10. Наконец о прокрастинации
В какой момент откладывание дел, которые нам неприятны (например извинений), превращается в прокрастинацию? Когда Фред Томпсон выжидает несколько часов перед тем, как признать, что ошибся, обвинив президента Клинтона в махинациях, – это хорошая стратегия. Но если бы он откладывал извинения день за днем, это выросло бы в проблему. Имеет смысл подождать до конца ланча, чтобы решить, хотите ли вы второго свидания. Но что, если прошел месяц, а вы до сих пор откладываете решение? Где грань, после которой полезная отсрочка становится вредной?
Экономист Джордж Акерлоф, окончив магистратуру, решил пожить год в Индии; там его посетил хороший друг и коллега Джозеф Стиглиц. (Это было десятки лет назад, еще до того, как оба они получили Нобелевскую премию.) Стиглиц за время поездки накупил много сувениров и одежды. На обратном пути при регистрации таможенник сказал ему, что у него слишком много вещей и что-то придется оставить, так что Стиглиц уложил часть диковинок и одежды в картонную коробку и попросил Акерлофа отправить ее почтой в США, а потом спокойно полетел домой. Ни один из них не думал, что эта коробка станет краеугольным камнем одной из самых важных теорий поведенческой экономики.
Акерлоф – человек очаровательный и очень мягкий, при этом он дотошный и целеустремленный ученый, автор десятков замечательных статей и нескольких книг. Не так давно я спросил его, прокрастинирует ли он сам, и он ответил: «Нет, никогда. Совсем наоборот. Важные дела я делаю не откладывая». Но когда я упомянул эпизод со Стиглицем, он смутился, а потом спросил: «Ну а что еще поделать, когда вам надо отправить по почте коробку из Индии?»
* * *
Наше общество одержимо производительностью и эффективностью, и мы презираем прокрастинацию. Американские первопоселенцы привезли с собой наказ графа Честерфилда: «Нет праздности, нет лени, нет прокрастинации: никогда не откладывайте на завтра то, что можно сделать сегодня». Они читали проповедь Джонатана Эдвардса под названием «Прокрастинация, или Грешно и безрассудно зависеть от будущего». Они строили свою жизнь согласно пуританской трудовой этике, которая была довольно сурова, но стала одной из основ американской культуры. Со временем наставления Честерфилда и Эдвардса просочились в повседневную жизнь вместе с цитатами из Библии, которыми Эдвардс украшал свою речь; прежде всего это касается заповеди из книги Притчей, 27:1: «Не хвались завтрашним днем, потому что не знаешь, что родит тот день».
Затем, начиная с 1970-х годов, антипрокрастинация под лозунгом «сделай сейчас же» превратилась в индустрию.
Менеджеры последовали совету Питера Друкера: «Первым делом – важное, остальное – никогда». Джейн Бурка и Ленора Юэн написали бестселлер о том, как избегать прокрастинации; и на их семинарах яблоку было негде упасть. Гуру самопомощи Стивен Кови рассказывал нам, что «высокоэффективные» люди делают «главные дела в первую очередь». Дэвид Аллен учил «приводить дела в порядок».
Со временем прокрастинация повисла на нашей совести ужасным грузом, и все же мы стали лениться еще больше. Процент людей, которые говорят, что прокрастинируют «часто», с 1978 года вырос в шесть раз. Студенты признаются, что проводят за этим занятием более трети своего времени. По данным некоторых исследований, почти каждый пятый взрослый хронически отлынивает от дел. Эта тема не выходит у нас из головы. Америка в самом деле стала «прокрасти-нацией».
Но так было не всегда. В Древнем Египте и Риме считалось, что медлить – это полезно и мудро. По пальцам можно сосчитать древних авторов, которые увещевали народ не затягивать. Среди них Цицерон и Фукидид. До середины XVIII века осуждение прокрастинации было явлением редким.
Многие знаменитые деятели были заядлыми прокрастинаторами – взять хотя бы святого Августина, Леонардо да Винчи, Дюка Эллингтона, Агату Кристи, Джона Хьюстона или Билла Клинтона. Как и многие мои коллеги и друзья, я порой прокрастинирую, и меня всегда раздражало, что это считается зазорным. Если у меня и случаются (не так уж часто) порывы творческого вдохновения, то именно потому, что я откладываю, а не потому, что близится дедлайн. Последние исследования показывают, что я не одинок. Обнаружено, что, хотя для некоторых людей прокрастинация чревата проблемами, иные могут откладывать дела и все же продуктивно работать без стресса, трудностей или понижения самооценки.
Когда в «Уолл-стрит джорнэл» написали про «поклонников прокрастинации», несколько психологов, занимающихся этой темой, отреагировали очень бурно. Их разъярила фраза успешного предпринимателя Пола Кедроски о том, что он «топчется вокруг темы, как собака, которая устраивается спать». Джозеф Феррари, преподаватель психологии в Университете Де Поля, строго заметил: «В нашей культуре прокрастинацию ошибочно принимают за норму. Хуже того, ее не принимают всерьез». Джейн Бурка, психолог и автор книг по этой теме, поддержала Феррари, заявив, что прокрастинируют люди, которые боятся неудачи, успеха или подчиненного состояния: «Это способ защитить себя от внешней оценки своих истинных способностей». Но Кедроски, судя по всему, эта критика озадачила. Он в ответ сослался на «навязчивое подозрение, что многое из того, что меня просят сделать, на самом деле мне делать вовсе не нужно».
Ученые, интересующиеся прокрастинацией, делятся на лагеря, и общего между ними примерно столько же, сколько у разных народностей на территории Афганистана. Многие психологи согласны с выдающимся современным ученым Пирсом Стилом, который сказал, что прокрастинация – это «иррациональная» задержка; другими словами, мы прокрастинируем, даже зная, что действуем не в собственных интересах. Среди них, однако, нет единодушия в вопросе о причинах такого иррационального поведения. Может быть, всему виной мрачные мысли, негативное поведение, личностные черты? Порывы? Бессознательный страх смерти? Протест против конечности существования? Кто-то говорит, что причина – в чрезмерно снисходительном воспитании, иные утверждают, что в чрезмерно требовательном.
