По возвращении в Париж я прямиком отправилась в Сен-Жермен, где жили мои дети. Весть о прибытии Марии Стюарт пришла, когда мы были еще в Лионе, и я предпочла знакомиться с будущей невесткой в непринужденной обстановке. Мне не хотелось, чтобы на эту встречу вместе с Генрихом и Дианой явились Гизы — это вынудило бы меня несколько часов сидеть на стуле с жесткой спинкой, пока дети старательно играли бы на лютне, а супруги д'Юмери маячили у них за спиной, точно пара зорких соколов.

Поэтому я отправилась в детское крыло одна. Подходя к дверям, я услышала жаркий спор.

— Франциск может быть рыцарем, а я буду принцессой, — объявил звонкий голос с заметным иностранным выговором. — А ты будешь злой королевой.

— Но почему? Ты ведь уже королева, — возразила моя дочь.

— Да, но у тебя волосы темнее. Стало быть, ты должна изображать королеву.

Я подобралась поближе и заглянула в детскую. Мария Стюарт стояла ко мне спиной — семилетняя девочка была на голову выше моего Франциска, который взирал на нее с неподдельным трепетом. Одетая в белый атлас, с гривой пепельно-золотистых волос, которые ниспадали до тонкой талии, она упиралась одной рукой в бок, а другой указывала на Елизавету. Моя четырехлетняя дочь смотрела на нее, словно на негаданное видение, причем явно не была уверена, по вкусу ей это видение или нет.

— Я не хочу быть королевой, — упрямо повторила она.

— Что ж, если ты не хочешь, то кто же тогда будет королевой? — язвительно осведомилась Мария, и в этот миг я решительно шагнула в детскую:

— Я буду королевой.

Дети застыли. Вернее, застыли только мои дети.

— А ты кто такая? — Мария стремительно обернулась ко мне.

Выглядела она и впрямь впечатляюще — тоненькая, с бледной, полупрозрачной кожей и миндалевидными глазами. Нос у нее был длинноват, как у всех Гизов, за приоткрытыми губами белели мелкие, безупречно ровные зубы. Вся ее стройная фигурка, напрягшаяся при моем появлении, дышала здоровьем.

— Вернее было бы спросить так: кто такая ты, моя дорогая? — Я засмеялась.

— Я — королева Шотландии и островов! — Девочка окинула меня взглядом с ног до головы.

— В самом деле? А что, если я скажу тебе, королева Шотландии и островов, что также принадлежу к монаршему сословию?

— Вот еще! — насмешливо фыркнула она. — Я уже видела его величество короля и ее величество.

Улыбка моя растаяла. Диана. Эта девочка думает, что Диана — королева Франции.

Мои дети настороженно следили за тем, как я шагнула ближе к Марии.

— Стало быть, ты уже познакомилась с королем и королевой. Скажи, дорогая моя, что ты о них думаешь?

— Они прекрасны, как и надлежит королю и королеве.

— Безусловно. — Я перевела взгляд на сына. — А вы, мой принц, считаете ли, что королева Франции прекрасна?

Франциск зябко поежился.

— Мария, — прошептал он, — эта… эта дама…

В этот миг в детскую ворвалась изрядно растрепанная молодая женщина. Она принесла с собой ароматы свежескошенной травы и роз; ее огненно-рыжие волосы ореолом окружали разгоряченное личико, а пышная фигура была затянута в ярко-голубое, чрезмерно изукрашенное платье. При виде меня она остановилась как вкопанная, охнула и поспешно присела в глубоком реверансе.

Мария оцепенела.

— Встань, прошу тебя, — сказала я пришелице. — Ты, верно, Дженет Флеминг, гувернантка нашей гостьи, королевы Шотландии?

— Да, ваше величество, — пролепетала Дженет Флеминг, выпрямившись. — Это я… к услугам вашего величества.

— Так ты… вы?.. — Мария перевела на меня безмерно потрясенный взгляд.

Я кивнула и обняла ее.

— Ну вот, — прошептала я ей на ухо, — теперь ты увидела королеву.

Она задрожала в моих руках.

— Продолжайте. — Я отстранилась. — Играйте дальше.

И направилась к двери, но у порога помедлила.

— Дорогая моя, ты так и не ответила на мой вопрос.

— Вопрос, ваше величество? — Девочка оправилась от замешательства с поразительной быстротой.

