Леди Джейн Грей
Дворец Гринвич, октябрь 1544 года.
Сегодня чудесный свежий осенний день, и мы плывем вдоль по Темзе из Дорсет-хауса во дворец Гринвич. Утреннее солнце залило Лондон золотым сиянием, шпили сотен церквей благоговейно указывают вверх, в небеса. К счастью, на реке не так чувствуется городская вонь. Город величественно встает из-за широких берегов. С реки открывается лучший вид на Лондон.
Я еду в королевский дворец на встречу с самой королевой и трепещу от нетерпения и тревоги. Боюсь, что орлиный взор моей матушки, которая ждет нас во дворце, не пропустит ни единого огреха по части манер и осанки.
Мы с миссис Эллен сидим в открытой кабине роскошной лодки моих родителей. Мы обе безуспешно пытаемся удержаться на тугих подушках флорентийского бархата, пока лодка качается как пьяная, борясь с сильным течением. Над нами деревянный навес с голубыми атласными занавесками, которые сегодня откинуты, дабы мы могли насладиться свежим ветерком. Я бы лучше села на скамью с гребцами, чтобы опустить руки в воду, но я ведь дочка маркиза, так что об этом не может быть и речи. Мы с миссис Эллен нарядились в свои лучшие туалеты. Она говорит, что меня очень красит мое шелковое парадное платье цвета шалфея с нарукавниками из куницы и в тон ему французский капор с золотой тесьмой, но лиф затянут так туго, а бархатный шлейф так тяжел, а ветер вот-вот сорвет у меня с головы капор, в который я отчаянно вцепилась… Няня одета в простое платье дорогого черного шелка.
Несмотря на все неудобства, я так счастлива, ибо королева, освободившись наконец от тяжкого бремени регентства, которое она несла, пока король уезжал воевать с французами, нашла время, чтобы поговорить со мной в связи с моим дальнейшим образованием, и предложила матушке привести меня во дворец.
Пройдя пять миль вниз по Темзе, мы видим длинный дворец Гринвич: крутые крыши и фасад ярко-красного кирпича, обращенный к реке. Потрясающее зрелище. Я глазею на высокие башни, бесконечные ряды блистающих эркеров, отражающих сияние солнца, пораженная их величием. Это поистине изумительное место.
Мы поднимаемся по ступеням королевского дворца. Камердинер в красной ливрее, расшитой инициалами «ГК», провожает нас в личные королевские покои. Нас окружает невообразимая роскошь: живописные, благоухающие сады, водопады, тенистые беседки, расписные ограды и шесты для геральдических зверей, окружающие ухоженные цветочные клумбы, длинные галереи с мраморными статуями древних богов и богинь, чудесными портретами и картами в рамах, величественные парадные залы с итальянскими гобеленами и турецкими коврами — я не в состоянии охватить всего, мне не верится, что все это великолепие существует на самом деле. Повсюду блистают драгоценные камни, толпы вельмож в своих пышных павлиньих нарядах теснятся по сторонам, надеясь ухватить хоть взгляд, хоть слово или — что ценится выше всего — снискать милость короля, моего внучатого дяди.
Дворец вообще полон народу. Многие с надеждой ожидают в приемных или поспешают по важным поручениям. У каждой двери стоят стражи в бело-зеленых тюдоровских ливреях. Задумчивые или хмурые люди в длинных, отороченных мехом одеждах и черных шляпах ведут серьезный разговор и недовольно расступаются, чтобы дать нам дорогу. Церковники в своих черных рясах тащат охапки пергаментных свитков или увесистые тома. Шныряют мальчишки, у которых, вероятно, нет повода здесь находиться. Время от времени надменно проплывет модно одетая дама, в сопровождении служанки.
Одна вещь особенно меня занимает, пока мы торопимся вслед за камердинером. Я замечаю, что во всех дворах кто-то нарисовал по стенам через равные промежутки красные кресты.
— Для чего это сделано, сэр? — спрашиваю я нашего проводника.
Ухмыльнувшись, он поясняет:
— Миледи, это сделано в надежде, что никто не осмелится помочиться на такой священный символ.
Чувствую, как мои щеки вспыхивают огнем. Я сожалею, что не придержала язык, особенно потому, что мы уже достигли королевских покоев и от королевы нас отделяет всего одна или две двери.
Камердинер вводит нас в приемную королевы Екатерины, где еще больше людей, желающих подать петицию, попросить протекции или просто поглазеть на ее величество, если вдруг она явится сюда. Протиснувшись сквозь толпу и распахнув дальнюю дверь с резным цветочным орнаментом, наш спутник сообщает, что только избранным разрешается проникать из этой комнаты в личные покои. До чего же удивительно, что мне, скромному ребенку, оказана большая честь, чем всем этим важным дамам и господам, которые с завистью наблюдают за мной.
