Глава сорок пятая
Всемирные радости и печали
Жюль Верн мечтал обогнуть земной шар за восемьдесят дней. На эспланаде и Марсовом поле вам удастся сделать это за шесть часов.
Официальный бюллетень Всемирной выставки 1889 года (22 декабря 1888 года)
– Как жаль, что мистер Шерлок Холмс не сможет присоединиться к нашей охоте, – заметила Ирен на следующий день. – Но я уверена, что он по-прежнему занят весьма увлекательным чтением, особенно если владение немецким языком не является для него длинной мастью.
– Ха! – по-мальчишески вскрикнула Элизабет, хлопнув в ладоши: она наконец сообразила, что передача книги сыщику служила не более чем отвлекающим маневром.
– Длинной мастью? – Я вопросительно посмотрела на Ирен.
– Американское выражение, Нелл: когда у кого-то на руках почти все карты одной масти в игре.
– Но ты говорила, что это не игра.
– Верно, не игра, если только ты не преступник, наблюдающий при этом за ходом расследования.
– Ты считаешь, что для этого… мясника убийства служат развлечением?
– Нет, но подобные деяния содержат элемент извращенного соревнования с силами закона и правопорядка. Если лондонские послания действительно написал Потрошитель, значит, ему нравится дразнить полицию. Здесь же все по-другому. В Париже дразнят не полицию, а неофициальных следователей.
– Нас? Ты правда так думаешь?
– Готова биться об заклад. Сам убийца, возможно, движим исключительно собственными неудовлетворенными потребностями, о которых пишет Крафт-Эбинг, и не интересуется ничем другим, но кто-то за нами все-таки наблюдает.
– Наблюдает за нами?
Подруга кивнула:
– И за мистером Холмсом, возможно, тоже. Поэтому я и хочу, чтобы он держался подальше от нас сегодня целый день, а также вечером.
– Потому что сегодня днем и вечером мы?..
Ирен разложила на столе поверх бумаг карту Парижа. Первым в глаза бросился треугольник, линии которого соединяли парижский морг, дом свиданий и катакомбы возле Эйфелевой башни.
В несколько движений, используя линейку, примадонна нанесла на карту еще один треугольник, на сей раз перевернутый, с вершиной у дома свиданий на улице де Мулен недалеко от Парижской оперы. Новые линии прошли вдоль сторон первого треугольника, но протянулись дальше, до музея Гревен справа и залитого кровью погреба у парка Монсо, обнаруженного нами накануне.
– Видите узор? – спросила она.
– Треугольники, – тут же выпалила Элизабет.
Я закрыла глаза руками, успев, однако, заметить, как на лице Ирен проступило разочарование.
– Постой! Мне кажется, я это уже где-то видела. – Я отняла руки от лица, стараясь посмотреть на карту свежим взглядом. – Так… Все трупы, которые мы осматривали, отмечены на левой стороне карты, в морге и музее восковых фигур: на карте они расположены один над другим, если смотреть по прямой. Места, где были обнаружены тела либо непосредственно произошли убийства, также находятся с левой стороны, с винным погребом, расположенным по прямой над Эйфелевой башней.
– А улица де Мулен как раз посередине. Такой знакомый узор… но что это?!
– Я уверена, что со временем ты бы вспомнила, Нелл, – произнесла Ирен, будто утешая любимую ученицу, чем явно разозлила Элизабет. – Но времени у нас нет, – заключила примадонна и дотронулась кончиком пальца до точки, обозначающей Эйфелеву башню, потом музей Гревен и, наконец, парк.
– Квадрат, как шаги в вальсе, – вырвалось у меня, пока я наблюдала за ее рукой.
– Или же, – поправила она, – если представить себе, что это не замкнутая фигура, но линии с началом и концом…
И, в самом деле чувствуя себя ученицей, я быстро набросала рисунок прямо на карте.
– Четыре точки на схеме – это конечные точки знака «X» в хризме.
Ирен зааплодировала. Уверена, что теперь Элизабет дулась уже на нас обеих.
– Но как, – спросила я, – привязать сюда бордель на улице де Мулен?
– Если ты нарисуешь «P» за буквой «X», Нелл, то увидишь, что дом свиданий расположен как раз посередине буквы «P», там, где начинается дуга.
– Кто-то решил поиграть в игры с картами и календарем? – возмутилась Элизабет.
– О нет, это не игра, – быстро отозвалась Ирен. – Это серьезный и отвратительный ритуал.
– И теперь ты знаешь, – догадалась я, добавив «P» на карту, – где должно свершиться очередное преступление? Куда же мы направимся на охоту за душегубом?
– Как куда? Катакомбы находятся в той стороне, где случились все убийства, рядом с Эйфелевой башней, но не точно под ней. Выходит, что башня – место незавершенного преступления. Но прежде чем начнется охота, Нелл, надо произвести «разведку» неисследованных территорий. Ведь день мы будем наслаждаться чудесами Всемирной выставки вместе со всем населением Парижа.
