Глава 18
1554
— Нет никаких оправданий тому, чтобы и дальше держать леди Элизабет в Тауэре! — заявил Сассекс, еле сдерживая гнев. — Позвольте ей вернуться во дворец, мадам.
Мария, сидевшая в мягком кресле во главе стола совета, взглядом заставила замолчать самого Сассекса и всех вознамерившихся его поддержать.
— Вернуть мою сестру ко двору не будет делом ни достойным, ни безопасным и разумным, — сказала она. — Меня бы устроило ее пребывание под домашним арестом в надежном месте и под надлежащим надзором.
Советники не рискнули спорить, поскольку было ясно, что Марию не переубедить. Лишь один Гардинер удовлетворенно кивнул.
— Вы уже решили, где именно, ваше величество? — осведомился Арундел.
— Я собиралась спросить вас, милорды, готов ли кто-нибудь стать ее стражем? — с надеждой молвила королева.
Повисло длительное молчание. Затем поднялся сэр Генри Бедингфилд:
— Я возьму на себя, мадам, честь нести эту ответственность.
Мария взглянула на него благодарно. Она знала Бедингфилда как преданного, добросовестного и надежного человека, обладавшего непоколебимым чувством долга, однако ему недоставало воображения, и он отличался некоторой медлительностью. Вряд ли она вообще обратила бы на него внимание, если бы не одно: его отец был тюремщиком ее матери в последние годы ее жизни и тоже строго придерживался правил. Сэр Генри, имевший перед собой подобный пример, явился для нее идеальным и очевидным выбором.
— Похоже на то, сэр Генри, что ваше семейное ремесло — присматривать за леди королевской крови, — улыбнулась Мария.
Коротышка выпятил грудь и рыцарски поклонился.
— Для меня великая честь служить вам, мадам, — изрек он высоким капризным голосом.
— Уж вас-то, сэр, моей коварной сестре не провести, — кивнула королева. — Вы не станете потакать ее прихотям.
— Никогда! — горячо согласился он. — Хотя, боюсь, мне предстоит нелегкая задача.
«Это уж точно», — подумали остальные советники, признательно взирая на него и радуясь, что столь неприятная обязанность обошла их стороной.
— Я решила, что леди Элизабет поселится в старом дворце Вудсток в Оксфордшире, — объявила Мария. — Вы проводите ее туда при первом случае, удобном для всех.
Услышав приближающийся топот множества ног, Элизабет подбежала к окну. Внизу, во дворе, выстраивались шеренги солдат, перед которыми проезжались верхом сэр Джон Бриджес и сэр Генри Бедингфилд, которого она почти не знала в лицо, — наверняка один из членов совета.
От ужаса у нее перехватило дыхание. Вот и все — за ней пришли. Надвигалась неотвратимая смерть.
— Кэт! — в панике закричала она, и Кэт немедленно примчалась. — Плаху леди Джейн убрали?
— Я не знаю, — ответила Кэт.
— Да, — вмешалась услышавшая их Бланш. — Ее разобрали вчера.
Элизабет перевела дух.
— Почему ты мне не сказала? — спросила она. И тут к ней вернулся страх. — Смотрите, — показала она, и те взглянули на строй. — Они пришли за мной, — почти в истерике простонала Элизабет, и ледяные пальцы ужаса стиснули сердце Кэт.
Когда наконец объявили о прибытии сэра Генри Бедингфилда, Кэт обняла девушку, решив защищать ее до конца.
Сэр Генри поклонился. Элизабет едва могла дышать.
— Миледи, — надменно заявил он, — я пришел сопроводить вас в более подходящее место заключения, в королевский дворец Вудсток, где по приказу ее королевского величества я буду вашим стражем.
Значит, все-таки не плаха, лихорадочно соображала Элизабет. Они собирались спрятать ее подальше и расправиться с ней тайно. Придется остерегаться — отравят вином, задушат подушкой… Если они не сумели избавиться от нее честно, то вполне могут сделать это куда более грязным образом. Вот почему они выбрали на роль ее сторожа столь малозначительную личность, от которой легко можно отделаться раз и навсегда…
— Если вам тайно прикажут меня убить, вы и об этом позаботитесь? — вызывающе бросила Элизабет. Отчаяние оказалось сильнее паники.
У потрясенного сэра Генри отвисла челюсть.
— Конечно же нет! — вознегодовал он. — Я человек чести. И можете быть уверены, ее королевское величество никогда не опустится столь низко. Она честная леди и даже предоставила вам в сопровождение солдат, чтобы защитить вас от возможных нападений католиков. Должен предупредить вас, что волнения улеглись далеко не полностью.
— Не обманывайте себя, сэр Генри, — оборвала его Элизабет. — Солдаты здесь для того, чтобы помешать протестантам меня спасти.
— И это тоже правда, — невозмутимо согласился он. — А теперь, сударыня, велите вашим женщинам поторопиться со сборами. Я не намерен тянуть с отъездом. У меня приказ.
Эту фразу в ближайшие месяцы Элизабет пришлось слышать неоднократно, и она едва не срывалась на крик, стоило сэру Генри ее произнести. Пока же, однако, она еще не знала, на что он способен, как не знал этого и он о ней, и они ограничились легкой словесной перепалкой. То, что их отношения не будут легкими, стало ясно, как только баркас, который должен был доставить их в Ричмонд, к первой остановке на пути следования, отчалил от пристани Тауэра, где собрался гарнизон во главе с лейтенантом. Сэр Джон низко поклонился на прощание, заверив Элизабет в своей дружбе. К счастью, тирана-констебля нигде не было видно — вот же малодушный пустозвон!
Бедингфилд, намеревавшийся по возможности тайно доставить пленницу к месту ее нового назначения, ужаснулся при виде людских толп, заполонивших оба берега.