— Да, вопрос. Считаешь ли ты меня прекрасной, как надлежит королеве?

— Конечно, — не колеблясь ответила она. — Все королевы прекрасны.

Ответ был уклончив, тем не менее он доставил мне радость.

В следующем году я произвела на свет четвертого ребенка и второго сына — Карла. Родившийся позже срока, он был совсем крохотный и необычайно тихий. Даже во младенчестве он сильно походил на отца; и мой муж, до тех пор сторонившийся детских, сразу же привязался к нему, будучи очарован восторженным воркованием, которым маленький Карл встречал каждый его приход. Нежные чувства Генриха к ребенку имели еще одно следствие: Диана тотчас же захватила в свои руки заботу о Карле, утверждая, что такому крохе необходимы две няньки вместо одной, а также к нему следует приставить побольше слуг. Меня снова не удосужились принять в расчет, хотя именно я дала жизнь Карлу… И снова я задыхалась от ненависти к Диане.

Впрочем, нам обеим очень скоро предстояло узнать, какая ее ждет расплата.

В тот вечер, пораньше уйдя с ужина, я сидела за туалетным столиком, а Лукреция расчесывала мои волосы.

— Ваше величество, пришла госпожа де Валентинуа. — В комнату заглянула Анна-Мария, и тут же Диана, не дожидаясь разрешения, оттолкнула ее и вошла.

— Оставьте нас, — велела я фрейлинам и повернулась к ней. — Мадам, я уже собиралась спать.

— Я должна была увидеть ваше величество. — Губы ее задрожали. — Это ужасно. Ужасно!

— Что такое? — Я тотчас же встала. — Что случилось с моими детьми?

— С ними все благополучно. — Диана покачала головой. — Я только что заходила в их покои — они спят, как ангелочки. Речь не о них, а о шлюхе, которая к ним приставлена.

Я опешила. Такого поворота событий я не ожидала.

— Кого вы имеете в виду — мадам д'Юмери или леди Флеминг?

— Разумеется, леди Флеминг. Я обнаружила, что у нее любовная связь с коннетаблем.

Я не сумела сдержаться и расхохоталась:

— Флеминг, спору нет, невоздержанная особа, но даже она не улеглась бы в постель с мужчиной, который годится ей в деды.

Этот ядовитый намек на возраст самой Дианы остался незамеченным; я не стала добавлять, что Дженет Флеминг мне по нраву, а дети в ней души не чают, поскольку ей не зазорно, подобрав юбки, играть с ними в прятки или же ползать на коленях, чтобы разыскать потерявшуюся игрушку.

— Это правда! — прошипела Диана. — Дженет Флеминг спит с коннетаблем. Мои друзья, достойные доверия, видели, как она тайком пробиралась в его покои, а потом выходила. Подумайте, ваше величество, какой скандал разразится, когда ее распутство станет достоянием гласности!

Как ни досадно мне было это признавать, но она ничуть не преувеличивала. При дворе существовали свои понятия о нескромности в постельных делах. Всякий, кто затаил зло на Гизов (а таких было великое множество), мог воспользоваться этим случаем, чтобы бросить тень на Марию, которой предстояло когда-нибудь стать женой моего сына. Я не сомневалась, что Диана, понося Дженет Флеминг, знает, о чем говорит; в конце концов, у нее были собственные шпионы, и я по опыту знала, как любит она подсматривать за происходящим в чужих спальнях. Однако я не была уверена, что в этом деле замешан именно Монморанси.

Я не стала высказывать эти мысли вслух, позволив себе наслаждаться зрелищем того, как Диана возмущается безнравственностью другой женщины.

— Этому нужно положить конец! Что до Монморанси, он должен быть удален от двора.

— Мадам, он всего лишь поступает так, как свойственно большинству мужчин. — Я критически оглядела свои ногти. — Не хотите же вы, чтобы я сделала ему выговор за нескромность в личных делах?

— Нет, конечно же нет! — отмахнулась Диана. — Монсеньор поддержал бы нас в этом деле. Только ему и его брату Меченому требуется согласие его величества, чтобы отправить Монморанси в ссылку, и…

— И? — Я подняла глаза.

— Его величество надо бы вначале убедить в серьезности этого проступка.

