17
Агарь взяла свечу и направилась за стойку, где в дальнем углу я разглядела дверь. Она толкнула ее, дверь раскрылась, и Агарь ступила в узкий проход. Гертруда подтолкнула меня, и я последовала за новой знакомой.
Через несколько футов перед нами оказалась еще одна дверь, а за ней — небольшая кладовка: несколько пустых бочек и ящик с полусгнившими листьями капусты, обрезками моркови и лука. И повсюду летали и ползали полчища крохотных мушек.
Агарь присела на корточки. Нащупала цепь и, схватившись за нее обеими руками, потянула на себя. Задрожала и со скрипом поднялась крышка люка. Женщина встала на ноги и откинула ее. В тусклом свете я увидела уходящие вниз ступени. Агарь стала спускаться по ним в подземелье.
Гертруда снова подтолкнула меня вперед:
— Теперь ваша очередь, Джоанна.
Ступени были высокие, неровные, местами выщербленные. Я сделала два шага вниз и остановилась. Очень не хотелось, если потеряю равновесие, касаться Агари. Голова дико раскалывалась: то ли от волнения, то ли от голода, то ли от усталости. Я потерла глаза. Глядя на свечку, которую несла Агарь, я чувствовала, что у меня все плывет перед глазами.
— Надо, пожалуй, рассказать вам, куда мы идем, невеста Христова, — сказала наша проводница. Остановившись на ступеньке, она ждала, пока я приду в себя. — В городе Лондоне есть места, куда людей почему-то тянет во все времена. Кто тут у нас только не жил: и кельты, и римляне, и саксы, и норманны. И знаете, почему это место так всех притягивает?
— Нет, — едва слышно ответила я.
— Люди приходят сюда, снова и снова, в поисках справедливости. Вот в наши дни в ратуше заседают всякие там судьи и адвокаты. Они издают законы. Виновных строго наказывают: их приговаривают к тюремному заключению или казни. Вешают, например. И так было всегда. Когда троянец Брут основал этот город, он укротил обитавших здесь великанов, Гога и Магога, и заставил их защищать его. Позже здесь проводили свои обряды жрецы друидов. Прекрасные бойцы, они искусно дрались на ножах и отличались жестокостью. Но до римлян им было далеко. — Агарь помолчала, а потом продолжила: — Вот за этой толщей земли располагался гигантский амфитеатр. Там римляне устраивали игрища, во время которых осужденных преступников на потеху публике бросали на съедение диким зверям.
Я быстро устала от ее нелепых россказней, у меня снова закружилась голова. Тоннель, по которому мы спускались, изменился. Теперь ступеньки были сделаны из какого-то светлого гладкого камня. Не приходилось сомневаться, что они действительно были очень древними. И, что интересно, абсолютно одинаковыми.
— Осталось совсем немного, невеста Христова, — бормотала Агарь. — Я слышала, маркиза Эксетер сказала вам, что мы спустимся в усыпальницу. Это не совсем правильно. Сначала это был храм. Римляне построили его рядом с амфитеатром в честь богини Дианы, чтобы молиться и приносить ей жертвы. Вы, конечно, слышали про эту богиню? В Древней Греции она была известна под именем Артемида. Между прочим, Артемида была непорочной девой и богиней женского целомудрия… — Агарь захихикала. Господи, до чего же отвратительны мне были эти глумливые насмешки над целомудрием и непорочностью.
Ступеньки закончились. Мы оказались в тесном узком пространстве с низким потолком, что-то вроде небольшой пещеры, упирающейся в каменную стену. Точно из такого же светло-серого камня были сделаны и ступени. Агарь жестом пригласила меня к арочному проходу слева, который с обеих сторон крошился и осыпался.
— Невеста Христова, перед тобой вход в Лондиний, — театральным голосом провозгласила она.
— Будьте так добры, не называйте меня больше невестой Христовой, — раздраженно сказала я. — Я уже больше не послушница, а наш Дартфордский монастырь разрушен. У меня есть имя, меня зовут Джоанна…
И в этот момент вдруг вспомнила, что уже слышала слово «Лондиний», причем совсем недавно, всего каких-то пару недель назад. И произнесла его лихорадочным шепотом на приеме у маркизы Эксетер вдова Джорджа Болейна.
— Нет! — крикнула я, оборачиваясь к Гертруде. — Я не пойду туда!
Она сделала шаг назад.
— В чем дело, Джоанна?
— Это то самое место, о котором рассказывала вам леди Рочфорд. Именно здесь Болейны занимались колдовством, — заявила я.
