6

Клычов остановил машину у самого поворота в переулок. Был поздний вечер. Но на улице еще можно было разглядеть то, что надо было Клычову. В переулок входили люди, въезжали редкие машины. Клычов всякий раз выходил на середину перекрестка, смотрел– куда двигались прохожие и машины. У нужного ему дома никакого движения не было, и окна в нем были темны. Он посидел в машине еще час, дождался полной темноты и въехал в переулок с выключенными фарами. Развернул джип, закрыл глаза, привыкая к темноте. В доме никого не было, он уверился в этом. В соседней хибаре работал телевизор, на противоположной стороне проулка, за забором, в глубине сада бубнили мужик и баба, похоже, переругивались. А здесь, у дома, было темно и тихо. Клычов бесшумно открыл дверцу, вышел из машины. Захлопывать дверцу не стал, лишь осторожно притворил её. Взял из-под сиденья монтировку, другой рукой поправил на боку под пиджаком кобуру и толкнул калитку… Входная дверь хлюпала под рукой. Он ухмыльнулся, отдавил замок от косяка. Дверь открылась. Он аккуратно, щупая ногой впереди, переступил порог, затворил за собой дверь. Расстегнул кобуру, достал из кармана фонарик. Голубой галогеновый луч порыскал по стенам, пробежал по полу коридорчика. Освещая себе дорогу, Клычов вошел в кухню. Луч мимолетно скользнул по кастрюле на столе. Клычов быстро обшарил фонариком кухню, она его не заинтересовала, и двинулся в комнату. Здесь, на пороге, он прислонился плечом к косяку и начал медленно, педантично изучать лучом комнату, метр за метром, вещь за вещью… Луч скользил по кровати, стене, по окну, шифоньеру, прибегал к ногам Клычова и опять полз к кровати, по стене к окну…

Веник сидел рядом с бабулей перед телевизором, смотрел концерт. На экране в окружении полуголых девок прыгал с ноги на ногу Леонтьев, разодетый в разноцветные тряпки и что-то вопил. На сонном лице Веника отразилось удивление – позади телевизора, по стене, проскользнул некий голубоватый сполох. Он привстал, опираясь на свой костылёк. Сполох голубого луча пробежал по стене еще раз. Веник повёл глазами по его направлению и увидел в окне графини узкий клинок света. Луч шарил, выискивал что-то. Веник схватил сотку…

– Батя, это Веник! Тут у графини в доме кто-то есть! Ага, с фонариком шарится… Не-е, не они. Они уехали, еще рано утром. И кота с собой забрали, я видел. Что, машина? Щас, батя, я щас погляжу, я на связи…

Веник вышел из дома, пригибаясь, поковылял к машине Клычова и, опираясь на костылек, проворно вернулся в дом.

– Батя, машина джип, черный Ауди, номер ноль три тридцать…

Майор Брагин помолчал, осмысливая услышанное. Сказал:

– Я знаю, кто это. – И дал команду. – Я выезжаю! Выходи на улицу. Следи. Если он пойдет к машине, а меня еще нет, – пристань к нему, как пьяный. Болтай, что заблудился, проси отвезти домой. Короче, тяни время. Я успею.

…Брагин гнал свой старенький «Фольксваген» по пустынному проспекту. Он лег грудью на руль, вцепился в него, вглядывался в дорогу так, будто ехал в темноте. Веник стоял у своей калитки, опираясь на костылёк, следил за мелькающим светом в окнах графини, ждал…

…Клычов выключил фонарик, прикрыл глаза, прокручивая в памяти, как кадры, фрагменты комнаты. Кровать, шифоньер, столик с косметикой. Над ним зеркало, в зеркале отражение кровати. Кровать, её отражение в зеркале. Отражение… Он встал на колени, посветил под кровать. Потом подполз на карачках, откинул покрывало. Сунулся под кровать, протянул туда руку и вытащил торбу, набитую доверху пачками евро.

– Оппаньки! Я ж говорю – лохи! Такие бабки – и под кроватью!

Он сел на кровать, поставил рядом с собой торбу, приподнял ее – на вес – рукой.

– Хорошо, но мало… Не все. Но для начала неплохо. Оч-чень даже неплохо.

Фонарик он положил на подушку. Луч уставился в окно, даже высветил бетонную стену на противоположной стороне переулка. Но Клычов этого не заметил.

…Веник продолжал наблюдать, навострил уши, не спускал глаз с окна графини. И поглядывал на въезд в переулок: батя, где ты!

… Брагин гнал по проспекту. Бросил взгляд на часы. Прошептал:

– Веник, я уже рядом. Я сейчас…

…Клычов, спохватившись, выключил фонарик. Развалившись на кровати, продолжил беседовать с собой.

– Остальных здесь, конечно, нет… А где? Где остальные мани-мани? – он включил фонарик, подошел к шифоньеру, открыл правую створку. Здесь было почти пусто, кроме двух пальто и куртки на вешалках, всё просматривалось насквозь.

– А здесь? – вкрадчиво спросил сам себя Клычов. – А здесь у нас, у-у-у, сколько ящичков. – Он начал выдвигать их и совать обратно. Вытащил ящичек с нательными вещами Марии Владимировны. – Ну-ка, ну-ка, поглядим, какие буфера у графини…

На пол полетели бюстгальтеры, трусы. На дне ящичка лежали бумаги. Клычов посветил на них. Это был договор с банком и разрешение на право доступа в счёту. Клычов быстро нашел строку с суммой вклада…

– Во-от они где, наши главные мани-мани! – он закрыл шифоньер, посмотрел на раскиданные им вещи графини. – Надо же, какие сообразительные!

Лохи-то лохи, а догадались в банк сунуть. Суки. – Он зло пнул на полу трусы графини, всё-таки его разозлило, что нашел он малую часть денег. – Ну ничего, тут у нас будет без проблем. Поставим графине утюг на пузо, и у матросов нет вопросов.

Он взял торбу и пошел на выход из дома. В кухне луч фонарика опять скользнул по кастрюле на столе. Клычов задержал на ней взгляд. Странно, нелепо как-то она стояла – одинокая кастрюля посреди голого стола. Он поставил торбу на пол, подошел к столу и просто из любопытства приподнял крышку. В луче фонарика колье замерцало багровым огнем, как мерцают еще раскаленные угольки в прогоревшем костре. Он осторожно, двумя пальцами, выудил из кастрюли диковинные угольки и тут же подхватил вещь всей ладонью. Колье было тяжелым и прохладным, каким и бывает золото.

– Охренеть! – прошептал потрясенный Клычов и начал озираться, как-будто вокруг было полно людей. – Гляди, что у них в кастрюлях валяется! Это мы возьмем! – Он сунул колье во внутренний карман пиджака, и оно стекло туда тугой струей, как змея. – Холодненькое! – поёжился Клычов и хохотнул.

На крыльце он постоял, прислушиваясь. Было темно, тихо, безлюдно. Клычов с удовольствием вдохнул свежий воздух, посмотрел на дверь – возвращать ли замок на место – махнул рукой и пошел к машине. Торбу с деньгами он поставил в багажник, закрыл его ключом, и вернулся к своей дверце, готовый ехать.

– Мужик, закурить не найдется? – громко спросил его Веник. Клычов вздрогнул, прижался спиной и затылком к джипу, напрягая зрение, вгляделся в темноту.

– Мужик, дай покурить, я то я тут по пьяни потерялся…

Клычов разглядел в ночи силуэт. Медленно сунул руку под пиджак, к кобуре.

– Мужик, ну чё ты, я ж говорю – потерялся по пьяни. Домой отвези меня, а? Я сам не дойду… – Веник выставил перед собой костылек. – Вишь, с костылем я. И пьяный…

Клычов увидел наведенный на него ствол и выстрелил. Стечкин с глушителем покнул, как пробка бутылки с теплым пивом. Пьяный взмахнул вверх стволом, потом опёрся на него обеими руками, постоял, сгорбившись, и упал навзничь. Клычов пошарил фонариком вокруг себя, хотел найти гильзу, но ему было не до того. Он быстро сел за руль, отжал педаль тормоза. Джип стронулся с места, медленно покатился по переулку к перекрестку с проспектом. Поравнявшись с пьяным, Клычов притормозил, посветил фонариком. Пуля вошла Венику в горло. Он лежал навзничь, сучил здоровой ногой, и с гримасой улыбки смотрел снизу вверх на Клычова. В мутнеющих глазах Веника было удивление. Вокруг его простреленной шеи набегала черная лужа крови.

– Твою мать, – чертыхнулся Клычов. – Калеку замочил. Тьфу! – Он еще постоял, посмотрел, как конвульсивно дергается нога калеки, и покатил дальше.

…Брагин, едва не опрокинув машину набок, влетел в переулок. Навстречу ему катился джип. Брагин рванул навстречу, ударил по тормозам прямо перед джипом и врубил дальний свет. Клычов притормозил, рукой заслонил глаза от слепящего света. Не давая ему прийти в себя, Брагин выскочил из своего «Фольксвагена», подбежал к джипу, рванул на себя дверцу и сходу ударил Клычова костяшками пальцев в переносицу. В салоне раздался мокрый хруст сломанного огурца. Клычов с булькающим хрипом начал вываливаться из машины на майора. Брагин пихнул его обратно в салон, дёрнул рычаг ручного тормоза, бегом сел в свою машину и погнал к дому графини. На дороге, в свете фар, он увидел лежавшего напротив своей хибарки Веника. Бабуля продолжала смотреть телевизор.

Брагин нахмурился, на его скулах заходили желваки. Он открыл было дверцу, высунул ногу, намереваясь выйти, но остался в машине. Оставаться здесь, вызывать полицию ему было нельзя, тем более что помочь Венику он уже ничем не мог. Брагин посидел за рулём, подумал, оценивая ситуацию, и вернулся к джипу Клычова. Тот дышал, но часто, поверхностно, будто на его груди лежал непомерный груз. Брагин обыскал джип и Клычова. Забрал к себе в машину торбу с деньгами, колье и пистолет. Затем выставил колеса джипа по осевой линии перекрестка прямиком на проспект, усадил Клычова за руль, сунул его руки внутрь баранки. Снял ручной тормоз и подтолкнул машину. Тяжелый джип сдвинулся с места и медленно, помаленьку набирая скорость, покатился под уклон. Брагин ехал сзади, поодаль. Джип выпер на проспект уже на хорошем ходу, пересек его, перескочив через разделительный барьер, и тотчас в него на полном ходу врезался мусоровоз. Брагин понял, что сейчас появятся дэпээсники, которые без труда установят – откуда поперек проспекта возник этот джип, проедут по переулку и обнаружат Веника. Удовлетворённый работой мусоровоза, он спокойно вырулил на проспект и уехал. Майор Брагин понимал, что скоро ему позвонят.

В доме было уютно, тепло, как бывает только от печного духа. Мария Владимировна уже легла, нежилась в ласковом тепле. Грим сидел за столом, любовался графиней, прихлебывал коньячок, присматривал за прогорающей печкой, чтобы вовремя закрыть загнетку.

– Хороню, – повторила Машенька, укладываясь на бок. – Сейчас бы еще метель за окном… «Мело, мело по всей земле во все пределы, свеча горела на столе, свеча горела», – сонно продекламировала она и уснула. Грим, разволновавшись, продолжил:

– «На озаренный потолок ложились тени, скрещенья рук, скрещенья ног, судьбы скрещенья…»

Графиня безмятежно спала. Грим пробурчал:

– Ну, блин, я ей про скрещенье ног намекаю, а она к Морфею в объятья. Ладно, как сказал товарищ Сталин, наше дело правое, победа будет за нами!

Он взял со стола кусок колбасы, неслышно вышел на крыльцо, тихонько прикрыл за собой дверь.