Другая группа психологов дает прокрастинации более мягкую характеристику (в зависимости от количества энергии, которое на нее расходуется). Так называемая «активная» прокрастинация полезна – это просто сознательная отсрочка, приостановление проектов, которые в самом деле не требуют немедленных действий. И наоборот, «пассивная» прокрастинация вредна – она является своеобразным эквивалентом лени. Таким образом, эти ученые утверждают, что прокрастинация может быть хорошей или плохой – смотря сколько усилий мы на нее тратим.
Экономисты смотрят на прокрастинацию под несколько иным углом. Одна группа ученых наблюдает повсеместность этого явления и задается вопросом – повторяя стандартный для классической экономики ход мысли, – как что-то может быть иррациональным, когда оно настолько распространено? Зачем люди прокрастинируют, если это никоим образом не приносит им пользы? Каролин Фишер, специалист в сфере государственных финансов и природных ресурсов, разработала хитрую математическую модель, чтобы показать, как прокрастинация может приносить выгоду.
Второе направление экономики, у истоков которого стоит Джордж Акерлоф, заложило основу для теории Пирса Стила и десятков других видных экономистов и психологов, считающих, что прокрастинация тесно связана с нетерпением. Эта тема стала в экономике предметом активного изучения, но если спросить о ней трех разных экономистов, то можно услышать сразу пять разных мнений.
Историки также делятся на лагеря с диаметрально противоположными взглядами. Одна группа приводит доказательства того, что прокрастинация существовала с древних времен, и видит в ней феномен, глубоко укорененный в человеческой природе. Еще святой Августин молил: «Господи, надели меня целомудрием, но только не сегодня!» Другая группа считает прокрастинацию относительно недавним явлением, обусловленным новыми технологиями, урбанизацией и соблазнами современной жизни.
Нейробиологи также изучают эту тему: недавние МРТ-исследования помогли ученым выяснить, как тяга к прокрастинации связана с различными областями мозга. На эти пестрые сканы теперь ссылаются все другие дисциплины – что ж, они выглядят куда круче, чем любые находки психологов, экономистов или историков. Пышным цветом цветут пограничные области науки, в том числе нейроэкономика и нейрофинансы, каждая из которых указывает на части мозга, которые, возможно, являются источником иррациональной прокрастинации.
Почти все согласны в одном: практически каждый человек, по крайней мере, иногда, чувствует желание отложить дело на потом. И в каждой позиции есть доля истины. Удивительный скепсис Пола Кедроски по поводу действий, которых от него ожидают, характерен для творческих, неординарных мыслителей. Психологи Джозеф Феррари, Джейн Бурка и Пирс Стил помогают хроническим прокрастинаторам, которые мучаются от парализующего стресса и низкой самооценки. Кроме того, различные точки зрения экономистов и историков позволяют лучше узнать предмет – разные ракурсы одного и того же предмета. Но несмотря на обилие книг, сайтов и курсов самопомощи, большой универсальной теории прокрастинации не существует. Наиболее близка к этому определению теория Джорджа Акерлофа.
В 1991 году, через 25 лет после возвращения из Индии, Акерлоф был приглашен прочесть лекцию на сто третьем собрании Американской экономической ассоциации. К этому времени он разработал экономическую модель, объясняющую, почему люди прокрастинируют. Лекцию под названием «Прокрастинация и послушание» он начал с рассказа о коробке Стиглица.
В основе классической экономики лежит гипотеза о том, что люди мыслят рационально и думают о будущем. Они принимают решения двумя разными способами с помощью простой техники – умножения. Во-первых, экономические модели предполагают, что люди умножают вероятность каждого возможного исхода на степень благоприятности результата, а затем выбирают решение с наибольшим ожидаемым значением. Например, мы скорее выберем получить гарантированные 100 долларов, чем шанс выиграть 150 долларов, подбросив монету, потому что каждая сторона монеты будет стоить в среднем всего 75 долларов (150 долларов, умноженные на 1/2). Но если бы вместо 150 нам предложили 250 долларов, мы выбрали бы монету, потому что каждая возможность теперь стоила бы примерно 125 долларов. Согласно этой теории, мы почти никогда не покупаем лотерейные билеты, потому что «ожидаемая» ценность, как правило, отрицательна: цена билета выше, чем крошечная вероятность выигрыша, умноженная на его сумму (за исключением того случая в 2007 году, когда джекпот лотереи «Мега миллионз» достиг 390 млн долларов, и шансы на выигрыш оказались всего 175 миллионов к одному). Предположение, что мы проделываем подобные расчеты, может показаться неправдоподобным, но оно довольно точно подтверждается вот уже более двух столетий – с тех пор, как его сделал в 1738 году математик Даниил Бернулли.
Согласно другой гипотезе, люди используют умножение, чтобы «обесценивать» платежи, которые будут сделаны в будущем. Основная мысль проста: завтрашний доллар стоит меньше сегодняшнего. Большинство из нас, естественно, предпочли бы заплатить кому-то 100 долларов через год, а не сегодня. С другой стороны, мы сами предпочли бы получить 100 долларов сегодня, а не через год. Сторонники классической экономической теории предполагают, что люди выбирают между деньгами сегодня и завтра так: они умножают будущую сумму на коэффициент обесценивания, или дисконтирования, который рассчитывается на базе сроков и возможного риска (с поправкой на инфляцию). Например, оценивая мое обещание заплатить вам 100 долларов через год, вы можете обесценить их, умножив на девять десятых. Другими словами, в современных условиях обещание сотни долларов стоит только девяносто. Когда процентные ставки и риски малы, мы не особенно обесцениваем будущие платежи; когда они высоки – наоборот.