— И вы хотите, чтобы я сообщила ему об этом? Если так, должна напомнить, что я могла бы это сделать, только если бы видела нескромное поведение коннетабля собственными глазами. А это, вне всяких сомнений, невозможно.

— Не так уж невозможно, как вы думаете! — Диана подалась ко мне, хищно оскалив зубы. — Нынче ночью они встретятся в спальне Монморанси. Я знаю, как поймать их с поличным.

Мне почудилось, что она плеснула мне в лицо кислотой. Я готова была приказать ей убираться восвояси, однако не приказала, потому что, если леди Флеминг и впрямь замешана в прелюбодействе, мне необходимо это знать. Ничто не должно запятнать репутацию моей будущей невестки. К тому же, если Монморанси вовсе не беспутный любовник Флеминг, мне представится превосходная возможность доказать, что Диана неправа. В кои-то веки она окажется у меня в долгу, а уж я позабочусь, чтобы она выплатила этот долг сполна.

— Что ж, хорошо, — сказала я. — Подождете, покуда я переоденусь?

Мы пробирались по коридорам, словно непутевые ученицы, сбежавшие с занятий. Если кто-нибудь заметит, как мы вдвоем крадемся по дворцу, наутро об этом будет сплетничать весь двор. Поймав себя на этой мысли, я усмехнулась. Диана питала нелюбовь ко всякого рода огласке и неустанно твердила, что она лишь бескорыстная советница короля и преданная помощница его супруги — хотя весь двор за ее спиной беззастенчиво клеймил ее королевской шлюхой.

Диана отперла дверь в нежилую комнату, где пахло пылью и дымом. Плавно ступая, она направилась к алькову и там опустилась на колени. Лицо ее в лунном свете было совершенно белым. Она отвернула край ковра, открыв отверстие в полу. В комнате внизу мерцал зыбкий свет. Донесся приглушенный смех, Диана взмахом руки подозвала меня. Я услышала мужской голос и, движимая любопытством, опустилась на четвереньки и приникла глазом к отверстию.

В поле моего зрения появилась женщина — леди Флеминг, как я подумала. Моя догадка подтвердилась, когда она поставила свечу у кровати, тряхнула пышной гривой по-шотландски рыжих волос и с нарочитой, соблазнительной неспешностью принялась расстегивать корсет. А потом его сдернула рука мужчины, которого я еще не могла увидеть. От грубого нетерпения, сквозившего в этом жесте, я и сама ощутила томительный жар между бедер и завороженно глядела, как явились из-под корсажа ее полные груди.

Жар усилился, когда я увидела, как Дженет Флеминг сунула палец в рот, облизала его и принялась теребить свои соски. Вот она, похоть. То, чего я никогда не испытаю на ложе с Генрихом, чего я не испытывала ни разу в жизни. В этот миг мне страстно захотелось оказаться на месте Дженет Флеминг и так же, как она, позабыть обо всем, кроме собственного наслаждения.

— Иди сюда, — услышала я голос мужчины, охрипший от вожделения.

— Вы их видите? — прошипела мне на ухо Диана.

Я покачала головой. Дженет уже переместилась и исчезла из вида. Послышался шум падающей на пол одежды, и любовники застонали, прижавшись друг к другу обнаженными телами. Затем Дженет упала на постель, раздвинув согнутые в коленях ноги. Мужчина встал над ней, и я видела, как напряглись его мускулистые ягодицы. Этот здоровяк, подумалось мне, никак не мог быть Монморанси, которому уже перевалило за пятьдесят; и когда мужчина ухватил Дженет за лодыжки и рывком подтянул к себе, я внезапно узнала его.

Приглушенно вскрикнув, я отшатнулась.

Диана нахмурилась и припала к отверстию. Потрясение исторгло у нее протяжный всхлип. Любовники, уже слившиеся в размеренном ритме, вряд ли слышали этот звук. Когда она подняла голову и встретилась со мной взглядом, лицо ее было мертвенно-бледно.

Непутевым любовником Дженет Флеминг оказался не кто иной, как наш Генрих.

