39
— Какое коварство! — воскликнула я. — Это все происки Норфолка! Он специально составил такой законопроект, чтобы помешать мне выйти замуж!
Граф Суррей покачал головой:
— Лично вы, Джоанна, здесь ни при чем. Этот документ называется «Акт о шести статьях: закон о единообразии» и касается абсолютно всех, кто был монахом или монахиней. — Он достал из камзола бумагу. — Четвертая статья гласит: «Ни один человек, давший обет целомудрия, не имеет права жениться или выходить замуж. Свершивший такое считается нарушившим закон». Джоанна, я сам прочитал это только сегодня на рассвете. Клянусь, я ничего не знал. Мой отец представил этот законопроект на рассмотрение в обеих палатах к открытию парламента, и я сразу помчался сюда. Всем бывшим монахам и монахиням запрещается вступать в брак.
— Не может быть! — послышался женский крик. Это кричала Агата Гуинн.
— А в этом законе есть что-нибудь о восстановлении монастырей? — спросила я, чувствуя, как пересохло у меня в горле. — Король имеет хоть какое-нибудь намерение сделать это?
— Нет.
— Значит, монашкой мне быть нельзя, но и замуж выходить тоже нельзя? — потрясенная, спросила я.
Тут выступил вперед Эдмунд.
— Покажите мне бумагу, — потребовал он.
Суррей протянул ему документ, но Джон Чек первым схватил его и потом передал Эдмунду. Они вместе принялись читать его.
— Так ваш батюшка, значит, сочиняет и представляет на рассмотрение парламента законы, касающиеся религии? — сердито спросила я. — В это трудно поверить.
— «Обет целомудрия или вдовства, — прочитал вслух Джон Чек, — данный перед Богом мужчиной или женщиной осознанно, должен соблюдаться как закон Божий, и это исключает их из числа тех, кто пользуется свободами, дарованными остальным христианам».
— Гардинер, — проговорила я, задыхаясь. В формулировке этой отчетливо слышался его голос.
Суррей избегал смотреть мне в глаза. Значит, я права. «Акт о шести статьях» написал Гардинер и передал его первому пэру страны, герцогу Норфолку, чтобы тот протолкнул закон через парламент.
Джон Чек был очень расстроен, и не только тем, что обряд венчания был прерван самым безобразным образом.
— Суть этого акта — защита литургии, символа веры и таинства евхаристии, то есть основных принципов Католической церкви. Теперь посягнуть на эти принципы будет равносильно тому, что нарушить закон, а нарушивший закон в обязательном порядке подлежит наказанию. Стало быть, Реформации в Англии конец. Если законопроект пройдет, все вернется обратно.
По церкви прокатилась волна замешательства. Дворянин и лавочник, судостроитель и бывшая монахиня — все говорили одновременно о грядущих в государстве крутых переменах. Агата Гуинн в голос рыдала в объятиях мужа. Мысль о том, что их брак будет аннулирован, приводила обоих в ужас. Отец Уильям Моут в растерянности оглядывал алтарь и стены церкви, размышляя о том, что в ней теперь надо будет восстанавливать. Урсула стояла, гордо подняв голову, как и муж ее, урожденный Стаффорд. А на ступенях церкви злобно выкрикивал что-то Тимоти Брук, этот новоявленный протестантский проповедник.
Про нас с Эдмундом все просто забыли.
— А нам-то что теперь делать? — спросила я, отчетливо ощущая на голове тяжесть венка.
— Не знаю. — Не часто я видела Эдмунда таким растерянным. Но сейчас на нас обоих словно бы напал какой-то столбняк.
Бедняжка Артур ничего не понимал, но чувствовал: случилось нечто ужасное.
— Что? Что такое? — то и дело спрашивал он и плакал, а сестра Винифред безуспешно пыталась успокоить малыша.
Но что она могла ему объяснить, если мы и сами ровным счетом ничего не понимали?
Первым высказал свое мнение Джон Чек.
— Вы все равно должны пожениться, — протянул он к нам с Эдмундом обе руки. — Этот законопроект еще может и не пройти.
— Уверяю вас, он пройдет, сэр, обязательно пройдет! — крикнул Суррей, услышав его. — И вступит в силу уже в июне.
— Эдмунд, — покачал головой Чек, — умоляю тебя, женись, женись немедленно!
Про нас наконец вспомнили и обступили со всех сторон. Мои родственники Стаффорды всегда придерживались политики хотя бы внешнего повиновения властям и умоляли нас отложить венчание до тех пор, пока парламент не примет определенное решение. Брат Эдмунда Маркус поддержал их: надо подождать. Другие советовали продолжить церемонию венчания, а как только законопроект будет официально принят, подать прошение о признании брака законным в виде исключения.