– Цезарь, иди ко мне, закуси.

Пёс недовольно забурчал, вылез из-под крыльца, забрался по ступеням к Гриму и с кряхтением лег рядом с ним. Сжал кусок колбасы лапами и начал грызть истертыми зубами. Луна вставала из-за дома, в её рассеянном свечении Грим увидел в конце усадьбы женщин, которые молча и тихо, даже не звякая тарелками, прибирались на столе после гулянки. Видимо, баба Лиза наказала им не шуметь, не беспокоить графьёв. Грим быстро озяб, но продолжал сидеть на крыльце, оттягивал ту минуту знакомого ему удовольствия, когда он, озябший, войдет в теплый дом.

В ночной тишине телефон в кармане зазвонил резко, как-то визгливо. Грим вздрогнул от неожиданности, посмотрел на экран. Звонил майор Брагин.

– Привет, Артём! Да ладно тебе извиняться, дружба – понятие круглосуточное. Мы в моей деревне… Ну да, вроде как свадебное путешествие. Слушаю тебя внимательно…

Бабы у стола побросали работу, навострили уши. Грим встал, пошел в дом.

– Подожди, в дом зайду.

В доме он сел у печки, домашнее тепло сразу проникло под рубашку, начало ласкать тело. Грим повел плечами, наслаждаясь, глянул на свою стопку – остался ли в ней коньяк. Он не спешил. Брагин ждал, когда можно будет продолжить разговор.

– Артём, я весь внимание.

Брагин заговорил… Грим, слушая, начал меняться в лиде, медленно приподнялся со стула, выпрямился. Бросил быстрый взгляд на Машеньку. Графиня безмятежно спала и улыбалась во сне. Может быть, ей снился родственник Грима, Цезарь. Лицо у Грима стало каменным.

– Веника?! Как, почему Веника?!

Брагин продолжал докладывать. Грим стискивал пальцами лоб, морщился от внезапной боли в висках. Машенька завозилась в постели, сонно спросила:

– Веник звонит?

Грим судорожно вздохнул, так дышат, входя в холодную воду.

– Я не понимаю, где он взял адрес Марии Владимировны… Когда похороны? Понял. Ладно, мы будем здесь ждать твоей команды. Ройзман?! Причём здесь Ройзман?! Понял, я звонить не буду. Да, ждем твоего звонка.

– Какие похороны?! – она смотрела на Грима расширившимися глазами. – Это кто звонил?

– Это Артём. Вставай. У нас беда.

Мария Владимировна выметнулась из кровати, накинула на себя поверх ночнушки пиджак Грима. Он дождался, пока она сядет за стол, поставил перед ней стакан холодной воды.

– Звонил майор Брагин. Клычов проник в наш дом, нашел деньги и колье. Веник пытался его задержать. Клычов убил его. Брагин убил Клычова и забрал у него деньги и твою бижутерь. Там сейчас большая суета. Майор сказал, чтобы мы не приезжали, сидели здесь тихо и ждали его звонка.

– Кто такой Клычов? – спросила ошалевшая графиня. Грим психанул:

– Ты, как настоящая женщина, первым задаешь самый глупый вопрос! Какая тебе разница, кто такой Клычов?!

Мария Владимировна, как настоящая женщина, сразу обиделась и заплакала. И обида привела её в чувство.

– Веник… Веничка… Надо ехать!

Грим застонал от досады:

– Сон приснился – едем сюда! Веника убили – едем туда! Ты что такая… ездунья! Повторяю, майор сказал сидеть здесь тихо и ждать его звонка. Он обстановку знает. Выпей воды!

На этот раз, на «ездунью», Мария Владимировна не обиделась. Послушно выпила холодной воды, посидела, соображая, и вдруг, осенённая чем-то, охнула:

– Во-от! Теперь ты понял?

– Что я должен понять?! – пробурчал Грим, он был сосредоточен, напряженно размышлял над случившимся.

– Ты понял, почему мама позвала тебя, и мы поехали к ней сюда? – осенённая графиня вся трепетала от своей догадки.

– Почему?!

– Потому что иначе этот Клычов убил бы нас. Тебя и меня. Твоя мама спасла нас!

Грим тупо уставился на Машеньку, осознавая услышанное, встал, быстро походил по комнате, сел. Теперь он был в смятении.

– Господи, это что же такое?! Это же… правда, что ли? И ты поняла это?!

– А кто тебя сюда привез? – победоносно спросила Машенька. – Ты еще ехать не хотел. Надо будет у бабы Лизы про это спросить.

Грим, ошеломленный чудодейственным совпадением, опять начал ходить по комнате.

– Да, вот еще что… Артём сказал, что днем умер Ройзман. На скамейке у ФСБ.

– Ефим Моисеевич… – Машенька опять заплакала. – Такой хороший… А он почему?

– У бабы Лизы спроси, – зловредно посоветовал Грим, погруженный в происходящий вокруг них кошмар. – Клычов, Ройзман, Веник… И все в один день. Слушай… – он сел рядом с Машенькой. – Где Клычов взял наш домашний адрес? Даже я не знал его, а он узнал!

Она пожала плечами, выпятила губы. Грим настойчиво попросил:

– Ты плечами не пожимай, подумай хорошенько. Ты в последние дни давала кому-нибудь свой адрес?

– А-а-а! – вспомнила Мария Владимировна. – Ну конечно, давала. Когда Ефим Моисеевич вручил мне свидетельство о титуле, он все записал – и адрес, и телефон. А что тут такого?

Грим сокрушенно покачал головой.

– Это мой прокол. Я должен был предупредить тебя, чтобы ты никому не давала наши координаты.

Значит, Клычов взял адрес у него… Но почему Ройзман умер именно у ФСБ?

– Может, мимо шел, и как раз ему плохо стало, – решила помочь Гриму Машенька. Грим в задумчивости поцокал языком.

– Шел именно около ФСБ и именно здесь ему стало плохо. Ну, стало и стало, как говорится, с кем не бывает. Зачем же сразу умирать? А он умер и именно здесь. Совпадение? Нет, что-то здесь не так…

– Это всё вокруг нас заварилось? – спросила Машенька. – Это из-за денег?

– Клычов – да, из-за денег. А Ройзман – нет, тут что-то другое… – Грим встряхнулся, поцеловал Машеньку в макушку. – Ладно, не будем себя накручивать. Приедем в город – разузнаем. Давай ложиться, надо попробовать уснуть. Тебе налить коньяку? А я выпью. Денек такой был…

Телефон он взял с собой, сунул под подушку. Уже в постели она вспомнила:

– Бабуля Веника теперь одна осталась. Как она будет… Позвони Артёму, может, он что-нибудь придумает.

Грим позвонил.

– Тут Мария Владимировна насчет бабули Веника беспокоится.

Майор что-то сказал ему и отключился. Грим сообщил Машеньке:

– К нему племянница с ребенком из Донецка приехала, он поселит её у бабули, сказал, будет там жить и ухаживать за бабкой.

Мария Владимировна воодушевилась.

– Ой, позвони ему, скажи, что мы ей зарплату будем платить. По уходу…

– Он приказал больше не звонить, – остудил её Грим. – Приедем в город – всё решим. Спи!

К удивлению Грима она уснула легко и быстро. Он долго лежал без сна, прокручивал в уме события сумасшедшего дня, думал…

Баба Лиза припозднилась, пришла, когда на часах было уже к девяти. Они увидели, как она подошла к столу, по-хозяйски оглядела – как прибрались бабы. Мария Владимировна позвала её пить чай. Баба Лиза отмахнулась, строго сказала:

– Некогда чаи распивать, пора! Айдате!

За калиткой она как-то многозначительно оглядела их, мотнула головой, приглашая следовать за ней, и, более не оборачиваясь, широким шагом затопала в сапогах по просёлку. Они поспевали следом, Грим заметил, что деревенские украдкой выглядывают из окон – куда это бабка графьёв поволокла?!

Деревня быстро кончилась. После крайних домов, давно брошенных, ветхих, черных и уже кособоких, старуха повела их по дикому полю промеж кустов на взгорок.

– Ну вот и пришли… – сказала она и перекрестилась. Грим не сразу увидел, что оказались они на кладбище, неухоженном, заросшем, затоптанном коровами. Мария Владимировна, обнаружив вокруг себя могилы, вздрогнула. Баба Лиза указала посохом на могилку поодаль.

– Вон туда иди, погляди!

Грим подошёл… На небольшом, в колено высотой, листе нержавейки угадывалась надпись «Сидорова Полина Федоровна…» Это была могила его матери. Мария Владимировна тоже подошла, пугливо прижалась к Гриму плечом. Старуха осталась стоять поодаль, смотрела куда-то в сторону и вверх, вроде как в небо, в котором упоённо звенели жаворонки. Грим дышал тяжело, сдавленно, хмуро глядел на осевший холмик. Огляделся вокруг… Могилка была в стороне от остальных, и вроде бы на кладбище, но в сторонке от других.

– Креста нет, – произнес он.

– А какой ей крест, она же неверующая была, – неожиданно жестко сказала баба Лиза. – Её и не отпевали.

– Почему? – неприязненно спросил Грим, услышав в голосе старухи жесткость.

– А некому было. Здесь батюшки нет. Да и денег ему надо было дать. А кто ж за неё даст?

– Что ж так… не по-людски? – Грим говорил холодно, тон старухи ожесточал его. Старуха смягчилась.

– Да как тебе сказать… она же всю жисть любовь ждала, как какой мужик нарисуется, так – любовь пришла! Ты у неё тоже… дитя любви. А в деревне к таким отношение сам знаешь какое.

– Знаю. Я потому и ушел, – тихо сказал Грим. – Меня эти мужики достали, все в отцы набивались. Пока дело до постели не доходило…

– Я всё это помню, – баба Лиза горестно смотрела на Грима, с состраданием. – Ох, прости Господи. Потому и креста не ставили, и не отпевали. И отчего померла – тоже неизвестно, врачей-то не звали. Малой её пришел к соседям, сказал – мамка не встает…

Грим, невольно оттолкнув от себя графиню, всем телом повернулся к старухе.

– Какой малой?!

– Ой, чего это я, – растерялась старуха. – Совсем плохая стала! Ты ж не в курсе… Она-то после тебя еще одного прижила. Ему уж лет шесть было, когда она померла.

– Где он? – вскрикнул Грим.

– В детдом его свезли. Куда ж его было девать?!

– В какой?

Баба Лиза хмурилась, сопела, она была смущена своей забывчивостью.

– Ну… это дознаться нетрудно. В райцентре бумаги есть.

– Как его звали? Имя какое?

– Петька. Петушок.

– Точно?

– Куды ж точнее! Он такой рыженький уродился, аж красненький, а глазки синенькие. Его и кликали Петушок – золотой гребешок.

– А отчество какое?

– Это ты про того, кто его изладил? – уточнила баба Лиза. – Так Борькина это работа, который из автобазы, с райцентру. Это вся округа знает.

– Значит, Петр Борисович…

– Ага, точно так, Петр Борисович Сидоров. Полина ему вашу фамилию дала. У Борьки же в райцентре семья.

Машенька разволновалась до слез. Сказала возвышенно:

– Гримчик, мы его найдём, обязательно! Это же братик твой! Счастье-то какое! – Мария Владимировна поспешила к бабе Лизе, что-то страстно зашептала ей на ухо. Старуха отстранилась от графини, ошеломленная, спросила Грима:

– Графиня правду говорит? – и указала на могилку. – Это она позвала тебя приехать?

Грим кивнул. Баба Лиза опустилась на колени, где стояла, зашептала:

– Господи, помилуй… спаси и сохрани… укрепи души наши, Господи…

Они помогли ей подняться с колен. Старуха оправила юбку, оперлась на посох, отдышалась.