Даже я была вынуждена признать, что Всемирная выставка представляет собой настоящую сказочную страну, полную экзотической еды, музыки и зрелищ, столь многочисленных и разнообразных, что от одного лишь взгляда на здешнее великолепие кружилась голова.
Не говоря уже о боли в шее, вызванной желанием разглядеть реявшие над толпой объекты, особенно Эйфелеву башню, которая красовалась в вышине в своем наряде алого цвета.
Дом инвалидов протянулся вдоль сверкающей Сены, ставшей зеркалом для лихорадочных красок и бурлящей толпы посетителей выставки, где были представлены павильоны со всеми диковинками французских колоний с их сказочной восточной атмосферой, а также неисчислимого множество прочих стран и городов.
Казалось, лишь поток посетителей, который змеился между киосками, фонтанами и павильонами, не сияет огнями, а вся картина вызвала в моем воображении дикую фантазию о столкновении горы Олимп с Вавилонской башней.
Пока мы пробирались вперед в толчее людей и звуков, никто не обращал на наше трио никакого внимания. Кроме повес во фраках и цилиндрах, среди публики было много мужчин в пиджачных парах, которые становились популярной одеждой для прогулок по городу, а также женщин в нарядных костюмах, юбках и английских блузках и детей в коротких штанишках и пышных юбочках.
Все мы наконец-то оделись привычным для себя образом! На мне было мое любимое клетчатое платье-пальто – как я считаю, практичный дамский аналог мужского ольстера, идеально подходящий для осмотра городских достопримечательностей.
Ирен никогда не могла отказать себе в удовольствии выглядеть элегантно, если только не прибегала к маскировке, выбирая в этом случае самые причудливые и вызывающие костюмы.
Сегодня ее темное платье расцветки «буффало ред» было сдержанным: его украшали только узкие рукава до локтя и расширяющийся книзу узор из черного бисера, идущий от шеи до нижнего края платья. Лишь на территории выставки я поняла, что этот похожий на кружево вертикальный рисунок в точности повторяет острые чугунные очертания самой Эйфелевой башни!
Артистическая душа всегда ищет ориентиры даже в самых обычных вещах. И конечно, новый модный во Франции узор ткани являлся данью уважения Буффало Биллу!
Наряд Элизабет выглядел очаровательным напоминанием об английском костюме для верховой езды: диагональный ряд пуговиц на лифе, а поверх белого льняного воротника и манишки – зеленый шелковый галстук, похожий на мужской. Я поделилась своим мнением, когда мы собирались в нашем номере в отеле, но девушка отреагировала со свойственной ей заносчивостью: будто бы стиль, в котором она одета, больше напоминает моду времен французской революции и в нем нет ничего английского.
Ну и ну! Мне не хотелось напоминать ей, что современный английский костюм-амазонка восходит к женскому платью, возникшему после французской революции накануне нынешнего века, который, что гораздо важнее, известен в мировой истории как эпоха английского Регентства. Да, мне не хотелось напоминать, но я все-таки напомнила.
Я оказалась единственной в нашем трио, кто надел скромный капор, напоминающий старый добрый чепец. Ирен и Элизабет красовались в новых шляпах с широкими полями, для закрепления которых требовались длинные, как кинжал, булавки. Гораздо позже я поняла, что ими двигало не веяние моды, а забота о будущей самозащите.
Я упоминаю о наших нарядах, только чтобы подчеркнуть: мы ничем не отличались от толпы одетых подобным же образом женщин, которые гуляли по тем же аллеям, тротуарам и паркам в тот день, – если, конечно, не считать содержимого наших потайных карманов.
В одном кармане я припасла свой самый большой блокнот и ручку, в другом – завернутую во фланель цепочку-шатлен (крайне невежливое замечание Шерлока Холмса о том, что позвякивающий аксессуар выдает мое присутствие, не прошел мимо моих ушей). В правом кармане Ирен лежал ее маленький пистолет. Также она захватила трость Годфри с потайным кинжалом, до сих пор не понимаю, почему он оставил ее дома. Элизабет выбрала элегантную дамскую трость, которая при этом была достаточно прочной, чтобы при необходимости проломить чей-нибудь череп или выбить сустав.
Только эти аксессуары намекали на истинную причину нашего визита на шумную ярмарку.
Сначала мы прогулялись по образовательным выставкам. Мы прокатились на движущемся тротуаре к галерее автомобилей: ехать было гораздо приятнее, чем в лифте, потому что не пришлось забираться в закрытую коробку и тротуар двигался только горизонтально. Я предсказала своим спутницам, что этому облегчающему прогулку устройству суждено гораздо более радужное будущее, чем дьявольским механизмам, которые швыряют людей вверх и вниз в маленьких тесных клетках.
