ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Дартфордский монастырь, январь 1538 года.

Все вокруг очень долго оставалось серым. В этом мягком, обволакивающем, покойном цвете мне представлялось, что я сижу в лодке и, окутанная утренним туманом, снова плыву по Темзе из Дартфорда в Лондон. Я помню, что постоянно перевешивалась через борт и смотрела в воду, но ни разу не видела дна — один мутный желтый мел.

Время от времени до меня доносились голоса. Я слышала своя имя: «Сестра Джоанна». Иногда просто: «Джоанна». Но я не хотела ни с кем говорить. И упрямо отворачивалась. Я хотела только одного — плыть и плыть в этом успокаивающем сером цвете.

Но потом появился сад. Знакомый сад Стаффордского замка. Одно из моих самых любимых мест. Не подумайте, что это был кошмар. Я не чувствовала потребности убежать и спрятаться. Напротив, сад звал меня. Я вдыхала аромат цветов, слышала чириканье птиц, чувствовала, как нежно щекочут меня крошечные крылышки насекомых.

Но внезапно кто-то заплакал, и сад стал терять свою прелесть. Я оглянулась, желая понять, кто это плачет. Но никого не увидела.

Между тем какая-то женщина рыдала и все повторяла: «Пожалуйста, сестра Джоанна. Пожалуйста».

Мне пришлось покинуть сад. Я понимала, что женщина плачет из-за меня, и не могла допустить, чтобы это продолжалось. Попыталась встать и пойти ее разыскать, но ноги меня не слушались. Я собрала все силы, чтобы подняться. Ароматные цветы и теплое солнце моментально исчезли, все вокруг вновь окрасилось в серый цвет. Рыдания стали громче, и я наконец поняла: это сестра Винифред.

Я с трудом открыла глаза и увидела, что лежу на кровати. Рядом со мной горько всхлипывала, вжавшись светловолосой головой в подушку, сестра Винифред.

Я хотела было протянуть к ней руку, но оказалось, что сделать это труднее, чем я предполагала. Мои пальцы продвинулись лишь на несколько дюймов. Но она почувствовала движение, резко подняла голову и радостно воскликнула:

— Сестра Джоанна! Вы очнулись! Слава Деве Марии!

— Все хорошо… Прошу вас, не надо нервничать. — Я ужаснулась тому, как хрипло звучал мой голос — ну просто воронье карканье.

Сестра Винифред радостно рассмеялась.

— Брат Эдмунд, скорее сюда! — позвала она.

И тут появился он. Я почувствовала, как его исхудавшие руки нежно взяли меня за запястье, прикоснулись к моему горлу. Он поднял мне веки, заглянул в глаза. Я ответила ему долгим взглядом. Несмотря на усталый вид, брат Эдмунд выглядел самим собой. Его карие глаза смотрели не тем безмятежно-вялым взглядом, который, как я знала, появлялся под воздействием опасного снадобья — красного цветка Индии. Он взирал на меня с мучительной тревогой.

— Я рада вас видеть, брат Эдмунд.

Он улыбнулся:

— А я вас, сестра Джоанна.

И тут я все вспомнила — весь тот ужас, что мы пережили в туннеле под монастырем. Я подалась назад, моментально почувствовала обжигающую боль в затылке и страшным голосом закричала:

— Нет, сестра Кристина, не надо!

— Все хорошо, успокойтесь, — быстро сказал брат Эдмунд. — Сестры Кристины здесь нет. Она не может вам навредить. Пожалуйста, не делайте резких движений, сестра Джоанна.

— Моя голова, — простонала я.

— Вы получили серьезную рану, — пояснил он. — Нам пришлось вызвать цирюльника. А вчера из Лондона приезжал врач.

Я изумленно уставилась на него:

— Вчера? Сколько же… сколько я спала?

— Вы несколько недель не могли ни двигаться, ни говорить, — тихо сказал он.

Сестра Винифред крепко сжала мою руку и прошептала:

— Мы боялись, что вы умрете.

Я посмотрела в ее огромные любящие глаза. Потом на брата Эдмунда, который проверял повязку у меня на голове. Я слышала, как громко потрескивает огонь в камине. Зима была в самом разгаре.

— Я не умру? — спросила я.

— Нет конечно, — уверенно сказал брат Эдмунд. — Теперь вы обязательно выздоровеете, хотя на это потребуется какое-то время.