Если эти два предположения верны и люди умножают без ошибок, то такого понятия, как прокрастинация, не может существовать вовсе. Получается, если кто-то затягивает решение, он, должно быть, рассчитал вероятности и обесценил будущие затраты и выгоды, а затем определил, что дело просто не стоит того, чтобы делать его сегодня. (В детстве я любил математику и как-то привел именно такой аргумент, когда родители попросили меня заправить кровать. Вероятность, что явится гость и заглянет в мою комнату, низка. Если это вообще случится, то в будущем и поэтому не стоит усилий. Заправлять кровать энергозатратно, а немедленных выгод не сулит, так зачем мне делать это сейчас?)
Экономисты, слушая Акерлофа, в соответствии с классической экономической моделью предположили, что он поступил рационально и отправил коробку Стиглицу.
В конце концов, стоимость отправки была относительно низкой, а выгода для Стиглица, который, предположительно, хотел получить вещи, за которые недавно заплатил, – относительно высокой. Выгода для Акерлофа заключалась в приятном ощущении, которое ему доставило бы осознание того, что он помог хорошему другу. Если Акерлоф все умножил правильно, используя верные показатели вероятности, и правильно дисконтировал будущие выгоды, значит, должен был отправить коробку как можно скорее, может быть, даже на следующий день. Естественно, аудитория предположила, что Акерлоф так и поступил.
Однако, как признался ученый, он не послал коробку ни в тот же день, ни на следующий. Ни через день. К ужасу собравшихся экономистов, Акерлоф открыл, сколько времени ему понадобилось, чтобы отправить посылку, и как он день за днем откладывал поход на почту: «Каждое утро на протяжении восьми месяцев я просыпался и решал, что на следующее утро отправлю коробку Стиглицу». Восемь месяцев? Это не просто невежливо по отношению к юному Стиглицу. Это настоящая пощечина классической экономической теории.
Акерлоф заявил, что, хотя в целом люди не иррациональны, они склонны совершать повторяющиеся мелкие ошибки в суждениях «в связи с произвольными особенностями некоторых затрат и выгод по сравнению с другими». Одно лишь упоминание этих произвольных «особенностей» заставило полный зал экономистов, рациональных до мозга костей, замереть. Акерлоф высказывал предположение, что человеческие существа поступают иррационально. И подкреплял его вычислениями. Он описал алгебраическую модель своего решения, которое включало стоимость отправки, ценность вещей для Стиглица и еще один новый фактор – привлекательность дела, которым он мог заняться каждое утро вместо того, чтобы разбираться в тонкостях индийской почты. Использование математики для описания человеческого поведения лежит в самой основе экономики, но обарифмечивание задачи не утешило экономистов и не смягчило радикальный вывод Акерлофа: в пределах короткого периода люди принимают неудачные решения, даже если осознают, какими последствиями это обернется в долгосрочном плане.
Хуже всего, что Акерлоф осознавал, что ошибается по поводу «особенностей», и все равно продолжал затягивать доставку посылки. Каждое утро он вставал, чувствовал запах горячего самбара и кофе, думал об ужасах индийской бюрократии и откладывал отправку Стиглицу его коробки на следующий день. Акерлоф знал, что преимущества отправки коробки перевешивают непосредственные расходы. Он понимал: исходя из учета вероятностей и обесценивающих факторов, ее нужно отправить. Он сделал все расчеты. И все же никак не мог послать коробку. Для экономистов, которые считали рациональность чуть ли не одиннадцатой заповедью, это была настоящая ересь.
В своем выступлении Акерлоф сравнил эту ситуацию с другими неудачными краткосрочными решениями, имеющими долгосрочные последствия, начиная с алкоголизма и заканчивая диетами и своеобразной экономностью пенсионеров. Его аудитория в значительной степени состояла из старых, полных, выпивающих экономистов. Неужели они не понимали долгосрочных последствий подобного поведения? Акерлоф предположил, что эти привычки тесно связаны с прокрастинацией, потому что ориентированы на сегодняшний день. Оказалось, что люди рассчитывают выгоды не так, как думали экономисты: они не учитывают вероятности далеких негативных последствий и слишком обесценивают будущие риски (например: «У меня не будет болезней печени и сердца» или «Я не волнуюсь о своей пенсии»). Наблюдения Акерлофа ударили не в бровь, а в глаз: даже сами классические экономисты поступают нерационально.
* * *
Сегодня большинство из нас не удивится выводу Акерлофа. Мы в курсе, что часто откладываем домашние дела, подготовку к экзамену или ответ на электронное письмо, потому что заниматься этими вещами сегодня кажется чрезмерно затратным. Если бы мы могли разогнать туман и понять, что стоимость будущих действий будет точно такой же или даже выше, мы, возможно, взялись бы за дело. Но мы этого не понимаем. Не можем осознать. Как язвительно заметил Марк Твен: «Никогда не откладывай на завтра то, что можно сделать послезавтра».
Загвоздка в том, что порой нам действительно лучше отложить дорогостоящее решение до завтра. Если у нас есть выбор заплатить кому-то 100 долларов сегодня или через год, нам зачастую лучше выбрать второй вариант. Причина в том, что сегодня 100 долларов стоят больше, чем будут стоить через год. Если ваш банк выплачивает проценты (что, правда, в наши дни редкость), вы можете положить эту сотню в банк, через год выплатить ее, а проценты положить в карман.