Какой бы впечатляющей ни была выставка машин с ее арочным стеклянным потолком, еще более высоким, чем парящий каменный неф собора Парижской Богоматери, я обратила внимание своих американских подруг на тот факт, что вся эта мода на воздушные крыши с металлическим каркасом, встречающаяся повсеместно, начиная с самой высокой в мире башни и заканчивая французскими универмагами и вокзалами во всех столицах Европы, возникла благодаря изумительному Хрустальному дворцу, который был спроектирован почти сорок лет назад для лондонской Всемирной выставки 1851 года.
И хотя это было неопровержимой правдой, она не особенно впечатлила моих спутниц.
Элизабет, словно взрослому ребенку, не терпелось сменить образовательную выставку на более шумные, многолюдные и, несомненно, более популярные павильоны «всемирных деревень» и киоски с едой и сувенирами. В результате мы все стали обладательницами довольно жутких шелковых шарфов оттенка сепии с изображением «чудовищной башни» на фоне довольно оживленных выставочных сооружений.
Мы также страдали от вездесущих запахов иностранных деликатесов, разносящихся от ларьков и жаровен, как и от едких «контрибуций» экзотических животных, привезенных в столицу цивилизованного мира, если Париж действительно можно назвать цивилизованным.
– О! – несколько обеспокоенно воскликнула я, когда мы завернули за угол и предстали перед печально знакомым видом.
– Действительно «о!», – сказала Ирен. – Музею Гревен удалось воспроизвести эту сцену достаточно точно.
В оригинале, по крайней мере, не оказалось мертвых тел, за что я была безмерно благодарна. Сцена каирского базара перед нашими глазами была заполнена европейскими путешественниками, туземцами в развевающихся одеяниях и навьюченными ослами, только все они были живыми.
Элизабет рассмеялась от удовольствия:
– Теперь я понимаю! Европейцы на немой сцене в музее Гревен являются не частью оригинальной сцены, а посетителями выставки. Если бы мы зашли на этот рынок, то могли бы тоже стать реальной частью постановочной сцены. Это не просто театр, не просто реконструкция обстановки в удаленной части земного шара: на фоне выдуманных декораций одна реальность встречается с другой, совершенно противоположной. Признаюсь, я потрясена!
Ирен рассматривала сцену, поставив трость точно перед собою, словно шпагу, опущенную по завершении – или в преддверии – дуэли или соревнования по фехтованию.
– Так же и действия Джека-потрошителя могут быть слиянием двух отдельных реальностей в одно сбивающее с толку проявление реальности абсолютной. Заключается ли совпадение лишь в том, что убийства переместились из грубых декораций Уайтчепела в более изысканные, но не менее развращенные районы Парижа?
Мне было приятно, что она признает испорченность Парижа. Надоело слышать, как Город Света провозглашают квинтэссенцией современности, хотя слишком многое в нем явно соответствует Городу Тьмы.
Впрочем, сегодня все вокруг было праздничным и ярким.
Заразительные «умпа-па» немецких оркестров соревновались с изысканным звоном колокольчиков и причудливыми утонченными мелодиями японской храмовой музыки, а также голосами французских моряков в полосатой форме, которые распевали «Auprès de ma blonde», весело пошатываясь в толпе.
Прогулявшись к Эйфелевой башне, мы наткнулись на огромный, как мамонт, киоск, посвященный американским изобретениям. Без сомнений, «Трехцветная выставка» – неформальное название этой ярмарки – прославляла красный, белый и синий цвета американского флага наравне с французским.
Сказать по чести, французы и американцы всегда потворствовали друг другу, что создавало неудобства для несчастной Англии. Полагаю, причина заключается в том, что в обеих странах в последней четверти прошлого века разгорелись революции против Богом установленной монархии. В действительности настойчивое желание Франции отметить столетие своей кровавой революции даже заставило несколько стран, в том числе Великобританию, Италию и Россию, отказаться от официального представительства на выставке!
Конечно, в отличие от этих мировых держав у Америки не возникло и тени подобных сомнений. Штаты представляли здесь телефонный павильон. На картах демонстрировалось, как щупальца проводов нового изобретения протянулись от Парижа к самым удаленным провинциям. Вдоль одной из стен стоял ряд телефонов с двумя раковинами трубок, связанных с десятью телефонами в Парижской опере и «Комеди франсэз». За пятьдесят сантимов можно было одновременно послушать происходящее на комической и на оперной сценах, хотя я не могла представить, кому захочется совмещать выступления в двух таких разных местах, да еще и на иностранном языке.
Однако Элизабет и Ирен обе вознамерились испытать приспособление и едва не передрались, словно дети, состязающиеся за новые игрушки. Я пошла вместе с ними, но отказалась, несмотря на все их мольбы, прижать к уху странный инструмент.
– Но, Нелл, – упрашивала Ирен, – помнишь, как несколько лет назад в доме Гильберта я впервые могла следить за звуком с отдаленной сцены? В тот же день Берти по телефону услышал звуки убийства, совершенного в Савойском театре! Это то же самое, только намного лучше. Пожалуйста, попробуй. Ты можешь даже почувствовать, как актеры двигаются по сцене, когда говорят, да и пение необычайно хорошее.