– Никуда негодная стала. Так и помру, молясь на коленях. Ладно, хоть доброе дело сотворила! Подойди-ка, – ласково позвала она Грима. Он шагнул к ней, удивленный растроганностью старухи.

– Теперь ты знаешь, брат у тебя есть. Годный по матери. Найдешь его?

Глаза Грима были мокрые.

– Найду! – твердо сказал он и пошутил: – Ну вот, а говорят: к бабке не ходи!

– Шебутной ты! – шутливо погрозила кривоватым пальцем баба Лиза. – Это ж надо, как Сталиным придурился! Они все кипятком обоссались, прости Господи! – развеселилась старуха. Услышав от бабы Лизы такое, Грим и Машенька покатились со смеху.

– А касаемо сна твоего…Это мать твоя, Полина, свой грех искупила перед тобой! – уверенно сказала старуха. – Она искупила, а Всевышний донес до тебя её голос. Чудотворен промысел Господний! Ладно, айда дальше…

И опять она, не оборачиваясь, повела их за собой, на этот раз в деревню, к сосновому бору на взгорке. Сосны были все одинаковые – мощные, высоченные, стояли друг против друга ровненько, видно было, что посаженные разом, одними руками. Они вошли в бор, в смолистую прохладу. В центре бора была просторная поляна – теперь пустошь, заросшая сорняком. Грим споткнулся обо что-то.

– Под ноги гляди, – велела старуха. – Пепелище здесь… – Она подошла к какому-то особенному для нее месту, опять опустилась на колени. – Господи, вразуми чад своих… спаси их души грешные… укрепи веру их…

Сотворив молитву, баба Лиза скомандовала:

– Подымайте меня! Не тяни шибко, помаленьку!

Они оглядывали округу. Древняя и чудная она была.

Рукотворная.

– Церква у нас здесь была, – сказала старуха. – Двести лет стояла. В ней еще бабку мою крестили. И мать мою. Потом и меня…

Грим сделал несколько осторожных шагов. Увидел в густом сорняке большие уголья брёвен.

– Сгорела?

– Сожгли. – Баба Лиза поджала губы. – Как лягарх энтот начал скупать наши земли, так она и сгорела. Не иначе он сжёг, ирод! Он бы и деревню спалил, да людей куда ж!

– Почему вы думаете, что это он? – спросила Мария Владимировна.

– А кто ж еще?! – вскинулась баба Лиза. – Она двести лет стояла и хоть бы что, а тут вдруг вспыхнула вся разом, как бензином облитая. Зачем ему церковь на своей земле? Там, где церква – там люди, порядок Божий, приход прирастет. А зачем ему чужие на своей земле? Ему вон одного Сексота хватает! Так что он спалил, он! Больше некому… – старуха надолго замолчала, прикрыла глаза, задремала, что ли. Так, опираясь на посох, не раскрывая глаз, опять заговорила. – А без церквы жизнь какая… Теперь у нас тут крестят, венчают, отпевают абы как. Алкаша какого-то в рясе привезут, он побормочет что-то, потом водкой упиваются. А молиться… Вообще не молятся. И не исповедуются. Нехристи все стали. Так вот и живем… Лет десять уже как. Ты же их вчерась видала, – сказала она графине, мотнув головой в сторону деревни. – Нелюди. Совсем скурвились. Потому что без веры.

Грим и Машенька были потрясены. Блядов скупил все окрестные земли, деревню, вместе с их домами, сжёг церковь… И это именно он расхаживал вокруг их стола, предлагал ей работу в его дворянском собрании, объявил, что дарит им их венчальный обед…

– Ты чего-нибудь про этого лягарха слыхал? – спросила баба Лиза. Грим желчно усмехнулся.

– Да уж наслышан.

– Да-а-а, грехи наши тяжкие, – загоревала старуха. – Ну, ничего, Бог шельму метит. Я его прокляла. Будет ему геенна огненная!.. А ты что вчерась напугалась, когда я спросила тебя про родство с графом Грушницким?

– Не знаю, испугалась почему-то, – застенчиво сказала графиня, и ей опять стало страшно.

– Ну так слушай, тебе надо это знать… – баба Лиза смотрела прямо в лицо графини, у которой потемнели от страха глаза и мелко задрожали руки. – Эту церковь построил твой прадед, граф Грушницкий, вскладчину с купцом первой гильдии Кашиным. У отца Никона документ об этом есть, – сказала старуха, упирая в слове «документ» на «у». – И фотка церкви у него есть. Вот я вчерась и подумала, чудо-то какое, правнучка объявилась…

Грим, затравленный совпадениями, невольно перекрестился, ему тоже стало страшно. Мария Владимировна порывисто схватила бабу Лизу за руки.

– Вы правду говорите? Вы это точно знаете?

– А то! – старуха разулыбалась. – Я ж тебе говорю, у отца Никона бумаги есть. Так что, графинюшка, выпала тебе судьба церкву прадеда заново поставить. Долг твой такой. Если деньги, конечно, есть.

– Деньги есть! – пылко воскликнула Мария Владимировна. Баба Лиза обрадовалась такой волнительности графини, сказала, как приказала: – Ну, коли деньги есть, тогда строй! – И изрекла: – Всем всё зачтется. Всем всё сбудется. Твой-то возражать не будет? – она повела головой в сторону Грима.

– Куда уж тут возражать, – буркнул он и еще раз перекрестился. – Тут бы крыша не съехала!

Гордик слонялся около усадьбы, поджидал своего друга детства, но был настороже, готовый дать ходу, если что пойдет не так. Вчера вечером у него возникло подозрение, что Грим может отлупить его за непатриотичное отношение к родной земле. Но всё пошло как надо. Грим выставил на стол пиво, кинул к нему пакет воблы, батон колбасы и велел позвать мужиков на опохмел. Те появились немедленно – скрытно находились рядом. Грим и Мария Владимировна заспешили к дрезине, чему деревенские оказались очень рады – хоть пивка можно попить спокойно. Грим во все свои силы погнал дрезину на конечную, в райцентр.

У заградительного бетонного блока он сунул под колесо дрезины тормозной башмак, и они по тележной колее Изабеллы заспешили вниз, в поселок.

Межрайонный детдом нашли быстро, здесь и искать-то было негде. Вошли. Грим повел носом, поморщился, в детдоме пахло кислой капустой, грязным туалетом и хлоркой. Директриса сидела в своем кабинете, как большая старая ворона– крашеная пергидролем, носатая, в массивных роговых очках на конце клюва-носа. Одним глазом она косила в какой-то документ на столе, выражение её лица было такое, будто перед ней лежал высочайший указ о присвоении ей звания лучшего директора всех детдомов. Гриму показалось, что вторым глазом она посмотрела на них.

– Разрешите представить, графиня Грушницкая, – начал Грим, рассчитывая на уже знакомый ему эффект. Директриса медленно отвлеклась от «указа», сменила позу на более начальственную. Упёрлась в стол ладонью, выставила в сторону локоть, выпятила пугающе плоскую грудь.

– Допустим…

Грим озадачился. Живая натуральная графиня не произвела на Ворону никакого впечатления. Он несколько засуетился, начал заискивающе:

– Мы, собственно, вот зачем… Тридцать четыре года назад, ну, плюс-минус год, в ваш детдом поступил мальчик Петя шести лет, Пётр Борисович Сидоров. Я его старший брат…

– Допустим…

– Мы потерялись по жизни, а вот сейчас я узнал…

– Дефицит родительского внимания! – констатировала Ворона.

– Да, вы правы. Время такое было. Так вот, я хочу его найти, он же родной мой брат. По матери…

– Время не бывает разным. Разными бывают люди! – директриса победоносно откинулась на спинку кресла.

– Как вы мудро сказали! – льстиво воскликнула Мария Владимировна, помогая Гриму. – Надо записать.

Директриса одарила графиню строгим назидательным взглядом.

– Образование! Можно сказать иначе. Время не проходит, время стоит на месте, это мы проходим мимо времени. Записывайте!

Грим, совсем озадаченный, взял передышку – сменил тему и тон. Сказал сердечно:

– Тихо у вас, детишек что-то не слышно.

– Контингент со вчерашнего дня в лагере труда и отдыха, – сообщила Ворона в стиле отчета о проделанной работе. – У нас там огороды. Весна год кормит.

– A-а, посевная, значит? Ладно, зайдем по-другому… – Грим попёр напролом. Достал портмоне, выложил на стол десять пятитысячных купюр, сделал из них стопочку и двинул ее пальцем к Вороне. – Здесь пятьдесят тысяч. Могу и больше. Мне надо знать, что было с моим братом после детдома.

Директриса отпрянула от денег, но это была не паника, близорукая, она хотела получше их рассмотреть. В увеличенных очками глазах Вороны Грим увидел горячую заинтересованность.

– Надо смотреть в архиве, – промямлила она, не спуская глаз с денег. – Это когда, говорите, было?

Грим подрастил стопочку еще на две пятитысячных.

– Ну так смотрите! Сколько вам надо времени?

– Часа два, – прошептала Ворона, любуясь взяткой.

– Вперед, мадам! – воодушевил её Грим. – Вы же образованная женщина! Встречаемся через два часа. За скоростной поиск – премия.

…Они вышли из детдома. Грим с надеждой в голосе спросил:

– Как думаешь, найдёт?

– Должна… – неуверенно сказала Машенька. – У них в архиве эта информация точно есть.

Грим резко остановился, схватил Машеньку за руку.

– Ты понимаешь, если найдем – это будет настоящий родственник! У меня же никого нет…

– Не просто родственник, родной брат! – дрогнувшим голосом воскликнула Мария Владимировна. – У меня тоже никого нет…

Грим и Машенька задумались, замечтали. Она осторожно заметила:

– Если бы еще хороший человек оказался…

– Вот это было бы неплохо, – согласился Грим. Порылся в бумажнике.

– Заправиться надо.

– Да, съесть чего-нибудь не мешало, а то у меня тут кошки скребут, – она погладила себя по животу.

– Поедим. Я о другом… – он остановил мужика. – Где у вас тут банкомат?

Мужик уставился на них таким бдительным взглядом, будто его спросили о расположении ракетных пусковых установок, но всё же раскрыл военную тайну.

– Вон там, в «Технике».

В магазине «Техника на все случаи жизни» они подошли к банкомату Сбербанка. Грим вставил карточку, набрал код, сумму «100.000» и команду «Выдать». Банкомат ответил «Ждите. Операция выполняется».

– Не даст, – заволновался Грим. – У него столько денег нету, деревня же!

Банкомат выдал пачечку пятитысячных купюр, и на табло появилось «Извините. Банкомат временно не работает».

– Всё выгребли, да? Извиняем. Отдыхай пока! – Грим дурашливо поклонился банкомату. Заметив, что Грим поёжился, Машенька спросила:

– Что, продуло?

– Да есть маленько. Дрезину же пока гонишь – потеешь, вот ветерком и обдуло.

– Что ж вы как дураки её руками гоняете? Ты на нее мотор поставь, – Машенька показала на стеллажи, на которых сомкнутыми рядами стояла армада моторов. У Грима от изумления вытянулось лицо.

– Графиня, это же гениально! А ну, пойдем!

– Милейший, – позвал Грим продавца. – Нам на дрезину нужен движок с передаточным шкивом вращающегося момента. Я понятно изъясняюсь?

– На куда?! – Продавец уставился на Грима, потом перевел взгляд на стеллажи и застыл.

– Он не врубанштейн! – сообщил Грим Машеньке и достал телефон. – Сейчас уладим вопрос…

– Гордик, у кого ты взял дрезину? Митяй? Он в движках смекает? Слушай сюда! Позвони ему и скажи, чтобы он пулей летел в магазин «Техника», это там, где моторы всякие продают. Пулей, понял? Я здесь жду!