За нами закрывается большая дверь. В дальнем конце просторной, украшенной цветами комнаты, на престоле, под балдахином с коронами, стоит трон, покрытый красным бархатом. На троне сидит королева Екатерина, а по обе стороны от нее стоят ее фрейлины. Среди них я замечаю матушку, высокую и надменную, в платье малинового атласа с золотой нитью. Я чувствую, как ее орлиный взор впивается в меня, принуждая держаться с достоинством, подобающим моему положению. Сделав серьезную мину и потупив глаза, я приближаюсь к трону со всей грацией, на которую только способна, затем берусь за юбки и исполняю идеальный реверанс, кротко склонив голову. Миссис Эллен следует позади в нескольких шагах.
— Встань, дитя, — ласково произносит мелодичный голос.
Я поднимаю голову и вижу королеву, которая тепло улыбается мне. Честное слово, я никогда еще не видела таких добрых глаз, как эти, что сейчас лучатся на простом и одновременно величественном лице, и я не могу не улыбнуться в ответ.
— Что ж, твоя матушка чересчур скромна в своих оценках, — объявляет королева. — Ты очень красивая, Джейн. Разве не так, леди? И как я слышала, тебе не терпится приступить к занятиям.
— Да, ваше величество, — говорю я под сверлящим взглядом матушкиных глаз.
— Ну тогда, — продолжает Екатерина Парр, — подойди и сядь подле, у меня для тебя хорошие новости. — Она указывает на скамеечку у своих ног, и я робко на нее усаживаюсь, стараясь держаться прямо. Королева пытается меня растормошить, восхищаясь моим нарядом и ласково касаясь моих волос и щеки. Не ожидала, что королева Англии будет со мной возиться, как моя любимая миссис Эллен. Я не знаю, как мне следует вести себя, и сижу оцепенев, безучастно принимая ласки ее величества, и слушаю ее рассказ о леди Елизавете и принце Эдуарде, об их успехах в учении.
— Ну а теперь, поскольку тебе уже семь лет и ты уже совсем взрослая, — продолжает она, — настало время начинать серьезные занятия. Твоя матушка и я обдумали это дело, и я, по счастливому стечению обстоятельств, нашла для тебя наставника. Его зовут доктор Хардинг, и он из Кембриджского университета, как доктор Кокс и доктор Чик, которые обучают принца. Доктор Хардинг прекрасный человек, он блестяще образован, и, несомненно, он тебе понравится.
Я не в силах выразить свою благодарность. У меня нет слов. Я ошеломлена добротой королевы и ее заботой обо мне. Когда я наконец открываю рот, чтобы поблагодарить ее, матушка пребольно пихает меня коленом в спину. И как только она могла подумать, что я забыла о правилах приличия? Неужели она не понимает, что я волнуюсь?
— Благодарю вас, ваше величество, — выпаливаю я.
Но королева, слегка нахмурясь, смотрит на матушку. Я догадываюсь — она заметила, что произошло. Повернувшись, она наклоняется ко мне, гладит меня по руке и тихо говорит:
— Не бойся, дитя мое. Я уверена, что ты будешь хорошо учиться. Я стану следить за твоими успехами. Доктор Хардинг будет направлять отчеты мне лично. — С этими словами она смотрит на мою матушку, и в ее взгляде нет былой доброты.
Королева велит подавать закуски и напитки и ведет нас в маленькую смежную комнату, обшитую дубовыми панелями, где в очаге уютно потрескивает огонь. На стенах висят портреты короля и женщины в английском капоре, а у камина сидят две дамы, которые поднимаются, когда входит ее величество.
— Пожалуйста, садитесь, — тепло приветствует их королева. — Здесь мы можем обойтись без церемоний. Миледи Мария, позвольте представить вам вашу кузину, леди Джейн Грей.
Я приседаю в реверансе перед уже далеко не юной, низкорослой, прямой как палка личностью в ярко-фиолетовом атласном платье, украшенном драгоценными камнями, и с крупными четками на шее. У нее рыжие волнистые волосы под жемчужным капором и грубоватое лицо с курносым носом и поджатыми губами.
— Добро пожаловать, кузина, — произносит леди Мария необычайно низким, как у мужчины, голосом. Я отваживаюсь изобразить вежливую улыбку, но ее серые глаза печальны и холодны.
— И вы, миледи Елизавета, — говорит королева, — познакомьтесь с вашей младшей кузиной.
Елизавета приветливо улыбается, но она больше похожа на взрослую женщину, чем на девочку одиннадцати лет. У нее острый подбородок, острый нос и черные пронзительные озорные глаза. Ярко-розовое платье выгодно подчеркивает стройную фигуру, а ее красивые руки с длинными аристократическими пальцами эффектно лежат на широких юбках. У нее тоже рыжие тюдоровские волосы, и я с благодарностью замечаю россыпь веснушек на ее орлином носу. Не на мне одной лежит это проклятие.
Мы улыбаемся друг другу, а королева поднимает с кресла шитье Елизаветы.