– Я поверю тебе на слово, Ирен. Кроме того, я помню, что во время того ужина у Гильберта ты позволила, чтобы у известного нам персонажа сложилось о тебе весьма неправильное впечатление, и у меня нет ни малейшего желания вспоминать об этой печальной ситуации.
Ирен закатила глаза и прижала трубки устройства к вискам, словно пару механических наушников. Она двигала головой в такт музыке, которую только она и слышала, и выглядела при этом полной идиоткой, впрочем, как и Элизабет и весь длинный ряд простаков, заплативших по пятьдесят сантимов за сомнительное удовольствие.
После экспозиции телефонов, на которой мои спутницы были не просто зрителями, но и участницами шоу, они решили непременно посмотреть и другие чудеса американского павильона.
Поэтому я была вынуждена приобщиться к такой заокеанской культурной достопримечательности, как портреты всех американских президентов, включая текущего, Гровера Кливленда, вырезанные на чашечках пеньковых трубок! Могу себе представить, как эти президентские головы вспыхнут от стыда, когда зажженная курительная трубка запылает вишнево-красным цветом.
Но этим странности не ограничивались: трубки были настолько огромные, что вряд ли их кто-нибудь смог раскурить, даже такой крупный человек, как Брэм Стокер. А одна из трубок показалась мне особенно причудливой.
– Что это за президент? – спросила я. – Тот, что с огромной косматой головой и бородой?
Ирен разразилась мелодичным смехом, отчего все присутствующие в павильоне повернулись к нам:
– Ба, Нелл! Это не президентская голова, а голова бизона. Быстрее достань очки!
Пока я размышляла, что бизон в качестве президента, возможно, принес бы б́ольшую пользу республике, к нашей компании присоединилась какая-то женщина.
– Разве не изумительно? – воскликнула она. – Эту трубку пообещали Буффало Биллу, когда выставка закончится. Он приехал сюда с территории своего шоу, чтобы посмотреть ярмарку, и привязал лошадь прямо к Эйфелевой башне, можете себе представить?
Что я могла себе представить, так это многочисленную публику, которой позже пришлось обходить лошадиный навоз. Едва ли посетители будут впечатлены сувениром, который любезно оставила им лошадь Буффало Билла.
– Жаль, – сказала Ирен с ироничной искренностью. – На мой взгляд, эта трубка была бы прекрасным подарком Шерлоку Холмсу.
– Кому-кому? – переспросила посетительница, неожиданно порадовав меня.
В то время как американский павильон хвастался такими современными чудесами, как телефон, телеграф и фонограф, местное подношение вульгарной склонности к преувеличению тоже цвело пышным цветом. Особенно поражала невероятных размеров Венера Милосская из твердого шоколада, весящая около полутора тонн. Но из какого бы материала ее ни сделали, она была шокирующе обнаженной, и ей по-прежнему недоставало важных конечностей.
Наконец мне разрешили покинуть тень башни и прогуляться по другим строениям, хотя я не увидела ничего, что могло бы сравниться с настоящей смелостью американского изобретения.
Ирен была счастлива, что Льюис Комфорт Тиффани, сын нашего периодически возникающего клиента и благодетеля, всемирно известного ювелира Чарльза Тиффани, выиграл гран-при на выставке серебряных украшений. Я же порадовалась тому, насколько расцвел талант этого юноши с того момента, как несколько лет назад его гордый, но необъективный отец подарил Ирен одну из его ювелирных работ – брошь, выполненную в форме гадкого извивающегося осьминога, украшенного неправильными по форме жемчужинами, янтарем и аквамарином. Совершенно очевидно, что изделие было никудышным и имело ценность только в глазах своего создателя.
К тому времени как мы обошли б́ольшую часть экспозиции и остановились у небольшого павильона, торговавшего едой и напитками, солнце уже клонилось к закату.
– В кафе слишком людно и шумно, – заявила Ирен. – Давайте устроим пикник прямо здесь, а заодно застолбим место на весь вечер.
– Ох, Ирен, я уже вымоталась, – пожаловалась я. – Сколько нам еще тут торчать?
– Пока охота не принесет плодов. До наступления темноты.
– И чего мы достигли нашей прогулкой?
Элизабет состроила недовольную рожицу:
– Но ведь было весело, Нелл! Все имеют право хоть иногда повеселиться!
– Но не на задании. Мы же на задании? – с тревогой спросила я Ирен, потому что ноги у меня гудели, а голова болела от тесного головного убора.
– Да, но сначала я хотела обследовать территорию выставочного комплекса. Буффало Билл попросил нас быть около Дома инвалидов в тот момент, когда на башне зажгутся вечерние огни. Он не может присоединиться к нам, пока не закончится его последнее на сегодня шоу.
– И как он разыщет нас в такой толпе? – поинтересовалась я.