Конечно, выбор – заплатить определенную сумму сегодня или такую же в будущем – довольно прост. Сложнее, когда с течением времени сумма возрастает. Выбирая, заплатить ли 100 долларов сегодня или 115 через год, мы, возможно, остановимся на первом варианте. Но между 100 долларами сегодня и всего 105 через год мы, скорее всего, выберем второй. При определенном соотношении сумм нам становится все равно, платить сегодня или в будущем. Приравнивая 100 сегодняшних долларов к 110 долларам через год, мы, как выразились бы экономисты, используем десятипроцентную ставку дисконтирования, или обесценивания. При такой ставке 110 долларов через год для нас являются по существу той же суммой, что сотня сегодня.
Мы часто решаем заплатить больше в будущем вместо того, чтобы заплатить меньше, но сейчас. Иногда это решение добровольное. Иногда мы делаем такой выбор, потому что сегодня у нас не хватает денег. Но такая отсрочка не обязательно вредна: часто, предпочитая заплатить позже, мы поступаем вполне рационально. Для этого были придуманы кредитные карты и ипотека. Именно поэтому у предприятий существует кредиторская задолженность, а у стран – госдолг. Конечно, мы склонны делать ошибки и занимать слишком много. Но тенденция обесценивать будущие платежи лежит в основе многих наших решений, и мы не всегда называем это прокрастинацией.
Главное в оценке будущих платежей – дисконтная ставка. На протяжении большей части XX века экономисты считали, что, обесценивая будущее, люди применяют постоянную дисконтную ставку – как в краткосрочной, так и в долгосрочной перспективе. То есть если ставка составляет десять процентов, то она используется независимо от того, когда нужно выплатить деньги – через день, месяц или год. Экономисты также предполагали, что люди используют одинаковую ставку независимо от уровня благосостояния и того, должны они сами или это им кто-то должен. Стандартная экономическая модель основывается на гипотезе о том, что человек в своем решении учитывает все факторы и имеет постоянные взгляды на риск и время.
В 1979 году психологи сбросили первую бомбу на эти предположения. Дэниел Канеман и Амос Тверски в статье, опубликованной в престижном экономическом журнале «Эконометрика», утверждали, что стандартная экономическая модель ошибочна. Некоторые экономисты, в частности Ричард Талер, показали, что темпы обесценивания значительно разнятся в зависимости о того, как далеко в будущее смотрит человек. В 1981 году Талер сообщил о результатах эксперимента, в котором протестировал это предположение, задавая людям вопросы о том, предпочли бы они получить деньги сегодня или в будущем. Талер обнаружил, что ставки респондентов были намного выше в краткосрочной перспективе, а затем снижались со временем. Для различных периодов опрошенные использовали совершенно разные ставки. Если речь шла о месяце, ставка составляла примерно 345 процентов, если о годе – 120 процентов, если о десяти годах – 19 процентов. Действительно, сначала ставки обесценивания были высокими, а затем резко падали.
Вскоре к критике присоединились и другие ученые. Талер и экономист Джордж Левенштейн рассмотрели то, как непоследовательны люди в своем отношении ко времени. Психиатр Джордж Эйнсли разработал модель импульсивности, тесно связанную с выводами Талера. По мнению Эйнсли, в краткосрочной перспективе темпы обесценивания крайне высоки: то есть если мы хотим чего-то сегодня, мы хотим этого очень сильно и почти не думаем о будущем.
Эти исследователи обнаружили, что в краткосрочной перспективе мы ведем себя как нетерпеливые четырехлетки, которые не могут дождаться второго кусочка зефира, – ставки у нас взлетают до небес. А вот если речь о более долгом периоде, нам куда лучше удается сопротивляться соблазну – ставки снижаются. Например, если нам предлагают 50 долларов сегодня или 100 через месяц, мы можем предпочесть 50 сегодня. Но если нам предлагают 50 долларов через год или 100 через тринадцать месяцев, мы почти наверняка согласимся подождать тринадцать месяцев. Разница в обоих случаях составляет месяц, но оценка настоящего момента очень отличается от оценки ситуации в следующем году.
Мы ждем, что месячная ставка через год будет намного ниже, чем сегодня. Но проходит год, и она повышается. Наши предпочтения непоследовательны: мы считаем, что через год будем вполне не прочь подождать месяц, чтобы получить вдвое больше денег, но если нас спросить прямо сейчас, окажется, что гораздо соблазнительнее забрать пятьдесят баксов сразу. Исследователи обнаружили, что схожие временные несоответствия связаны и с болезненными пристрастиями: человек говорит, что бросит курить, пить или играть в азартные игры через год, но год проходит, а ему совсем не хочется бросать.
Такое отношение ко времени – очень важный фактор в разграничении полезных и вредных отсрочек. Если мы последовательны и используем подходящую ставку обесценивания, нет ничего плохого в том, чтобы отложить решение. Я откладываю заполнение налоговой декларации до второй недели апреля по той же причине, по которой плачу по кредитным счетам в самую последнюю минуту. Мои деньги и время более ценны для меня сейчас, чем в будущем. Проблемы возникают не тогда, когда я решаю отложить затратное действие, а когда неправильно оцениваю преимущества подобного решения.
До недавнего времени у экономистов не было хорошей модели, которая отражала бы соотношения между темпами обесценивания и прокрастинацией. Джордж Акерлоф дал первый толчок, но даже он не знал обо всех исследованиях, ведущихся в этой области, когда в 1991 году делал доклад о прокрастинации на собрании Американской экономической ассоциации. Как и десять лет спустя, когда читал свою нобелевскую лекцию, которая связала исследования Левенштейна, Талера, Эйнсли и других в единую экономическую модель прокрастинации.
На самом деле экономисты и психологи поняли, как относиться к прокрастинации и нетерпению, ее близкому родственнику, только когда перестали фокусироваться исключительно на людях и начали больше думать о животных. Прорыв произошел, как ни странно, когда они узнали, чтó Джеймс Мазур, профессор психологии в университете Южного Коннектикута, делает с голубями.
* * *
В начале 1980-х многие ученые скептически относились к предположению, что животные думают о будущем. Даже те, кто считал, что шимпанзе могут быть на это способны, не предполагали, что какой-то толк выйдет из экспериментов с голубями.