— Леди Елизавета шьет батистовую сорочку для своего брата-принца, — сияет она, — хотя у меня есть подозрение, что у нее не лежит душа к рукоделию!
Елизавета смеется:
— Ваше величество очень проницательны! Для меня это трудное задание! Я бы лучше читала учебник истории или делала переводы.
— Но вы прекрасно рукодельничаете, — возражает королева.
— Говорю вам: я терпеть этого не могу, — заявляет принцесса.
— Вот ведь упрямица! — с улыбкой замечает Екатерина.
Меня поражает фамильярность в их общении. Я бы никогда не посмела выкидывать такие штучки с матушкой или даже с миссис Эллен. Малейший намек на недовольство моими занятиями был бы приравнен к преступлению и жестоко наказан. Я смотрю на мать, но она, к моему изумлению, смеется вместе с другими.
Входит фрейлина, внося вино и сладости. Шутливый разговор продолжается.
— Ну не жадничайте, леди Елизавета, — говорит королева. — Сначала нужно угостить наших гостей.
Скорчив гримасу, Елизавета садится. Стулья подвинули к огню, мы берем угощение из буфета. Королева усаживается в высокое кресло с резной спинкой и приглашает меня сесть на скамеечку у своих ног. Она потягивает вино.
— Покажи мне, как ты читаешь, — велит она, беря со стола книгу. Это мое любимое: рассказы о короле Артуре сэра Томаса Мэлори. Сев прямо, не забывая об осанке, я читаю вслух голосом на удивление твердым и ясным, изо всех сил стараясь придать своему чтению выразительность.
Увлекшись историей, что разворачивается передо мной, и сосредоточив все внимание на произнесении длинных слов, я не сразу замечаю, как открывается дверь, и только когда все присутствующие встают, понимаю, что в комнате появился великолепно одетый старик. Это огромный человек, равно ростом и шириной, тяжело опирающийся на палку. На нем золотая мантия, отороченная мехом; его пальцы унизаны кольцами. Он полон величия, но я вижу повязку, выпирающую под его тугим белым чулком.
Дамы приседают в глубоких реверансах, колышутся юбки. До меня наконец доходит, что это, должно быть, мой внучатый дядя король, который выглядит гораздо старше, чем на своих портретах, так что я следую примеру других, молясь, чтобы он не заметил моей оплошности.
— Прошу вас, леди, садитесь, — приказывает он высоким властным голосом. — Кэт, да у вас здесь веселое общество. А кто эта юная леди, которая так выразительно читает?
Он широко улыбается мне, хромая через всю комнату, чтобы занять кресло, освобожденное королевой.
— Сир, это ваша внучатая племянница, леди Джейн Грей, дочь маркиза и маркизы Дорсетских, — отвечает она ему своим мягким, мелодичным голосом.
— Тогда, Фрэнсис, примите мои поздравления с такой дочкой, — обращается король к моей матушке. — Славная у вас девочка. — Он оборачивается ко мне. — Сколько тебе лет, Джейн?
— Семь лет, сир, — отвечаю я, пытаясь унять дрожь в голосе, ибо меня приводит в смятение беседа с таким великим человеком.
— Ты слишком мала для своего возраста, — замечает он. Я внутренне содрогаюсь, но он добавляет: — Но, несмотря на это, красива.
— В семье моего мужа девочки вырастают поздно, ваше величество, — говорит матушка. Я настораживаюсь: такого я еще не слышала. — Она сейчас маленькая, но потом подрастет.
Мой дядя ласково треплет меня по подбородку.
— Кровь Тюдоров, безо всякого сомнения! — восклицает он, и матушка заметно приосанивается от гордости.
Какое облегчение! Я произвела хорошее впечатление на короля, и она наверняка мною довольна.
Его величество поднимает своих склонившихся в реверансах дочерей и целует.
— Я смотрю, вы занимаетесь рукоделием, Елизавета, — говорит он. Тут она предпочитает помалкивать о своей нелюбви к рукоделию, лишь сладко улыбается. — А как ваша латынь?
— Я читаю Цицерона, сир, — с гордостью отвечает она. — De finibus bonorum et malorum. He желает ли ваше величество, чтобы я прочла отрывок?
Король одобрительно кивает.
— Quamquam, — начинает она, — si plane sic verterem Platonem aut Aristotelem, ut verterunt nostri poetae fabulas, male, credo, mererer de meis civibus, si ad eorum cognitionem divina ilia ingenia transferrem, sed id neque feci adhuc nec mihi tamen, ne faciam, interdictum puto.
Я с восхищением наблюдаю за ней. Как мне хочется быть такой же умной, как леди Елизавета, чтобы понимать все, что она говорит.
Король, скорчив гримасу, изрекает:
— Gloriosus inveteratus turdus!
Все начинают смеяться. Заметив мое недоумение, он наклоняется и снова треплет меня по подбородку.
— Это означает: хвастливый старый дурак, — поясняет он с усмешкой.