Я покрепче ухватилась за руку сестры Винифред и задала следующий вопрос:

— А что с моим отцом?

Они переглянулись. Брат Эдмунд наклонился ко мне и сказал:

— Мы пока не нашли его.

— Но его должны были освободить! — воскликнула я. — Епископ Гардинер обещал это принцессе.

— Его освободили три дня спустя. Это мы знаем точно. Джеффри Сковилл специально ездил в Лондон, чтобы лично в этом удостовериться.

Я недоуменно уставилась на брата Эдмунда. Наконец сказала:

— Тогда он, наверное, в Стаффордском замке.

— Мы отправили письмо вашему родственнику сэру Генри. И как раз вчера получили ответ: он не видел вашего отца и ничего не слышал о нем.

Соленые слезы обожгли мне глаза.

— Его поисками занялся Джеффри Сковилл. А уж мы с вами, сестра Джоанна, знаем, что он человек упорный: этот господин обязательно своего добьется.

— Как и я, — сказала я.

— Да. Он действительно похож на вас, — подтвердил брат Эдмунд. Затем он опустил голову и отвернулся.

Раздался звон колоколов — наступило время молитвы. Сестра Винифред вопросительно посмотрела на нас.

— Идите, пожалуйста, — сказала я. — Я хочу, чтобы вы помолились.

Когда сестра Винифред ушла, я спросила брата Эдмунда про корону.

Он отрицательно покачал головой:

— Корону так и не нашли. Ее хранили в специальном тайнике — комнате вроде той, что мы видели в Мальмсбери, но там ничего не обнаружилось. Я обыскал все туннели. Каждый дюйм. Ничего.

— А что говорит на этот счет сестра Кристина?

— Когда ее уводили, она прокричала, что мы никогда не найдем корону. Что она якобы освятила ее.

Я проглотила слюну.

— Да, брат Эдмунд, зло, совершенное ее отцом, свело бедняжку с ума. Сестра Елена была очень наблюдательна. Она, вероятно, видела то, на что другие не обращали внимания, и подозревала, что сестра Кристина убила лорда Честера. Но я так и не поняла, в чем смысл гобелена Говардов.

— Сестры, которые изображены на нем, танцуют для своего отца — Атланта, осужденного богом Зевсом держать на плечах небесный свод. Плеяды, разумеется, скорбели по нему. Но в некоторых мифах также упоминалось, что они обижены на отца за то, что он не защитил их от пленения. Все плеяды родили детей, зачав их от богов и полубогов, причем те иногда брали девушек силой. По одной из версий легенды, сестры ненавидят отца. Именно это и запечатлел гобелен Говардов.

Я кивнула:

— Вот почему сестра Елена хотела, чтобы я увидела этот гобелен, хотя он был выткан давно и совершенно другими монахинями.

Тут я вспомнила еще кое-что и испуганно спросила:

— А что епископ Гардинер?

— Он провел в Лондоне неделю и вернулся во Францию. Знаете, зачем король вызывал епископа? Он возложил лично на него поиски новой супруги. Гардинеру поручено провести переговоры с французским королем Франциском — Генрих Восьмой хочет заполучить в жены французскую принцессу.

— Не повезло бедняжке, — искренне посочувствовала я принцессе. И по выражению лица своего собеседника поняла: он сообщил мне не все новости, есть что-то еще. Причем не слишком приятное.

Я выжидательно уставилась на брата Эдмунда, и тот наконец сказал:

— Сестре Кристине было предъявлено обвинение в убийстве. Она признана виновной на сессии суда ассизов. — Он сделал паузу.

— Ну и? — прошептала я.

— Сестру Кристину повесят.

Некоторое время я молча переваривала услышанное, а потом заключила:

— Лучше бы ее сожгли.

Лазарет поплыл перед моими глазами.

— А теперь отдохните, — успокаивающим голосом сказал брат Эдмунд. — Не думайте ни о чем плохом: ни о сестре Кристине, ни об исчезнувшей короне, ни о епископе Гардинере. Все будет хорошо.

Я опять провалилась в серый сон.

Дело помаленьку пошло на поправку. Еще через два дня я уже могла садиться, не испытывая головокружения. Но руки и ноги были еще по-прежнему слабые и непослушные, что очень меня огорчало. Брат Эдмунд и сестра Винифред придумывали для меня задания: в каждый последующий день я должна была сделать чуть больше, чем в предыдущий. Сесть, вытянуть одну руку, потом — другую. Через некоторое время я уже могла вставать. Но ходить не рисковала: боялась, что ноги подогнутся подо мной.

