Когда брат Эдмунд добрался до вершины холма, я вышла из-за дерева ему навстречу. У меня на языке вертелось немало слов, сердитых и недоуменных, но в конечном счете я смогла выдавить из себя лишь одно:

— Предатель!

Брат Эдмунд выбросил вперед руку, словно защищаясь от удара, отступил назад и чуть не свалился вниз с крутого склона, но все же сумел сохранить равновесие. Я увидела, что его лицо покрылось краской стыда.

— Что вам известно, брат? — спросила я.

— Ничего, — вымолвил он. — Я не ломаю вашу печать. Я получил от епископа инструкцию забирать ваши письма из тайника и как можно скорее переправлять их в Париж. Будучи фармацевтом, я все время получаю и отправляю посылки, так что это ни у кого не вызывает подозрений.

— И вы понятия не имеете, зачем меня послали сюда? — спросила я, возвысив от недоверия голос.

— Клянусь, — прошептал он. — Епископ сказал, что я не должен ни о чем спрашивать, что это знание слишком опасно. Я просто выполняю роль почтальона.

Я недоверчиво покачала головой:

— Но почему вы работаете на Гардинера?

Нижняя губа брата Эдмунда задрожала.

— Этого я вам сказать не могу.

Я была так сердита, что в буквальном смысле скакала туда-сюда по холодной земле.

— Ах, не можете? — прокричала я. — А вы хотите знать, почему это делаю я? Почему я шпионю за сестрами Дартфорда? Хотите, брат Эдмунд?

Он не ответил. Вид у него был жалкий. Но я уже не могла остановиться.

— Епископ пытал моего отца, чтобы заставить меня вернуться сюда и работать на него. Ваш почтенный епископ Гардинер сообщил вам этот факт?

Челюсть у брата Эдмунда отвисла.

— Пресвятая Дева Мария, это невозможно!

— Да, отца пытали на дыбе в Тауэре прямо на моих глазах, и Гардинер лично отдавал приказы! — Слезы гнева наполнили мои глаза. — Епископ вынудил меня вернуться в Дартфорд, где меня вовсе не хотели видеть. Вы слышали от уполномоченных, что меня арестовали на Смитфилде и поместили в тюрьму. Епископ Гардинер заставил монастырь принять меня обратно. Мой отец все еще находится в Тауэре. А я приехала в Дартфорд, чтобы найти кое-что, спрятанное здесь очень давно. Если мне не удастся это сделать, то один Господь знает, что будет с моим отцом… и со мной.

— А что заставило епископа пойти на такие крайние меры? Что он ищет, сестра Джоанна? — прошептал брат Эдмунд.

— Если бы Гардинер хотел, чтобы вы это знали, он бы сам вам сказал.

Брат Эдмунд изменился в лице, и мне стало стыдно за свои слова.

Мы оба молчали. Две красногрудые птички опустились на землю перед стеной лепрозория и принялись весело распевать дуэтом. Меня обуяло желание швырнуть в них что-нибудь: камень, ветку — что угодно, только бы прекратилось это неуместное веселье. Я ужаснулась силе собственной ненависти.

— А как насчет брата Ричарда? — спросила я. — Зачем его послали в Дартфорд?

— Не знаю, — сказал брат Эдмунд. — Мы об этом не говорим… напрямую. Но, я думаю, Гардинер отправил его сюда, чтобы защитить монастырь, пока вы будете вести свои розыски.

— А за это он когда-нибудь получит свой собственный монастырь и в конечном счете станет-таки настоятелем? — с горечью спросила я.

— Вообще-то говоря, такой quid pro quo меня не устраивает, — раздался голос у нас за спиной.

Из-за деревьев появился брат Ричард.

— Я шел за вами, сестра Джоанна, — сказал он без всякого смущения, — поскольку полагал, что в критической ситуации необходимы более решительные действия. — Он направлялся к нам, смахивая грязные пожухлые листья с плеч своего монашеского одеяния. — Хватит мне уже прятаться среди деревьев.

Мы оба потрясенно молчали, не в силах произнести ни слова.

— Ты, как всегда, догадлив, брат Эдмунд, — продолжил он. — Епископ Гардинер поручил мне защищать Дартфордский монастырь, а также по мере сил защищать сестру Джоанну во время поисков, которые подчас требовали от нее немалой смелости. — Он глубоко вздохнул.

— А почему ты решил, что ситуация критическая, брат? — спросил брат Эдмунд. — Ведь уполномоченные Кромвеля уехали, и монастырь закрывать пока не стали.