— Что они все тут делают? — спросил он, не веря глазам. — Кто сообщил им о вашем сегодняшнем отъезде?
— Откуда мне знать? — ответила Элизабет, благожелательно раскланиваясь и наслаждаясь радостными возгласами махавших ей зрителей.
— Кто-то, похоже, проболтался, — заволновался сэр Генри. — Задерните занавески!
— Не могу, мне нужен воздух! — возразила Элизабет. — У меня голова кружится!
— Сегодня довольно жарко, — услужливо добавила Кэт; в самом деле, стояла необычная для апреля жара.
Сэр Генри умел признавать поражение.
— Ладно, — сдался он, — но вы не должны выражать признательность народу.
Элизабет смиренно подчинилась и села, склонив голову и улыбаясь. Сэр Генри подозрительно на нее взглянул.
— Вам следует скромно потупить взор, — сказал он.
— Это тоже приказ королевы? — вызывающе спросила она.
Он не нашелся что ответить, взирая на самодовольную улыбку на ее лице.
Внезапно раздались оглушительные пушечные залпы.
— Господи, что это? — Бедингфилд вскочил столь поспешно, что баркас угрожающе накренился.
Элизабет рассмеялась.
— Это со Стального двора, — сказала она. — Похоже, немецкие купцы устроили салют в мою честь.
Сэр Генри пришел в неописуемую ярость:
— Боже милостивый, как они посмели? Проклятые протестанты! Это не торжественная поездка, сударыня, — не забывайте, что вы все еще узница.
— Сомневаюсь, что вы позволите мне об этом забыть, — язвительно ответила Элизабет.
— Вне всякого сомнения, им это так просто не сойдет с рук! — раздраженно бросил он. — Королева разгневается.
Приподнятое настроение Элизабет мгновенно улетучилось. Она отчетливо поняла, что может случиться: Мария, уверенная после подобных демонстраций, что Элизабет представляет для ее трона еще большую опасность, чем она предполагала, может решить, что с нее хватит, и подписать смертный приговор…
— Задерни занавески, — вдруг приказала она Кэт.
Элизабет было странно вновь очутиться в Ричмондском дворце, где когда-то она наслаждалась жизнью при дворе, пребывая в счастливом неведении о будущем. Конечно, она была рада сменить обстановку после двух месяцев в Тауэре, но страх не отступал. Несмотря на все увещевания сэра Генри, к ней могли тайно подослать убийцу — даже прямо сегодня ночью, особенно после всего случившегося…
Когда доброжелательный лорд Уильямс, ехавший с ними как заместитель сэра Генри, пожелал ей после ужина спокойной ночи, Элизабет придержала его за рукав.
— Помолитесь за меня, — попросила она. — Боюсь, сегодня ночью я могу умереть.
Лорд Уильямс сочувственно взглянул на нее. «Бедная девочка, она столько пережила, и совершенно незаслуженно», — подумал он.
— Вам нечего опасаться, миледи, — как можно искренне утешил он ее. — Со мной вам ничто не угрожает.
Но она все равно не могла заснуть. Невзирая на заверения Бедингфилда и Уильямса — которых она считала вполне приличными людьми, — ее жизнь пребывала под угрозой. Достаточно было вспомнить случившееся с несчастными принцами в Тауэре во времена зловещего правления короля Ричарда. Они исчезли, и никто их больше не видел, — по слухам, бедных невинных детей задушили во сне. Она могла исчезнуть точно так же, и, если ее врагам достанет решимости, ни Бедингфилд, ни Уильямс не смогут ее защитить.
На следующее утро она с тяжелым сердцем поднялась в ожидавший ее паланкин.
— Довольно убогий, — сердито пожаловалась Кэт. — У вас не найдется ничего получше для миледи, сэр Генри?
— К сожалению, нет, — ответил тот, вскакивая в седло. — Поехали, нужно спешить. Вперед!
То же повторялось в каждом городе и селении, через которые они проезжали. Слух о прибытии Элизабет опережал их, и повсюду, к негодованию сэра Генри, ее ждали люди, которые благословляли принцессу, бросали в паланкин цветы и восторженно провожали ее аплодисментами.
— Боже, благослови Элизабет! — кричали они. — Да здравствует наша принцесса!
Воин, ехавший рядом с паланкином, наклонился в седле.
— Они любят вас, миледи! — восхищенно заявил он.
Элизабет улыбнулась ему, уже успев понять, что друзья могут неожиданно найтись где угодно, даже среди тюремщиков.
Ей вдруг пришло в голову, что любовь и преданность народа могут помочь ей избежать печальной участи. Она никогда прежде не осознавала силу общественного мнения и лишь теперь с немалым воодушевлением поняла, что народная поддержка может оказаться могущественным оружием, которое следовало обратить себе на пользу.
— Скажи им, что меня тащат, словно овцу на бойню, — велела она, и солдат осторожно передал это стоявшей неподалеку компании.
Когда ее слова разошлись дальше, послышались крики: «Позор!» — и громкие протесты. Не в силах понять, с чего народ так озлился, сэр Генри пришпорил коня, стремясь поскорее убраться подальше, но Элизабет приободрилась, вновь обретя уверенность в себе.
В Виндзоре они остановились в доме настоятеля, где к Элизабет отнеслись со всеми подобающими почестями. Утром, когда она уезжала, вдоль улиц выстроились толпы, а когда они ехали через Итон, студенты подбрасывали в воздух шапочки и кричали:
— Виват Элизабет! Виват! Виват! Да здравствует Элизабет!
На глазах у нее выступили слезы. Она не представляла, насколько был предан ей народ.