Гертруда не сказала ни слова. Я снова повернулась к Агари. Та стояла совершенно неподвижно, лицо ее ничего не выражало. Значит, я догадалась правильно: Оробас и впрямь когда-то служил Болейнам.
— Гертруда, — твердо сказала я. — Мне все равно, что вы сделаете со мной. Можете рассказать обо мне своему мужу, да хоть всему свету. Говорите, что вам угодно, — меня уже это не волнует. Я сыта по горло вашими байками и не стану, подобно Болейнам, вступать в сделку с дьяволом. Ни за что не стану!
— Она должна прийти сюда по доброй воле, — проговорила Агарь. — Вам ведь это объясняли, миледи, и не раз.
Гертруда яростно замотала головой:
— Джоанна, нет, нет, нет! Прошу вас! — Она вцепилась мне в плечо. — Я понимаю: вы ненавидите меня… Я столько времени обманывала вас. Но лишь потому, что не могла иначе. Джоанна, умоляю вас, пойдемте! Здесь с вами не случится ничего дурного, вам не причинят никакого вреда. Посмотрите на меня: я тоже, как и вы, христианка. И тоже, как и вы, исповедую истинную веру.
— Да, я исповедую истинную веру! И не говорите мне, будто Богу угодно, чтобы я служила злу! — возмущенно крикнула я. — Этому не бывать!
Глаза маркизы наполнились слезами.
— Джоанна, нам надо найти средства одержать победу над королем. Я понимаю, вы боитесь, но вы для нас и нашего дела — последняя надежда. Подумайте о моем сыне, о моем муже.
Слезы ручьями текли по щекам Гертруды, видно было, что она искренне страдает.
— Это единственный выход… единственный выход. Надо свершить это благое дело, ну как вы не понимаете? Мы спасем души многих людей! Так неужели вы не можете ради великой цели всего лишь преодолеть свой страх?
Хватка Гертруды ослабла. Она неуверенно шагнула вперед и уткнулась лицом мне в плечо.
— Умоляю, — стонала она. — Умоляю вас, Джоанна…
Я постаралась высвободиться из рук Гертруды.
— Хорошо, я пойду с вами в эту комнату, но только при одном условии.
На лице ее выразилось громадное облегчение.
— Говорите, Джоанна.
— После званого обеда в честь барона Монтегю Генри собирался забрать вас, Эдварда и всех домочадцев и отправиться в свое поместье на западе Англии. Поклянитесь мне именем Господа нашего, что сразу же после четвертого ноября покинете Лондон и больше никогда не будете плести интриги и подвергать опасности жизнь своих близких.
— Но как же?.. Я должна бороться… Ведь за этим я и привела вас сюда, — промямлила Гертруда. — Поскольку должна узнать, что делать дальше…
— Что бы мы сегодня ни услышали, вы впредь не станете предпринимать никаких действий, — твердо заявила я. — Если не согласны, я не сдвинусь с этого места.
Меньше секунды понадобилось Гертруде, чтобы принять решение.
— Я согласна, — покорно сказала она.
Я взяла висевшее у меня на шее распятие и потребовала:
— Поклянитесь.
Гертруда наклонилась и прижала к распятию губы.
— Теперь я готова, — объявила я, повернувшись к Агари. — Я иду de libero arbitrio. — И снова посмотрела на Гертруду, желая убедиться в том, что она все поняла. Пусть знает, что мне прекрасно известно и про ее интриги, и про письма, которые она прячет в шкатулке. Я вовсе не так глупа, как Гертруда думает, несмотря на то что ей удалось затащить меня в это мрачное подземелье, где творятся дьявольские вещи.
Агарь провела нас через арочный проход.
«Ничего, — утешала я себя, — ведь есть еще и третий провидец. И независимо от того, что случится здесь сегодня ночью, мне ничего не нужно будет предпринимать до тех пор, пока я не услышу его пророчество. Ведь именно так сказала сестра Элизабет Бартон. А уж я сделаю все, чтобы избежать встречи с ним, будьте уверены».
Усыпальница оказалась приблизительно футов двадцать в длину и десять в ширину. Похоже, за ней никто не ухаживал. Стены были влажные и облупленные. На полу валялись обломки колонны. Статуя возле двери была опрокинута, и, видимо, уже давно: от нее осталась только пара стройных женских ножек, закрепленных на мраморном основании. В углу горела одна-единственная свеча.