Брат Ричард пнул землю сапогом.

— С какой стати им понапрасну утруждать себя? На носу зима. В такое время разобрать на кирпичи монастырь вроде Дартфордского будет нелегко — он ведь крепок, как замок. В особенности если необходимо делать подкопы. Гораздо разумнее отложить все до весны, когда земля оттает.

— Неужели нет совсем никакой возможности избежать закрытия?

Он невесело рассмеялся.

— Почему же нет? Есть. Я думаю, настоятельница заключила сделку с Лейтоном и Лефом. Они сообщили ей, что именно ищут, и она намерена сама найти это для них.

— Это она тебе сказала? — поинтересовался брат Эдмунд.

— Конечно нет. Я просто проанализировал все, что знаю, в том числе и то, что сумел подслушать. Монастырю дали отсрочку до весны. Если к тому времени нужный королевским уполномоченным предмет найдется, они пощадят Дартфорд. Если нет — разберут его по кирпичику.

— Только не это, — простонала я.

— Но если ни сестра Джоанна, ни уполномоченные не смогли найти эту вещь, то как это удастся сделать настоятельнице? — спросил брат Эдмунд.

— Настоятельницу нельзя недооценивать, — мрачно сказал брат Ричмонд. — Ах, эта женщина — она для меня хуже чумы. — Он устало потер виски. — В ней сочетаются в равной мере полная неспособность принимать правильные решения и незаурядный ум. Очень опасная комбинация. Настоятельница верит: если отдать Лейтону и Лефу то, что им нужно, можно спасти монастырь.

— Спасти? — воскликнула я. — Но Дартфордский монастырь как раз и был построен для того, чтобы спрятать… ну, то, что они ищут. Если настоятельница найдет эту вещь, не зная, какой силой она обладает… — Мой голос замер — я почувствовала, как сверлит меня глазами брат Ричард.

— Если бы я только знал, что именно тут все ищут, это стало бы мне грандиозным подспорьем, — сказал он. — Но Гардинер предпочел об этом умолчать.

Теперь оба брата в мрачном ожидании уставились на меня.

— Я не должна никому этого говорить! — воскликнула я. — Я обещала одному человеку, великому человеку, что никогда и ни при каких обстоятельствах не выдам тайну Дартфордского монастыря. И епископу Гардинеру я сказала об этом только под давлением, которому не могла воспротивиться. А он запретил мне беседовать с вами на эту тему.

Брат Ричард с мученическим выражением на лице отвернулся.

— Епископ в силу своей подозрительности сеет между нами вражду, — тихо сказал брат Эдмунд. — Если бы мы могли действовать заодно, то добились бы большего успеха, но епископ Гардинер опасается силы единства, которая происходит из знания. Он держит сестру Джоанну в таких тисках страха, что только ей и смог доверить эту тайну. Но даже она наполовину пребывает в неведении.

Брат Ричард кивнул. Он поднял лицо к ноябрьскому солнцу и прикрыл глаза, словно размышляя. В ярком свете я увидела в его волосах седину, которой не замечала прежде.

— Епископ Гардинер ошибается, — объявил он, не открывая глаз.

Мы с братом Эдмундом испуганно переглянулись.

— Варварская политика двора извратила его представление о человечестве. — Брат Ричард открыл глаза. — Времени осталось очень мало. Речь идет не о спасении наших домов, нашего образа жизни. Эти монастыри — они всего лишь камни, строительный раствор и стекло. То, что можно разобрать на части, может быть восстановлено. Те, кто был изгнан, могут собраться снова. Святой Доминик ходил среди людей босым, неся слово Господне, он спал ночами на земле и почти ничего не ел. Нет, что гораздо хуже, уничтожается сама душа Англии. Крепчают самые темные силы, они сеют невежество, боль и разрушение. Все, что было создано здесь, в нашем островном королевстве, все наши труды, мудрость и красота нашей святой Церкви — все это на грани уничтожения.

Сердце колотилось у меня в груди. Да, если бы все вернуть на свои места, то брат Ричард должен был бы наставлять других доминиканцев на служение Господу. Он обладал истинным даром, даром вдохновения.

— Епископ Гардинер считает, что в Дартфордском монастыре что-то спрятано, — продолжил он, — некое сокровище, которое, попав в правильные руки, могло бы остановить уничтожение монастырей.

— Но каким образом? — спросил брат Эдмунд.