Сэр Генри был крайне недоволен и обеспокоен. В каждом поселке в честь Элизабет звонили в церковные колокола и добрые селяне шли с дарами — пирогами, фруктами и цветами.
— Любой, кто станет звонить в колокола, будет закован в колодки! — объявил разгневанный Бедингфилд, но стоило ему проехать, как нарушителей тут же освобождали. — Сударыня, вы не должны принимать никаких подарков.
Его тревожило, что в них могут скрываться тайные послания. Кто знает, на что способен французский посол! Но люди не обращали внимания на угрозы сэра Генри. Они бросали свои дары в паланкин или совали их в руки слугам, пока Элизабет не сделалось тесно от подношений.
— Боже, храни ее светлость! — кричали селяне.
— Похоже, вопросы религии совершенно не волнуют этих людей, — гневно бросил Бедингфилд лорду Уильямсу.
— Вы не сможете наказать всех, кто проявляет добрые чувства к леди Элизабет, — ответил тот, втайне радуясь народной любви.
— Нет, но мне бы этого отчаянно хотелось, — пробормотал сэр Генри.
У лорда Уильямса имелись свои поводы для беспокойства. Если народ столь предан Элизабет, то лучше было относиться к ней с должным уважением и почтением. И потому, когда на третий вечер они прибыли в его поместье в Райкоте, он закатил в ее честь пир, тайно послав вперед гонца, чтобы тот пригласил соседей.
— Не слишком ли пышно? — пренебрежительно заметил Бедингфилд, глядя на уставленный блюдами стол, почетное место рядом с хозяином и ожидающих гостей. — Вы, кажется, забыли, что леди Элизабет — королевская пленница?
— Она еще и королевская наследница, — парировал Уильямс, — и нам надлежит об этом помнить.
Сэр Генри предпочел не перечить. Весь ужин он просидел истуканом, не в силах ни насладиться яствами, ни поддержать беседу. Однако Элизабет воспользовалась случаем в полной мере, оживленно общаясь с гостями и наедаясь до отвала, — ей хотелось пусть ненадолго, но забыть о пугающей реальности.
— Благодарю вас за чудесное угощение, — сказала она лорду Уильямсу в конце вечера. — Жаль, что вы не едете с нами дальше.
Утром им предстояло продолжить путь до Вудстока без него. Уильямс уловил ее страх.
— Я уверен, что все обойдется, ваша светлость, — молвил он, — и вы напрасно тревожитесь. Я всегда буду рад вам служить чем могу.
— Меня согреет мысль, что вы неподалеку, — ответила Элизабет.
Сэр Генри раздраженно отметил, что толпы собрались даже у ворот Вудстока. Слава Богу, процессия уже приближалась к цели.
Когда ворота затворились, Элизабет выглянула из паланкина. Она никогда не была в Вудстоке — им перестали пользоваться еще в начале правления ее отца. Теперь она поняла почему: средневековый дворец, расположившийся к северу от остатков рва, выглядел заброшенным и полуразрушенным. Подъехав ближе, она увидела осыпающуюся и потрескавшуюся каменную кладку, разбитые окна, сорняки и полчища насекомых. Идеальное место для убийства.
— Я что, должна здесь жить? — испуганно воскликнула она.
Сэр Генри придержал коня, поравнявшись с паланкином:
— Нет, сударыня, дворец непригоден для жилья. Вам приготовлены комнаты в доме для стражи, у ворот.
Дворец поверг Элизабет в такой ужас, что она даже не заметила дом для стражи, который выглядел не менее древним, но явно в лучшем состоянии.
— Что-то маловат, — капризно заметила она, и так оно и оказалось.
В доме было всего четыре комнаты — две наверху и две внизу. Ей никогда еще не приходилось жить в такой тесноте.
— Где же поселятся мои слуги?
— Им придется поискать жилье в деревне, — объяснил Бедингфилд, которого самого не радовала перспектива жить столь близко от своей непредсказуемой пленницы.
— Это крайне неудобно, — возразила Элизабет.
— У меня приказ, — устало заметил тот. — Миссис Перри может жить с вами и прислуживать вам.
— А миссис Эстли? — воскликнула Элизабет в не меньшем отчаянии, чем Кэт.
— Ей запрещено здесь находиться, — ответил Бедингфилд.
Обе горестно вздохнули.
— Я не могу с ней расстаться, — настаивала Элизабет.
— У меня приказ, — повторил тот. — Вам будет прислуживать одна миссис Перри. Миссис Эстли придется найти жилье в другом месте.
— Она может ко мне приходить? — резко спросила она.
— Боюсь, что нет, сударыня. У меня…
— Я напишу королеве! — прервала его Элизабет.
— Сожалею, но это невозможно, — молвил Бедингфилд. — В соответствии с данным мне приказом вы не можете ни писать письма, ни получать их. Однако я сообщу совету о вашей жалобе. А теперь, миссис Эстли, попрошу вас уйти.
Кэт обняла Элизабет и слезно простилась с ней.
— У меня нет слов, — всхлипнула она. — Мы столько перенесли вместе… Мы пережили Тауэр… А теперь нас жестоко разлучают!
Высвободившись из объятий, Элизабет стиснула руки Кэт и посмотрела ей в глаза.
— Держись! — посоветовала Элизабет, смаргивая слезы. — Найди жилье где-нибудь в деревне, и меня утешит даже то, что ты рядом. С Божьей помощью я скоро освобожусь от лживых обвинений, и мы снова будем вместе. Выше голову!
Кивнув, Кэт шмыгнула носом и утерла глаза. Элизабет смотрела ей вслед, беззвучно плача, а после позволила сэру Генри проводить ее наверх, к месту заточения. Она критическим взглядом окинула новую обстановку: здесь явно пытались обеспечить все подобающие ее положению удобства. В спальне висел гобелен тонкой работы, но столь древний, что его вполне могли позаимствовать из старого дворца. У стены стоял дубовый буфет с несколькими блюдами, а у противоположной — большая кровать с балдахином. По крайней мере, мебель была приличной — Элизабет узнала предметы из Хэтфилда, а кое-что явно предоставила королева.