Меня по очереди навещали сестры, и всякий раз я старалась по мере сил молиться вместе с ними. Особенно часто заходила сестра Агата.

Однажды настоятельница Джоан сказала, что хочет поговорить со мной, и попросила всех уйти, позволив остаться только брату Эдмунду. Она села у моей постели, лицо ее было очень серьезным, однако без малейших следов гнева или недоверия.

— Полагаю, если бы вы не пришли тогда, сестра Кристина прикончила бы меня, — начала настоятельница. — Она несколько раз повторила, что собирается лишить меня жизни, и наверняка сделала бы это. Хотя и не сразу. Несмотря на явное безумие, ей, видимо, морально все-таки было очень трудно убить настоятельницу Дартфорда. Бедная послушница всей душой ненавидела меня, но в то же время уважала и побаивалась. Она молилась, чтобы Господь дал ей силы разделаться со мной, когда появились вы.

— Расскажите мне про брата Ричарда, — попросила я.

Настоятельница опустила голову. Я видела, как тяжело ей об этом говорить.

— Сестра Кристина как раз сидела рядом, приставив нож к моей шее, когда вдруг услышала, что он идет по туннелю, встревоженно выкрикивая: «Настоятельница Джоан! Вы здесь?» Никак не могу простить себе, что не сумела предупредить его. Та страшная картина не выходит у меня из головы, и каждую ночь я вижу во сне, как… — Голос ее замер. Помолчав, она продолжила: — Когда он появился из-за угла, сестра Кристина бросилась на него с ножом. Брат Ричард умер почти мгновенно.

Мы все трое погрузились в скорбное молчание. Наконец настоятельница откашлялась:

— Я хочу поговорить с вами о короне Этельстана.

Я напряглась. Но, скользнув взглядом в сторону брата Эдмунда, поняла, что для него это отнюдь не сюрприз. Да, конечно, пока я была без сознания, они уже успели все обсудить.

— Уполномоченные Леф и Лейтон уверены: епископ Гардинер отправил вас троих в Дартфорд специально, чтобы вы нашли святыню, которую называют короной Этельстана. Они сказали, что слухи о существовании короны ходили много лет, и Кромвель приказал им спрашивать об этом во всех монастырях, в особенности в Мальмсбери, где захоронен король Этельстан. Но никакой короны так и не было обнаружено. Последние сообщения убедили их в том, что реликвия находится у нас в Дартфорде. Меня предупредили, что я ни в коем случае не должна вступать ни с кем из вас в конфликт, чтобы в дело не вмешался лично епископ Гардинер. Мне было сказано, что я должна вести поиски крайне осмотрительно. Уполномоченные заверили, что король с почтением отнесется к древней реликвии, и пообещали, что, если я смогу найти корону, Дартфордский монастырь будет сохранен.

Я скептически фыркнула.

Настоятельница покраснела, потом продолжила:

— Когда брат Ричард сообщил, что вас обоих отзывают в Лондон по распоряжению епископа Гардинера, я в это не поверила. Но и не попыталась вас остановить, потому что считала: мне будет легче достичь своей цели, если в монастыре останется один только брат Ричард. После долгих дней поисков и изучения планов других монастырей я поняла: каменная резьба над книжным шкафом в локуториуме неспроста отличается от других, наверняка в этом есть скрытый смысл. Таким образом, мне и удалось попасть на потайную лестницу. Но найти нужную комнату я так и не успела — сестра Кристина помешала мне.

— Сестра Кристина нашла корону, — сказала я.

Настоятельница кивнула:

— Она все время дразнила меня этим. Заявила, что, мол, унесла ее из монастыря несколькими неделями ранее и освятила.

«Освятила». И снова это слово.

— Но как именно сестра Кристина это сделала?

— Она сказала, что якобы бросила корону в огонь и расплавила, а потом разломала на куски и выкинула их в реку.

Я содрогнулась, услышав про эти безумные поступки сестры Кристины, а настоятельница продолжила:

— На самом деле ее больше беспокоили преступления отца против нее и сестры Беатрис, чем корона. Самая большая ошибка моей жизни — это решение устроить для лорда Честера поминальный пир в Дартфорде. Моя предшественница Элизабет наложила строжайший запрет на его посещения монастыря, но я не знала почему, поскольку не читала ее письмо.