— Мы этого не поймем, пока не узнаем, о чем идет речь. Как тебе известно, нас отправили сюда, потому что эта вещь существует. Именно по этой причине сюда и приехали уполномоченные короля, воспользовавшись в качестве предлога убийством лорда Честера. Мы трое должны объединить свои усилия, чтобы добиться той цели, достичь которой превыше всего желает и сам епископ Гардинер. Пока что никто еще не смог остановить Генриха Тюдора. Сестра Элизабет Бартон, кентская монахиня, пророчествовала, предсказывая несчастья в случае развода короля, и была за это повешена. Кардинал Фишер и сэр Томас Мор отказались под присягой признать Акт о супрематии и были казнены. Они умерли мучениками, их почитают во всем христианском мире, но это не остановило короля, решившего возглавить Церковь. Отказывались присягать и другие, и они были подвергнуты пыткам, все эти несчастные настоятели, монахи и священники. Все это не имело для короля ровно никакого значения. Весь север Англии взбунтовался, требуя восстановления монастырей и дней святых. Мятежники протестовали против власти Кромвеля, но их армия была разбита, а вожди казнены самым жесточайшим образом.

Я подумала о Маргарет, и воспоминание болью отдалось в моем сердце.

— Но я никак не могу найти это, — прошептала я. — Я пыталась, я старалась изо всех сил. Но у меня ничего не получается.

— Позвольте, мы поможем вам, — попросил брат Эдмунд. — Сестра Джоанна, пожалуйста, доверьтесь нам. Скажите, что вы ищете, и мы вам поможем.

Его простые слова тронули меня. Но я не могла сказать им про корону Этельстана. Слишком рискованно: речь ведь шла не просто о моей безопасности, но о жизни моего отца. Мне хотелось, чтобы они оба это поняли.

Мучительное молчание повисло в воздухе. Птицы перестали чирикать, только ветер шелестел в деревьях. Я вся насквозь продрогла.

Брат Эдмунд откашлялся:

— Мы уже долго отсутствуем в монастыре. Пора возвращаться.

— Мы сейчас вернемся, брат, дай мне еще несколько минут, — сказал брат Ричард. — Я приехал сюда, пообещав помочь епископу Гардинеру в его поисках. Мы знаем, что сестру Джоанну направляли любовь к отцу и страх за его жизнь.

Я удивленно вздрогнула. Я и не предполагала, что он способен на такое понимание.

Брат Ричард кивнул:

— Да, сестра Джоанна, я скорблю, что с вами так бесчеловечно обращались в Тауэре. Жестокие времена вызвали к жизни худшие качества в епископе Гардинере. Хотя оправдания варварства выдумывались еще с незапамятных времен.

— Я благодарю вас за ваши слова, — сказала я.

Он повернулся к брату Эдмунду:

— Теперь что касается тебя. Почему Гардинер выбрал тебя? Я должен знать хотя бы это.

Брат Эдмунд поморщился.

— Как и с тобой, епископ взывал не к лучшим моим инстинктам, — сердито произнес он. — Хотя мой случай, пожалуй, ближе к истории сестры Джоанны.

— В любом случае пора рассказать об этом, — произнес брат Ричард спокойно, но в его тоне послышалась повелительная нотка.

На лице брата Эдмунда появилось затравленное выражение.

— Ты только что говорил о признании под присягой Акта о супрематии. О тех, кто отказался присягать и принял мученичество. Я тоже не хотел присягать — не хотел предавать его святейшество и клясться в преданности королю Генриху Восьмому, человеку, одержимому низменной страстью к своей прислужнице. — Он прикусил губу. — Но я боялся. Я молил Господа даровать мне мужество, но Господь не отвечал на мои молитвы. Я знал о монахах Чартерхауса. Мысль о том, что меня казнят как государственного изменника, была мне невыносима. Ты знаешь эту их излюбленную манеру: сначала повесят, потом снимут полуживого и станут потрошить так, чтобы несчастный подольше страдал от нестерпимой боли.

Меня покачивало от этих подробностей — повешение, потрошение и четвертование — да, это была самая страшная из всех возможных смертей.

— Вот тогда-то я впервые и принял это, — сказал брат Эдмунд голосом таким тихим, едва слышным.

— Принял что? — спросил брат Ричард.

— Красный цветок Индии.

Брат Ричард ахнул:

— Нет, брат, нет!

Я понятия не имела, о чем они говорят. Как может человек принять цветок?

— Вы помните, сестра Джоанна, когда я ухаживал за Леттис Вестерли, то давал ей средство против боли? — спросил брат Эдмунд.

Мне потребовалось несколько мгновений, чтобы вспомнить жутковатое мистическое название.