— Bene loqueris, — говорит Елизавета. — Хорошо сказано! — И мы все хихикаем.
Король оборачивается к леди Марии.
— Как ваше здоровье, дочь моя? — спрашивает он.
— Боюсь, что меня опять стали мучить головные боли, сир, — отвечает она ему.
— Вы принимаете порошки, которые я велел для вас изготовить?
— Да, сир. И чувствую себя немного лучше.
— Отлично. Ну а теперь мне, может быть, удастся вас развеселить. — На лице короля появляется проказливое выражение. — Как бы вам, леди, понравилась непристойная шутка? Ничего оскорбительного, конечно, всего лишь острота, чтобы вызвать у вас улыбки.
— Разумеется, милорд, — улыбается королева.
— Тогда скажите-ка, как определить, что у болтуна хорошо подвешен язык? — говорит он низким доверительным голосом.
Женщины прыскают от смеха. Я не вижу здесь ничего смешного, да и леди Мария выглядит озадаченной и непонимающей.
— И как же определить? — спрашивает королева.
— Нельзя просунуть палец между его шеей и веревкой! — отвечает король, смеясь и возбуждая еще большее веселье. Я вежливо улыбаюсь. Мария хмурится.
— Я не понимаю, — говорит она.
— Тогда давайте попробуем другую шутку, дочь моя. Какая разница между мужем и любовником?
— Я… я не знаю, — отвечает Мария.
— Примерно четыре часа, — бормочет король с ухмылкой.
Раздаются взрывы смеха. Я по-прежнему в недоумении, равно как и Мария.
— Я сожалею, но смысл полностью ускользает от меня, сир, — говорит она.
— Ну тогда я сдаюсь, — говорит он. — Отрадно сознавать, что моя дочь столь добродетельна, что не понимает ни единой непристойности.
Он поворачивается к моей матушке, и его лицо снова становится серьезным.
— Как обстоят дела с образованием леди Джейн, Фрэнсис? Кэт кое-что мне рассказывала об этом.
Матушка только рада поведать ему о больших планах, подготовленных совместно с королевой в отношении моего образования. Особенно она подчеркивает то обстоятельство, что меня будут учить так же, как принца и леди Елизавету.
Я стою и слушаю в оцепенении, не в силах до конца поверить, что имею не только честь находиться рядом с королем и королевой, но и возможность наблюдать их простые и дружеские отношения.
Непринужденность, свободная обстановка, то, что король снисходит до шуток и смеха вместе с нами, как простой смертный, все это изумляет меня. Трудно совместить образ этого веселого старика с тем, что я ранее слышала о его величестве. Я знаю, что он не всегда такой весельчак и балагур. Матушка однажды рассказывала, что в иные дни, когда больная нога особенно его беспокоит, он становится похож на затравленного медведя, и еще говорят, что он раздает оплеухи своим советникам, если бывает ими недоволен, и что приходит в бешенство от малейшей дерзости. Это тот самый грозный монарх, который приказал отрубить головы двум своим женам, и все же вот он здесь, на моих глазах, веселый и заботливый отец, сидит со своей женой и дочерьми и обсуждает домашние дела, как простой смертный, и вовлекает всех нас в общий разговор, чтобы мы чувствовали себя свободно.
Но идиллия длится недолго. У короля назначено государственное совещание. Сердечно с нами попрощавшись, он крепко целует королеву Екатерину в губы. Вскоре после этого наступает и нам пора отправляться домой, но перед нашим уходом королева отзывает в сторону миссис Эллен и говорит ей что-то полушепотом, поглядывая на мою матушку. Матушка увлеченно беседует с другой дамой и не замечает этого.
Пораженная миссис Эллен сначала обмирает, столбенеет, но быстро приходит в себя.
— Миледи неустанно заботится о воспитании Джейн, ваше величество, — так, мне кажется, она говорит.
— Но не слишком ли она сурова? — Голос королевы раздается громче. Я отчетливо ее слышу. Моя матушка продолжает болтать, не ведая, что ее обсуждают. Я делаю вид, что изучаю портреты на стенах.
— Она строга, сударыня. Подобно многим родителям.
Королева на секунду замолкает.
— Я поручаю вам, няня, позаботиться о ребенке, — приказывает она. — Она хорошая девочка, но выглядит несчастной и не уверенной в себе. Надеюсь, что я ошибаюсь в своих подозрениях. В таком случае прошу простить меня.
— Уверяю ваше величество, я делаю все, что в моих силах, для счастья леди Джейн, — тихо говорит миссис Эллен.
— Охотно верю, — улыбается королева. — А теперь идите, а то вам попадет.
— Мне понравилась королева, — говорю я матушке, когда она провожает нас вниз, через сады на причал, где нас ожидает лодка. — И его величество.
Но миледи не слушает:
— Миссис Эллен, я заметила, что у Джейн плохая осанка. Она часто сутулится, и у нее так искривится спина или вообще вырастет горб. Предлагаю вам надевать ей корсет.