Митяй не задержался. Через пару минут к магазину на трескучем мотоцикле подлетел усатый и лысый дед. Он лихо, юзом, припарковался, кинулся в магазин. Был он в деповской робе, кирзачах и танковом шлеме. Поверх робы сверкала заклепками кожаная куртка «а ля байкер».

– Кто тут от Гордика?

Поздоровались. Грим демонстративно уважительно сказал:

– Митяй, тут такое дело, что без тебя никуда. Надо на дрезину Гордика поставить тягу. А то руки уже отрываются. Выбери, какой из них?

Митяй поплыл взглядом по стеллажам, озаботился, засвистел что-то под нос.

– Как покупать будешь, по деньгам или то, что реально надо?

– Конкретный нужен движок. Чтоб таскал только так! – Грим показал большим пальцем, как должен таскать движок. – Митяй, моща нужна такая, чтобы не только колеса крутил, но и зимой снег на железке чистил.

– Это дорого, – Митай поскрёб черными ногтями щетинистую щеку. – Если как говоришь, то вот этот…

– Заверни! – сказал Грим продавцу.

– Нормально! – похвалил Грима Митяй. – Я щас!

Он умчался на своем трескучем козле и тотчас вернулся на другом мотоцикле, с коляской, в которую и погрузили купленный мотор. Далее у них пошел совсем деловой разговор.

– За работу сколько возьмешь? – спросил Грим.

– Это дорого… – Митяй отвел глаза от Грима, начал смотреть в сторону. Он боялся продешевить, но и заламывать цену тоже опасался, чтобы не послали куда подальше. – Суди сам, матерьял, сварка, подгонка, обкатка, тент какой-то надо поставить, то-сё… Ну… тыщ пять. Потянешь?

– Легко, – сказал Грим. – Ты одну позицию забыл.

– Какую?! – слегка испугался Митяй.

– Обмыв.

– Не-е, это я не забыл! – с облегчением сказал Митяй. – Это я… – он потыкал указательным пальцем в воображаемую пятитысячную, имея в виду, что включил обмыв в пять тысяч, но тут же сообразил, что развивать эту тему не надо. – Ну, на обмыв сам смотри, обмыв это ж такое дело…

– Две тысячи, – сказал Грим.

– Это пойдет, – быстро согласился Митяй.

– Расчет когда, сейчас или после работы? – спросил Грим.

– Как же можно сейчас?! – осудительно сказал Митяй. – Щас неинтересно. И опасно… Вот после работы – совсем другое дело! Ты к обмыву подключишься? – с надеждой спросил Митяй.

– Посмотрим… – уклончиво ответил Грим, поглядывая на Машеньку. Та стояла в сторонке, от души потешалась над переговорами.

– Гордик рассчитается. Ну, будь! – попрощался Грим с Митяем. – Счастья в личной жизни!

Митяй остался очень доволен пожеланием Грима.

– Вот это культурно! – и покатил мотоцикл медленно, аккуратненько, словно вёз не мотор, а фаянсовый сервиз.

– Гримчик, вон там пирожки продают, с мясом, – заныла графиня. – Давай купим, сил нет, как хочется.

Пирожки были горячие и вкусные. Мария Владимировна жадно откусила одному попку, начала дуть внутрь, остужая. Даже глаза закрыла от наслаждения.

– Ой, хорошо!

– Сейчас наглотаемся – заворот кишок будет, – сказал Грим с набитым ртом. – Пойдем в детдом, пора уже.

Мария Владимировна глянула на часы.

– Куда «пора»?! У нас еще час времени!

– Пойдем-пойдем, – Грим в нетерпении увлек Машеньку под локоть. – Надо поглядеть, давать ей премию за скорость или нет.

Они медленно шли к детдому, расправляясь с пирожками. У входа Грим сказал:

– Давай здесь доедим, а то там гальюном воняет.

– Моветон! – поморщилась графиня.

– И хлоркой с капустой, – настоял на своем Грим.

…Ворона цепко держала в руках тонкую папочку с выцветшими тесемками.

– Есть? – на крике спросил Грим, рванулся к столу директрисы. Она властно указала им на стулья: сидеть! Они смирно сели. Ворона явно наслаждалась смятением Грима.

– Есть. Но информация минимальная. Ребенок пробыл здесь два месяца и был усыновлен. Редкий случай.

Грим взорвался.

– Да мне по хера, редкий, не редкий! Дай сюда! – он вырвал папку из рук Вороны, впился глазами в «Анкету приёма». С фотки три на четыре на него смотрел мальчик. Лицо у него было страдальческое, даже на старой фотографии было видно, что глаза малыша полны слез.

– Видимо, фотоаппарата испугался, – поставила диагноз слезам Ворона.

– Заткнись! – посоветовал ей Грим. Документы были у него в руках, и он уже никого и ничего не боялся. Читать анкету он пока не стал. Следом шли «Результаты медицинского освидетельствования». Потом «Дневник поведения». На дне папочки, последним документом было «Свидетельство об усыновлении. Копия. Оригинал у Усыновителя». И – фотография… На ней бравый красавец майор в форме бронетанковых войск и молодая белокурая женщина держали на руках, сложенных качелями, Петьку Сидорова. На оборотной стороне фотографии было написано «майор СА Звягинцев Константин Иванович и его зарегистрированная жена Звягинцева Валентина Родионовна усыновляют Петра Борисовича Сидорова. Прилагается к свидетельству об усыновлении».

Руки у Грима мелко дрожали. С трудом удерживая тесёмочки, он завязал их узлом, сунул папку Машеньке.

– Делай ноги!

Марию Владимировну как ветром сдуло, Грим и не ожидал от неё такой воровской прыти.

– Это документ строгой отчетности! Я полицию вызову! – заорала директриса.

Он медленно встал, медленно подошел к Вороне, навис над ней.

– Какая полиция? Я номера купюр переписал. Взятка при исполнении служебных обязанностей! Торговля государственными документами! Давай, вызывай…

Ворона тихо завыла, уронила лицо в ладони. Грим увидел сверху плешивое темя старой женщины. Принюхался, в нос ему ударил перегар.

– А-а-а, вон оно что! Так ты с бодуна?! – злорадно обрадовался Грим. – Так это совсем другое дело! Тогда всё понятно! А я думаю, чего выпендривается, «образование», «время стоит на месте»! И, главное, «записывайте»! На! – он шлёпнул перед ней на стол пятитысячную. – Иди домой, поправься. Лучше пивком, – посоветовал он и пошел к двери.

– Я пиво не пью, – пожаловалась директриса.

– Зря, – заметил Грим. – Хорошо освежает!

Грим еле нашёл графиню. Она отбежала метров на двести, стояла в кустах на противоположной стороне, спиной к детдому, делала вид, что разглядывает красоты райцентра.

– Ну что там? – быстро спросила она и оглянулась по сторонам, готовая продолжить «делать ноги» куда угодно.

– Алкашка, – сказал Грим. – Полный моветон.

– Теперь легко найдем! – Мария Владимировна потыкала пальчиком в папку. – Я думала, что придется идти по его жизни поэтапно, а тут всё будет легко, найдем этого майора и всё! Только Петя теперь не Сидоров. И наверняка не Борисович. Он теперь Пётр Константинович Звягинцев.

…Они опять шли мимо «Техники на все случаи жизни».

– Я сейчас! – Грим заскочил в магазин. Банкомат работал. Он проворно снял еще сто тысяч. Банкомат выдал деньги, опять извинился и умер. В магазине они прикупили продуктов, Грим взял пару бутылок шампанского, и пошли по колее Изабеллы к дрезине.

…На деревенском «перроне» их ждали двое, Цезарь и Гордик. Цезарь оправдывал имя, сидел, не дёргаясь, достойно. Гордик метался, не зная, как уважить Грима.

– Ванятка, мне Митяй сказал… – он бегал вокруг дрезины на полусогнутых. – Это ж прелесть какая! Мы такой аппарат заделаем!

– Комильфо, а, Гордей? – поддела Гордика графиня.

– Со стола убрали? – в лоб спросил Грим. Гордик в панике схватился руками за голову.

– Понятно. – Грим раздражился. – Дуй в три ноги, чтобы всё было убрано, пока мы дойдем.

Когда они вошли в калитку, Гордик заканчивал швырять в тачку банки, рыбью шелуху. Грим подошел, повёл носом.

– И ссали здесь же… Свиньи вы. Я к вам со всей душой, а вы… свиньи. Значит, так. Привези посадочной картошки, сколько сюда надо, рассады, какая есть, и самовар. Всё поставь на стол. Обоссанную землю пролей водой из речки. И вон с глаз долой. Нужен будешь – позвоню. Стой, на вот семь тыщ, пять за работу и две на обмыв. Митяй знает. Библяотекарь!

Гор дика убило именно последнее слово. Услышав его, он рухнул с высот восторга от мотора до этого «библиотекаря», душа его шлепнулась прямо в тачку с пустыми пивными банками.

Не оборачиваясь, они ушли в дом и находились в нём, пока скорбный Гор дик проливал свежей водой землю друга детства, обоссанную земляками. Мария Владимировна налила Цезарю молока, накрошила в него белого хлеба и подрезала колбасы. После еды Цезарь лизнул ей руку и пошел к себе на фуфайку. Вечером топили печь, помянули Веника, Ефима Моисеевича, выпили обе бутылки шампанского за Петю Константиновича Звягинцева. То и дело Грим хватал папку, читал документы.

– Видишь, ребенок нормального развития, физиологических отклонений не обнаружено, и психически адекватен! – с гордостью говорил Грим. – Это и понятно, у нас в роду хиляков и придурков никогда не было. Давай, за Петьку! – и он вздымал, как знамя, стакан с шампанским, выше головы. Пригубив, Мария Владимировна, задумывалась, на лице её появлялась благостная улыбка.

– А ну-ка, дай дневник поведения, – просила она Грима, и он бережно выдавал ей из папки этот документ.

– Смотри, как здесь говорится… Спокоен, усидчив, вдумчив, умеет вести беседу… – со значением читала графиня.

– Значит, умный! – Грим опять хватался за стакан с шампанским. – Весь в старшего брата. Скажи!

– Особенно по части «спокоен» и «усидчив», – поддевала она Грима.

До обеда они сажали картошку, в каждую лунку Грим со знанием дела сыпал щепоть золы из печки, в теплице – свеклу, помидоры, перцы. Пили чай из самовара с медом и баранками. В обед Мария Владимировна нажарила картошки на сале. Грим распластал кусок малосольной сёмги, купленной в райцентре. После обеда они рухнули в постель и проспали до самого вечера. А на закате пошли гулять по шпалам в сторону райцентра и обратно. Звенели птицы. Солнце лежало не верхушках деревьев и уже не слепило. Ветерок нес с собой запахи молодой листвы, уже теплой земли и ольховые пушинки. Оступаясь на ребрах шпал, Мария Владимировна ойкала, хваталась за руку Грима.

– Ой, упаду! Держи меня!

Грим держал графиню крепко.

Они были счастливы.

Рассвет был еще розовый, нежный. Деревня спала без единого звука, будто в ней никого и не было. Земля на вспаханных огородах дышала, избы плыли в парном тумане. Грим, крадучись, вышел в сенцы, выбрал из стоявших в углу удочку покрепче, копнул червей и прошел через лозняк к реке. Вода медленно кружила в омуте мелкий речной сор и пену. Это место он знал и потому сразу взял с собой большое ведро под рыбу. Первым клюнул крупный голавль. Грим, отступая назад от реки, выволок его на берег, кинул в куст. Вторым был карась, здоровенный, толстый, полный икры. Третьим – опять голавль… Дома он на краю стола сноровисто почистил рыбу, обмыл её и понес в дом на сковородку. Учуяв деликатес, Бегемот требовательно заорал, встал у стола на задние лапы: мужик, дай рыбы! Мария Владимировна уже проснулась. Увидев рыбу, всплеснула руками, восхищенная, посмотрела на Грима. Проворно налила ему чаю, пододвинула тарелочку с медом и взялась за жарку. Грим раскрыл настежь окна, дверь, в дом хлынул свежий лесной воздух. Всё они делали без лишних слов, молча, только ласково прикасались друг к другу, когда сновали мимо.