— Камень бессмертия?

Он кивнул:

— Да, некий красный цветок с Востока, который оказывает мощное воздействие на разум. Многим фармацевтам и врачам сие прекрасно известно, но они редко пользуются этим средством, потому что определить нужную пациенту дозу очень трудно. Дашь чуть больше — и человек умрет. Я применяю его только тогда, когда больной так или иначе вскоре должен умереть.

— И вы сами рискуете умереть, принимая его? — ужаснулась я.

— Нет-нет, я принимаю его в другой форме — в настойке, используя пропорции, о которых мне сообщил один бродячий монах по имени брат Марк. Сам он научился этому в Германии. Он сказал, что снадобье сие в умеренных дозах успокаивает нервы и облегчает душевные страдания. — Брат Эдмунд сглотнул. Ему было нелегко рассказывать эту историю. — Меня так мучила трусость, не позволявшая мне отказаться от принесения присяги, что я приготовил себе первую дозу в тот день, когда для проведения этой церемонии к нам приехали люди короля. Брат Марк оказался прав. Цветок облегчил мои страдания. Я чувствовал себя совершенно спокойно и принес присягу без всяких угрызений совести. Но я хотел забыть о том, что сделал. Брат Марк предупреждал меня, что пользоваться этим средством нужно весьма осторожно, однако я уже на следующий день принял новую дозу. — Он рассмеялся высоким, надрывным, пугающим смехом. Брат Ричард потрепал его по плечу, но брат Эдмунд стряхнул его руку. — Не могу принять твое сочувствие, — продолжал он. — Я теперь проклят и искалечен. И это длится уже три года.

— Так почему же вы продолжаете пить снадобье? — спросила я.

— У меня нет выбора! — воскликнул брат Эдмунд. — Если я пытаюсь воздерживаться, если совсем прекращаю его принимать, то чувствую себя совершенно разбитым, страдаю от тошноты, становлюсь взвинченным. А потом еще эти кошмары. Вы не можете себе представить, какие кошмары меня мучают.

— И именно это происходит с вами сейчас, — сказала я.

Теперь я поняла, почему за время, проведенное в тюрьме, брат Эдмунд столь разительно изменился.

Он кивнул:

— В тот день, когда Джеффри Сковилл увел меня в Рочестерскую тюрьму, я спрятал немного снадобья в сутане. Но вскоре этот запас кончился, и я стал испытывать страдания addictus.

— И каким образом о твоем пристрастии узнал епископ Гардинер? — спросил брат Ричард.

— Это снадобье присылают мне из Венеции. Тайные страдальцы есть в монастырях по всей Европе. В том числе и среди врачей.

— До меня доходили слухи об этом, — с горечью подтвердил брат Ричард.

— У епископа Гардинера много связей на континенте, и он заплатил кому-то в Венеции, чтобы узнать, кто получает красный цветок в Англии. Когда он приехал в наш монастырь, то уже знал наверняка. Поначалу я все отрицал, но… — Глаза брата Эдмунда засверкали. — Епископ сказал мне, что я должен буду сопровождать тебя, брат Ричард, в Дартфорд, чтобы исполнять здесь обязанности фармацевта и помогать тебе, как ты сочтешь нужным. Но потом мы получили те письма, помнишь? Там содержались уже совершенно другие инструкции. Мы должны были явиться в лондонский Тауэр и сопровождать в Дартфорд сестру Джоанну. Мне давалось поручение забирать ее донесения из тайника в лепрозории и, не вскрывая и не говоря о них тебе, переправлять во Францию. Если бы я отказался ехать в Дартфорд или не выполнил задание, меня выставили бы на улицу вместе с другими братьями. А кроме того, Гардинер грозился рассказать всем о моей слабости. Да буду я навеки проклят.

— Ах, брат Эдмунд, я вам так сочувствую, — сказала я.

— Я кое-что понял, сидя в тюрьме, — произнес он надтреснутым голосом. — И теперь лучше умру, чем снова вернусь к страданиям addictus. Я не стану больше заказывать красный цветок — никогда. Буду молиться Господу, чтобы облегчил мои страдания, а если Он не сделает этого, то приму наказание и с готовностью умру.

Его слезы перешли в рыдания, брат Эдмунд закрыл лицо трясущимися руками и сгорбился, впав в отчаяние.