— Взгляните на потолок, миледи! — воскликнула за ее спиной Бланш Перри. — Одному Богу известно, когда это сделано.
Сводчатый потолок наружной комнаты был выкрашен в голубой цвет и выложен золотыми звездами в стиле прошлого века. Со стен свисали расцвеченные полотнища, скрывавшие голую штукатурку, но, несмотря на горевший в камине огонь и майское солнце, в комнате было прохладно из-за узких, глубоко врезанных в толстые каменные стены окон. По мнению Элизабет, это мрачное помещение имело всего одно преимущество: здесь негде было спрятаться убийце.
Бланш начала распаковывать вещи. Сэр Генри вился вокруг, скрежетал ключами в дверях и все сильнее возбуждался.
— Три замка не работают, — пожаловался он двум стражникам, сопровождавшим его. — Попробуйте сами повернуть ключи.
— Бесполезно, — ответили те после недолгой возни и ругани.
— Позовите слесаря, — сердито приказал он. — И пусть на страже стоят еще двое.
— Я никуда не сбегу, сэр Генри, — резко бросила наблюдавшая за ними Элизабет.
— У меня приказ, — ответил он. — И мне, наверное, следует все хорошенько объяснить вам, если вы, сударыня, соблаговолите присесть.
Указав на единственный в комнате стул, он встал перед ней, полагая, что это придаст ему больше авторитета. Его раздражало, что даже он отчасти поддался обаянию этой стройной и непокорной — и даже опасной — девчонки.
— Королева поставила условие, чтобы к вам относились со всем должным почтением, — заявил он не без напыщенности. — Однако вы не вправе с кем-либо общаться без моего разрешения, за исключением миссис Перри. Вы можете выходить в сад, но лишь в моем сопровождении. Вести ваши финансовые дела по-прежнему будет Томас Перри; мне сообщили, что он прибыл раньше, но отправился на поиски жилья в гостиницу «Бык», хотя, боюсь, это самое подходящее место для дурных дел. — Он неодобрительно поцокал языком.
— Для дурных дел? — переспросила Элизабет.
— Для сплетен! — сердито бросил сэр Генри. — И там его могут разыскать изменники. Мало ли кто тут ходит! Придется не спускать с него глаз.
— Перри можно доверять, — возразила она.
— Настолько можно, что он на пару с Эстли несколько лет назад оказался в Тауэре, — напомнил Бедингфилд. — Так что придется проявить бдительность. Остальных ваших слуг будут обыскивать на случай, если они попытаются пронести письмо, а потому не надейтесь, сударыня, что вам удастся связаться со своими друзьями. — Последнее слово он произнес подчеркнуто пренебрежительно. — А теперь перейдем к домашним делам. Вам запрещено принимать пищу под балдахином с изображением государственного герба.
«Вот уж что меньше всего меня беспокоит в этом Богом забытом месте», — подумала Элизабет.
— Вашу стирку будут обыскивать на предмет спрятанных писем, — продолжал сэр Генри. — Любая книга, которую вы захотите прочесть, должна быть сперва одобрена мной. И если у вас есть какие-то просьбы, их следует адресовать совету.
— А дышать мне можно? — вызывающе спросила Элизабет.
Бедингфилд пропустил ее слова мимо ушей:
— Скоро подадут ужин. Надеюсь, вы окажете мне честь, составив мне компанию?
— Я устала, — ответила Элизабет, — и не особенно голодна. Пожалуй, я лягу спать раньше.
В конце концов, что еще ей оставалось делать?
— Мне нужны мои книги, — попросила Элизабет. — Цицерон, английская Библия и латинские псалмы.
Сэр Генри с тревогой подумал о пагубном влиянии этих книг. Псалмов, по его мнению, можно было не опасаться, но он понятия не имел, кто такой Цицерон, а уж английская Библия…
— Сомневаюсь, что ее величество одобрит английскую Библию, — ответил он. — Псалмы я дам.
Разгневанная, Элизабет вышла.
— Мне нужны еще горничные, — потребовала она.
— Не положено. Одной вполне достаточно. У меня приказ.
— Мне нужен учитель, чтобы практиковаться в иностранных языках, — заявила она в следующий раз. — Боюсь, в последнее время я несколько подрастеряла свои навыки.
— Совет никогда на это не согласится, — возразил сэр Генри.
— А вы сами не могли бы найти мне учителя? — схитрила она.
— Об этом не может быть и речи. Вам запрещено общаться с кем бы то ни было. У меня приказ.
— Мне нужны перо и чернила, — сказала Элизабет. — Я хочу написать совету.
— Я передам вашу просьбу, — ответил Бедингфилд.
— Незачем ждать. Вы сможете прочесть письмо до того, как его отошлют.
— Сударыня, меня ставят в тупик ваши постоянные требования, — страдальчески проговорил тот. — Боюсь, что не смогу с этим согласиться.
— Только не говорите, что у вас приказ, — поморщилась она.
— Это несправедливо. Вы хотите, чтобы я его оспорил? — взвился сэр Генри.
— Я хочу, чтобы вы следовали здравому смыслу! — парировала Элизабет. — Позвольте мне хотя бы написать моей сестре-королеве. Всего лишь короткую записку. Пожалуйста.
— У меня приказ, — твердил он.
— Вы похожи на попугая! — вскричала она, позабыв о вежливости.
— Сударыня, прошу вас, проявите терпение. Я не могу ни удовлетворить вашу просьбу, ни отказать в ней. Все решает совет. Поверьте, я сделаю для вашей светлости все, что в моих силах.