Он втащил в дом лестницу, засветил керосиновую лампу.

– Надо посмотреть, что там, – Грим показал глазами вверх, на люк чердака.

На чердаке было голо и чисто. Только справа от лаза, на расстоянии вытянутой руки, лежал какой-то узел. Грим подтащил его поближе, ощупал. Под тряпкой захрустел толстый целлофан.

– Прими-ка! – он подал Машеньке узел. Она приняла его, опустила на пол и звонко чихнула.

– А пыли!

Он вынес узел на крыльцо, развязал его, отбросил подальше в сторону пыльную, истлевшую от времени тряпку. Развернул целлофан и увидел знакомую ему приемистую жестяную коробку из-под чая. Грим бережно обтёр ее рукавом рубахи и занес в дом.

– Глянь-ка! У нас в ней индийский чай хранился. Он же в жутком дефиците был, так мать, если нарвется на него, накупит пачек и ссыпает потом в эту банку.

– Давай-ка это потом, – Мария Владимировна забрала у Грима коробку, поставила её в шифоньер. – Рыба готова!

Они ели вкусно, с наслаждением. Выуживая изо рта ребро голавля, Грим сказал:

– Жить надо здесь! Ловить рыбу, пить молоко, растить картошку и мыться в бане. Только в бане! Ты когда-нибудь мылась в деревенской бане? Нет?

Ничего, это мы поправим. Я тебя, знаешь, как попарю-помою!

– А как же культурная жизнь?! – Мария Владимировна посмеивалась, слушая Грима. – Театр как же?

Грим ответил, облизывая пальцы и присматривая себе следующий сладкий кусок:

– А-а-а, тебе театр нужен?! Да я тебе такой театр устрою – обхохочешься! Ты только скажи – хочу театр. И будет – будьте любезны! Эй-эй, вы что ж, графиня, мне хвост подсовываете, да еще карася, там же одни кости! Я вот головы возьму, посмакую!

Затем пили чай вприкуску с медом, шумно тянули его, сложив губы дудочкой. Грим даже с блюдца попробовал, поставил его на растопыренные кверху пальцы, но уронил, обжёг кипятком колени, и они расхохотались над своим баловством.

После завтрака Мария Владимировна убрала со стола, протёрла клеенку тряпкой, поставила на стол банку.

– Ну, вот теперь давай посмотрим, что там… – было видно, что она сгорает от любопытства, как ребенок, открывающий пакет новогоднего подарка. Грим обтер пальцы о рубашку, помедлил и осторожно открыл крышку. Банка была полна каких-то бумаг. Сверху лежало свидетельство о смерти матери…

– Это не иначе как Гор дик все материны бумаги прибрал. Вот свидетельство и лежит сверху. Это хорошо, это нам понадобится, когда Петьку искать начнем. На-ка, положи в папку.

Он пока ничего толком не читал – не находил сил, выкладывал на стол какие-то квитанции, чеки, записи. Дошел до мешочка, вроде кисета… Взвесил его на ладони.

– Тяжелое что-то. – Гриму было не по себе. – Что это может быть…

Он растянул шнурочек горловины. На стол выпал орден «Знак Почета» и следом орденская книжка.

– Чей это?!

– Ну не Гордика же! – Мария Владимировна смотрела на Грима настороженно, она чувствовала его страх. – Читай, там написано…

Он раскрыл орденскую книжку, прочитал под нос:

– Награждена Сидорова Полина Федоровна, орден «Знак Почета»…

– Интересно, за что… – Грим совсем растерялся, у него в голове не укладывалась мысль, что у его матери, от которой он сбежал, может быть орден.

– Вспоминай… – Мария Владимировна продолжала внимательно смотреть на Грима, с укоризной слегка покачивала головой. – Кем она была?

– Дояркой, кажется, – Грим напрягал память. – Точно, дояркой.

– Ну вот видишь! «Кажется» ему! – Грвфиня встала, подошла к окну. Сказала задумчиво:

– «Знак Почета» это не халам-балам! У нас в школе, в которой я работала, директор тридцать лет отпахал, когда ему «Знак почета» дали. Это ж сколько ей, простой женщине, надо было работать, чтобы орден такой получить… Она орденоносец, а в деревне только о мужиках её и болтают. Скоты!

Грим принял слова Марии Владимировны и на свой счёт, смутился, пристыженный, опустил голову. Даже лицо ладонью прикрыл. Она вернулась к столу.

– Ладно, давай смотри, что там еще…

Под мешочком с орденом лежали конверты, много конвертов, и все одинаковые. Грим взял первый… На нем рукой матери в строке «Кому» было написано «Ванятке». Остальные графы были пустые. Заполнен был только «Обратный адрес» и «От кого».

Он достал из конверта лист, развернул его, начал читать и голос его тотчас стал глухим и срывающимся… «Дорогой мой Ванятка, – писала ему мать. – Где ты, сынок? Я бы отправила тебе письмо, да не знаю куда. Прости меня, беспутную, не суди строго маму свою, нехорошо это, сынок. Грех это. Ты бы вернулся, Ванятка, я бы тебе оладушков со сметанкой сделала, баньку истопила. Потом мы бы за грибами пошли…»

Грим оторвался от письма. Плакал он безмолвно, сидел с каменным лицом, стиснув зубы, и из глаз скатывались слезы, будто ничего особенного с ним не происходило, а просто он чистил едучий лук и морщился от этого. Он покашлял, сдерживая себя, попросил воды. Мария Владимировна зачерпнула из ведра, молча протянула ему кружку.

– Я это… я пойду, – Грим встал, пряча в пол глаза, быстро прошел к двери. На пороге сказал, не оборачиваясь: – Я пойду баньку затоплю. На вечер. Помыться надо… Ты тут почитай сама, расскажешь потом. А то я… боюсь.

Старую снаружи баньку внутри обшили новым шпунтом, и была она внутри чиста, опрятна. Гордик расстарался, даже свет провел. Видать, заезжие рыбаки-грибники любили попариться, и он включил сидоровскую баню в перечень своих платных услуг. Грим затопил баньку, начал носить от речки воду в бочку у каменки. Носил упрямо, остервенело, пока бочка не стала полной. После этой тяжкой работы он присел на скамеечку у входа, привалился мокрой от пота спиной к бревенчатому срубу, подставил лицо солнцу. В груди, там, где душа, вроде полегчало, комок в горле исчез, и он уже мог дышать свободно.

– Я Петьку найду, мать, я уже начал, – сказал он в небо. – Его хорошие люди взяли, так что он пропасть не мог. Не должен был пропасть.

Сквозь сощуренные от солнца веки он увидел, как в калитку прошмыгнула Верка, жена Гордика, и, озираясь по сторонам, бегом метнулась в дом. В фартуке на животе у неё было что-то завернуто. Почти тотчас она выскочила из дома и также, озираясь, бегом, выскочила из усадьбы. Он только покачал головой, взял с полка кусок хозмыла и пошел к реке. Мылся ледяной водой долго, стоял на берегу, согреваясь, и опять мылился и окатывал себя из ведра. Теперь он был готов вернуться в дом, на глаза Машеньки.

Графиня уже замесила тесто, раскатала сочень и теперь нарезала лапшу. По дому расплывался из кастрюли аромат.

– Верка прибегала, курицу принесла, – сообщила Мария Владимировна. – Я вот лапшу готовлю… Запугал ты землячков до психоза. Дерганая вся, спрашивает, Сталин дома?

– А ты ей что сказала?

– Сказала, Сталин в Кремль уехал.

– А она что?

– А она обрадовалась, говорит, ему там ничо не обломится, в Кремле всё занято. Я там отложила одно письмо, – она показала ножом на край стола, – прочти его. Остальные можно потом…

Грим сел читать… «Здравствуй, Ванятка, я заболела, у меня рак. Откуда взялся, непонятно. Врачи сказали – надо делать операцию. Но я отказалась, Петеньке не с кем будет быть, когда я больнице. Просила наших присмотреть за ним, да они все отбрехались. Решила – пока в силах, буду дома с Петенькой, а потом уж как выйдет. Чай, люди не дадут Петеньке пропасть. Ванятка, ты найди его, братика своего. Живите далее вместе в дому. Я дом и землю на вас отписала, завещание в чайной банке. Нотариус сказал, что вы наследники первой очереди, но я не шибко это поняла. Какая еще есть очередь, вторая, что ли, если на этом свете нас только трое, я да вы. А как помру, будете только вы вдвоем. Придерживайтесь друг друга, мать-то у вас одна. Отцов не ищите, зачем они вам разные? Храни вас Бог…»

– Надо на могилку сходить, прибраться там, – сказал Грим. Мария Владимировна кивнула.

– Я тоже так подумала… Сейчас вот лапши похлебаем и пойдем. Ты пока что взять надо – посмотри. Лопату, грабли, топор. Может, моток проволоки найдешь. От коров.

…Земля была легкая, податливая. Они быстро выдергали с могильного холмика сорняки, Грим оправил его лопатой, вырубил вокруг кусты, забил по углам колья и натянул проволоку. Мария Владимировна отгребла граблями мусор, посадила на могилку кустики полевых цветов, выкопанные по пути на погост.

– Пока так, – сказал он, – потом памятник привезу. А вообще, Михалыча сюда надо, он бы всему кладбищу вид дал.

Брагин позвонил вечером, сказал, что обстановка спокойная и завтра можно приехать. Грим набрал Гордика.

– Когда завтра первая электричка в город? В десять? К девяти выкатывай свою тачку, отвезешь нас к поезду.

Грим и Мария Владимировна подошли к дрезине и обомлели. Гордик в очках комбайнёра, положив руки в крагах на руль, сидел в салоне «Победы», точнее в её кузове, приваренном к станине дрезины. Кузов легковушки был зачищен абразивом, загрунтован и покрашен красной грунтовкой, отчего сооружение было похоже на странную пожарную машину. Сзади, сбоку, на месте крыла, под защитным козырьком поблескивал никелем движок. Справа и слева вперед торчали толстенные оглобли, отчего аппарат одновременно смахивал и на пожарную машину, и на двуствольную пушку.

– Это что торчит?! – спросил про оглобли потрясенный Грим.

– Снегорезы, – небрежно сказал Гордик. – Зимой на них будет монтироваться нож, рельсы чистить.

– А руль на хрена?! – растерянно спросил Грим.

– Руль для дизайна, – объяснил Гордик. – Прошу на посадку.

Внутри салона было три металлических стула, приваренных к полу дрезины, один для машиниста и два для пассажиров. Каждый был снабжен подушкой. Мария Владимировна села, ощутила задом мягкость сиденья.

– Комильфо, Гордей!

Движок завелся с пол-оборота, Гордик прижал шкивок к ремню передачи крутящего момента, и дрезина разбежалась, бойко полетела вперед по ржавым рельсам.

– Будет подпрыгивать маленько, – предупредил он, – но это временно, ребята сказали – надо по путям пройти, протянуть болты.

– Конуру для нее придется укрупнять, – сказал Грим, озираясь в салоне, всё еще изумленный изобретательностью Митяя.

– Это я сделаю. Вот вернусь с вокзала и начну, – Гордик был одномоментно воодушевлен и озабочен. – А то теперь точно угонят!

Его приятно тревожила мысль, что его аппарат могут угнать.