Через несколько дней по двору пошли сплетни — я узнала об этом от Бираго. Оставаясь в стороне от скандала, я с наслаждением выслушивала своего казначея: Монморанси, заметив, куда поглядывает Генрих всякий раз, когда посещает в детском крыле Карла, решил изничтожить влияние Дианы на короля, способствуя его интрижке с Дженет Флеминг. Диане уже довелось однажды пережить подобное бедствие — когда стала известна связь Генриха с молодой пьемонткой. Однако с тех пор она постарела на пять лет; прозрачный покров целомудренной дружбы с Генрихом уже ничего не скрывал, и она приказала своим шпионам выведать все отвратительные подробности прелюбодейства, выставив их таким образом на всеобщее обозрение. Диана усугубила огласку, настояв на том, чтобы Дженет отправили назад в Шотландию. Генрих, пристыженный и смятенный, согласился. Теперь Диане оставалось лишь обрушить свой гнев на Монморанси, который со скандалом покинул двор, заявив во всеуслышание, что не потерпит, чтобы им помыкала «блудливая баба».

Я хохотала до колик, хотя и чувствовала уколы ревности при мысли об увлечении Генриха пышнотелой шотландкой. Мне вроде и не с руки радоваться новой измене мужа, но Диана переживала ее гораздо тяжелее, и одно это было уже достаточным поводом для веселья.

Затем как-то вечером ко мне явился и сам Генрих. К моему удивлению, он и не пытался сделать вид, будто ничего не произошло, но довольно откровенно ворчал, что ему не нравится, когда его ставят в дурацкое положение.

— Можно подумать, я даровал ей титул! То была шалость, и ничего более. Господь свидетель, мой отец в свое время вытворял кое-что и похуже, однако никто его за это не упрекал. — Он помолчал, глядя на меня. — Ты сильно огорчилась?

Я выпрямилась в кресле. Впервые за все время нашей супружеской жизни ему пришло в голову осведомиться о моих чувствах! Боязно было даже подумать, как повел бы себя Генрих, если бы узнал о моем участии в этом скандале. Но затем я поняла, что он об этом никогда и не узнает, поскольку Диана, лицемерка до мозга костей, ничего ему не расскажет. Никогда она не признается, что зашла так далеко и подсматривала за Генрихом через отверстие в полу.

— Нет, — сказала я наконец, — однако дети — другое дело. Дженет Флеминг им нравилась.

Генрих тяжело вздохнул.

— Да, о них я не подумал. — Он снова помолчал. — Тебя и вправду не огорчила эта история?

Я давно уже смирилась с тем, что ему никогда не заглянуть мне в душу, не понять глухой зависти своей жены, которую он никогда не схватит так за лодыжки.

Поэтому я вынудила себя пожать плечами с намеренно безразличным видом.

Генрих расстегнул камзол и снял его; под завязками нижней рубашки видны были темные волосы на его груди. Я опустила взгляд на вышивку и тут услышала его голос:

— Ах, Екатерина, хотел бы я, чтобы все были такими же понимающими, как ты.

Пальцы его обхватили мой подбородок. Он наклонился ко мне, и его губы, обрамленные бородой, прижались к моим губам. Никогда прежде он не целовал меня так, и этот властный, уверенный поцелуй пронизал меня жаром до кончиков ногтей. Дыхание мое участилось; его язык сплелся с моим, а руки скользнули к груди, расстегивая платье и спуская с плеч. Я невольно ахнула, а Генрих подхватил меня на руки, отнес к постели и уложил на покрывала. Касания его были нежны и бережны, как сумеречный свет.

Он снял одежду и стоял передо мной нагим. Никогда прежде я не любовалась им во всей наготе — не было этого прежде и не будет позже. В тот вечер, однако, он воплощал все, что мне когда-либо хотелось увидеть, — высокий, горделивый, мускулистый, как юноша, хотя и раздавшийся с годами.

— Сегодня, — прошептал он, — я хочу ласкать свою жену.

Той ночью я узнала, какова должна быть настоящая страсть. Ничто не тяготело над нами — ни супружеский долг, ни бдительная любовница, ни отчужденность посторонних людей, столь часто сопровождающая это действо. Были только мы двое; и только однажды, той ночью, наши желания слились и стали единым целым. В самые упоительные минуты я блаженствовала так же, как Дженет Флеминг, и ощущала себя женщиной во всех смыслах этого слова. Генрих остался со мной до утра; его руки обвивали меня, а я заснула, положив голову ему на грудь, убаюканная мерным биением его сердца.

Была середина декабря. Той ночью мы зачали мое любимейшее дитя.