— Для монахини или монаха, которые вступили в брак с человеком, не дававшим обетов, — сказал граф Суррей, — еще можно надеяться на какое-то исключение. Джоанна, вы были только послушницей, то есть не окончательно монахиней, и это может послужить в вашем случае зацепкой. Но вы, — он повернулся в Эдмунду, — вы уже много лет исполняли монашеские обеты… не думаю, что вам пойдут навстречу. Вы уже никогда не сможете жениться ни на ней… ни на какой-либо другой женщине.
— Но вы, сэр, не юрист, не правовед, — осадил его Джон Чек. — Есть здесь кто-нибудь… какой-нибудь представитель закона? Мировой судья или констебль?
— Нет, — резко ответил Эдмунд. Уж очень ему не хотелось вмешивать в это дело Джеффри Сковилла.
Но Чек обращался к толпе и не слышал друга. Мне стало совсем нехорошо… Господи, сделай так, чтобы Джеффри сейчас не отыскался. В церкви я его не видела. Возможно, он вообще не явился на церемонию. Что лично меня бы ничуть не удивило.
— Констебль Сковилл! Констебль Сковилл! — Это кричали из толпы собравшихся, а я в это время молча молилась, чтобы его здесь не оказалось.
Но вот толпа расступилась, давая дорогу Джеффри, который направлялся прямо к нам. Оказывается, он все это время был здесь, просто старался не попадаться мне на глаза. А сестры Беатрисы нигде не было видно. Джеффри шел очень медленно и явно с большой неохотой.
— Я не могу придать законной силы проекту, который еще не принят парламентом, — сказал он.
— Но вы можете нас рассудить, ведь здесь было высказано не меньше дюжины самых разных мнений, — возразил отец Уильям. — Откуда нам знать, что правильно, а что нет? Вот скажите, как по-вашему, может ли Эдмунд Соммервиль взять сегодня в жены Джоанну Стаффорд?
— Нет, — твердым голосом и с каменным выражением лица объявил Джеффри, — не может.
— Чужое мнение для меня ничего не значит, — вскинулся Эдмунд. — В особенности ваше, — подчеркнул он и, к моему ужасу, толкнул Джеффри в грудь, да так, что тот отшатнулся.
Джеффри, недолго думая, ответил тем же. Ревность, всегда тлевшая в груди обоих, вдруг вспыхнула ярким пламенем и вырвалась наружу… и где? В церкви Святой Троицы!
— Прекратите! Прошу вас… — взмолилась я.
Но как только началась стычка, меня подхватили и буквально вынесли из церкви. С одной стороны меня поддерживал граф Суррей, с другой кузен Генри Стаффорд. Я лишь беспомощно оглянулась: что с Эдмундом? Но там уже собралась плотная толпа мужчин — их с Джеффри едва оторвали друг от друга.
Пока Стаффорд и Говард вели меня домой по Хай-стрит к дому, городские обыватели глазели на меня во все глаза. Такого в Дартфорде еще не видывали: здесь у них сроду не бывало, чтобы церемония венчания прерывалась столь неожиданным образом.
Зайдя в дом, я сорвала с головы венок, разодрала его на мелкие кусочки и побросала их на пол.
— Джоанна, что вы делаете! — закричала Урсула.
Она бросилась на колени и стала собирать обрывки, безуспешно пытаясь соединить их вместе.
— Ясное дело, это все Гардинер… Епископ добился-таки своего, он заставил меня пожалеть… да, заставил… — повторяла я как безумная, то ли плача, то ли смеясь.
— Джоанна, вам надо помолиться и успокоиться, — сказала Урсула. Она подошла и положила руки мне на плечи. — Вы разве знакомы с епископом Винчестерским? Ну, подумайте сами. С чего это ему вдруг предпринимать какие-то действия, направленные против вас лично?
Что я могла ответить ей на это? Ничего.
— А где Эдмунд? — спросила я. — Мне надо поговорить с ним.
— Нет, — вступил в разговор Генри. — Не делайте этого, пока все не успокоится и нам не будет более или менее ясно, что можно предпринять. Уверен, господину Соммервилю тоже нужно время, чтобы успокоиться и взять себя в руки. В церкви он вел себя отнюдь не как джентльмен.
— Только не осуждайте его, — попросила я. — Вы ведь ничего не знаете, да и вряд ли поймете.
Я направилась к лестнице.
— Мне нужно побыть одной! — С этими словами я покинула своих родственников.