– Думаю, нам самим было бы легче найти его, но… не беспокойся об этом. Он сказал, что пошлет разведчика, который не потеряет нас из виду, если мы будем держаться у входа в секцию колониальной истории.
– Хм-м-м, – протянула я, когда мы кружным путем возвращались к набережной реки. – Есть только одна экспозиция, которую мне хотелось бы увидеть.
– И что же это? – спросила Элизабет.
– Здание панорамы, по форме напоминающее корабль.
– Ну так вот оно, стоит на якоре, прямо по курсу, – произнесла Ирен голосом Долговязого Джона Сильвера, указывая пальцем куда-то вперед. Впрочем, на выставке все таращили глаза, тыкали пальцами в разные стороны и перекрикивались, будто сошедшие на берег матросы.
Я различила необычную форму корабля у самой кромки Сены, а также длинную очередь людей, ждущих возможности посмотреть на чудеса внутреннего убранства. Я же была обречена любоваться на вульгарное поведение толпы.
Мы выстояли очередь ко входу на корабль, заплатили за билеты и, переступив через порог, оказались в мире арабских сказок, где каждые несколько шагов, подобно ковру-самолету, переносили нас в разные далекие экзотические страны. Представлявшая все уголки французской колониальной империи выставка каждую минуту поражала видами, звуками и, увы, запахами.
– Я и представить себе не могла, – пробормотала я.
– Что представить, Нелл? – поинтересовалась Элизабет.
– Что Франция имеет колонии в стольких регионах мира, на стольких континентах.
– Не одни только британцы промаршировали в своих ботфортах по всему лицу Земли.
– Нет, хм, но я думала, что после того как мы победили Наполеона…
– Я рада, что вам не удалось победить Вашингтона, – ответила Пинк с улыбкой. – Однако какой вид: эти сцены из Америки и Конго, из Алжира и с острова Ява просто поражают!
– А какой аромат! – добавила я, помахав затянутой в перчатку рукой перед носом, когда нас окутал запах жареного риса и шафрана.
– Эта экспозиция пользуется успехом у всех, кому приелась французская кухня в кафе вокруг выставки, – сказала Ирен. – А здесь подают самые настоящие заморские блюда, потому что все артисты и работники экспозиций живут здесь же.
Я заметила, что все больше людей с корабля-панорамы направляются от набережной к многочисленным иностранным ресторанчикам, перемежающимся с экзотическими шатрами для представлений. Линия крыш со всеми ее зубцами и куполами все четче выделялась на фоне сумеречного неба, а воздух наполнялся вечерней прохладой. В тунисском кафе толпа угощалась разлитым по узорчатым чашкам кофе, таким черным и тягучим, что его тяжелый аромат, напоминающий восточные притирания, перебивал все прочие в округе.
Звуки в сгущающихся сумерках разносились не менее мощно, чем запахи. Я морщилась от завывающих мелодий Египта и Алжира, от колокольного перезвона с острова Ява.
Но вдруг, среди визга и воя, я узнала мелодию европейского погребального пения. Я огляделась вокруг.
Ирен тоже задрала подбородок, стараясь лучше расслышать дикий, но отчасти знакомый диссонанс в какофонии иноземной музыки, заполнившей все пространство между зданиями, садами и кафе.
– Ты тоже слышишь эту мелодию? Что это, Нелл?
– Скрипки, но исполнение ужасное. Вынуждена сообщить, что сыщик с Бейкер-стрит, очевидно, тоже имеет привычку терзать этот несчастный инструмент, когда не занят более наказуемыми преступлениями.
– Скрипка? Шерлок Холмс играет на скрипке?
– Я бы назвала это не игрой, а скорее, пилежкой. Правда, мне не удалось увидеть его за этим занятием: он был один в своем гостиничном номере, если, конечно, его приятель-врач не пробрался тайком в комнату, чтобы вместе с сыщиком измываться над струнами из конского волоса и кишок.
– Нелл! – запротестовала Элизабет. – Не стоит говорить так о бедном скрипаче. И потом, мне не интересно, сколько животных пострадало, чтобы люди могли наслаждаться музыкой.
– Музыкой!
К этому времени мы приблизились к источнику звука, который находился между павильоном Каира и каким-то зданием, настолько узким и богато украшенным, что оно напоминало восточный головной убор.
– Цыгане! – воскликнула Ирен в восторге оттого, что ей удалось узнать открывшееся перед нами зрелище.
И в самом деле это был самый настоящий цыганский табор со стоящими в круг повозками, ревущим костром и даже клячей с прогнутой от старости спиной.
Возле огромного кострища собралась толпа людей, притопывающих и хлопающих в такт музыке, под которую кружились вокруг огня смуглые цыгане, женщины и мужчины вперемешку, в то время как худые, похожие на волков собаки, пробираясь среди ног зрителей, старались ухватить танцоров за края одежды.
Скрипачи, трое мужчин средних лет с темными курчавыми волосами и бородами, были в таком угаре, что пот ручьями стекал с их неухоженных шевелюр прямо на полированную поверхность инструментов. Совершенно неаппетитное зрелище.