А вот Джеймс Мазур предполагал. Он считал, что наблюдение за голубями, возможно, прольет свет на ошибки и нетерпение людей, когда они судят о вероятности и темпах обесценивания. Для своих ранних исследований он подробно разработал комплекс испытаний, в ходе которых давал голубям различные количества еды в разное время, в зависимости от того, клевали они зеленую кнопку или красную. Мазур обнаружил, что голуби учатся различать особенности каждой кнопки: зеленая выдавала им несколько кусочков еды через секунду, а красная – в два раза больше, но с задержкой в десять секунд.
Ричард Талер рассчитал ставки людей в разных периодах на основе того, предпочитали они получить определенную сумму сегодня или больше, но в будущем. Голуби, само собой, не могли рассказать Мазуру о своих предпочтениях, но он мог понять их, отслеживая, какие кнопки они клевали, и меняя интервал задержки.
В ходе серии экспериментов Мазур выявил те же самые результаты для голубей, что Талер – для человека: их темпы обесценивания были очень высоки в краткосрочной перспективе, а затем быстро снижались. Сроки у голубей были гораздо короче, чем у людей, – секунды, а не месяцы, – но логика оставалась той же: как четырехлетний ребенок, который хватает зефиринку, не вытерпев пятнадцать минут, и как взрослый человек, который выбирает 50 долларов сегодня, а не 100 через месяц, в краткосрочной перспективе голуби очень нетерпеливы.
К своему главному открытию Мазур пришел после того, как сравнил голубиные ставки, сделанные в разное время. Он обнаружил, что ставки следовали одна за другой по гиперболе: сначала они были очень высоки, затем быстро снижались и выравнивались, как крутой склон американских горок. Кажется невероятным, что голубиные предпочтения следуют уравнению из тригонометрии. Но если гиперболы можно обнаружить в конструкции подвесных мостов и форме древесных стволов, чем хуже голубиные мозги?
В течение ряда лет Мазур поставил множество экспериментов, которые показали, что голубиные ставки последовательно выстраиваются в гиперболическую кривую: сначала они высоки, затем круто скользят вниз. Голуби хотят получить пищу немедленно, но трудиться ради этого не желают. Когда Мазур выставляет такие условия, при которых нужно клевать дольше, чтобы получить еду, они сделают все возможное, лишь бы перенести эту работу на будущее. Голуби так отчаянно пытаются избежать энергозатрат в данный момент, что готовы клевать в четыре раза больше потом, чтобы получить такое же количество пищи, лишь бы им было позволено не делать этого прямо сейчас.
Казалось бы, эти голуби ведут себя иррационально. Если бы они немного подождали, то получили гораздо больше пищи. Если бы они были готовы потрудиться сейчас, то могли бы избежать большего труда в будущем. Но проблема у них та же, что и у нас, – непоследовательное отношение ко времени. Мазур называет то, что они делают, прокрастинацией.
* * *
Многие экономисты, в частности Дэвид Лейбсон из Гарварда, используют открытия Мазура при разработке новых математических формул для замены классической модели принятия решений. Экономисты любят математику, так что утверждение Мазура, что темпы обесценивания следуют по гиперболе, сразу всем понравилось. Лейбсон и другие отрегулировали гиперболическое уравнение Мазура и разработали квазигиперболическую математическую модель, которая достаточно неплохо описывает реальное поведение людей. Ключевым моментом является то, что у них, как и у голубей, краткосрочные дисконтные ставки – высокие, а долгосрочные – низкие.
Сегодня многие экономисты, говоря о том, что наши ставки в настоящем очень высоки, используют термин present bias («смещение предпочтений к настоящему»): мы предпочитаем счастье сегодня счастью в будущем. Нынешние модели смещения сложны и противоречивы. Уравнения в них хитрые, и никто всерьез не считает, что даже старшеклассники, которые как раз проходят тригонометрию и помнят уравнения гипербол, в самом деле используют квазигиперболическую формулу при принятии решений. И все же в стремительном снижении дисконтных ставок участвует некий фундаментальный и даже, возможно, врожденный механизм. Иначе как объяснить, что и у голубей, и у людей оно принимает вид одной и той же кривой?
Основное различие между новыми экономическими моделями и более ранними заключениями Мазура, если не считать некоторых технических модификаций, в том, что сроки у людей гораздо более долгие, чем у голубей. Секунда для голубя – это примерно один день для нас.
Пятнадцать голубиных секунд равны человеческому месяцу, а все, что дольше, уже превышает возможности концентрации внимания у птиц.
Параллели между изменением дисконтных ставок у голубей и у человека – еще один пример поведенческой закономерности, которую можно увидеть в разных временных срезах. Люди и голуби следуют сходным моделям, и главное различие в том, что мы действуем медленнее. В математике существует понятие «самоподобия»: некоторые объекты, особенно те, что мы называем фракталами, выглядят одинаково, сколько их ни увеличивай. Мазур объясняет, в чем самоподобие голубиной и человеческой прокрастинации:
То же самое происходит с людьми: если нам требуется выполнить прямо сейчас небольшой объем работы, например починить какую-то мелочь в автомобиле, мы во многих случаях будем затягивать с этим и в конце концов платим в три или четыре раза больше за крупный ремонт. Так что, по моему мнению, выводы о том, как мои голуби зарабатывают еду, могут оказаться правдивыми для всех нас. Масштабы, возможно, будут иными, но, как мне кажется, всем свойственно откладывать неприятные задачи, даже если это невыгодно.