— При всем уважении к вам, сударыня, — отвечает миссис Эллен, — ей еще рано носить корсет.
— Ерунда! — взрывается миледи. — Я в ее возрасте носила корсет из кожи с железными спицами!
— О нет, миледи, прошу вас, не заставляйте меня носить корсет! — плачу я. — Я буду держать спину прямо, обещаю!
— Помолчи, девочка! — шипит миледи.
— Сударыня, пожалуйста, помните, что Джейн пока еще только ребенок, — говорит миссис Эллен.
— Миссис Эллен, вы слишком много себе позволяете. Вы подаете плохой пример ребенку, когда перечите мне. Вы слишком ее распустили, она склонна выбирать легкие пути. Мой материнский долг дать ей хорошее воспитание. Я не собираюсь с вами объясняться, скажу только, что не потерплю, чтобы она появилась при дворе с сутулой спиной. Вы закажете корсет у моего портного и проследите за тем, чтобы она его носила. А теперь прощай, Джейн. Будь хорошей девочкой.
Я опускаюсь на колени на траву для благословения и затем, после ее ухода, поворачиваюсь к миссис Эллен со слезами на глазах.
— Все хорошо, овечка моя, — говорит она, обнимая меня за плечи. — Я закажу этот корсет, как велит ваша матушка. Но только вы должны держать спину, чтобы она не догадалась, что вы его не надеваете.
Она улыбается мне и говорит:
— Это будет наша маленькая тайна.
— Миссис Эллен, как я вас люблю, — говорю я. — Гораздо сильнее, чем матушку.
— Помилуй Боже, что вы такое говорите, дитя мое! Это ваш долг — любить свою матушку!
— Да, я знаю, но я не люблю ее так, как вас, — упрямлюсь я.
— Нельзя так говорить, — осуждает миссис Эллен. Но вид у нее все равно довольный и счастливый.
Позже, глядя, как вечернее солнце отражается в покрытой легкой зыбью воде, пока наша лодка везет нас обратно в Дорсет-хаус, я всем сердцем желаю, чтобы королеве Екатерине как-нибудь пришло в голову снова пригласить меня во дворец. От мыслей о ней внутри у меня разливается чудесное тепло. Я словно бы и впрямь полюбила ее, несмотря на такое краткое знакомство. Она обладает редкой добротой и мягкостью. Я знаю, что я тоже ей понравилась, и у меня сильное предчувствие, что она будет ко мне приглядываться на будущее. В конце концов, посмотреть только, что она сделала для королевских дочерей. Она вернула им семью. Мне бы хотелось однажды стать ее фрейлиной. Нет ничего более приятного, чем жить под защитой этой лучезарной и великодушной леди.
Брэдгейт-холл, ноябрь 1544 года.
Итак, мое образование начинается всерьез. Доктор Хардинг — приятный, но строгий молодой человек, с сухими чертами лица и уже лысеющий под изящной черной шапочкой. Своей страстной любовью к знаниям он заражает и меня. Он знаток языков, и поскольку я к языкам весьма способна, он учит меня латыни, французскому, испанскому, итальянскому и даже греческому. Его радует, что я быстро все усваиваю, и он часто меня хвалит. Мои родители получают от него регулярные отчеты о моих успехах, чем они, наверное, довольны, ибо никогда не задают вопросов.
Каждый день ко мне приходит учитель чистописания, под чьим началом я постигаю хитрости недавно вошедшего в моду курсивного письма. Я читаю все, что под руку попадется, — книги по программе, многих классических авторов и прочие, которые мне дают.
Еще он просвещает меня по части вопросов религиозных.
Стоит солнечный осенний день, но в маленькой классной комнате по соседству с зимними покоями, как обычно, пылает огонь в камине, и бедный доктор Хардинг обливается потом в своей шерстяной с мехом мантии, которую он надел, думая, что будет холодно. Но ум его занят другими вещами.
— Я кое-что принес, чтобы показать вам, Джейн, — говорит он, — но при условии, что вы обещаете хранить это в секрете и никому не рассказывать о том, что видели, потому что иначе мне несдобровать.
— Я никому не скажу, доктор Хардинг, — обещаю я, желая скорее увидеть то, что нужно хранить в секрете.
Он лезет к себе в суму и достает большую книгу в переплете из тонкой кожи, которую открывает на титульном листе.
— Это, Джейн, Библия по-английски, в новом переводе господина Ковердейла. Думаю, ее чтение доставит вам радость и удовольствие.
— А почему вам несдобровать, если вы мне ее покажете? — спрашиваю я.
Он вздыхает:
— Король совсем недавно разрешил читать Библию по-английски. Теперь во всех церквах к скамьям прикованы английские библии по приказу его величества, но женщинам запрещено их читать.
— Почему это? — спрашиваю я с некоторым возмущением.