Услышав его плач, осознав все, что он выстрадал, я почувствовала в сердце своем всепожирающий огонь гнева. Брат Ричард был прав. Нам противостояли силы совершенно безжалостные. Сколько жизней было уничтожено только потому, что король стремился к абсолютной власти над своими женами, над подданными — благородными и простолюдинами, — а теперь еще и над Церковью. Мой дядюшка герцог Бекингем, его дочь и моя кузина Маргарет — оба встретили мученическую смерть. А сейчас мой отец гниет в Тауэре. Екатерина Арагонская, эта великая праведница, на протяжении двух десятилетий бывшая королю верной женой, умерла, оставленная почти всеми. Одному Господу Богу известно, какая судьба ждет теперь строптивую принцессу Марию. Вереница мучеников, пострадавших от Генриха VIII, вытянулась до бесконечности.

— Брат Эдмунд, — проговорила я. — Я должна вам кое-что сообщить.

Он опустил руки и посмотрел на меня, его лицо превратилось в маску скорби.

— Епископ Гардинер, король Генрих и Томас Кромвель ищут некую корону Этельстана.

Братья упали на колени в благодарственной молитве.

В тот день на холме над лепрозорием я рассказала им все. О том, как накануне великой битвы Этельстан надел драгоценную корону и чудесным образом выиграл ее, о том, что корона в какой-то момент оказалась во Франции и несколько столетий пролежала под землей. О том, как она была найдена, снова спрятана, опять обнаружена и, наконец, доставлена в Англию. Я поделилась с братьями всем, что узнала о смерти короля Ричарда Львиное Сердце, Черного принца и принца Артура Тюдора — все они неожиданно умерли в расцвете лет, так или иначе соприкоснувшись с короной. Я поведала им историю приезда в Дартфорд Артура, которого сопровождали Екатерина Арагонская и королева Елизавета. Я описала обнаруженные мною в монастыре многочисленные изображения короны и лилий и призналась, что без последнего письма настоятельницы Элизабет Кросснер, несмотря на все свои усилия, так и не смогла узнать, где же спрятана корона.

Брат Эдмунд внимательно выслушал мою историю, и у него появились вопросы.

— Я читал кое-что об Этельстане и знаю, что это один из первых королей, что он сыграл важную роль в нашей истории, — сказал он. — Но почему корона, подаренная ему французским монархом, который хотел заполучить себе невесту, имела для Этельстана такое значение? Почему он надел ее перед сражением при Брунанбурге? И каким образом корона сохранила свою таинственную силу спустя несколько веков после смерти Этельстана? И главное — как она сможет остановить уничтожение монастырей?

Те же самые вопросы не давали покоя и мне, и мы уставились друг на друга, злясь на собственное бессилие.

Брат Эдмунд глубоко вздохнул:

— Расскажите мне все, что вам известно о том, как корона попала к Этельстану.

— Эта корона была святыней, унаследованной Гуго Капетом, — сказала я.

Брат Эдмунд схватил меня за руку.

— Святыней? — переспросил он. — От какого святого?

— В книге об этом не говорится.

— А от кого ее получил сам Гуго Капет? — продолжил свои вопросы брат Эдмунд. Его пальцы так сильно сжимали мою руку, что мне стало больно.

И тут я вспомнила.

— Ах да, он унаследовал корону от Карла Великого. Гуго Капет был его потомком.

Мне показалось, что брат Эдмунд замер. Он стоял не двигаясь, даже не моргая. Брат Ричард протянул руку и встряхнул его.

— У тебя не приступ ли болезни? — спросил он. — Эй, брат, ответь нам.

И тут я впервые испугалась за брата Эдмунда: он начал одновременно плакать и смеяться, не в силах остановиться.

— Успокойтесь! — взмолилась я. — Пожалуйста, успокойтесь!

Брат Эдмунд кинулся вверх по склону, потом развернулся и бросился назад к нам.

— Неужели вы не понимаете? — спросил он, в его глазах плясали сумасшедшие искорки. — Неужели вы не можете сложить отдельные фрагменты воедино?

— Нет, — ответила я. — Объясните же нам.

— Карл Великий жил в восьмом веке. Этот монарх много тысяч душ обратил в христианство. Он строил соборы, университеты, монастыри, часовни. Ему хватало воли, сил и благочестия, чтобы собирать и сохранять самые большие святыни новообретенной Католической церкви. Вы знаете, чьим венцом он владел?

— Ce n'est pas possible! — воскликнул брат Ричард и перекрестился.

— Объясните мне, — взмолилась я. — Я не понимаю.

— Это был венец самого Христа, — сказал брат Эдмунд. — Тот самый, что был на Нем, когда Он страдал на кресте. Считается, что Карл Великий владел этой святыней. Терновым венцом.