Экспериментов подобного рода проводилось уже столько, что теперь исследователи используют для определения ставок стандартизированные опросники. Например, опросник Кирби, «Дисконтирование будущего при денежном выборе», состоит из двадцати шести вопросов, и первый звучит так: «Вы бы предпочли 54 доллара сегодня или 55 через 117 дней?» Суммы варьируются от 11 до 85 долларов, время – от 7 до 186 дней. Результаты обычно показывают смещение предпочтений к настоящему: ставки в пределах недели у опрошенных намного выше, чем в пределах шести месяцев. Такие тесты подтверждают, что новые экономические модели достаточно точно описывают наше поведение.
Тесты также выявили, что у некоторых людей дисконтные ставки выше, чем у большинства. Эти люди – в опасности.
Исследования снова и снова показывают, что высокие ставки обесценивания связаны с опрометчивыми действиями. Люди с высокими дисконтными ставками, как правило, менее счастливы и менее успешны. Они толще, имеют больше долгов и меньше сбережений, употребляют больше алкоголя, больше курят, меньше занимаются спортом, работают на менее высокооплачиваемых должностях, не задерживаются на одном месте работы и имеют более высокий риск развода. Если вам известны ставки дисконтирования, характерные для конкретного человека, то у вас автоматически есть представление о том, какие проблемы у него могут возникнуть.
И наоборот, люди с более низкими ставками, как правило, больше думают о том, что они делают и почему. Они не склонны к излишествам, у них меньше задолженность по кредитной карте, они любят и практикуют здоровое питание. Пока люди с низкими дисконтными ставками потягивают красное вино, разрешая себе один бокал в день, люди с высокими ставками заглатывают двойной чизбургер с беконом и хлещут пиво на ипподроме.
Причины высоких ставок горячо обсуждаются. Среда, безусловно, играет значительную роль. Например, есть данные, что малообеспеченные люди особенно склонны иметь высокие краткосрочные ставки. Они рассматривают экономические решения в «тонком срезе», используя своего рода шоры, и это одна из причин того, почему так много бедных людей загнаны в ловушку непосильных долгов. Малообеспеченные люди чаще занимают «до получки», то есть берут кредиты с высокой процентной ставкой в счет следующей зарплаты. Многие из них не понимают, что проценты в таких займах неоправданно высоки даже по сравнению со ставкой кредитных карт.
Или, возможно, они это понимают, но деньги им все равно нужны незамедлительно. Остается неясным, в какую сторону здесь работает причинно-следственная связь: люди бедны, потому что у них высокие ставки обесценивания, или же у них высокие ставки обесценивания, потому что они бедны?
У молодых людей также есть склонность к высоким дисконтным ставкам. Если бы четырехлетки достаточно разбирались в деньгах, чтобы заполнить опросник Кирби, мы бы, вероятно, обнаружили, что у тех, кто хватает зефирку сразу, ставки выше. Что касается детей постарше, и особенно подростков, то многочисленные исследования показывают: высокие ставки ассоциируются с импульсивным, саморазрушительным поведением. Подростки с высокими ставками имеют больше проблем с учебой. Исследование, в котором участвовали восьмиклассники, показало, что их дисконтные ставки вдвое точнее соответствуют успеваемости, чем коэффициент интеллекта.
* * *
Все эти исследования позволяют разработать некую общую теорию прокрастинации, состоящую из двух частей. Во-первых, дисконтные ставки являются ключевыми переменными. Если они разумны и при этом мы откладываем действие, то не стоит называть это прокрастинацией в отрицательном смысле. На самом деле прокрастинация начинается, когда мы используем слишком высокие ставки, то есть слишком обесцениваем будущее. Высокие ставки являются одной из самых серьезных проблем в процессе принятия решений. Именно они ведут к пагубной прокрастинации.
Во-вторых, промедление тесно связано с нетерпением. Родство этих понятий основано на дисконтных ставках и смещении в сторону настоящего по сравнению с будущим. И то, и другое – примеры человеческой склонности излишне обесценивать будущие события и переоценивать то, что происходит в настоящем. Основное различие состоит в том, переоцениваем ли мы выгоду или затраты. Когда в настоящем мы видим выгоду, то становимся нетерпеливыми обжорами, излишествуем и загребаем больше, чем нам нужно. Но когда в настоящем маячит нечто затратное, мы прокрастинируем, откладывая дела, которые следовало бы сделать сегодня.
Злоупотребления и прокрастинация – две стороны одной медали. Термин «препроперация» обозначает действие, когда стоило бы помедлить. «Прокрастинация» – промедление, когда стоило бы действовать. Тесты показывают, что и то, и другое зависит от общей переменной: высоких ставок обесценивания.
Учитывая то, что мы теперь знаем о прокрастинации, как нам избежать связанных с ней проблем? Решение для всех трудностей, рожденных нетерпеливостью, только одно: нужно найти способ снизить краткосрочные ставки до уровня разумного и более близкого к долгосрочным. Превратить американские горки в ровную дорогу. Простого и быстрого способа нет, но, как и в других областях принятия решений, уже одно то, что мы осознаем наличие в себе таких тенденций, – хорошее начало. Так же, как расовая предубежденность может открыться во время теста на имплицитные ассоциации, мы можем узнать о собственном неустойчивом отношении ко времени с помощью опросника на тему дисконтирования. Узнавать новое полезно: знания учат идти на компромиссы в выборе между «сегодня» и «завтра».
Также могут помочь некоторые правила, хотя для их соблюдения нужна сила воли. Можно сказать себе, что, прежде чем отложить задачу, необходимо назвать конкретную причину, по которой ее нельзя выполнить сегодня, а потом позаботиться о выполнении задачи в будущем, вписав ее в ежедневник. Веб-инструменты, такие как RescueTime.com, помогут распланировать день и отследить, на что растрачивается время. Точно так же, как лучшие методики похудения предполагают записывать, что мы едим, лучшие методики управления временем предполагают следить за тем, что мы делаем.