На вокзале Грим сказал Гордику.

– Спасибо, что документы сохранил… Цезаря корми, в холодильнике фарш найдешь, вари ему похлебку погуще. Кстати, чья это собака?

– Сексота, – сказал Гордик. – Он его по старости со двора выгнал.

Возвращались в город налегке. Грим вёз папку с детдомовскими документами младшего братишки и жестяную банку с бумагами мамы. Поклажей Марии Владимировны был Бегемот. Опять летели навстречу озимые поля, посреди них белым на зеленом светились березовые колки, далеко в стороне поблёскивала река. Теперь эта земля была знакома Гриму. Потом поезд вонзился в глухой лес, в глазах замельтешили стволы, в стиснутом пространстве колеса гулко и мерно застучали на стыках рельс.

Грим отвлекся от летящего за окном леса, размышляя над тем, что ждет их в городе. Сказал Машеньке.

– Звонить генералу насчет Петьки я не буду. Надо рассказать про Петьку майору, а он уже подумает, как поступить.

Мария Владимировна удивилась.

– Да?! А почему не генералу? У него же возможностей больше.

– Да ты понимаешь… – Грим помолчал. – По-моему он знает, что у нас есть большие деньги. Он на поросенка не просто так зазывал. От него надо держаться подальше…

У нее вытянулось лицо.

– Да откуда же он может знать про деньги?!

Гриму не хотелось заводить этот разговор сейчас, в поезде, среди людей.

– А чего тут знать, кто же просто так даст инвалидам сто тысяч евро на лечение? – сказал неохотно Грим. Она наоборот увлеклась темой, даже растревожилась.

– Никому ничего не говорили, а все про деньги знают. Не понимаю…

Грим разозлился, но не показал этого. Долго молчал, раздумывая – сказать, нет? Решил сказать.

– Поаккуратнее со словами! Что значит «все знают»? Знают Клычов, полиция, ну и генерал. Клычов знает точно, он на этих деньгах сидел, он за них отвечает и поэтому он их ищет. Полиция не знает, а предполагает. Генерал знает, но умозрительно. Из них только Клычов шел по точному следу, вышел на нас и нашел часть денег… – Грим внимательно посмотрел на графиню. Машеньку. Она прилежно слушала. Никакой обиды Грим не заметил. Теперь, раз уж пошел такой разговор, ему предстояло сказать главное. Обидное, как всякая правда. Но сказать это надо было. – Ты говоришь, «никому ничего не говорили». Не говорили, где деньги лежат? Да, не говорили. А на ключ от дома, где деньги лежат, ты навела. Ты дала Ройзману свой адрес. Ты дала, Клычов его у Ройзмана взял, и вот что из этого вышло. Если бы не Артем…

Мария Владимировна мгновенно превратилась в разъяренную кошку. Она отпрянула от Грима, глаза её сузились, лицо побелело, стало какое-то желтоватое, некрасивое.

– Ты хочешь сказать, что Веника из-за меня убили?!

– Что за моветон, графиня! – холодно съязвил Грим. – Большие деньги любят большую тишину. Зачем надо было говорить старухе, что у тебя есть деньги на строительство церкви? Кстати, у тебя денег нет, деньги есть у нас… Теперь вся деревня будет знать. И Сексот тоже. А он человек Клычова. Сексот настучит Клычову, тот поймет, где мы спрятались. И выйдет на нас. Только теперь он попрёт напролом…

– Это как? – прошептала в смятении Мария Владимировна.

– А это очень просто. Выколотит из нас деньги и убьет. Если, конечно, мусоровоз не раздавил его…

Теперь он сказал всё, что нужно было сказать. Говорил вполголоса, смотрел при этом мимо Машеньки – поглядывал на соседей, слышат, нет?

…Брагин встретил их на вокзале. Поздоровались молча. Майор открыл багажник, показал Гриму торбу с деньгами. Грим пожал ему руку, виновато вздохнул, мол, извини, брат, так получилось… И на кладбище ехали молча. Михалыч посмотрел на их лица и тоже не раскрыл рта. На воинской части кладбища был армейский порядок, одинаковые могилки тянулись справа и слева от пешеходной дорожки шеренгами, как солдаты на плацу. Последним в левом ряду под свежей землей лежал Веник. С фотографии на них смотрел, улыбался бравый, в голубом берете с эмблемой ВДВ солдатик. Было несколько венков, один от сослуживцев, другой от командования дивизии и третий «Внуку Вениамину от бабушки Вари».

– Бабуля была на похоронах? – спросила Мария Владимировна.

– Да куда ей, это мы венок сделали, ну, чтобы по-человечески было, – объяснил майор. – А ей зачем сюда… Мы ей сказали, что Веник уехал на лечение, она выслушала и забыла. У нее же оперативной памяти совершенно нет, она помнит, как замуж выходила, сто раз уже рассказывала, а что вчера было – не помнит.

– Но Веник же не может быть вечно на лечении, – заметила Мария Владимировна.

– Ну так и бабка не может жить вечно, – резковато буркнул Грим, которого с утра не покидало подозрение, что графиня на поверку баба дура.

– А Мойсеич вон там упокоился, – показал куда-то вдаль Михалыч. – Пойдете?

– Пойдем. Но не все, – Грим незаметно толкнул локтем майора. – Артем, ты проводи Марию Владимировну, покажи ей там… А мы с Михалычем тут пока… потолкуем. Машенька, побудь с Артёмом. На обратном пути посмотри на склеп прадеда, может, там что-то подделать надо. Артём, ключ от багажника дай.

Майор всё понял, отдал Гриму ключи от машины и бережно, под локоток, повел графиню к могиле Ефима Моисеевича.

К машине пошли быстро и без лишних слов.

– Иди в контору, я догоню. – Грим открыл багажник, взял в каждую руку по две пачки, локтем захлопнул багажник и пошел в контору.

– Здесь двести тысяч евро, – он положил перед Михалычем деньги. – Это твой гонорар. Спасибо тебе. Если бы не ты, я бы, брат, пропал.

– Да от меня вообще вся эта польза пошла, – пошутил Михалыч, приятно удивленный гонораром. Он просто любовался пачками евро. – Вот если бы я не поселил тебя там, так и бабла бы этого не было. И графиню ты бы не встретил.

– Добавить? – шутливо спросил Грим. Михалыч ответил шуткой.

– В Одессе говорят, денег не бывает хватит. Не надо. Надо будет – скажу. Мне эти деньги во как нужны, – Михалыч чиркнул большим пальцем по горлу. – Позарез.

– О как?! – удивился Грим. – Зачем тебе здесь такие бабки?! – он движением головы показал на могилы за окном.

– Придет час… туманно ответил Михалыч. – Ну, где тебя носило?

– Михалыч, это всё потом… Одно скажу: мы уехали в мою деревню, а Клычов залез в дом и нашел деньги. Веник наш сосед, хотел задержать Клычова, так он, сука, его убил. Но нарвался на майора…

– Жаль солдатика, веселый он был на свадьбе, – сказал Михалыч, Грим, замороченный событиями последних дней, не услышал искренней грусти в его голосе.

– Слушай… Видишь, какая канитель вокруг нас, я таскаюсь с этой торбой, как дурак со ступой. Надо её спрятать где-то… Может, в склеп?

– Место там, конечно, хорошее, – Михалыч задумался, соображая, с хрустом поскреб пятерней затылок. – Путёвое место. Но без надзора всё равно нельзя. Бабки-то сурьезные… Ну-ка, пойдем! – он взял с гвоздя на стене большой ключ, позвал за собой Грима. Поодаль от входа в контору, вдоль кладбищенского забора, стоял сарай-склад с мощными, в два кирпича, стенами. Михалыч отомкнул амбарный замок на распашных воротах, растащил их створы по сторонам. Вдоль одной стены, друг на друге стояли штабелями дешевенькие гробы из горбыля, обитые красным ситцем.

– Это ширпотреб, – объяснил Михалыч. – Типовые. Идут влёт. А вот это – штучная работа!

Вдоль другой стены, от пола к потолку, стоял небольшой штабель, прикрытый от пыли толстым целлофаном. Михалыч сдернул его. Грим увидел пузатые полированные, с бронзовыми ручками, внешне неподъемные гробы. Они стояли друг на друге, переложенные поролоном.

– Эти олигархические. Берут редко, богатые аки мухи не мрут. Ну-ка, возьми вон лесенку.

Они аккуратно спустили сверху вниз шесть гробов, которые к удивлению Грима оказались на вес легкими. Михалыч снял крышку с последнего, стоявшего на полу. Гробовое чрево было ажурно, в складочку, обито белоснежным шелком, в изголовье ждала своего хозяина подушечка с кружевными цветочками.

– Теперь гляди… Пакуем бабло сюда, закрываем, ставим гробьё в обратном порядке. И хрен кто допрёт. Ключ только у меня. Я отпираю, выдаю, запираю. Больше никто. Смекаешь?

Грим, поразмыслив, одобрил схрон.

– Да-а, годится!

– Сервис! – похвалился Михалыч. – Давай, тащи бабки.

Грим принес торбу. Михалыч сбегал за своими пачками.

– Я свои тоже здесь схороню.

Они споро вернули в обратном порядке штучные олигархические гробы, Михалыч накинул на штабель целлофан. Отошли, полюбовались на схрон.

– Общак? – вроде ненароком, вскользь, спросил Михалыч.

Грим хмыкнул.

– Был общак, стал гуманитарный фонд.

– А-а, вернем кровные трудовому народу, – насмешливо сказал Михалыч.

– Чо ты… выёхиваешься? – возмутился Грим. – Вон у этого майора в совете полтора десятка покалеченных в боевых действиях. Они за родину воевали, а теперь инвалидами живут. Короче, мы дали им деньги на лечение, вот из этого, как ты говоришь, общака. Теперь графиня собирается в деревне церковь строить… Она там была, между прочим, прадед её построил, это который граф Грушницкий тут у тебя покоится. А Лядов всю землю там скупил, а церковь сжёг. Теперь она хочет её заново отстроить. Смекаешь, как всё повернулось?

Михалыч смотрел на Грима так, будто определял, не поехала ли у того крыша.

– А я подумал, бабки были ваши – стали наши. А тут вон как пошло! Ну, кино! За такое дело стоять можно, а, Грим?

– Ну так становись рядом, – сказал Грим. – Сколько ж можно суетиться, хернёй всякой заниматься.

– Понял. Это я конкретно понял… Выходи, я запру, – Михалыч начал стаскивать створы ворот.

Мария Владимировна сидела на скамейке у входа в контору, под щебет птиц возвышенно скорбела на солнышке. Майор прогуливался около машины. В конторе Михалыч поставил на плиту чайник, подал на стол, что было к чаю. Грим вернул майору ключи от машины.

– Заныкали? – спросил Брагин. Грим кивнул.

– Уже легче, – сказал майор и позвал Михалыча. – Присядь-ка…

Михалыч присел. Майор положил перед ним Стечкина с глушителем.

– Это ствол Клычова. Ты его прикопай где-нибудь.

Михалыч искоса поглядел на пистолет, потом на майора и опять на пистолет.

– А обойма где?

Майор усмехнулся, положил рядом с пистолетом полную обойму. Михалыч неожиданно ловко заслал обойму на положенное ей место, передернул ствол и выставил предохранитель. Брагин с удивлением следил за сноровкой кладбищенского смотрителя. Михалыч бережно завернул пистолет в полотенце, положил его в пакет.

– Хорошая вещь. Полезная… Не беспокойтесь, у меня не заржавеет.

Майор выудил из кармана и протянул графине колье.

– Это ваше, Мария Владимировна…

– Ой! – она как-то жадно цапнула свою бижутерь с ладони Брагина. – Откуда это у вас?!