— Только мужчинам дозволено трактовать Священное Писание, — объясняет доктор Хардинг.
— Но я же смогу прочитать вот это, — я указываю на историю Адама и Евы, — и все полностью понять.
— Конечно, Джейн, — утешает доктор Хардинг, — но кто осмелится перечить королю?
Он переходит к Новому Завету.
— Обещаю, что вы прочтете это, Джейн, потому что, изучая Священное Писание, мы постигаем вечные истины. Давайте сначала обратимся к евангелиям.
Мы поглощены чтением, когда раздаются шаги. Пока миссис Эллен открывает дверь, доктор Хардинг спешно перекладывает Библию к себе на колени, под стол, и придвигает книгу по истории, которую мы должны изучать.
— Обед готов, мисс Джейн, — объявляет миссис Эллен.
После обеда мы продолжаем чтение Евангелия от Матфея. Это первый из многих тайных уроков с Библией в переводе Ковердейла, и я безмерно благодарна доктору Хардингу за то, что он оказал мне такую честь. Вскоре я уже хорошо знаю и люблю Священное Писание, приносящее мне огромную радость и утешение.
Еще я страстно люблю музыку, как водится в семье Тюдоров, но моей матушке нет до этого дела. Однако, оттого что придворной даме необходимы подобные уменья, меня учат игре на лютне, арфе и лире, и я уже освоила многие мелодии.
— У вас неплохо получается, — говорит мой учитель музыки. Он старый, толстый и воняет луком. Вспомнив, что Екатерина Говард, когда ей было всего одиннадцать лет, состояла в постыдной связи с учителем музыки, я содрогаюсь от возникающей в воображении картины.
— Сыграй мне, Джейн, — скажет матушка, входя в классную комнату днем. Она посидит, напряженно вслушиваясь, затем кивнет, встанет и уйдет. Она никогда меня не хвалит. Меня немало огорчает, что матушку не интересует ничто другое, помимо умения подобрать на лютне модную песенку, и что она не понимает, почему мне хочется гораздо большего.
— Ты слишком много времени проводишь за музыкой, — упрекает она меня. — У тебя не останется времени на другие занятия. — И посему на музыку она отпускает всего полчаса в день, чего мне, конечно, недостаточно. Я знаю, что протестовать бесполезно, и потому действую тайком, стараясь улучить минутку, чтобы потрафить своей любви к музыке.
— Но, миледи, Джейн музыкально одарена, — возражает доктор Хардинг.
— Все может быть, — отвечает она, — но ей от этого нет никакой пользы. Женщин, сочиняющих музыку или поющих, никогда не воспринимали серьезно. — Вот и все. Дальнейших возражений она не потерпит.
О чем она особенно печется, так это об уроках танцев.
— Важно, чтобы юная леди, которой в будущем предстоит стать украшением двора, умела танцевать, — говорит она со значением. Она гордится своей собственной грацией и мастерством. Так что каждый день после полудня, под музыку музыкантов нашего ансамбля, играющего на галерее, я повторяю па, танцуя оживленные бурре, медленные гальярды и степенные паваны.
И так, за молитвами, уроками, трапезами, рукоделием, расписанными по часам, проходят мои дни. По счастью, мне нравится установленный для меня режим, и я рада быть постоянно занятой. Получать новые знания и умения — это увлекательное приключение, и впервые я чувствую себя счастливой.
Время от времени матушка приезжает из дворца домой. Она нужна была королеве летом, когда его величество сражался во Франции, но теперь она снова явилась в Брэдгейт, и в доме воцаряется суматоха.
Сегодня она отменила занятия во второй половине дня.
— Одной из главных обязанностей знатной дамы является благотворительность, — объясняет она мне и Кэтрин. — Сегодня я собираюсь раздать милостыню бедным жителям наших земель, а вам, девочки, будет полезно сопровождать меня. Вы поймете, как вам повезло в жизни, и научитесь исполнять свой христианский долг.
Миссис Эллен, прежде чем одеться самой, закутывает нас в плащи, натягивает нам перчатки, и мы следуем за миледи в кухню, где на выскобленном столе нас ожидают несколько корзин, покрытых чистой тканью. Мы относим их в нашу карету, готовую к небольшому путешествию.
— Здесь живет вдова Картер, — говорит миледи, когда карета останавливается возле убогой лачуги у подножия скалы. — Ее муж служил у нас пастухом, он умер десять лет тому назад. Я давала ей кое-какую работу в прачечной, но сейчас она прикована к постели.
Она ведет нас в домишко, где вонь немытого тела, мочи и затхлой старости просто валит с ног. Кэтрин держится позади, но миледи крепко хватает ее за руку и вытаскивает вперед. Я стараюсь не вдыхать.
— Мы принесли вам еды, — говорит матушка.
Древняя старуха в грязной постели пытается приподняться и сесть, бормоча слова благодарности, но миледи поднимает руку и говорит:
— Я пришла исполнить свой христианский долг, миссис, и привела с собой дочерей, дабы мой поступок послужил им примером. Благослови вас Господь.