Должникам, чтобы избежать смещения к настоящему, стоит более тщательно обдумывать будущие затраты, сравнивая проценты по срочному кредиту со ставкой по кредитной карте или рассматривая примерные траты и выгоды в годовом срезе. Работодатели могут помочь подчиненным справиться с высокими темпами краткосрочного обесценивания, автоматически зачисляя их на программу сбережения средств, если только они сознательно не откажутся. В случае относительно простых задач часто помогает более жесткий дедлайн.
С другой стороны, откладывание на потом может приносить реальную выгоду, и этим тоже нужно уметь пользоваться. Не каждое электронное письмо требует немедленного ответа. Не в каждом шкафу нужно убираться ежедневно. Среди умений, которые многие студенты развивают в колледже, выделяются два: умение управлять своим временем в течение семестра и умение в сжатые сроки подготовиться к экзамену или быстро закончить курсовую работу в конце семестра. Студент, от которого требуется сдавать готовое задание каждую неделю, таких навыков может и не развить.
Джордж Эйнсли, ученый, занимающийся нетерпением, считает, что от прокрастинации избавиться труднее, чем побороть другие связанные с нетерпением привычки, такие как алкоголь или наркоманию. Одна из причин, почему примерно половине всех алкоголиков удается бросить пить и такое же количество курильщиков в конечном итоге бросает курить, в том, что они могут представить себе будущее, в котором больше не пьют или не курят. Они видят свою цель. Но для прокрастинации таких абсолютных условий не существует: нельзя обходиться вообще без промедлений. Это немыслимо.
Как объясняет Эйнсли, мы не можем представить себе, каково это – ничем не заниматься, точно так же, как не можем представить жизнь без еды. Именно поэтому перестать прокрастинировать почти так же трудно, как поддерживать долгосрочную диету; легче обходиться без алкоголя или сигареты. Только пять процентов людей с избыточным весом, севших на диету, добиваются долгосрочного снижения веса. Конечно, трудно бросить пить или курить, но еще труднее похудеть навсегда. Одна из причин – в том, что заставить себя меньше есть тяжело, а не есть вовсе – невозможно.
Прокрастинация – явление столь же фундаментальное, как насыщение. Глядя в будущее, мы заранее знаем, что нам повстречается еще много задач, которые мы не сумеем выполнить, точно так же, как знаем, что должны есть. Так устроена жизнь. Как объясняет Эйнсли, количество задач потенциально бесконечно: «Просто невозможно не откладывать большинство дел, которые мы способны сделать». Эйнсли предполагает, что проблемы с прокрастинацией – это просто-напросто условие человеческого существования: «В то время как другие, более очевидные, искушения можно идентифицировать и подчинить личным правилам, желание отложить усилия, дискомфорт или скуку невозможно контролировать полностью. Это явление не менее фундаментальное, чем сама структура времени, и оно вполне может быть названо базовым импульсом».
* * *
Некоторые люди называют прокрастинацию болезнью, психическим расстройством, связанным с синдромом дефицита внимания и гиперактивности, биполярным расстройством, обсессивно-компульсивным расстройством, проблемами со сном, мозгом и щитовидной железой. Конечно, если видеть прокрастинацию в столь мрачном свете, от нее нужно лечиться – искоренять болезнь и ее последствия. Но не обязательно прибегать к драконовским мерам. Если наши проблемы являются результатом высоких дисконтных ставок и мы принимаем решения, которые оставляют нас в убытке, то прокрастинация есть зло, и нужно приложить все усилия, чтобы остановиться. Но порой мы используем этот термин для описания поведения, в котором нет ничего криминального. Иногда прокрастинировать полезно.
В 2005 году Пол Грэм, программист, инвестор, писатель и художник, написал эссе под названием «Хорошая и плохая прокрастинация». Начинается оно так: «Все самые удивительные люди, которых я знаю, – ужасные прокрастинаторы. Так, может быть, прокрастинация не всегда вредна? Большинство людей, которые о ней пишут, советуют, как от нее излечиться. Но это, строго говоря, невозможно».
Грэм отмечает: прокрастинируя, мы чего-то не делаем. Однако, по его словам, люди в любом случае постоянно чего-то не делают. В самом деле, независимо от того, что мы делаем, мы по определению не делаем все остальное. Для Грэма вопрос заключается не в том, чтобы прекратить прокрастинировать, так как мы всегда будем чего-то не делать и, таким образом, прокрастинировать. Настоящая проблема – в том, чтобы понять, как прокрастинировать правильно: как делать что-то более важное, чем то, чего мы не делаем. По мнению Грэма, самое главное – не забывать оценивать то, что мы делаем, по сравнению с тем, чего не делаем.
Франческо Геррера, редактор «Уолл-стрит джорнэл», научился управлять временем, когда прокрастинировал в колледже. Он не только привык быстро писать работы в последнюю минуту, но и развил умение расставлять приоритеты, которое неизменно помогает ему и по сей день: «Сейчас это происходит по большей части естественно. У меня есть дела, которые нужно сделать. Список того, чем надо заняться в течение определенного времени, вроде как составляется сам собой. Остальное – прокрастинация».
Для проектов, которые требуют разного количества времени, Геррера составляет отдельные списки. Вот как он описывает технику, которую использует он и многие другие журналисты: «У нас есть два набора записных книжек: маленькие и большие. Маленькие – для коротких ежедневных мелочей, которые надо сделать сразу. Большие – для важных мыслей, тем и историй, с которыми не нужно спешить. Существует реальное, физическое различие между срочными делами и теми, которые могут подождать. Выбирая разную форму для двух записных книжек, мы хотим сказать, что слишком тяжело делать и то и другое одновременно».
Геррере не нравится думать, что с его поведением что-то не так. Он считает, что просто расставляет паузы: «Это не похоже на традиционную прокрастинацию. Это способ формировать приоритеты. Я откладываю не потому, что не хочу чего-то делать, а потому, что не могу. Это необходимая мера». Как сказал Леонард Бернстайн: «Чтобы достигнуть многого, нужны две вещи: план и недостаток времени».