– Ты что мать, вообще уже?! – зло поразился Грим.

– А-ах, ну да, – графиня томно поднесла пальцы к вискам. – Столько волнений… Я пойду на воздухе посижу.

Они дружно проводили её глазами. Михалыч налил в кружки чай, сел, по-бабьи подпер ладонью щеку.

– Эх, грехи наши тяжкие…

– Да уж, – майор ёрничал, но добродушно. – Давай, рассказывай, какие новости в вашем большом и дружном коллективе.

Михалыч с деланным недоумением развел руками, стряхнул со стола невидимую крошку.

– Да на кладбище какие ж новости, хороним помаленьку…

– Ты дурочку не гони! Я вот тебе ствол Клычова привез, это новость? Новость! А ты поделиться со мной не хочешь…

– А-а, вы про это?! – воскликнул Михалыч, будто с трудом догадался, что от него хотят. – Ребята рассказывают, он в аварию попал. Они в больничку к нему ходили, вроде как попроведать. Тёмная история…

– А что с ним? – невинно спросил Брагин.

– Да он ехал как-то странно, вроде как поперек улицы… И травма у него непонятная какая-то, ребята говорят, синяки на переносице, маленькие такие, вроде как строчкой. А сотрясение мозга сильное, и позвонок на шее сместился, – Михалыч показал на себе ниже затылка, где у Клычова выскочил позвонок. – Он щас в гипсе, вот так вот и вот так, – Михалыч опять показал для наглядности на свою шею, плечи и верхнюю часть груди.

– А рассказывает что? – спросил майор.

– Ничо не рассказывает, ребята говорят: молчит, не шевелится, только глазами шарит.

– Ничего, отлежится, – Брагин помолчал и добавил. – Главная новость, что живой…

– Это плохо, – машинально брякнул Грим, занятый своими мыслями. Но тут же спохватился, заболтал свой прокол. – Плохо, что в аварию попал. Такой хороший человек. И чтобы сбить тему, спросил майора. – Как там с лечением у ребят?

Майор только покачал головой, что значило: ты язык-то придерживай! И тоже кинулся спасать положение.

– Да ты знаешь, всё так легко сложилось, что даже скучно. Я позвонил в клинику, доложил обстановку. Они как услышали про наличные, сразу человека подогнали. Вечером звонок в дверь, открываю – полковник медицинской службы, говорит, я из коммерческого отдела клиники. Все истории болезни посмотрел, предоплату взял, сказал, чтобы приезжали хоть завтра…

– Так это же хорошо, – Грим даже обрадовался немножко.

– Конечно, хорошо! Пятеро вчера вечером уже отбыли. Сегодня еще четверо едут.

– Хорошо, – соучастливо поддакнул Михалыч, будто это он устроил солдатиков на лечение. – Больничка – это хорошо…

Майор зыркнул на него: заткнись! Михалыч испуганно заткнулся. Брагин продолжил.

– Притом наличными дешевле оказалось, так что деньги остались. И те, что для Веника полагались. Я верну…

Грим устало отмахнулся.

– Не до того, Артем. Поехали.

Грим усадил Марию Владимировну на заднее сиденье, критически оглядел «Фольксваген» майора.

– Надо тачку новую купить, это же… срань господня. Сейчас заедем в одно место, потом поедем тачку брать.

Из машины он набрал какой-то номер.

– Назарбек, да, это я, узнал? Я сейчас подъеду. Нет, сейчас, это очень важно!

…Брагин припарковался у черной стальной двери, над которой висела массивная латунная вывеска «Ювелирный салон «Высшая проба». Справа и слева от двери стены салона были отделаны черным мрамором, окна задрапированы тяжелыми жалюзи. Грим попросил Артема подождать, помог Машеньке выйти из машины.

– Пойдем-ка к моему другу, выясним, что у тебя за бижутерь.

Грим нажал кнопочку на двери. Она тотчас открылась, в проеме стоял молодой человек, квадратный в плечах, в безукоризненном костюме, с тонкими усиками.

– Прошу, Назарбек Рубинович ждет вас.

– Назарбуля!

– Гримуля!

Они порывисто шагнули друг к другу, обнялись. Но Назарбек Рубинович тут же отодвинул Грима в сторону, всплеснул руками.

– Графиня, счастлив видеть вас в моей скромной келье!

– Вы меня знаете?! – графиня просияла от удовольствия.

– Я смотрю телевизор. Светская хроника! – уточнил ювелир. – Вы были прекрасны! Особенно вещица на вашей груди…

– Вот эта? – графиня кокетливо протянула ему колье, полагая заинтересовать его. И ей это удалось. Ювелир напрягся, как кот, увидевший выскочившую из норы мышь. Но Назарбек Рубинович тут же взял себя в руки, на его лице появилось выражение простецкого радушного хозяина.

– Прошу вас, присаживайтесь, прошу. – Он крикнул в дверь. – Эмильчик, чай готов?

– Браток? – спросил Грим.

– Зачем браток?! – Назарбуля сделал вид, что обиделся. – Референт по общим вопросам! Чёрный пояс! Племянник сестры!

– Племянник сестры с черным поясом – это убедительно, – пошутил Грим. – Разрешите, я вас представлю друг другу. Назарбек, это Мария Владимировна, графиня Грушницкая, подруга дней моих суровых. Машенька, рекомендую Назарбека Рубиновича, о ювелирных таинствах знает все, консультировал наши спектакли по театральным копиям исторических драгоценностей. Покажи мастеру вещицу…

Мария Владимировна положила на стол перед мастером свою бижутерь. Назарбек Рубинович медленно отстранился от колье, взгляд его замер на нем, как на таймере мины.

– Эмильчик, чай позже! Закрой салон на перерыв!

По мановению невидимого Эмильчика в кабинете ювелира зажегся мягкий верхний свет, жалюзи на окнах опустились и клацнули замками, дверь в кабинет плавно затворилась и тоже щелкнула замком. Назарбек Рубинович расстелил перед собой на столе черный бархатный коврик, разложил на нем колье, надел на глаза выпуклую сферическую лупу, какой пользуются ювелиры при огранке камней. И засветил над вещицей настольную лампу с узким конусным абажуром. Воцарилось молчание…

– Это ваше? – глухо спросил ювелир, не поднимая глаз от вещицы.

– Ага, – беспечно воскликнула графиня. – Мама сказала, эта бижутерия еще от прадеда моего.

– Как вы это назвали?! – Назарбек Рубинович посмотрел на Марию Владимировну таким взглядом, будто она только что грязно выругалась. – М-да-а, коллизия, однако!

Он бережно перевернул вещицу тыльной стороной кверху, смочил из пузырька томпончик, протер ободок… Встал, взял из шкафа большую тяжёлую книгу, положил её перед графиней и раскрыл на нужной странице.

– Это исторический каталог ювелирных реликвий… Узнаете?

Мария Владимировна с простодушным любопытством зыркнула в каталог.

– Ой, смотрите, тут такая же, как у меня!

– Разрешите поправить вас, это не здесь такая же, как ваша… бижутерь, – Назарбек Рубинович презрительно фыркнул. – Это у вас такая же, как здесь! – он воткнул указательный палец в фотографию колье. Позвольте! – Ювелир довольно бесцеремонно забрал у нее каталог, сел в свое кресло. – У вас на руках работа Фридриха Кехли!

– Это кто? – быстро спросила Мария Владимировна, так спрашивают цену на базаре: почем?

Грим отошел к окну, чтобы со стороны получше видеть свою Машеньку. Она привстала с места, уперлась ладонями в край стола, расставив локти в стороны, и подалась вперед на Назарбека Рубиновича, выставив зад. Грим никогда не видел её такой… нахрапистой. Ювелир, однако, оставался невозмутим.

– Фридрих Кехли был ювелиром императрицы Марии Федоровны, здесь есть оттиск его личной печати. Таких колье он сделал три, это где-то 1900 год. Два находятся в частной коллекции в Европе, точнее, во Франции. Третье у вас. Смею предположить, ваш прадед граф Грушницкий, купил это колье для вашей прабабушки… – видя, что графиня по-прежнему стоит в позе вратаря, готового брать пенальти, он спросил. – Я вас не очень шокировал? Садитесь поудобнее. Чаю? – и добавил, обращаясь уже к Гриму. – Это чудо, дорогой!

– А чудеса только так и происходят, – грустно сказал Грим, ему было нехорошо от происходящего с Машенькой. – Это как спорадический стул…

– Это как? – спросил Назарбек Рубинович и начал улыбаться.

– Ну как тебе объяснить… – Грим помолчал, ожидая, когда Назарчик будет готов хохотать. – Ну вот представь, ты сидишь в кресле в приятном одиночестве, кофий пьешь, конфетку кушаешь, телевизор смотришь, в общем, ни сном ни духом. И вдруг р-раз – и обосрался. Понимаешь, р-раз, и в говне. Вот это называется спорадический стул.

Назарбек Рубинович захохотал так оглушительно, что в дверь сунулся Эмильчик. Убедившись, что ничего особенного по его части не происходит, спросил:

– Чай подавать?

– О, мне дайте чаю, – скомандовала референту возбужденная Мария Владимировна. Эмиль принес чай – три стаканчика на мельхиоровом подносике.

– Мне пока не надо, – сказал Назарбек Рубинович. – Я еще работаю.

Графиня сложила губы дудочкой, шумно потянула из стаканчика, почмокала на вкус.

– Хороший чай… Скажите, а сколько может стоить сейчас такая вещь?

Ювелир пожевал губами.

– Вы хотите продать?

– Нет. Просто интересно… – Мария Владимировна сосредоточенно тянула чай из стаканчика. – Хороший чай. Вкусно пахнет.

– Чай не пахнет. Пахнет знаешь что? – Грим не сел рядом с Машенькой, остался стоять у подоконника. – У чая аромат, а не запах.

– Это неважно! – внезапно психанула графиня на Грима, и опять пристала к ювелиру. – Так сколько это может стоить?

Назарбек Рубинович в задумчивости потер пальцами кончик носа, неопределенно покачал ладонью туда-сюда.

– Ну… Точно не скажу, но примерно… минимум миллион евро.

Мария Владимировна поперхнулась чаем, закашлялась. Просипела сквозь кашель:

– Ничего себе! А если три таких, это три миллиона?!

Ювелир рассмеялся над глупостью графини.

– Не-ет, тут работает не арифметика! Если у вас на руках полная коллекция, особенно такого мастера, как сам Кехли, то тут совсем другие деньги!

Грим с веселой злостью спросил её:

– Ты что хочешь, это продать или те два купить?

– Я ничего не хочу! – она опять окрысилась на Грима. – Мне просто интересно! Что, уже и спросить нельзя?! Назарбек, а вы мождете дать мне документ?

Ювелир опешил.

– Э-э-э… Какой документ?!

– Ну, это, – графиня сделала неопределенный жест руками, будто покрутила перед собой дыню. – Чтобы там было написано всё про этого Кюхлю и что колье мое.

– Кехли, мадам. Запомните, Фридрих Кехли, ювелир императрицы Марии Федоровны! – негодующе сказал Назарбек Рубинович и после многозначительной паузы добавил с легким сарказмом: – Однако надо же, как ему повезло, он стал еще и вашим ювелиром…

– Браво, Назарбуля! – воскликнул Грим и заопладировал. Графиня тупо смотрела на них, не улавливая никаких подтекстов, ей было не до того.

– Так как насчет документа, а?

– Крыша едет не спеша, тихо шифером шурша, – нараспев продекламировал Грим. – Назарбек, видишь, что творится, документ надо дать.

Назарбек Рубинович как-то сразу устал, сел в свое кресло, толкнул пальцами через стол колье к графине.