По истечении первых недель чувство опасности притупилось. Здесь ей ничто не угрожало — лишь бесконечная монотонная скука. Не было и новостей из дворца. Бедингфилд не обсуждал с ней события в мире, и она понятия не имела, назначена ли дата бракосочетания королевы, — возможно, оно уже состоялось. Писем тоже не было, поскольку ей не разрешалось ни посылать их, ни получать. Элизабет особенно недоставало остроумных, проницательных посланий Сесила.
Однообразие стало ее злейшим врагом, и единственным удовольствием сделалась травля Бедингфилда. По мере того как ослабевал ее страх, Элизабет все больше негодовала на то, что ее держат взаперти без всяких изобличающих улик. А поскольку она не могла выразить протест королеве или совету, все ее недовольство выплеснулось на их орудие — несчастного сэра Генри. Он же, в свою очередь, был полон решимости выполнять приказ, глухой к ее капризам и гневным вспышкам.
Ее перестали радовать даже привычные прогулки в саду, хотя они, по крайней мере, немного облегчали скуку. Меры безопасности, на которых настаивал сэр Генри, доводили ее до отчаяния. Однажды после того, как он на ее глазах терпеливо отпер и запер по очереди шесть ворот, она не выдержала и заорала:
— Ах вы, тюремщик! Да вы надо мной просто издеваетесь!
Обвинение, конечно, было несправедливым, но гнев затмил ее разум. Ошеломленный сэр Генри упал перед ней на колени:
— Сударыня, я простой служащий, назначенный королевой, чтобы заботиться о вас и оберегать вашу светлость от всякого вреда. Надеюсь, вы согласны, что я был добр к вам и оказывал все надлежащие почести?
Его искренность остудила гнев Элизабет.
— Успокойтесь, добрый человек, — утомленно проговорила она. — Я просто устала сидеть взаперти. Я молода, мне хочется выйти в свет, насладиться радостями жизни, а не торчать здесь под гнетом множества правил и ограничений. Хоть это вы можете понять? Или вы позабыли, каково это — быть полным сил и жажды жизни?
Сэр Генри никогда себя подобным образом не чувствовал и потому даже не нашелся что ответить.
— Прошу вас, проявите терпение, — взмолился он.
Терпение? Как можно терпеть, когда тебя несправедливо заключили в тюрьму?
Элизабет рассеянно смотрела в окно, мечтая, чтобы время текло быстрее и плен закончился. Хуже всего было то, что заточение в известном смысле подтверждало ее виновность — столь наглядно, как будто об этом кричали на каждой рыночной площади. Конечно, она понимала причины недоверчивости Марии, но в Англии существовали законы, предназначенные защищать невиновных. По крайней мере, так она полагала. Если бы она смогла хотя бы на пять минут — всего на пять — увидеться с Марией, выступить в свою защиту…
В сотый раз остро ощутив несправедливость случившегося с ней, Элизабет сняла кольцо и принялась вырезать кривые буквы острым краем бриллианта на толстом стекле окна.
«Меня во многом подозревают, но ничего не могут доказать, — начертала она и добавила: — Писала Элизабет, узница».
Сэр Генри нахмурился, когда увидел, но ничего не сказал.
Наступило лето, и с ним вернулась болезнь. Лицо и тело опухли, Элизабет бил озноб. Худшим же явилась черная депрессия, сковавшая саваном ее живой дух.
Сэр Генри не без сочувствия взирал на лежавшую в постели Элизабет.
— Пусть мне отворят жилы, — слабо выговорила она. — Нужно выпустить из моего тела дурные соки. Прошу вас, пошлите за королевскими врачами Оуэном и Уэнди. Они уже лечили меня, и я им доверяю.
— Я передам вашу просьбу совету, — ответил сэр Генри, в замешательстве глядя на Элизабет, на которой не было ничего, кроме ночной сорочки. Ему не терпелось уйти.
— Пока я лежу и страдаю? — простонала она, разгневанная тем, что бесчеловечные приказы тот ставил выше ее здоровья. Но у нее не было сил протестовать, да и сэр Генри уже сбежал.
Неделю спустя пришел неблагоприятный ответ совета, а вскоре после него явился местный доктор, вызванный сэром Генри.
— Я скорее умру, чем увижусь с ним! — заявила Элизабет, скрывая под маской гнева очевидную слабость. — Я не желаю подпускать к себе чужого человека. Похоже, придется отдаться воле Божьей!
С этими словами она молитвенно сложила руки на груди и осталась лежать, напоминая надгробное изваяние. В отчаянии Бедингфилд спешно направил совету очередное письмо из многих и многих. Когда прибыли доктор Уэнди и доктор Оуэн, Элизабет стало уже по-настоящему плохо.
— Ей нужно немедленно пустить кровь! — встревоженно объявили врачи.
Стоявший рядом сэр Генри отвел взгляд, когда Элизабет подтянула одеяло, обнажив перед врачом стройную ступню и лодыжку, но от него не ускользнуло победное выражение ее лица при виде королевских врачей — она поняла, что победила в этом раунде бесконечного поединка.
То была не единственная ее победа.
— Совет одобрил ваши неоднократные просьбы написать ее величеству, — процедил Бедингфилд в ходе своего обычного утреннего визита, ближе к концу месяца. — Вам принесут письменные принадлежности.
— Хорошо, — ответила Элизабет, уже почти выздоровевшая и полная решимости посетовать Марии на несправедливое обращение.
Едва перед ней появились бумага, перо и чернильница, по листу разлетелись полные страсти слова, во всех подробностях сообщавшие ее горе и давая выход гневу и разочарованию. Когда она закончила, сэру Генри хватило одного взгляда на письмо, чтобы швырнуть его на стол.
