Гринвичский дворец, 11 июня 1509 года

Дня свадьбы я ждала с внутренним содроганием, особенно того момента, когда придется произнести слова брачного обета — того самого, что я давала Артуру. Однако в итоге все оказалось до того не похоже на мое первое торжественное бракосочетание, что я смогла, рука об руку с Гарри, пройти через все испытания, спрятав Артура в самом дальнем углу своей памяти. Я делала это для него, делала именно то, что он мне завещал, именно то, на чем он настаивал, — и думать о нем мне было никак нельзя.

На сей раз народ не толпился в соборе Святого Павла, отсутствовали послы, не били вином фонтаны. Скромная церемония произошла в стенах Гринвичского дворца, в церкви Святого Франциска, в присутствии всего троих свидетелей и полудюжины приглашенных.

Не было ни шумного застолья, ни музыки, ни танцев, ни пьяных шуток, ни буйства. Не было публичного укладывания молодых в постель. Я побаивалась, что будет — и ритуал, и потом, утром, демонстрация простынь, однако принц — то есть, конечно, король, должна я теперь сказать, — не меньше меня стеснялся всего этого, поэтому мы тихо поужинали в присутствии двора и удалились. Придворные выпили за наше здоровье и отпустили нас с богом. Бабушка Гарри тоже, конечно, была там, с лицом словно маска, глаза ледяные. Я держусь по отношению к ней предельно любезно, мне не важно теперь, что она там думает. Главное, что сделать она ничего не может. Никто и не заикнулся насчет того, чтобы я жила в ее комнатах, под ее присмотром. Напротив, она выехала оттуда, освободив апартаменты для меня. Я вышла замуж за Гарри. Я королева Англии, а она… она всего лишь бабушка короля.

Камеристки раздевают меня в молчании, это и их триумф тоже, избавление от бедности, как и мое. Никто не хочет вспоминать ночь в Оксфорде, ночь в Бурфорде, ночи в Ладлоу. Судьбы моих придворных, как и моя судьба, зависят от успеха этого грандиозного обмана. И никто из нас не хочет вспоминать, как трудно далось нам мое вдовство.

А потом, ведь все это было так давно… Семь долгих лет. Кто, кроме меня, может помнить такую давность? Кто, кроме меня, знал восторг ожидания Артура, видел теплый отблеск свечи на наших переплетенных ногах, слышал на рассвете полусонный шепот: «Расскажи мне историю!»

Камеристки обрядили меня в тонкую кружевную сорочку, каких у меня теперь дюжина, и в молчании удалились. Я жду Гарри, как когда-то ждала Артура. Разница только в том, что ожидание это безрадостное.

Латники проводили молодого короля до входа в королевскую спальню, постучали в дверь, распахнули створки и закрыли их за королем. В накинутой поверх сорочки вышитой шали Каталина сидела у камина. В комнате было тепло, уютно. Она встала ему навстречу, сделала низкий реверанс.

Гарри поднял ее, легко прикоснувшись к локтю. Розовый от смущения, он явно волновался.

— Не угодно ли свадебного эля? — предложила она, стараясь не думать о том, как когда-то Артур принес ей такой кубок со словами, что это для храбрости.

— Пожалуй, — сказал он, соскользнув в фальцет. Голос его был совсем еще мальчишеский, не укрепившийся в регистре.

Каталина, разливая эль, отвернулась, чтобы скрыть улыбку.

Они подняли кубки.

— Надеюсь, сегодняшнее торжество не показалось тебе неподобающе скромным, — осторожно начал он. — Я подумал, теперь, так скоро после смерти отца, устраивать шумное веселье было бы неуместно. И бабушку расстраивать не хотелось.

Каталина кивнула, но ничего не сказала.

— Скажи, что ты не разочарована, — не успокоился он. — Твоя первая свадьба была такая великолепная!

Каталина улыбнулась:

— Это было давно. Я уже все позабыла.

Кажется, эти слова были ему приятны.

— Да, это правда. Мы все были почти что дети!

— Слишком дети, чтобы жениться, — согласилась она.

Он поерзал на сиденье. Каталина знала, что подкупленные Габсбургами придворные нашептывали ему против нее. Враги Испании тоже замолвили словечко. Не говоря уж о миледи Бофор! Этот мальчик, которого она видит насквозь, еще не уверен в правильности своего решения, каким бы бравым он ни казался.

— Ну, не такие уж дети, — напомнил он. — Тебе было шестнадцать.

— И Артуру столько же, — решилась она произнести заветное имя. — Однако он никогда не был сильным. Он не смог стать мне мужем.

Гарри промолчал, и она испугалась, что зашла слишком далеко. Однако тут он поглядел на нее, и в его глазах блеснула надежда.

