бровями, как сложенные на спине крылья ворона. – Единственное, что я знаю: это не сулит ни одному из нас ничего хорошего. Как и Ирен, где бы она ни была. И я искренне надеюсь, что моя дорогая жена за тридевять земель от нас и не появится здесь. Теперь поиск пути для побега еще более важен, потому что если мы останемся, то послужим невольной приманкой для тех, кто любит нас и кого любим мы. – Произнося это, адвокат вновь разволновался, на щеках у него загорелся яркий стойкий румянец, что вызывало у меня одновременно панику и восторг. Я поняла, что использованное Годфри множественное число могло включать в себя не только Ирен, которую я любила больше всех, но и… того, кто любил меня?
Ах, нет… Глупые мечты. Татьяне понравилось бы, как я тешу себя надеждами. Так что я решила впредь не думать о такой возможности.