— Сударыня, это нельзя посылать! — возразил он. — Вы оскорбите королеву.
— Это меня оскорбляют, — вскричала Элизабет, — держа за изменницу без суда и приговора!
— И тем не менее посылать это как есть нельзя. Советую вам смягчить тон.
Он был неумолим, и ей ничего не оставалось, как только переписать письмо. Сэр Генри прочел его и одобрительно кивнул.
— Так намного лучше, — сказал он и ушел за печатью.
Едва он вышел, Элизабет быстро подменила послание первым вариантом, сложив его точно таким же образом. Вернувшись, сэр Генри, ни о чем не подозревая, запечатал его и забрал.
Бедингфилд стоял перед ней с трагическим выражением на лице.
— Ничего не понимаю, — печально сказал он. — Я получил выговор от совета за то, что позволил вам отослать королеве столь неуважительное и грубое письмо. Ничего не понимаю. Я же его читал…
— Да, сэр Генри, — мило улыбнулась Элизабет. — И я переписала его по вашему указанию.
— Будь это ваш первый вариант, — недоумевал он, — я бы понял. Но так или иначе, вам снова запрещено писать ее величеству.
— Мне очень жаль, — ответила Элизабет, но ее это уже не слишком заботило, поскольку она высказала Марии все, что хотела, облегчив себе этим душу. Возможно, Мария все-таки ощутила угрызения совести, что и вызвало ее гнев? — Полагаю, писать совету мне все еще можно?
— О нет, — поспешно возразил сэр Генри. — Они, скорее всего, имели в виду, что вам запрещено писать как королеве, так и совету.
— Там так и сказано? — спросила Элизабет, кивая на письмо в его руках.
Бедингфилд быстро проглядел письмо:
— Нет, там говорится только про королеву, хотя то же, конечно, относится и к совету.
— Это лишь ваше предположение! — вознегодовала Элизабет. — Вы не можете помешать мне обращаться к совету без прописанного запрета. Иначе я окажусь отрезана от всего мира — как распоследний заключенный Ньюгейта, если не хуже!
— Прошу прощения, сударыня, но я должен придерживаться духа, а не буквы закона, — настаивал сэр Генри.
— Тогда выходит, что я проведу здесь всю жизнь без всякой надежды, полагаясь лишь на веру в мою правоту! — взорвалась Элизабет и разразилась безутешными рыданиями.
Не зная, как вести себя с ней в подобном состоянии, сэр Генри поспешно ретировался, предоставив Бланш Перри успокаивать госпожу.
— У меня для вас хорошие новости, сударыня, — смиренно доложил Бедингфилд четыре дня спустя. — Королева сама все прояснила. Вы можете писать совету когда пожелаете.
— Рада слышать. Я знала, что вы ошибаетесь, — ответила Элизабет.
Она надеялась, что бурные слезы пошли ей на пользу. Королева не сомневалась в ее невиновности, иначе она и дальше держала бы ее в Тауэре. Или Мария еще надеялась на появление каких-то новых улик? Если так, то можно остаться здесь навсегда… Нужно добиться оправдания любой ценой!
Тем же утром она написала совету, прося о королевской аудиенции. Она надеялась, что на сей раз ее просьбу удовлетворят, но дни текли, а ответа не было.
— Совет сейчас занят, — объяснил ей Бедингфилд. — До бракосочетания королевы остаются считаные дни, и у них слишком много дел.
— Испанский принц уже в Англии? — с любопытством осведомилась Элизабет.
Отчасти она была рада за Марию, которая наконец нашла себе мужа, но в то же время боялась, что сестра быстро родит от Филиппа наследника, лишив Элизабет ее места в очереди на трон. Это была невыносимая мысль.
— Его ожидают со дня на день, — ответил сэр Генри. — Возможно, он уже прибыл.
Прошло еще какое-то время, но ответа так и не последовало. Элизабет начала тревожиться.
— Все уехали в Винчестер на свадьбу, — сообщил сэр Генри. — Осмелюсь предположить, вы получите ответ, когда они вернутся в Лондон.
— Только не говорите, будто совет не захочет заниматься в Винчестере никакими делами! — возразила Элизабет. — Или все они плетут гирлянды для подружек невесты?
Ей отчаянно хотелось переговорить с Марией, пока та еще пребывала в приподнятом настроении ввиду скорого замужества — возможно, королева отнеслась бы к Элизабет с большей снисходительностью и сочувствием. Но двадцать пятое июля, назначенный для королевской свадьбы день, наступило и прошло, а от совета так и не было никаких писем.
Элизабет замкнулась и ушла в себя, решив, что Филипп, испанец-католик, известный друг внушавшей ужас инквизиции, еще пуще настроил Марию против нее. Что еще ей оставалось думать?
Она пошла на мессу. Она уже давно регулярно посещала службу, надеясь, что это поможет ей помириться с правительницей, но сейчас, когда священник попросил молиться за королеву Марию и короля Филиппа, Элизабет не смогла вымолвить ни слова. Бедингфилд заметил это и доложил совету. Еще одна черная метка.
Мария лежала в постели, глядя на лунный свет, который падал в распахнутое окно. Рядом ровно дышал Филипп — ее Филипп, ее радость и любовь. Их брак определенно принес немалую политическую выгоду, но лично она не могла и мечтать о большем. Ее молодой и статный муж был воплощением учтивости, как в постели, так и вне ее, и постоянно оказывал ей знаки внимания. Он был мягок с ней в брачную ночь и проявил бесконечное терпение, несмотря на ее неопытность и девичью скромность. Она перенесла боль с достойной королевы силой духа и через несколько недель открыла, что ей стало намного легче исполнять супружеский долг. Ей даже начало это нравиться, хотя, конечно, она не могла Филиппу сказать об этом: никто из них никогда не упоминал о том, что происходило в супружеской постели. В понимании Марии ее роль заключалась в том, чтобы лежать неподвижно, покоряясь его ласкам, и молиться о наследнике, — что, по ее мнению, у нее получалось неплохо. Оставалось лишь забеременеть, и тогда сестра Элизабет, ставшая бельмом на глазу, — если, конечно, она вообще ей сестра — могла пойти и удавиться.