— Так, значит, это правда, что по-настоящему вы не стали супругами? — спросил он, вспыхнув от смущения. — Прости меня… Я просто хотел бы знать… Да, я слышал, что говорят. Но мне бы хотелось…

— Никогда, — спокойно сказала она. — Он пытался сделать это, раз или два, но ты же помнишь, как часто он болел… Конечно, он мог хвастаться перед друзьями, что все в порядке, но… Бедняжка Артур… Это ровно ничего не значило.

Я делаю это для тебя, мысленно твержу я, всеми силами души взывая к любимому. Ты хотел, чтобы я солгала. Я вступила на эту тропу и не сверну с нее ни на шаг. Если что-то делать, то делать упорно и неуклонно. Решительно и с убежденностью. И так, чтобы тебя никогда не разоблачили.

Вслух же я говорю:

— Ты помнишь, свадьба была в ноябре. Большую часть декабря мы провели в дороге по пути в Ладлоу, и все это время он не бывал у меня в опочивальне. После Рождества он занемог, а в апреле умер. Мне было очень, очень его жаль.

— Значит, он не был твоим возлюбленным? — отчаянно добиваясь определенности, спросил Гарри.

— Ну как же он мог? — умоляющим тоном сказала она и дернула плечиком так, что рубашка чуть-чуть сползла. Взгляд Гарри тут же притянуло к этому месту. Каталина заметила, что он сглотнул. — Для этого нужны силы… Даже ваша матушка считала, что в первый год ему следует поехать в Ладлоу одному. Мне жаль, что мы к этому не прислушались. Мне было бы все равно, а его судьба, возможно, сложилась бы иначе. Ты знаешь, мы с ним так и не познакомились толком за эти месяцы. Мы даже не подружились.

Гарри вздохнул с облегчением, словно бремя свалилось с его плеч.

— Прости меня, но, видишь ли, я не мог с собой ничего сделать. Я сомневался… И бабушка сказала…

— Ну, бабушка! Старушки всегда сплетничают по углам! — с улыбкой воскликнула Каталина, намеренно не обратив внимания, что при непочтительном упоминании старших он вскинул бровь. — Благодарение Господу, мы молоды и можем пропускать слухи мимо ушей!

— Так, значит, это просто-напросто слухи? — с легкостью подстроился он к ее тону. — Старушечьи сплетни?

— Прислушиваться к которым мы не станем, — продолжила она в том же духе. — Ты король, а я королева, и мы сами будем решать, что делать. Зачем нам ее советы? Сам посуди — ведь это из-за ее советов мы жили врозь, когда могли бы быть вместе.

Эта мысль не приходила ему в голову.

— В самом деле! — произнес он, закаменев лицом. — Нас с тобой лишали того, что нам причиталось. И все это время она делала намеки, что вы жили с Артуром, как муж и жена, и что мне следует искать в другом месте.

— Поверь мне, я так же чиста, как когда приехала в Англию! — смело заявила Каталина. — Если хочешь, спроси мою старую дуэнью или кого угодно из моих слуг. Они все это знают. Моя матушка это знала. Я девственница.

Он опять облегченно вздохнул:

— Как ты добра, что все мне рассказала! Знаешь, лучше сразу все прояснить, чтобы мы оба всегда все друг о друге знали. Чтобы никто не мучился неизвестностью.

— Мы молоды, — закивала она. — Мы можем всегда все между собой обсудить. Мы можем быть честными и откровенными. Нам не нужно бояться слухов и сплетен.

— Видишь ли, у меня это тоже первый раз, — тихо сказал он. — Ты ведь не будешь из-за этого хуже обо мне думать?

— Разумеется, нет, — с улыбкой ответила Каталина. — Конечно, отец и бабушка держали тебя взаперти, как сокола в клетке! Напротив, я очень рада, что это впервые для нас обоих!

Он поднялся с места и протянул ей руку.

— Что ж, будем учиться вместе. Мы будем добры друг к другу. Я не хочу причинять тебе боль, Каталина. Ты должна мне сказать, если что не так.

Легко и естественно она приникла к нему, но, почувствовав, как весь он одеревенел при ее прикосновении, тут же, словно в порыве скромности, грациозно отступила, все-таки позабыв при этом одну руку у него на плече, легким нажатием поощряя его наступать, пока позади нее не оказалась постель. Там она, словно убегая от его страсти, все отклонялась и отклонялась, пока не оказалась спиной на подушках, и оттуда, улыбаясь, смотрела на него снизу вверх, наблюдая, как темнеет от желания его взор.

— Я желал тебя с первой нашей встречи, — не дыша, произнес Гарри и неловкой рукой погладил ей волосы, шею, обнажившееся плечо, — так погладил, словно хотел ее всю, сразу.

— А я тебя, — улыбнулась она.

— Правда?!

Каталина кивнула.

— Тогда, в день той твоей свадьбы, я мечтал оказаться на месте жениха…

Не торопясь, томительно медленно она развязала ленты ночной рубашки, и шелковистая ткань готовно расползлась в стороны, показав жениху круглую твердую грудь, тонкую талию, темную тень внизу живота. Гарри даже застонал.