– Я уверена в том, что цыгане не являются колонией Франции. – Из-за шума мне пришлось кричать на ухо Ирен.
– Конечно нет. Но они постоянно нарушают правила и границы, и я подозреваю, что на этой выставке они обосновались крепко, – прокричала она в ответ.
Я была уверена, что никто не смог бы подслушать нас в такой толчее и гвалте, а если бы и смог, вряд ли обеспокоился бы тем, что табор прибыл сюда без приглашения. В конечном итоге цыгане всегда так поступают, а на выставке крутилось достаточно денег: даже сейчас из толпы бросали монеты под ноги танцорам.
Казалось, это только подзадоривало цыган, и они кружились все быстрее. Юбки женщин, несмотря на многочисленные слои, задирались в танце так, что открывали грязные босые ноги, некоторые – с золотыми колечками на пальцах!
Мужчины вели себя еще более распущенно, приседая на корточки и снова выбрасывая тело в воздух, распрямив рывком ноги. Один из них, двигаясь в такой энергичной, но отталкивающей манере, приблизился к нашей группе, не сводя с нас пристального взгляда.
Меня заворожила эта примитивная картина, но тут я почувствовала чье-то присутствие за своей спиной и обернулась.
О боже! За мной, подобно статуе в темнеющем воздухе, возвышалась фигура в украшенной костями куртке; темнокожее, освещенное отблесками костра лицо обрамляли черные, смазанные жиром волосы, в которые, словно веточка розмарина в сливовый пудинг, было воткнуто одинокое перо какой-то птицы.
Я застыла от ужаса, и мое состояние, видимо, без слов передалось моим спутницам. Ирен и Элизабет одновременно повернулись, чтобы посмотреть на нашу «тень». Но ни одна из них не испугалась.
– Красный Томагавк, я полагаю? – спросила Ирен с характерным для нее sang-froid, как французы называют непоколебимое спокойствие. – Легко ли вам удалось найти нас?
Красный Томагавк. Без сомнения, «разведчик» Буффало Билла. Имена дикарей американских аборигенов ни с чем не спутаешь. Индеец повернулся и посмотрел на Эйфелеву башню:
– Я забрался на холм и посмотрел вниз на множество. Три белые женщины должен был найти я. – Он пожал плечами.
И трех белых женщин он действительно нашел. Холмом же он окрестил лифтовый механизм на башне, чьи вечно забитые народом кабины я так возненавидела. Удивительно, что абориген бесконечных прерий привык к чуду техники намного быстрее, чем жительница мегаполиса.
– Есть великое множество белых женщин здесь, – сказала Ирен, подражая его манере выражаться.
– В былое время великое множество буйволов было в прерии. Я заметил один, или два, или три, и я нашел их.
– Буйволы исчезли, – возразила Ирен.
Красный Томагавк покачал головой:
– Множества повсюду, где я хожу теперь. Много белых людей. Я еще замечаю. Нахожу. Среди многих множеств.
– А есть здесь выставка индейской деревни? – с нетерпением спросила Элизабет. Как она однажды объяснила мне, американцы из Пенсильвании заворожены сказками о фронтире не меньше нас, доверчивых европейцев. Хотя, конечно, Британию нельзя назвать частью собственно Европы, как ни поверни.
Индеец крякнул вроде бы утвердительно в ответ на вопрос Элизабет и уставился, хмурясь, на лагерь цыган, на их кружащийся танец под неблагозвучную музыку, на шныряющих в толпе псов.
– Не здесь, – наконец произнес он. – Рядом с персидским домом у башни.
Меня поразила догадка, что сцена из цыганской жизни в чем-то напоминает жизнь самих индейцев, судя по тому, что мне довелось прочитать о быте, который они вели, когда не выходили на «тропу войны».
– Вы когда-нибудь видели цыган раньше? – спросила я, удивленная тем, как пристально индеец наблюдает за их диким представлением.
Вместо ответа он лишь потянул носом воздух, поморщился, как пижон из шикарной гостиной, и бросил непонятную фразу: «Много огненной воды».
Сказав это, он повернулся и зашагал прочь, не оставив нам иного выбора, кроме как следовать за ним.
– Огненная вода? – спросила я у своих товарок, едва мы отошли от цыганского бедлама достаточно, чтобы расслышать друг друга.
– Крепкие спиртные напитки, Нелл, – охотно объяснила Элизабет. – Так индейцы назвали алкоголь, который привезли для обмена самые первые торговцы на границе. Боюсь, что краснокожие так же склонны к пьянству, как и белые люди.
– Не забывайте, – заметила Ирен, – что и Джеймс Келли был подвержен воздействию спиртного.
Я побледнела, приняв ее слова за предупреждение, что краснокожий все еще находится в списке подозреваемых в преступлениях Потрошителя. Может, именно этот краснокожий?