Они не удерживали меня. Я заперлась в спальне и легла на кровать. Я плакала, вцепившись зубами в кулак, чтобы, не дай бог, никто не услышал. Мне очень не хотелось, чтобы меня утешали или, хуже того, давали советы. Никто, кроме Эдмунда, не мог помочь мне. Мы вместе должны найти выход из создавшейся ситуации. Возможно, я была не права. Вполне вероятно, что Гардинер не имел в виду именно меня, когда составлял документ, запрещающий бывшим монахам и монахиням вступать в брак. И к тому же, как говорил Джон Чек, не исключено, что в парламенте этот законопроект еще не пройдет. А если и пройдет, то мы с Эдмундом вполне можем попасть в какой-нибудь разряд исключений. Не стоит так уж отчаиваться, еще не все потеряно.
Снизу доносились чьи-то шаги: приходили и уходили какие-то люди. Я перестала плакать, и теперь мне было все хорошо слышно. Скоро за мной придет и Эдмунд, я в этом не сомневалась. Лежала и ждала, когда услышу его голос.
Первым покинул мой дом граф Суррей. Конечно, ему достанется от отца за то, что он так долго отсутствовал. Я понимала, что молодой граф примчался в Дартфорд с самыми благими намерениями, опасаясь, что я нарушу закон. Но всем своим существом я хотела бы, чтобы он не приезжал. Сейчас мы с Эдмундом уже были бы мужем и женой, танцевали бы и от души веселились с друзьями.
А потом настала бы наша первая брачная ночь, которой я одновременно боялась и всем сердцем желала. Но сейчас я не могла позволить себе думать об этом, нельзя было поддаваться смутным желаниям и грезам, поднимавшимся в душе: стоило только представить, каково это — лежать в одной постели с мужем…
Дневной свет постепенно угасал; внизу оставались только Генри и Урсула. Артура, наверное, забрали к двоюродным братьям и сестрам в дом господина Хэнкока. До слуха доносились неразборчивые голоса: супруги Стаффорд о чем-то негромко разговаривали. Как, должно быть, они жалеют о том, что затеяли эту поездку в Дартфорд, которая неожиданно обернулась такой катастрофой. Но как теперь оставить меня одну: ведь ближайшие родственники просто обязаны оказать мне помощь и покровительство.
Я вышла на лестничную площадку и негромко кашлянула. Они вздрогнули и посмотрели наверх.
— Я уже успокоилась, — сказала я, пытаясь говорить как можно более естественным голосом. — Вы правы, не стоит расстраиваться раньше времени. — Я в нерешительности помолчала. — А Эдмунд приходил?
— Нет, — ответила Урсула.
Сердце мое сжалось. Наверняка что-то случилось. Надо взять себя в руки. Они не должны знать, что я чувствую.
— Ну, ничего страшного, поговорю с ним завтра, — произнесла я как можно более спокойно. — А сегодня я очень устала. Перекушу чем-нибудь и постараюсь уснуть.
— Только не здесь, — решительно заявил Генри. — Сейчас вы отправитесь с нами к господину Хэнкоку. В городе очень… неспокойно. Этот новый закон взбудоражил весь Дартфорд. Не оставлять же вас здесь на ночь одну, без защиты.
Я заглянула в кухню. Кити там не было.
— У меня есть служанка, молоденькая девушка, можно послать за ней. Тогда я буду не одна, так что вы можете спокойно идти в дом господина Хэнкока, к своим детям. Да и вообще вам, наверное, уже пора возвращаться в Стаффордский замок.
— Как мы уедем, если вопрос с вашим замужеством повис в воздухе? — возразил Генри.
— Не беспокойтесь, мы с Эдмундом сами все уладим, — твердо сказала я.
Урсула скептически хмыкнула.
— В чем дело? — спросила я.
— Генри послал за ним еще два часа назад, — пояснила она, — хотел обсудить ситуацию, но Эдмунда Соммервиля нигде не нашли. Сестра его тоже не знает, где он. Да и старший брат его куда-то пропал. Мы посылали человека к этому студенту из Кембриджа, как его… Джону Чеку. Он утверждает, что после той злосчастной драки, которую они затеяли в церкви с констеблем, господина Соммервиля никто не видел.
«Мой возлюбленный в беде. Я должна помочь ему. Только я одна могу это сделать».
— Эдмунд частенько ищет уединения для молитвы, — сказала я вслух. — Не сомневаюсь, что завтра я с ним увижусь.
В конце концов супруги Стаффорд согласились со мной. Через полчаса явилась Кити. Она смотрела на меня такими круглыми глазами, что я поняла: наше злополучное венчание породило в Дартфорде массу разговоров и толков. Так или иначе, девушка согласилась провести ночь под моей крышей.
— Все будет хорошо, Джоанна, вот увидите, — сказала Урсула, целуя меня в щеку.