Рядом с ней притворялся спящим Филипп. Он молился о том, чтобы эта высохшая старая дева наконец забеременела и у него появилась причина воздерживаться от супружеского долга и, возможно, на какое-то время вернуться в Испанию. Он ненавидел Англию и знал, что точно так же здесь ненавидят его самого. Что касалось невесты — он сделал все, что требовал от него отец, оказывая ей все положенные знаки внимания, хотя ему пришлось зажмуриться и чуть не изнасиловать себя, осаждая неприступную крепость ее девственности. К счастью, на помощь ему пришли сладкие мысли о прекрасной любовнице в далеком Мадриде.
Что ж, сделанного не вернешь — он начал привыкать к своей невинной, любящей и покорной жене. В конце концов все женщины примерно одинаковы в постели — вот только эта почему-то считала, что лучше лежать не шевелясь, покуда он отрабатывал свою повинность. К счастью, при английском дворе хватало дам, и многие готовы были отдаться добровольно… Ему потребовалось не так много времени, чтобы супружеская постель перестала быть для него единственным ночным пристанищем. И все же он проводил в ней большую часть ночей, делая все возможное, чтобы обрести наследника, и наступая на горло собственному отвращению. Возможно, в смысле будущего английской церкви и в силу прочих политических соображений брак этот был заключен на небесах, но лично ему, Филиппу, приходилось платить за это слишком дорогую цену. «Господи, — страстно молился он, — дай мне сил испить эту чашу. Прошу тебя, Боже, пусть она поскорее зачнет».
— Я снова напишу совету, — заявила Элизабет в августе, когда королева уже месяц как была замужем.
— Повремените еще, — посоветовал Бедингфилд.
— Нет, я больше этого не вынесу, — вызывающе ответила она.
— Я не могу вам позволить.
— Проклятье! — взорвалась Элизабет. — Да над вашей щепетильностью все лорды небось посмеиваются в кулак! Умоляю вас — пожалуйста, напишите совету от моего имени. Пусть походатайствуют за меня перед королевой, ибо я, вопреки надеждам, не получила утешительного ответа на свою просьбу.
— Хорошо, напишу, — проворчал Бедингфилд.
— И заодно, — продолжила Элизабет, обретая прежнее спокойствие, — пусть от моего имени попросят королеву проявить милость. Учитывая, что я уже пять месяцев нахожусь в заключении, пусть она либо выдвинет против меня обвинения, чтобы я могла ответить за свои поступки, либо предоставит мне свободу, чтобы я могла перед ней предстать. Поверьте, сэр Генри, я бы не просила об этом, если бы не знала, что чиста перед Богом.
Сэр Генри уже привык к экстравагантным заявлениям Элизабет, но, будучи честным человеком, подозревал, что они скорее плод отчаявшейся невинности, чем бравада злодейки. Ему самому хотелось, чтобы она сумела убедить королеву в своей невиновности, ибо уже изрядно устал от обязанностей и был бы рад избавиться от беспокойной подопечной.
— Если королева не согласится меня принять, — говорила Элизабет, — я попрошу прислать ко мне делегацию советников, чтобы я могла заявить перед ними о своей невиновности, надеясь хоть на какую-то помощь в этом мире.
— Постараюсь запомнить, — обреченно молвил сэр Генри. — Я напишу сей же час.
Уже близился сентябрь, когда Элизабет получила ответ в виде письма самой Марии, адресованного Бедингфилду.
— Королева наконец сказала свое слово, — сообщил сэр Генри. — Об аудиенции не может быть и речи. Говоря откровенно, ваши жалобы она считает несколько странными. Конечно, вы вправе думать как угодно, но она пишет, что помнит о вашем деле и вам незачем опасаться забвения.
— Я знаю, какую игру она ведет, — медленно проговорила Элизабет. — Она ждет, пока не забеременеет, а уже потом будет решать, что делать со мной. Тогда я перестану представлять для нее серьезную угрозу.
— Не забывайте, что говорите о ее королевском величестве, — упрекнул ее сэр Генри. — Вам следует проявлять к ней больше уважения. Если я правильно понял, это письмо вселяет надежду и, может статься, сулит вам лучшее будущее.
— Хотелось бы вам верить, — с сомнением молвила Элизабет. — Мне известно одно: меня держат взаперти без каких-либо надежд на свободу, и этому не видно конца. Единственное утешение — книги, но многие вы запретили. — Она свирепо уставилась на него. — Могу я получить хотя бы «Послания святого апостола Павла», раз вы не позволяете мне английскую Библию?
— «Послания» вы получить можете, — согласился тот, — но английскую Библию — никогда. Правительство теперь относится к реформатской религии жестче, чем раньше. Иметь подобную книгу теперь не только незаконно, но и крайне опасно. На вашем месте, миледи, я вообще постарался бы забыть, что она у меня когда-то была.
Верный своему слову, он вскоре принес ей экземпляр «Посланий святого апостола Павла» на латыни. Чтение несколько утешило Элизабет, и она провела многие часы, делая переводы на разные языки, но после отложила перо, дивясь, зачем вообще этим занимается. Ее жизнь — нет, сама ее юность — проходила впустую; сейчас она могла бы сполна наслаждаться жизнью, украшая собой королевский двор и очаровывая молодых джентльменов. Но вместо этого она сидела взаперти в Вудстоке, как некогда святая Варвара в своей башне.