— Можешь считать, что так и было, — прошептала она. — У меня никого не было. А теперь, наконец, мы женаты…

— Да, — счастливо выдохнул он. — Наконец-то…

Он уткнулся лицом в тепло ее шеи. Его быстрое, рваное дыхание шевелило ей волосы, руки лихорадочно ласкали, гладили ее бедра. Каталина почувствовала, что отзывается на юную страсть Гарри, невольно вспомнила прикосновения Артура и прикусила язычок, чтобы напомнить себе никогда, никогда не произносить вслух имя своего покойного мужа. Меж тем ее нынешний муж, Гарри, с силой вошел в нее, и она издала негромкий, заранее отрепетированный крик боли — и тут же с ужасом поняла, что этого недостаточно. Надо было закричать громче и сопротивляться сильнее. Для девственницы она повела себя слишком гостеприимно, слишком радушно. Он мало что знает, этот неоперившийся птенец, но, кажется, даже он понял, что крепость сдалась ему слишком легко.

Даже в разгар страсти он укоротил свое рвение, приостановил свой напор и затуманенным взором отыскал ее лицо.

— Ты чиста, — неуверенно произнес он. — Я не сделал тебе больно?

Однако в глубине души этот избалованный юноша, как ни неопытен, понял, что чиста она не была, что она лжет.

— Была чиста, вот до этого самого момента, — проговорила она с нежной, чуть вымученной улыбкой, глядя ему в глаза. — Ты взял меня. Я твоя. Перед тобой не устоять… Ты такой сильный…

Она не переубедила его, однако желание требовало своего. Не в силах отказаться от наслаждения, Гарри возобновил атаку.

— Ты овладел мною, — продолжала шептать Каталина, чутко следя за тем, как под напором страсти уходит из его глаз сомнение. — Ты мой муж, ты взял то, что твое по праву. Ты сделал то, чего не смог сделать Артур…

Это была та самая фраза, которая довершила дело. Юный муж со стоном пал на нее, и его семя хлынуло в ее лоно. Дело было сделано. Без всяких сомнений.

Он больше не задал мне этого вопроса. Ему до того хочется мне верить, что он не станет спрашивать, лишь бы не получить нежелательного ответа. Да, вот такой он трус. Привык слышать только то, что ему приятно, и предпочтет удобную ложь непривлекательной правде.

Причина тому — отчасти его желание обладать мной, причем такой, какой он меня впервые увидел: девственницей в наряде невесты. И еще — его стремление возразить всем, кто остерегал его от устроенной мной ловушки. Но самая главная причина кроется в том, что он ненавидел моего любимого Артура и завидовал ему, и хочет меня именно потому, что я принадлежала Артуру, и — прости меня, Господи! — хочет, чтобы я говорила ему, что он может то, что не по силам было Артуру. Даже теперь, когда мой возлюбленный супруг лежит под плитой Ворчестерского собора, взбалмошный мальчик, которому досталась его корона, по-прежнему жаждет над ним главенствовать. Величайшая моя ложь не в том, что я убедила Гарри в своей девственности. Величайшая моя ложь в другом: я говорю ему, что он лучше и мужественнее, чем был его брат.

На рассвете, пока он спит, я беру перочинный нож, делаю себе надрез на ступне, где Гарри не заметит болячку, и мажу кровью простыню, на которой мы лежали, как раз так, чтобы удовлетворить миледи бабушку короля или другую не в меру недоверчивую особу, которой вздумается устроить осмотр. Конечно, вывешивать королевские простыни на всеобщее обозрение никто не будет, но я знаю, что любопытство одолевает всех, так что пусть лучше у моих служанок будет повод сказать, что все они видели пятно и что я несколько недомогаю. Утром я веду себя так, как полагается новобрачной. Говорю, что устала, не встаю до обеда, улыбаюсь с глазами опущенными долу, словно открыла для себя какую-то приятную тайну, хожу слегка скованно и даже целую неделю отказываюсь охотиться верхом. Короче говоря, делаю все, чтобы показать, что только что утратила девственность. Выглядит это убедительно. Все верят — в общем-то, еще и потому, что никто не хочет верить во что-то другое.

Порез на ноге долго не заживает, давая о себе знать всякий раз, как я надеваю новые башмаки, те, что с большими пряжками в бриллиантах. Для меня это напоминание о той лжи, которую я сказала ради Артура, но, даже когда болячка заживет, я все равно о ней не забуду до конца моих дней. Я даже рада той боли, которую чувствую, когда сую правую ногу в башмак. Она пустяк, вздор по сравнению с болью, которая пронзает мне душу всякий раз, когда я улыбаюсь мальчику-королю и именую его, с восторженным трепетом в голосе, «супруг».