— Поешьте супу, госпожа Стаффорд, а я тем временем сбегаю и приведу сестру Винифред, хорошо? — спросила Кити, когда мы остались одни.
— Потом, — коротко ответила я.
Я села в кресло у окна. На улице уже смеркалось, но по Хай-стрит сновали какие-то люди; прежде такой активности в конце дня никогда не наблюдалось. Пришлось ждать, пока на улице совсем стемнеет.
Кити возилась на кухне. Слышно было, как она режет овощи, как шипит и потрескивает пламя под котелком с супом. Не слишком, конечно, приятно обманывать служанку. Но другого пути у меня нет.
Я потихоньку выскользнула из дому и была уже на полпути к лазарету, как вдруг нос к носу столкнулась на улице с Хамфри.
— Госпожа Джоанна! А я как раз шел к вам.
— Вас Эдмунд послал?
Он покачал головой.
— Вы знаете, где он?
— Господин Соммервиль сейчас в лазарете, — ответил Хамфри. — Но он… у него… в общем, с ним что-то неладно. Мне кажется, он заболел. Я не знаю, что делать.
Остаток пути до лазарета я промчалась бегом. Хамфри не отставал. Еще издалека я заметила в окне горящую свечку.
— Эдмунд! Эдмунд! — закричала я, ворвавшись в лазарет.
Ответа не было.
— Господин Соммервиль там, в задних комнатах, — подсказал Хамфри. — Он не может встать.
Я побежала туда. Эдмунд лежал на соломенном тюфяке. Он до сих пор еще не снял праздничную одежду, в которой был в церкви: светло-серый камзол и брюки. Мой любимый лежал без движения, и сначала мне показалось, что он в беспамятстве. В комнате было очень темно, не горело ни единой свечки.
Я опустилась перед ним на колени.
— Эдмунд, — прошептала я. — Я пришла.
Он медленно повернул голову.
— Джоанна, — проговорил он прерывающимся голосом. — Ты пришла ко мне?
Сердце мое бухало в груди, как кузнечный молот.
— Хамфри, принесите свечку, — попросила я.
Он повиновался. Я подняла свечку повыше, чтобы видеть лицо Эдмунда. Казалось, он был в полубессознательном состоянии, выражение лица его было безмятежным. Тускло светились глаза, напоминавшие плоские темные лужицы. Больше года я не видела у него таких глаз. Сердце мое упало: опять этот злополучный «красный цветок Индии», или, как еще его называли, «камень бессмертия».
— Я нашел господина Соммервиля на полу возле рабочего стола, — пояснил Хамфри. — Простите, что я спрашиваю, госпожа Стаффорд, но, может быть, он просто пьян, как вы думаете?
— Нет, — ответила я. — Он не пьян.
Свеча в руке моей задрожала, я чуть не выронила ее и быстро поставила на пол.
— Джоанна, — снова проговорил Эдмунд и дважды моргнул. — Ты здесь?
— Да, я здесь.
Я повернулась к Хамфри:
— Пожалуйста, сходите на постоялый двор Белл-Инн и спросите там Джона Чека. Прошу вас, приведите его сюда поскорее. Но никому не говорите, в каком сейчас состоянии Эдмунд, это очень важно. Вы поняли?
— Да, госпожа Стаффорд. — И Хамфри помчался выполнять поручение.
Я легла на холодный пол рядом с тюфяком Эдмунда.
Он повернул голову и внимательно посмотрел на меня этими ужасными безжизненными глазами.
— Ты плачешь, любовь моя? — спросил он. — Почему?
— Так, без причины, — хрипло ответила я.
— На тебе все еще подвенечное платье, — сказал он, помолчав с минуту.
Я опустила глаза и глянула на складки юбки.
— Да. — Никогда бы не подумала, что мне может быть так больно, просто невыносимо, ужасно больно.
— У тебя такое усталое лицо, подвинься ко мне поближе, — попросил он. — Все будет хорошо, Джоанна.
— Да, Эдмунд.
Я перебралась на узенький тюфяк и прижалась к нему. Повернулась так, чтобы голова моя лежала на его груди, а рука обнимала его. Он слегка поглаживал эту руку, а пламя свечи жарко грело мне спину. Из глаз моих катились слезы, но я не шевелилась, стараясь подавить рыдания. Не хотелось расстраивать Эдмунда, хотя я понимала, что ему теперь все равно, шевелюсь я или нет, делаю ли что-нибудь или просто лежу. Скорее всего, сознание его было где-то очень далеко отсюда.
— Вот увидишь, Джоанна… вот увидишь, — тихо повторял Эдмунд. — Все будет хорошо.