Если мы не работаем вообще, значит, мы ленимся. Если работаем над чем-то неважным, значит, мы приняли неудачное решение. Если же мы работаем над чем-то важным, то имеет ли смысл упрекать нас в том, что мы не работаем над чем-то менее важным? Если вы откладываете дела, потому что пытаетесь найти лекарство от рака, называть ли это прокрастинацией? И если да, то так ли уж она плоха?
По мнению Пола Грэма, в прокрастинации главное компромиссы. Мы постоянно сравниваем то, что делаем сейчас, с тем, что могли бы сделать в будущем. И пока мы действуем разумно, не страшно, если мы что-то откладываем.
* * *
В феврале 1996 года Джон Перри, профессор философии Стэнфордского университета, наконец нашел время для написания эссе о прокрастинации для журнала «Хроника высшего образования». Он планировал сделать это уже несколько месяцев и начал писать не потому, что у него появилось время, а потому, что искал способ не делать все то, что должен был делать: оценивать работы, рассматривать заявки на стипендию, читать черновики диссертаций. Эту стратегия уклонения он называет «структурированной прокрастинацией». Говоря о «структурированной прокрастинации», Перри имеет в виду, что нам нужно структурировать, или планировать, то, как мы будем вычеркивать некоторые пункты из нашего списка дел. Он считает, что структурированная прокрастинация может «превратить прокрастинаторов в продуктивных работников, которыми восхищаются и которых уважают за то, сколько всего они успевают сделать и как хорошо распределяют свое время».
Вот как Перри объясняет это:
Все прокрастинаторы откладывают то, что им нужно сделать. Структурированная прокрастинация – это искусство заставлять дурную привычку работать на вас. Ключевая идея заключается в том, что прокрастинировать – не значит абсолютно ничего не делать. Прокрастинаторы редко не делают абсолютно ничего. Они делают мелкие полезные дела, например работают в саду, точат карандаши или рисуют схемы того, как реорганизуют свои файлы, когда найдут время. Почему прокрастинатор делает все это? Потому что выполнение этих задач является способом не делать что-то более важное. Если бы прокрастинатору нужно было точить карандаши, никакая сила на земле не заставила бы его этим заняться. Тем не менее прокрастинатор может решиться сделать нечто трудное, уместное и важное, пока это позволяет ему не делать чего-то еще более важного.
Перри советует, во-первых, составить список вещей, которые вы должны сделать. Сверху напишите несколько важных задач – они и понадобятся для прокрастинации. Потом, под ними, перечислите несколько задач, которые не так важны, но которые вам тем не менее нужно сделать. Согласно Перри, выполнение этих менее важных задач «становится предлогом не делать то, что стоит в списке выше».
Перри считает, что прокрастинаторы часто следуют прямо противоположной тактике:
Они стараются свести к минимуму свои обязательства, предполагая, что если у них будет только несколько задач, то они перестанут прокрастинировать и выполнят их. Но такой подход противоречит натуре прокрастинатора и разрушает наиболее важный источник мотивации. Эти несколько задач в списке будут, по определению, самыми главными. И единственный способ не выполнять их – это вообще ничего не делать. Таким путем можно превратиться в ленивца, а не в продуктивного работника.
Перри признает, что в его методе кроется потенциальная проблема: важные дела вверху списка мы так и не сделаем. Поэтому нам придется обмануть себя – сначала раздув значение верхних пунктов, а затем сделав вид, что нижние не так важны. Перри поставил первым пунктом эссе для книги о философии языка, а следом – заказ учебников для следующего семестра. Статью о прокрастинации он закончил задолго до эссе о философии языка и раньше, чем разобрался с заказами.
* * *
Так что же, Джордж Акерлоф на самом деле прокрастинировал в самом отрицательном смысле этого слова? Я спросил его, насколько трудно было отправить коробку из Индии. Он рассказал, как долго пришлось бы лавировать в хаосе местной бюрократии. Он не знал, как это сделать и даже с чего начать: «Главная проблема была в том, что я не мог отправить ее, не потратив на это весь день. Это ведь Индия, а не Соединенные Штаты».
Когда я спросил Акерлофа, насколько, по его мнению, содержимое коробки было необходимо Стиглицу, он сказал: «Представьте себе самую непрактичную одежду в мире и умножьте на два. Там, например, был свадебный наряд из Непала. Срочно ему эта одежда не требовалась. Да и вообще, лучше бы Джо никогда больше не увидел эту коробку».
Другими словами, непосредственные затраты Акерлофа на отправку коробки, потеря целого дня на поход в индийское почтовое отделение и борьбу с бюрократией были слишком высокой ценой. И Стиглиц в самом деле не особенно выиграл бы, получи он эту коробку быстрее, чем через восемь месяцев после того, как отбыл из Индии. Молодой профессор экономики, вероятно, в любом случае не планировал так уж часто носить непальский свадебный наряд.
Выходит, прокрастинация Акерлофа не была такой уж иррациональной, не свидетельствовала о проблемах с самоконтролем или нетерпением. Ему было стыдно, что он не посылает коробку, – нам часто бывает стыдно за то, что мы чего-то не делаем, – но его поведение не было результатом слишком высокой краткосрочной ставки дисконтирования. Отправлять коробку было затратно, а польза очевидной не казалась.
Коробка представляла собой то же, что важные задачи Пола Грэма или бланки заказов Джона Перри. Акерлоф, живя в Индии, начал работу над исследовательской программой, которая позже привела к написанию десятков статей, многочисленных книг и к Нобелевской премии. В течение восьми месяцев эта коробка стояла первым пунктом в списке дел Акерлофа – казалось бы, первостепенная задача, которую он откладывал каждый день. Он прокрастинировал и в то же время сделал очень много.