– Как они получают свои странные имена? – нервно спросила я.
Элизабет улыбнулась в неверном свете факелов:
– Я думаю, имена как-то связаны с их подвигами.
– Насколько я понимаю, томагавк – это индейский топор?
– Именно так.
– Ох.
По крайней мере, фигуру нашего провожатого было трудно потерять из виду даже в здешнем океане людей. Он не был особенно высоким – еще одно подтверждение, что краснокожий мог оказаться уайтчепелским убийцей; с другой стороны, его украшенные бахромой куртку и брюки, не говоря уже о воткнутом в волосы птичьем пере, не назовешь непримечательной внешностью, а ведь она не раз помогала Потрошителю ускользать незамеченным.
Я поделилась своими наблюдениями с подругами.
– Ой, да ну вас, Нелл, – отозвалась Элизабет в своей грубой манере. – Буффало Билл заставляет их одеваться в костюмы для шоу «Дикий Запад», но при этом многие из индейцев приучились к обычной городской одежде. Длинный Волк – тот, что покинул шоу и остался в Англии в прошлом году, – был известен по всему Лондону своим цилиндром из шкуры бобра. Не верьте всему, что видите на выставке. Это же шоу!
Красный Томагавк остановился на набережной и повернулся лицом к длинному ряду выставочных шатров колониальной секции. Костер цыган светился вдалеке угольком, и до нас доносились лишь обрывки музыки.
Я заметила, что потоки людей теперь направлялись к Эйфелевой башне.
– Церемония начинается, – сказал наш проводник. – Буффало Билл скоро будет приходить.
Я поняла, что нам придется ожидать здесь, пока знаменитый скаут не поднимется на «холм», чтобы высмотреть нас в толпе.
Внезапно от дальнего края эспланады послышался приближающийся стук копыт. Ряды конных солдат промчались по опустевшим мостовым – грозное зрелище в надвигающейся темноте.
А потом небо раскололось, будто наверху раскрыли огромный театральный занавес, и всех ослепили желтые и красные вспышки, похожие на отблески гигантского костра.
Красный Томагавк издал долгий глубокий вздох восхищения, когда скакуны пронеслись мимо нас, неся на себе освещенных неземным сиянием чернокожих наездников в костюмах из разноцветных перьев.
Я посмотрела налево, на высокий алый силуэт Эйфелевой башни, сиявшей подобно солнцу на закате. Цепочки электрических огней, как позолоченные косы, обвивали ее ярусы и мощные арки основания.
А над сверкающей конструкцией, с самого верха башни, били в небо яркие белые лучи света, мощные, как сигнал маяка. Блики отражались от бесчисленных скульптур и фонтанов, плясали по поверхности стеклянных куполов и хрустальных крыш огромных зданий автомобильного павильона и других экспозиций, посвященных технике и искусству. Нашему взору предстала волшебная страна электричества.
Тем не менее до колониальной секции выставки доходили лишь отблески этого великолепия. В проходах царил полумрак, и казалось, что все огни и окружающие их толпы людей сосредоточились за много миль от этого места.
Перед нами все еще шли колонны парада, последовавшие за конным авангардом: индийские, китайские и арабские пехотинцы в своей пестрой экзотической униформе шагали в ногу.
Мне стало не по себе от этой демонстрации военной мощи, но тут колонны солдат сменились идущими в продуманном беспорядке труппами артистов.
Фигуры в балахонах и жутких масках качались из стороны в сторону, пугая зевак. Танцовщицы из Алжира, женщины с закрытыми лицами, но обнаженными животами, умудрялись сладострастно извиваться, не отставая от колонны парада. Следующие за ними танцоры с острова Ява, напротив, были наглухо упакованы в жесткие, расшитые драгоценными камнями костюмы и маски, а на голове каждого из них возвышалась странная конструкция не менее двух футов вышиной. Музыка менялась с каждой проходившей мимо труппой, так что какофония получалась оглушительная.
Мимо пронесли паланкины, потом, сопровождаемые барабанами, протанцевали чернокожие артисты из Конго в ярких одеждах и наконец прошла еще одна группа людей, размахивая знаменами, бумажными зонтиками и фонариками. При этом они с такой силой били в гонги, что я была уверена: голова у меня вот-вот расколется, как от удара томагавком.
За ними следовала бесконечно длинная, горбатая, безвкусно выполненная фигура огромного дракона, похожая на гигантского воздушного змея. Им управляла целая толпа кукловодов, укрытых шелковыми покрывалами, из-под которых выглядывали десятки ног, будто лапки гигантской сороконожки.
Когда парад прошел, толпа устремилась вслед за ним, смеясь и подпрыгивая. С криками и танцами все отправились к источнику света и веселья – Эйфелевой башне.
А мы трое – нет, четверо, конечно же: я забыла о нашем молчаливом, сдержанном провожатом – остались на месте, наблюдая, как мимо проходят последние зеваки. Сцена недавнего буйного веселья померкла и затихла.
