18
Ласточка громко пискнула, но всего лишь один раз, и затихла. Кровь брызнула из бедной пичужки и пролилась во вторую ямку. Только теперь я поняла, что за тяжелый запах стоял здесь: запах крови и плоти приносимых в жертву птиц.
— Нет, нет, нет, нет, — повторяла я, всхлипывая. В груди все горело. Мне казалось, будто это меня потрошат над ямой в древней подземной гробнице. Я пыталась вырваться из объятий Гертруды, но не тут-то было.
Оробас бросил тельце мертвой птички на пол и поднял обе руки. По запястьям его стекали капли крови.
— Я вызываю тебя! — завопил он. — Приди ко мне и свидетельствуй! Приди и да будь кроткой и милостивой к нам. И да не будет тебе покоя до тех пор, пока ты не явишься ко мне!
Несколько секунд он помолчал, после чего вновь прочитал заклинание. А потом еще и еще. Уж не знаю, сколько раз в общей сложности он повторил его. Слушать Оробаса было страшно тяжело: в душе у меня царило полнейшее смятение, а в висках стучало. Гертруда, с трудом дыша, продолжала крепко держать меня.
Вдруг слова словно бы застряли в горле Оробаса, а лицо его обмякло. Колени подогнулись, и медленным, плавным движением он упал на землю. Гертруда бросилась к прорицателю, опустилась перед ним на колени.
— Он мертв? — спросила я.
— Нет, — ответила она, не глядя на меня. — Но это самый опасный момент. Если умершие не являются на зов мага, он сам отправляется к ним.
Медленно текли минуты. Я невольно подумала, что смерть этого странного прорицателя стала бы для нас — а также и для всего остального мира — наилучшим исходом. Но тотчас устыдилась этих мыслей. Каждый человек, будь то мужчина или женщина, заслуживает искупления.
И тут послышался шорох. Оробас приподнялся на одной руке и сел, наклонившись вперед, опустив голову и упершись подбородком в грудь. В пламени свечи видно было, как побледнело его лицо.
— Этельрея… — прошептала Гертруда.
— Зачем меня позвали сюда? — проговорил Оробас. Голос его сильно изменился: он был все еще низким и скрипучим, но звучал как-то приглушенно, и из него начисто исчезли прежние высокомерие и насмешливость. — Кому я понадобилась?
— Мне, Гертруде Кортни.
Оробас поднял голову. Плечи его были опущены, а выражение лица какое-то сонное, вялое. Он отыскал взглядом Гертруду и произнес:
— Вижу тебя. Я уже говорила с тобой однажды. Зачем ты снова призвала меня?
Гертруда жестом велела мне подойти поближе.
— Я привела еще одного человека, — сказала она. — Невесту Христову.
Я стояла не двигаясь. Оробас повернул голову: сначала влево, потом вправо. Тусклые серые глаза его отыскали меня, голова неподвижно застыла.
— Вижу ее. Пусть подойдет поближе.
Гертруда снова поманила меня к себе.
«Все это обман и притворство, — говорила я себе. — Оробас лишь делает вид, что он — умершая саксонская девушка, на самом деле его интересует только кошелек Гертруды. Ладно, прикинусь и я, что поверила. Таким образом, этот балаган вскоре закончится, и мы уйдем».
Я подошла поближе. Встала на колени рядом с Гертрудой. Оробас некоторое время рассматривал меня изучающим взглядом, потом покачал головой. Выпятил нижнюю губу, как это делают дети. «А у него неплохо получается, — подумала я. — Да только меня не обманешь: все это спектакль, и больше ничего».
— Но она вовсе не Христова невеста, — сказал Оробас. — Одета не так, как подобает монахине, пришла сюда с непокрытой головой.
— У нее все отобрали, — пояснила Гертруда. — Ее монастырь ордена доминиканцев в Дартфорде по приказу короля закрыли.
Оробас задрал подбородок вверх. Несколько секунд глаза его вращались. Гертруда судорожно схватила меня за коленку.