— А зачем лорду Честеру это вообще понадобилось?

— Я думаю, ему захотелось лишний раз продемонстрировать свою власть над дочерью. То, что он сделал с нею, было ужасным преступлением против Бога и людей. — Моя собеседница покачала головой. — Сестра Кристина сказала, что ее отец пришел в бешенство, когда узнал, что она хочет принести обет именно в этом монастыре, но ей удалось отправить письмо своему дядюшке, епископу Дуврскому, и заручиться его поддержкой. Бедняжка хотела начать здесь жизнь заново, попытаться забыть прошлое и посвятить себя служению Господу. Может быть, если бы лорд Честер не приехал в Дартфорд, ей бы это и удалось. Не знаю. Господь милосерден. Но когда ее отец схватил раку во время пира, что-то в сестре Кристине сломалось. С того момента все уже было предрешено. — Она выпрямилась на стуле. — Мне придется научиться жить с горьким сознанием страшной вины: моя ошибка стоила жизни нескольким людям. Я буду просить прощения и духовного наставления каждый оставшийся мне день на земле.

Я протянула руку к настоятельнице, ласково прикоснулась к ней. Она посмотрела на меня сперва с удивлением, а потом — с благодарностью.

— А что теперь будет с нами?

— Дартфордский монастырь закроют, — просто сказала она. — Я написала Кромвелю и сообщила ему обо всем, что здесь случилось, а две недели назад получила ответ. Наше будущее не вызывает сомнений. Я отдаю монастырь на милость короля. Никаких преследований или арестов не последует. С нами произойдет то же, что и с другими более крупными монастырями по всей Англии. По крайней мере, мы будем избавлены от еще одного посещения Лефа и Лейтона. После Пасхи всем нам придется покинуть Дартфорд. О выходных пособиях я позаботилась. — Настоятельница наклонилась ко мне. — Разумеется, все то время, что нам осталось, мы будем вести себя как истинные слуги Господа и с достоинством, подобающим членам Доминиканского ордена. Я уже сказала это остальным, а теперь говорю вам, сестра Джоанна: хорошенько подумайте, как вы будете жить, когда Дартфорд перестанет существовать. У вас больше возможностей, чем у остальных. Доминиканский орден очень силен в Испании, а вы ведь наполовину испанка. Если захотите уехать на родину своей матери, я помогу вам. Кроме того, у вас есть средства. Наследство вашего отца…

Я бешено замотала головой:

— Я англичанка и не собираюсь покидать страну.

Она очень мягко ответила мне:

— Но здесь вы не сможете стать монахиней. Невозможно осуществить церемонию окончательного посвящения накануне закрытия монастыря. Хотя я и попыталась испросить у прелата разрешение все-таки провести эту церемонию для вас и сестры Винифред, отправив ему письмо на следующий день после моего чудесного спасения. Я хотела сделать это для вас, сестра Джоанна, вы — последняя послушница, принесшая обет в Дартфорде. И было бы хорошо, если бы вы стали и последней нашей монахиней. Однако мне отказали.

Я ухватилась за край кровати. В последнее время немало всего случилось: произошло столько трагедий, последовало столько смертей, я уж не говорю про тайны, которые так никогда и не будут разгаданы. Но этот удар оказался для меня самым жестоким. Неужели я до конца своей жизни так и не превращусь из послушницы в монахиню?

— Я хочу остаться одна, — сказала я.

Настоятельница кивнула и потихоньку вышла, брат Эдмунд последовал за ней. Я долго плакала навзрыд, пока наконец не провалилась в тупой, лишенный видений, безрадостный сон. Все было кончено: напряженные поиски, невероятные ужасы, отчаянная борьба. И все это оказалось абсолютно напрасным.

Следующая неделя выдалась для меня очень тяжелой. Мне чуть ли не казалось, что я снова в Тауэре: такое полное безразличие меня охватило, я впала в безнадежный ступор.

Желая приободрить меня, сестра Агата принесла в лазарет письмо от леди Марии. Начальница послушниц не помнила себя от возбуждения. Я прочитала письмо, пока она стояла рядом со мной, а потом пересказала ей милостивые слова, которых удостоилась от королевской дочери. Это письмо порадовало сестру Агату больше, чем меня. Я всегда буду чтить леди Марию и останусь благодарна ей, но в свете последних событий это было уже не так важно, как прежде. Я никак не могла смириться с тем, что жизнь, полная молитв, жертвенности и упорядоченности, уступала место новому порядку — вернее, уродливому беспорядку. Трагедия была слишком велика.