– Великолепно! – раздался голос позади нас. – Мы бы многое отдали, чтобы заполучить эту сенегальскую кавалерию для своего шоу, а, Красный Томагавк?
– Хорошие лошади, – согласился индеец.
Насколько я поняла, наездники его не особо впечатлили.
Конечно, я обернулась, чтобы посмотреть на последнего экзотического иностранца, запланированного на сегодняшний вечер: Буффало Билла.
На нем были светлая шляпа, рубашка и брюки с бахромой; в пряжке широкого, усеянного шипами ремня отражались красные огни вездесущей Эйфелевой башни, напоминая цветом разбавленную кровь.
– Рада, что вы смогли к нам присоединиться, – сказала Ирен.
– Я получил ваше сообщение позавчера и ответил согласием через газету «Пони экспресс», – отозвался он. – Охота на человека на территории Всемирной выставки: я не мог отказаться от такого интригующего предложения! А кто ваша вторая подруга? Я не думаю, что мы знакомы.
Я была удивлена вежливыми манерами знаменитого разведчика, но Ирен представила меня с такой непосредственностью, будто мы встретились на чайной вечеринке.
– Рад с вами познакомиться, мисс Хаксли, – обратился ко мне человек, которого, к моему облегчению, Ирен представила как полковника Коди. Видимо, у Красного Томагавка не было другого, более приличного имени, так что я собиралась воздерживаться от обращения к нему напрямую. – Я приветствую вас! Мы больше не удивляемся, встречая отважных женщин на границе, но и здесь, в Старом Свете, есть несколько настоящих крепких орешков, способных встретиться лицом к лицу со злодеями вроде Джека-потрошителя.
Я не нашлась, что ответить, и просто вежливо улыбнулась.
Откровенно говоря, я вовсе не горела желанием встречаться со злодеями вроде Джека-потрошителя и надеялась, что отважные рыцари равнин Буффало Билл и Красный Томагавк сделают это за меня. Здесь я находилась лишь в качестве сопровождения и, если честно, только потому, что не смогла бы вынесли неизвестности, позволив Ирен в одиночку отправиться на такое сложное и страшное задание.
– О, прошу вас, не беспокойтесь, мисс Хаксли, – совершенно не к месту стал успокаивать меня полковник. – Если бы хоть на секунду я заподозрил, что нам грозит опасность, то взял бы с собой мисс Энни Уокли. К тому же мадам Ирен не полагается на одну только труппу «Дикого Запада». – Он повернулся к ней. – Когда прибудет подкрепление?
– С минуты на минуту, – заверила она его. – Я решила, что толпе на параде вовсе необязательно их видеть.
– Здесь будет полиция? – с облегчением выдохнула я.
Ирен выдержала долгую паузу.
– Я подумала, что привлекать полицию целесообразно лишь в том случае, если нам не удастся поймать преступника.
– Тогда кто будет нашим подкреплением? – удивилась я.
Она кивнула куда-то мне за спину, и мы все обернулись. В сумерках к нам приближалась группа мужчин в темных пиджачных парах. Я снова посмотрела на подругу.
Она понизила голос и заговорила, обращаясь только ко мне:
– Ротшильды по-прежнему заинтересованы в поимке этого человека. Они хотят быть уверенными, что никто не использует убийства как предлог для разжигания политической ненависти.
Меня только порадовала возможность оказаться в компании вооруженных мужчин, хоть я и удивилась их числу – их было семь или даже восемь человек.
Я огляделась. Кроме нашей группы, вокруг не было ни души. Сердце у меня защемило, когда я увидела, что панорама в форме корабля украшена такими же гирляндами электрических огней, как и Эйфелева башня. Ее сияющее отражение мерцало в зыбких водах реки.
Она выглядел невероятно празднично, но наши дальнейшие планы были весьма мрачными.
Индеец вдруг прошептал несколько непонятных слов Буффало Биллу, который кивнул в ответ, а потом тихо заговорил, обращаясь к Ирен и ко всем, кто стоял достаточно близко, чтобы расслышать его:
– Мы с Красным Томагавком навестили то место, рядом с которым была убита молодая женщина, а также побывали в погребе, о котором вы мне рассказывали. Он видел знаки и теперь говорит, что хотел бы начать оттуда, откуда вы только что пришли. Мне придется объяснить ему, кто такие цыгане.
Цыгане! Какая интересная идея! Они бродят повсюду, эти дикие, своенравные люди. К тому же скрипачи из них посредственные. Почему бы Джеку-потрошителю не скрываться среди людей кочевого племени?
Красный Томагавк возглавил процессию, и мы все тихо потянулись за ним.
Я с удивлением поняла, что цыганского костра больше не видно. Когда мы дошли до места, где он горел еще совсем недавно, вокруг не оказалось никого и ничего, даже угли от костра куда-то исчезли.
Единственным свидетельством того, что здесь стоял лагерем цыганский табор, был выжженный круг на голой земле.