— Спасибо, миледи, — шелестит старуха.
— Я пришлю вам горничную, чтобы она прибрала здесь, — обещает матушка и ставит корзину на стол. Затем она выплывает вон, и мы с облегчением выходим вслед за ней.
Следующий визит не столь неприятен, ибо мы дарим старую детскую одежду жене кучера, которая недавно родила близнецов. Полюбовавшись младенцами, мирно спящими в одной колыбели, мы едем дальше, в дом, стоящий на отшибе в лесу. Здесь обитает темноволосая женщина, которая с виду вполне способна сама о себе позаботиться. В очаге у нее кипит горшок с похлебкой, на потолке развешаны сухие травы, в углу — поленница дров. В доме тепло и даже чисто.
— Я кое-что для тебя привезла, Анна, — говорит миледи, вручая ей корзину.
— И у меня есть кое-что для вас в обмен, — отвечает женщина необычным голосом, как у иностранки, в котором слышится что-то загадочное. Она отдает матушке бумажный свиток, не похожий на предмет, подходящий для обмена на полученную ею провизию.
— Красивые у вас детки, миледи, — произносит она своим чудным голосом.
— Да, — соглашается матушка. Я замечаю, что Анна, в отличие от многих людей, держится с ней на равных, и миледи, кажется, воспринимает это как должное. — Благодарю тебя, — говорит она женщине и быстрее выводит нас, без обычного своего благословения.
— Сударыня, разве эта женщина больна? — спрашиваю я, пока наша карета катится к дому.
— Нет, Джейн. Но она оказала мне услугу, и я обязана ей отплатить.
— А что она сделала? — спрашиваю я. Кэтрин поднимает кожаную штору, чтобы поглазеть на придорожные виды. Ее не интересует загадочная женщина.
— Это тебя не касается, — отвечает матушка, что оставляет меня в легком недоумении. Но вскоре мы приезжаем домой, а после ужина мы с Кэтрин играем в кегли в галерее. Я забываю об Анне и таинственной услуге, оказанной ею матушке.
Есть одно ненавистное мне занятие, и это — еженедельная семейная охота, из-за которой отменяются все уроки. Я боюсь ездить верхом, но раз в неделю меня заставляют участвовать в погоне за оленем. Я тащусь позади, а взрослые тем временем несутся все дальше и дальше вперед с гиканьем и улюлюканьем, пока замеченная ими дичь пускается наутек. А потом всегда наступает тошнотворный момент, когда несчастное животное валят на землю и зверски умерщвляют, вспарывая ему брюхо ножом. Миледи никогда не упустит случая отчитать меня за отсутствие должного энтузиазма и брезгливость и вслух подивиться, почему я не унаследовала любовь своих родителей к кровавым забавам.
— Должно быть, — заявляет она, — ты нарочно пренебрегаешь своим долгом.
— Простите меня, миледи, — говорю я, но это все без толку. Я не могу заставить себя полюбить охоту.
Затем приходит день, которого мне никогда не забыть. После обычной еженедельной пытки охотой батюшка в раздражении напускается на меня.
— Ты слишком робкая, дочь моя! — резко выговаривает он. — Так из тебя никогда не выйдет охотницы. Ты трусишь, верно?
Я стою опустив голову, а он продолжает кричать:
— Господи, ну почему ты не родилась мальчиком? — Я молчу, но его слова огорчают меня. Я знаю, что мои родители глубоко разочарованы тем, что у них нет сына.
Потом милорд объявляет:
— Клянусь, Джейн, ты научишься охотиться. Думаю, тебе пора пройти крещение кровью. И это случится в следующий раз.
— Пожалуйста, не надо, — шепчу я, ибо знаю не понаслышке этот ужасный ритуал, и хотя все аристократы должны через него пройти, это чудовищно, равно для бедного зверя и молодого охотника, которого к нему принуждают.
Я уверена, что упаду замертво, когда наступит мой час, ибо мне всегда было невыносимо видеть страдания несчастной твари, и я не хочу причинять ей боль.
— Прошу вас, сэр, можно мне уйти? У меня разболелся живот. — Матушка слышит, но она не настроена проявлять мягкость.
— Молчи, — приказывает она.
— Милорд, ребенку дурно, — вмешивается миссис Эллен. — Ей становится дурно от одной мысли о крови, — сбивчиво добавляет она. Но батюшка глядит на нее как на сумасшедшую.
— Что за чушь, — говорит он, — Джейн обязательно надо окрестить кровью. И ей это понравится, клянусь! Напрасно вы обе поднимаете шум из-за такого пустяка.