Сестра Винифред изо всех сил старалась утешить меня. Она даже предложила жить вместе, когда закроют Дартфорд.

— Брат Эдмунд говорит, что попытается сохранить лазарет в городе, он собирается работать там просто как фармацевт, — сказала она. — Очень многие просили его остаться. Я буду помогать ему в лазарете, стану вести хозяйство: готовить еду, убирать. Мы найдем в городе подходящий дом и поселимся там все вместе. Я пока еще не спрашивала брата, но уверена, что он не станет возражать.

— Нет, я должна быть с отцом, — возразила я. — Не сомневаюсь, что смогу его найти. Вот наберусь сил, куплю лошадь и сама отправлюсь на его поиски.

— Да, конечно, — сказала сестра Винифред, пытаясь скрыть разочарование. — Я все понимаю.

Теперь что касается сестры Беатрис. Сначала мне не хотели про нее говорить, почему-то опасаясь, что это меня очень расстроит. Но в конечном счете я все-таки узнала, что сестра Беатрис в некотором роде вернулась в Дартфорд. Преступления сестры Кристины так взволновали ее, что она написала письмо настоятельнице, испросив у той аудиенцию. Во время очень долгой беседы было решено, что она, пока не закроют Дартфорд, может остаться здесь на правах светской сестры. Это практиковалось в монастырях: светские сестры выполняли главным образом физическую работу, что позволяло монахиням и послушницам в большей мере посвящать себя религиозным занятиям. Светские сестры одевались иначе, чем мы, и спали в другом помещении, но должны были также подчиняться законам целомудрия, покорности и смирения.

Сестра Агата, явно очень нервничая, поинтересовалась, хочу ли я увидеть сестру Беатрис.

— А почему бы и нет, — пожала я плечами.

На следующее утро сестра Беатрис пришла в лазарет. Спала я в ту ночь плохо, поскольку в глубине души все-таки боялась услышать исповедь раскаявшейся, падшей женщины.

Она оказалась выше, чем я предполагала, с карими глазами и густыми светлыми волосами, собранными в пучок под чепцом. Гостья села на табуретку и так долго разглядывала меня, что я почувствовала себя неловко.

— Я слышала, — сказала она наконец, — что вам по-настоящему нравится ткать гобелены.

Начало беседы развеселило меня.

— А вам — нет?

— Я нахожу эту работу слишком монотонной. Да и тку я очень плохо, просто ужасно. Откровенно говоря, у меня тут в монастыре вообще все скверно получалось, за исключением разве что музыки. А уж сколько раз мои прегрешения разбирали на капитулах — и не сосчитать. Я наверняка была худшей послушницей в истории Доминиканского ордена.

— Почему же вы тогда вернулись? — удивилась я.

— Настоятельница Элизабет и другие монахини были очень добры ко мне. За всю жизнь никто не относился ко мне лучше, чем они. Кроме Джеффри Сковилла. — К моему удивлению, сестра Беатрис покраснела, произнеся это имя. А затем отвернулась и сидела так, пока румянец не сошел с ее лица.

— Джеффри все мне о вас рассказал, — пробормотала она.

Кажется, я должна была бы рассердиться, узнав об этом, но почему-то не рассердилась.

— Он сказал, что вы необыкновенная, — продолжила посетительница.

— Джеффри преувеличивает, — устало сказала я. — Я самая обычная послушница.

Она принялась грызть ноготь. Я увидела, что все ее ногти были обкусаны до мяса. Поначалу сестра Беатрис показалась мне строптивой, но потом я увидела в ее глазах грусть.

— Вы обвиняете меня, сестра Джоанна? — спросила она. — Вы считаете, что все произошедшее в монастыре случилось по моей вине?

— Нет, я так не считаю.

Она кивнула, но обеспокоенное выражение не исчезло с ее лица.

— Я думаю, сестра Беатрис, — медленно сказала я, — что не стоит понапрасну тратить оставшееся нам драгоценное время на то, чтобы выискивать ошибки и понапрасну упрекать друг друга. Жизнь в Дартфордском монастыре так прекрасна. Мы должны наслаждаться ею, пока есть такая возможность.

Она поднялась с табурета:

— И все-таки в одном вы ошибаетесь, сестра Джоанна. Вы и в самом деле необыкновенная.