— Да, — произнес он наконец. — Все монастыри… уничтожены. Очень печально.
— Но они ведь будут восстановлены? — подсказала Гертруда. — Когда вернется истинная вера, монастыри восстановят, да?
Оробас покачал головой:
— Я не хочу разговаривать с тобой. Только с ней. Сейчас я буду говорить о Дартфорде.
Он повернулся ко мне. Я подвинулась еще ближе. И вот что услышала:
— У моего отца была ферма неподалеку от Миддлбрука. Мы жили там в доме, который он построил сам, своими руками. Дом наш стоял на холме, и из окон была видна река, которая разделялась на три рукава.
По спине у меня пробежал холодок, а в кончиках пальцев я ощутила покалывание. Впрочем, я все еще упорно не хотела верить тому, что видели мои глаза и слышали мои уши. «Нет ничего проще, чем отправиться в Дартфорд и изучить там местность», — говорила я себе.
— А почему ты постриглась в монахини? — спросила я.
«Ничего, сейчас я выведу шарлатана на чистую воду: описать, как живут монахини в Дартфордском монастыре, не так-то просто, тут меня не обманешь».
— Это было сделано по обету отца. У него было три дочери, я средняя. И еще один сын. Только один. Когда мне исполнилось четырнадцать лет, брат заболел лихорадкой. Все думали, что он не выживет, и священник уже соборовал его. И тогда отец дал клятву: если Бог оставит Кадваллу в живых, то самую красивую дочь свою он отошлет в монастырь, отдаст ее ордену Святой Юлианы. И Кадвалла не умер… остался жить…
Улыбка на лице Оробаса завяла.
— Тщеславие — это грех, — тусклым голосом сказал он. — За наши грехи мы несем наказание. Всегда.
— Ты была счастлива в монастыре? — спросила я.
— Нет, сестры были грубые. Они били меня, если я не справлялась со своими обязанностями. А я не всегда успевала, в монастыре было больше работы, чем на ферме. Я очень уставала. Мне хотелось отдохнуть, но сестры твердили, что надо молиться. Заставляли повторять за ними молитвы. Мне приходилось постоянно учиться, много учиться.
— А какой молитвенник вы использовали? — поинтересовалась я.
— Никто из сестер не умел читать, Господь не дал им этого дара. Монахини говорили, надо постоянно повторять молитвы, которые я запомнила, надо страдать, работать до изнеможения и недоедать, для того чтобы лучше понять святую Юлиану. В первый год я совсем ничего не понимала и ничего не чувствовала. Я знала только одно: мне ужасно не хочется быть монашкой.
Все трудней было сомневаться в словах, исходящих из уст Оробаса.
«Просто он умный человек, — думала я, все больше слабея духом. — Священники правду говорят, что Дьявол очень умен».
— А почему тебя похоронили здесь? — продолжила я допрос. — Это ведь далеко от Дартфорда. Ты убежала? Как ты попала в Лондон?
— Моя жизнь закончилась здесь, — был ответ.
— Ты ушла из монастыря и добралась до Лондона?
Плечи Оробаса опустились еще ниже.
— Это была ошибка. Я согрешила.
Все это звучало очень непонятно.
— Было три сотни кораблей, — снова заговорил прорицатель, уже быстрее. — Норманны ограбили Кентербери, а потом пошли на Лондон. Все, кто не бежал из города, пали от их меча. И я тоже.
— А кто тебя обнаружил, Оробас? — спросила Гертруда.
Ответа не последовало. Маг выглядел крайне изможденным, словно единственным желанием его было поскорее заснуть.
— Мы имели честь выслушать твою историю, — взволнованно сказала Гертруда. — Но теперь молю тебя, обрати свой взор к будущему.
— Если только оно вообще у вас есть, — мрачно изрек провидец.