– Хорошо. Я напишу вам историю этой коллекции, выскажу мотивированное предположение о вашем фамильном праве на эту вещь и… – Он хотел сказать что-то ещё, но остановил себя. – Вот моя визитка, позвоните дня через три.

– И напишите там, – графиня потыкала пальцем в стол, будто заключение ювелира уже лежало перед ней, – у кого те два колье.

– Такие вещи не афишируются. Позвоните через три дня! – Назарбек Рубинович встал, показывая все своим видом, что больше разговаривать с графиней он не будет. Грима обнял на прощание.

– Держись, друг… Так бывает.

Перед тем как выйти на улицу, графиня затолкала колье в бюстгальтер, ребром между грудами. Сев в машину, сказала майору.

– Артем, отвезите меня домой. Бегемот устал.

…В дом они вошли втроем. Увидев бардак, оставленный Клычовым. графиня нервически раскричалась:

– Хам! Он рылся в моихвещах! Зачем раскидывать-то было!

– Я передам Клычову, что ты им недовольна, – сказал Грим. – Приберись тут. Я через пару часов приеду… – Он взял договор с банком. – Артем, поехали машину брать. Вези куда надо.

– Ты там поесть чего-нибудь прикупи! – крикнула ему вслед Машенька.

Майор Брагин подъехал к автосалону. На фоне новых машин его Фольсваген выглядел особенно убого. Артем повел Грима к ряда УАЗов, замер, зачарованный, погладил крыло вездехода с маскировочной, пятнами, раскраской. Грим подозрительно посмотрел на машину.

– Что-то он на козла смахивает.

– Да, это УАЗик, только теперь в него столько иностранного напихано… Он теперь не козел, теперь это УАЗ «Патриот»!

– Да ну на фиг! – отмахнулся Грим. – Ты что, вообще?! Козел он и в Африке козел! Пойдем, вон стоят, нормальный джип возьмем!

Артём упрямо замотал головой, схватил Грима за руку.

– Он мне снится!

– Ну и сны у тебя! – Грим внимательно посмотрел на майора, у которого от волнения начал слезиться исковерканный осколком глаз. – Эй, ты что так разволновался?!

– Да я во сне на нем еду… – Артем умоляюще прижал руки к груди. – Я же к УАЗику привык, я спю и руками его чувствую, понимаешь!

Грим, озадаченный волнением майора спецназа, почесал подбородок, подумал и сказал с ехидной назидательностью:

– Во сне надо руками бабу чувствовать, а не УАЗик. Ладно, как скажешь, тебе ездить.

Продавец уже крутился около них, готовый расхваливать козла с иностранными потрохами.

– Чек выпиши, – сказал ему Грим. Продавец жестом волшебника выудил из фирменного комбинезона чек и протянул его Гриму.

– Этот у тебя демонстрационный, залапанный весь. Мы вон тот возьмем, в пломбах. Жди через двадцать минут с деньгами. Всё, время пошло!

Они подлетели к местному отделению Сбербанка, Грим снял со счета миллион. На обратном пути майор зарулил на АЗС, налил в канистру бензина. Продавец повел Грима к кассе платить и оформлять документы на покупателя Брагина, а Артем, вне себя от радости, метался вокруг УАЗика, совался в салон, в двигатель, в багажник, гладил везде ладонями, словно искал что-то. Грим не выпускал из рук пакет с детдомовскими документами Петьки и банкой с письмами мамы.

…«Фольскваген» припарковали пока у автосалона. По пути домой он набрал продуктов. Майор остался у входа, начал возиться с дверным замком, Грим прошел в спальню. Графиня лежала спиной к двери, подтянув колени к подбородку, и смотрела в стену напротив.

– Как ты? – участливо спросил Грим.

– Устала я до чертиков, день был какой-то… провались всё пропадом.

– Не всё так плохо, – пошутил Грим. – Назарбек ведь тебя очень обрадовал, а?

Она отмолчалась.

– У Артема машина новая, поедем, отметим?

– Еще б я машины с мужиками обмывала! Утром дрезина, днем кладбище, вечером пьянкас мужиками! – она зло посмотрела на Грима. – Бухайте без меня!

– Фу-у, какой моветон, графиня! – насмешливо воскликнул Грим и пошел к двери. По пути грустно сказал: – Покатилось золотое яичко по столу, упало и разбилось…

Поехали к Данияру. Узбек обрадовался, усадил их подальше от кухни, в уединении, лично принес закуски, водку.

– Я же за рулем, – вяло сопротивлялся Артем.

– Зачем за рулем, когда такси есть! – удивился Данияр. – У тебя праздник, машину купил! Поставь её у меня во дворе, покушай, выпей! Завтра заберешь!

Вечером у Данияра были скрипка и пианино. Пока гости не напивались и не уходили в загул, старик и старушка, он на рояле, она на скрипке, играли менуэты, романсы. Грим сидел, прикрыв глаза, слушал Моцарта. Был он в эту минуту сутулый, старый, усталый. Он слушал скрипку, хмурился. Майор спросил:

– Ты что какой-то… загнанный? И Мария Владимировна не в себе.

– Налей, – сказал Грим. Артем налил.

– За тачку, – Грим угрюмо, не чокаясь с Артемом, выпил. Его передернуло. – Надо поесть, весь день во рту ничего не было. Кроме чая на кладбище…

Наблюдательный Данияр принес две пиалы бульона.

– Настоящий шорпа! Попей, дорогой, тебе хорошо станет!

– Налей, – сказал Грим Артему, выпил вторую стопку и принялся за шорпу. Тянул в себя шумно, жадно, пока на лбу не появились капельки пота. Артем прихлебывал осторожно, с ложки, наблюдая, как Грим глотает грячий бульон.

– Горячий же…

– Животворящий! – Грим слегка оживился. – Моцарт и узбекская шорпа в одном флаконе, это элексир жизни! – Он расчистил стол перед собой, достал из пакета панку.

– Артем, включай голову и внимательно слушай… У меня есть брат, младший. Надо его найти.

Артем поперхнулся бульоном, оцепенел, брови его поползли вверх. Грим достал из папки фотографию, на которой майор бронетанковых войск Звягинцев и его жена держали на руках мальчонку.

– Этот пацан Петька, мой брат. Эти люди усыновили его лет тридцать пять назад. Надо найти этого майора. Попроси комдива, пусть пробьет по своим каналам, где он сейчас, этот майор… – Грим выжидающе замолчал. Молчал и Артём. В зале тихо грустила скрипка, голос её стремился вверх, к страданию. Рояль отвечал нежно, успокаивая. Грим в упор смотрел на майора. Артем сосредоточенно разглядывал фотографию, как карту боевых действий.

– Генерал – это не вариант. У меня в Москве есть надежные друзья, бывшие сослуживцы, один уже сам генерал. Надо искать этого Звягинцева через них.

– Найдешь? – спросил Грим.

– Думаю, да. Майоры не пропадают бесследно. Давай вводную!

– Чего давать? – не понял Грим. Артем достал блокнотик, ручку.

– Вводная, это кто, где, что, когда, как… Диктуй.

– Ты лучше спрашивай, я буду отвечать…

Артем четко, по-военному спрашивал, записывал.

Грим перебирал документы, отвечал. Людей в зале прибавилось, стало шумно. Данияр подошел к старикам, сказал им что-то. Старик опустил крышку рояля, старушка положила скрипку и смычок в футляр. Старик взял её под руку, и они пошли к ширме у кухни, там для них был накрыт столик. Старики ели медленно, склонившись над тарелками и держа ладони у рта, чтобы не выронить пишу. Старик при этом следил, как ест старушка, заботливо давил вилкой у нее на тарелке кусочки и протягивал ей стакан с соком. Старушка послушно пила.

Потом Данияр подал старику небольшой пакет, они благодарно поклонились ему и пошли под ручку из ресторана через кухню, чтобы не омрачать своим видом настроение людей в зале. В согбенные их спины, нещадно фальшивя, мужик выл в караоке:

– Не будем прогибаться под изменчивый мир, пусть мир прогнётся под нас!

Ему аплодировали.

Вопросы у майора кончились, он смотрел в блокнот, осмысливая вводную. Грим, пока рылся в документах, расчувствовался, взял письмо матери.

– Вот смотри, что она мне пишет… «Ванятка, ты найди его, братика своего. Живите далее вместе в дому. Я дом и землю на вас отписала, завещание в чайной банке…» Видишь, как… – в глазах Грима стояли слезы.

– Я найду этого майора Звягинцева, – сказал Артем, тоже расстроганный.

Данияр вызвал такси. Они вышли из ресторана, обнявшись за плечи. У машины Артем участливо спросил:

– А что с Марией Владимировной, приболела?

Грим кивнул.

– Еще как приболела! У нее сегодня крышу снесло. – Грим протяжно присвиснул и махнул ладонью в сторону, показывая, как у его Машеньки слетела крыша. – Ох, беда будет, чует моё сердце.

Артем высадил Грима у дома, помог ему дойти до крыльца.

– Спасибо тебе от меня и от ребят за тачку, теперь у нас в совете есть своя машина.

– Нормально! – сказал Грим, примериваясь к преодолению крыльца. – Я на связи.

– Ты пьяный, что ли? – крикнула она из темной спальни.

– А ты сомневаешься? – Грим зажег на кухне свет. На плите стояла грязная сковородка, на столе тарелка с остатками яичницы, крошки, чашка с недопитым чаем. Он насмешливо спросил:

– Как прошел ужин?

Машенька появилась в темном проеме двери, босая, в кособокой комбинации, с колтуном придавленной сбоку прически.

– Мне что теперь, с голоду помирать?!

– Вы не справедливы, графиня, вас приглашали… Были превосходные закуски, бараньи ребрышки на шпажках…

– Фу-у-у! – она с отвращением окатила Грима ледяным взглядом. – Вот это уж точно моветон!

– А нам что, – начал дурачиться Грим. – Мы не графья, нам можно… Извини-подвинься, – он отодвинул её из дверного проема, войдя в спальню, раскрыл настежь окно.

– Как упоительны в России вечера!

– Трепло! – буркнула графиня.

В ночи теплый ветер шелестел молодой листвой, далеко за городом ворочался весенний гром. Грим сел на кровать, раздеваясь, возвышенно продекламировал:

– Люблю грозу в начале мая, когда весенний первый гром… – повалился на бок и уснул.

Утром чай пили молча. Графиня налила только себе, сидела за грязным столом в криво накинутом халате с лицом оскорбленной в лучших чувствах. Грим налил себе чай, сел напротив.

– Надо к отцу Никону ехать…

– Зачем? – холодно спросила она после долгой паузы.

– Ты же пообещала в деревне церковь построить, он посоветует, что и как…

– Ну, обещала! – графиня нервно дернулась, будто её уличили во лжи. – Я же не сказала, что завтра построю! А можно спокойно пожить?! Душ принять, по магазинам пройтись! – Она сняла Грима с прицела своих зеленых холодных глаз, приняла гордую осанку. – Я не собираюсь жить бегом!

Грим, склонив голову набок, изучающе смотрел на Машеньку, гонял желваки на скулах.

– Душ принять можно! – сказал он, как на плацу командуют «Смирно!», с грохотом бросил грязную сковородку с плиты в раковину и вышел из дома.

По переулку к проспекту прошагал быстро, зло. Машину ловить не стал, пошел к храму пешком на звон колоколов. После ночного дождя парил асфальт, важно покачивались гроздья сирени, на клумбах из влажной земли торчали факелы тюльпанов. Но Грим всего этого благолепия не видел. Он шел погруженный в себя, сумрачный. Иногда останавливался, горестно покачивал головой, вздыхал и шагал дальше на колокольный звон. Веселые от весны люди обгоняли его, оборачивались и смотрели на него с недоумением, пьяный, что ли, с утра пораньше?!