Значит, решено. В назначенный день, после обеда, миссис Эллен помогает мне переодеться в бурую амазонку с лихой шляпкой с пером. Дрожа в преддверии ожидающего меня жуткого испытания, я иду в конюшни вместе с другими наездниками и сажусь на свою белую в яблоках кобылу Леди. Покорно отпив из общего кубка, протянутого мне, я послушно следую рысью за родителями. Вскоре мы уже скачем галопом по красивейшей местности, среди крутых холмов, скалистых утесов и бурных ручьев. Наша добыча сегодня — прекрасная лань, молодая и сильная. Она в веселом танце ведет нас за собой через парк и дальше — на открытый луг. Собираются черные тучи. Голубое зимнее небо темнеет, начинается сильный ливень, в считанные секунды вымачивающий нас всех до нитки. Родителям и остальным, кажется, нет до этого дела, но я с каждой секундой все сильнее коченею в своей промокшей одежде. Большего несчастья и представить себе нельзя, особенно если вспомнить, что будет потом.
В два часа дождь все еще продолжается, а лань уже повалили на землю, и мы все спешиваемся в грязь, чтобы убить ее. Несчастное раненное в бок животное лежит в луже, с тяжело вздымающимся брюхом и вытаращенными стеклянными от страха глазами. Охотники стоят вокруг, сдерживая рвущуюся и лающую свору гончих.
Батюшка вкладывает мне в руки большой нож. У него гравированное лезвие, длинное и страшное.
— Джейн, сегодня эта честь оказана тебе, — провозглашает милорд. — Смотри, чтобы рука не дрогнула!
Я сжимаю рукоять. Мне говорили, что нужно вонзить нож глубоко в грудь животного, но сейчас, когда время настало, у меня нет ни сил, ни воли для этого. Меня так трясет, что нож в моей руке ходит ходуном.
— Живей, девочка! — слышу я матушкин голос. Глаза у нее кровожадно и возбужденно блестят. Для нее это наивысшее наслаждение охоты, а я его порчу. — Давай же! — восклицает она.
Делать нечего. Крепко зажмурившись, я поднимаю нож обеими руками, моля Бога не оставить меня, и всаживаю его в упругую живую плоть. Когда я открываю глаза, я вижу, что несчастная лань бьется в смертных судорогах, а мои юбки залиты кровью. Окаменев от ужаса, я смотрю, как главный егерь, выхватив нож у меня из рук, совершает coup de grace и кладет конец мукам животного.
Но самое худшее еще впереди. Еще несколько ударов ножа, и кровавые внутренности лани, парящие во влажном воздухе, вываливаются на мокрую землю.
— А теперь ты пройдешь охотничье крещение! — кричит батюшка напряженным от возбуждения голосом, как будто убийство и жестокость доставляют ему необычайно острое удовольствие.
Я стою не двигаясь, окаменев. Я, только что лишившая жизни одно из безвинных созданий Божьих, не могу поверить, что сделала это, что стала соучастницей этой резни. Я совершенно раздавлена своим поступком. Одно дело — есть мясо оленя за обедом, другое — быть виновной в его гибели. Да, лань все равно погибла бы, кто бы ее ни прикончил, но я, конечно, никогда не забуду чувства, которое возникает, когда вгоняешь нож в живое тело и знаешь, что этот твой удар несет смерть.
Батюшка грубо толкает меня вперед, и так как я по-прежнему остаюсь глуха к его окрикам, он снова толкает меня, и я падаю на колени перед кровавой массой, которая всего минуту назад была живым оленем. Затем, схватив сзади мои руки, он сует их в теплые зияющие раны, вытаскивает, все в крови, и мажет ими меня по лицу.
— Вот так! — торжествующе кричит он. — Теперь леди Джейн настоящая охотница!
Компания взрывается аплодисментами, но тут я внезапно чувствую во рту горький вкус желчи, и меня рвет в грязь, и горячие, непрошеные слезы ручьем текут из моих глаз.
Матушка в гневе налетает на меня и рывком поднимает на ноги.
— Возьми себя в руки! — негодует она, влепляя мне жгучую пощечину. — Как ты смеешь нас подводить? Соберись. Неужели ты не видишь, что все на тебя смотрят? Что это за поведение? Имей в виду: в этом мире нельзя быть такой неженкой. Черт возьми, что же мне с ней делать?
— Успокойся, дорогая, — утешает ее батюшка, не обращая внимания на мое горе. — Я уверен, что Джейн извлечет полезные уроки из сегодняшнего дня. А если нет, если она снова выставит себя подобным образом, ей известно, каковы будут последствия.
Бросив на меня зловещий взгляд, он идет к своей лошади.
Все вскакивают в седла, и кавалькада направляется к дому. Я, дрожащая и залитая кровью, еду позади на своей белой Леди. Мои руки почти примерзли к поводьям. Я утешаю себя мыслью о том, что после первого окровления других обычно не устраивают. Но в то же время я сознаю, что еженедельные охоты будут повторяться, как кошмарный сон, и несколько раз в течение следующей недели просыпаюсь с криком от воспоминаний об этом ужасе и о страданиях несчастного животного.