— Позапрошлой ночью ты видела леди Марию в короне королевы Англии, — продолжала жена Генри. — Но как именно это произойдет? С помощью иностранных солдат? Скажи, вторгнутся ли в Англию войска императора Карла?
Я схватила Гертруду за руку и прошептала:
— Это попахивает государственной изменой.
— А как еще Мария может захватить трон? — прошептала она в ответ.
— Я вижу множество кораблей, — также шепотом проговорил Оробас. — Они плывут к Англии. — Но я заметила, что тут он несколько раз мигнул и нахмурился, словно засомневался.
— Это испанские корабли? — продолжала допытываться Гертруда.
Оробас кивнул.
— А когда? Когда они приплывут? Пожалуйста, скажи, мне обязательно нужно это знать.
Прошло еще несколько секунд, прорицатель вращал глазами, словно искал что-то в своих видениях. Потом с озадаченным видом покачал головой. И вдруг воскликнул:
— Вижу Марию на троне! Рядом с ней человек в кардинальской мантии. И епископ. Много священников, монахов и монахинь. Истинная вера восстановлена!
Гертруда бросилась в мои объятия. Я чувствовала, как по щекам ее катятся слезы: она наконец-то обрела утешение. Казалось, мне бы тоже следовало радоваться, ведь лучшего будущего и желать не приходилось. Но я не могла избавиться от ощущения, что здесь что-то не так.
Оробас застонал и вздрогнул. Капли пота сверкали у него на лбу.
— Я вижу еще кое-что, — сказал он. — У короля рождается второй сын. Генрих Восьмой умирает. Мальчик теперь король, он правит страной, а за спиной его стоит Кромвель.
Прорицатель снова содрогнулся.
— Леди Мария в тюремной камере, ее все покинули. Все боятся Кромвеля и этого мальчика.
Гертруда отпрянула от него, закрыв лицо руками.
— Нет, нет, нет, — стонала она.
— Разве может быть два разных будущих? — резко спросила я.
И тут в первый раз за все время Оробас пошевелил рукой. Он протянул ее в мою сторону.
— Сие есть тайна, а ключ к этой тайне хранится у тебя. Ты подготовишь путь, по которому пойдет будущее.
— Но каким образом? — спросила я. — Это невозможно!
Оробас, продолжая указывать на меня, воскликнул:
— Когда ворон в петлю влез — пес соколом вспорхнул с небес!
Я закрыла лицо руками. Невыносимо было слышать это, он повторил пророчество сестры Элизабет Бартон, слова, которые я хранила в душе и ни с кем ими не делилась, ни один человек на свете не мог знать их.
— Хочешь осадить быка — поищи медведика, — проговорил он. — Хочешь осадить быка — поищи медведика…
Такого я еще не слышала. Вот и второе пророчество, да только смысла в нем ни на грош.
— Я не знаю, что надо делать! — вскричала я. — Я не могу выбирать будущее! Твои слова для меня так же бесполезны, как и слова сестры Элизабет!
— Третий провидец скажет, что делать, — слабеющим голосом произнес Оробас. — Все, конец. — Веки его затрепетали, со лба ручьями тек пот.
— Подожди! — крикнула Гертруда. — Ты видела на троне королеву Марию, а рядом с ней кардинала и епископа. А теперь скажи, что будет с моим мужем и сыном? Со всем нашим родом Кортни?
— Отпустите, отпустите меня, — взмолился Оробас.
— Нет уж, говори, — потребовала Гертруда. — Мне обязательно нужно все узнать. Я заплачу еще. Много больше. Сколько пожелаешь. Ну же!
— О, бедный Генри Кортни, — простонал наконец прорицатель. — Близится час расплаты!
Я задрожала от страха. «Близится час расплаты!» — эту же самую фразу выкрикнул и безумный Джон, когда вместе с семейством Кортни я покидала Дартфорд.
— Почему ты так говоришь? — Гертруда совсем обезумела. — Почему?
Густая струя слюны потекла изо рта Оробаса. Он рухнул на пол и больше не сказал ни слова.