Она вновь уныло уткнулась в книгу, пытаясь найти в ней утешение, а затем написала на чистом листе: «Август. Я раз за разом ступаю по милым моему сердцу полям Святого Писания, где собираю прекрасные травы фраз, дабы сладостью их заглушить горечь убогого существования». Опустив голову на руки, она горько разрыдалась от жалости к себе.
Однажды утром в конце сентября сэр Генри провозгласил:
— Великая новость, миледи! Ее королевское величество ожидает дитя! У Англии будет наследник.
Элизабет охватил ужас. Она никогда всерьез не думала, что Мария способна забеременеть, ведь та была уже немолода и не отличалась здоровьем. Свое место в очереди на трон Элизабет считала непоколебимым, воспринимая его как данность и с нетерпением ожидая дня, когда она по воле Божьей станет королевой, встав во главе государства и своего народа, ибо уже считала его своим. Но она ошибалась. Разве предстоящее рождение наследника королевы — не Божий промысел? А если Он в своей милости соблаговолит послать Марии сына, какое будущее ждет ее, Элизабет? Жизнь взаперти или под постоянным подозрением? Замужество с каким-нибудь надежным джентльменом или мелким принцем, дальше — роды из года в год, вереница детей? Ни первая, ни вторая перспектива ее нисколько не грели. Внезапно она со всей отчетливостью поняла, что трон — единственное безопасное для нее место.
Невзирая на страх, внешне она оставалась спокойной. Элизабет прилагала все усилия порадовать Марию — регулярно посещала мессу, перестала бомбардировать совет просьбами и даже поумерила свои неустанные требования к сэру Генри.
— Чудесная новость, — заметила она вслух. — Буду молить Бога, чтобы послал ее величеству легкие роды и здорового сына.
— Аминь, — отозвался сэр Генри, впечатленный ее словами. — И мне кажется, миледи, что, когда у королевы родится сын, она будет к вам более благосклонна.
— Когда у нее родится сын, — вздохнула Элизабет. — Это еще через много месяцев!
— Насколько я понимаю, в мае. Не так уж долго ждать.
Он не передал Элизабет другого известия: совет и парламент подбирали ей иностранных женихов. Подобные предложения слишком часто заканчивались ничем — к чему ее беспокоить попусту?
Близилось Рождество. Сэр Генри заказал всевозможные деликатесы, и слугам разрешили украсить дом еловыми ветками, но Элизабет опасалась, что нынешний праздник не сравнится с былыми торжествами. Чем они станут развлекаться? Чтением святого апостола Павла? При мысли, что величественный Бедингфилд может отбросить все свое достоинство и возглавить рождественское веселье в роли Князя Беспорядков, она едва не рассмеялась, хотя на душе у нее было тяжко.
Дальнейшие события лишь больше омрачили это Рождество. Всего за несколько дней до сочельника сэр Генри явился к ней. Вид у него был весьма мрачный.
— Сударыня, у меня важные новости, которые могут коснуться и вас, если вы не будете осторожны, — сказал он.
Элизабет отложила перо и настороженно взглянула на Бедингфилда, чувствуя, как по спине пробежал знакомый холодок.
— Как я уже сообщал вам, в прошлом месяце кардинал Пол был провозглашен епископом Кентерберийским и Англия вернулась в подчинение Риму. Ныне парламент восстановил закон о еретиках, в соответствии с которым подозреваемые в ереси могут быть допрошены и, в случае признания их виновными, сожжены на костре.
Элизабет нахмурилась, ощутив, как стынет кровь в жилах.
— Но королева в начале правления пообещала, что будет снисходительна ко всем! — воскликнула она, позабыв о решимости хранить спокойствие.
— Времена изменились, — печально молвил сэр Генри. — Я прекрасно знаю: ее величество надеялась, что подданные добровольно обратятся в католическую веру. Многие так и поступили, но многие не стали, бунтуя против новых законов. Теперь же, когда королева надеется родить сына и Англия помирилась с Римом, она и король Филипп страстно желают, чтобы в королевстве установилась истинная вера. Миледи, я сам исповедую эту веру, и я истинный англичанин, но боюсь, что новый закон положит начало таким же преследованиям, какие имели место в Испании, и возвещает о появлении в нашем королевстве инквизиции.
— Именно этого я и боялась, — ответила Элизабет, удивленная тем, что они с сэром Генри порой способны думать одинаково. — Поверьте, я боюсь не за себя — чего мне бояться, если я тоже примирилась с римской верой и регулярно посещаю мессу? Но я боюсь за тех, кому принять новую веру не позволяет совесть. Кто может заглянуть в человеческую душу? Есть лишь один Иисус Христос, а прочее — мелочные споры.
— Я сомневаюсь, сударыня, что королева и кардинал Пол согласятся с вами, — сказал сэр Генри. — Они могут даже счесть подобные слова ересью. Но не тревожьтесь, я никому ничего не скажу. Я видел, что вы преданно посещаете мессу.
— Рада слышать, — ответила Элизабет, пытаясь подавить страх.
— Хочу лишь предупредить вас: во всем, что касается вопросов веры, держите язык за зубами, — продолжал сэр Генри. — Я знаю, что вы воспитывались преимущественно в реформатской вере, и неизменно страшился, что в силу привычки вы можете чем-то выдать ваше к ней отношение, а если вас кто-то подслушает, вы рискуете непониманием.
— Спасибо за вашу заботу о моей безопасности, — признательно молвила Элизабет, а затем, не удержавшись, добавила: — Наконец хоть что-то полезное!
Даже сэр Генри был вынужден улыбнуться.