Агарь зажгла еще две от своей свечки. Стало светлее, и я увидела на стенах росписи: на меня широко раскрытыми глазами смотрели какие-то люди в боевых шлемах и со щитами. Поверх голов виднелись довольно странные каракули. В земляном полу были вырыты две неглубокие круглые ямки. Вплотную к дальней стенке стоял каменный прямоугольный гроб, достаточно длинный, чтобы в нем уместилось человеческое тело.
Значит, там, в гробу, лежат человеческие останки… Но самое неприятное было не это. В помещении витал густой кислый запах гнили, как на скотобойне. Запах трупа, несмотря на то, что усыпальнице было уже много сотен лет.
В глубине комнаты, на равном расстоянии от стен, стояли две колонны. А между ними царил мрак. Вдруг мрак шевельнулся и превратился в еще одну колонну.
Я так и застыла, не смея шелохнуться. Черная колонна двинулась вперед, к освещенному свечами месту. И наверху ее сияла белая голова. Передо мной стоял человек в свободной черной мантии, похожей на рясу бродячего монаха, только не подпоясанную грубой веревкой. Но под этой широкой и свободной мантией угадывались какие-то странные, волнообразные движения. Мантия шевелилась, словно разворачивалась обертка вокруг его тела.
Вдруг мантия распахнулась, и из нее вышел мальчик. Лет одиннадцати, не старше. Он неуверенно шагнул вперед и посмотрел на меня пустыми глазами: точь-в-точь такими, какие были у нашей проводницы, когда я упомянула про Болейнов.
— Подойди ко мне, сынок, — велела ему Агарь. Она поцеловала мальчика в щеку и развернула его в сторону двери.
— Гертруда, этого я вынести уже просто не в силах, — хриплым голосом сказала я. — Ведь это просто чудовищно. В конце концов, всему есть предел.
— Слишком поздно, Джоанна. Теперь отсюда уходить нельзя, — прошептала она.
— Невеста Христова, зачем ты пришла сюда? Читать мне проповеди? — раздался низкий, скрипучий голос.
Человек в мантии двинулся к нам. Без сомнения, это и был Оробас. От одного вида этого человека замирало сердце. На голом черепе ни волосинки. Высокий и узкий лоб, нос большой, словно клюв хищной птицы, огромные серые глаза. Даже в неверном свете свечей видно было, что эти глаза смотрели на меня с презрением.
— Женщинам не пристало произносить проповеди, — продолжал он. — Это дело священников и монахов, которым ты служишь. Однако не сомневаюсь, что даже они, увидев сына Агари, наверняка воспылали бы к нему преступным вожделением.
Я подавила желание немедленно уйти.
— Вы ошибаетесь. — Я старалась говорить как можно более убедительно. — Вы ничего не знаете об этих добрых людях. И я никому не служу, кроме Иисуса Христа и Девы Марии.
Оробас улыбнулся, сверкнув безупречно белыми зубами:
— Ну а сегодня ночью ты будешь служить мне.
— Нет! Ни за что!
— О, сколько в ней праведного гнева. Успокойся, невеста Христова. Тебе кажется, что ты что-то такое увидела, но твои жалкие представления рождены в этом узком и темном, в этом крохотном мирке. Их недостаточно, дабы постичь то, что здесь сейчас происходит. Уверяю тебя: это совсем не то, о чем ты только что подумала.
Оробас махнул рукой матери с сыном, приказывая им удалиться, и они покинули помещение.
— Сын Агари сейчас как раз в том возрасте, когда я могу с успехом питаться его силой, только и всего, — сказал он. — В прежние, стародавние времена только такие мальчики, как он, могли заглянуть в чашу с мерцающей жидкостью и прочитать там знамения будущего.
Гертруда подвинулась ко мне поближе.
— А ведь именно за этим — чтобы узнать будущее — мы сюда и пришли, — нетерпеливо вставила она.
Оробас кивнул:
— И вы непременно узнаете его. Время сейчас для этого самое благоприятное. Смиренные служанки Иисуса Христа, девы, постригшиеся в монахини и принявшие обет целомудрия, приветствую вас обеих в храме Артемиды.
Мне показалось, что я ослышалась.
— Но Гертруда никогда не была монахиней, — возразила я.
Оробас направился к каменному гробу.
— Зато вот она была, — сказал он, нежно простерши руки над гробом, что выглядело по меньшей мере странно. — О, девочка моя, возлюбленная моя Этельрея! — Оробас повернулся ко мне. — Она так на тебя не похожа. Но было время, когда она была в точности как ты. Монахиней в Дартфорде.
— Это неправда! — воскликнула я. — Здесь никак не может быть могилы сестры из Дартфорда.
— Почему? — спросил Оробас, поворачивая ко мне свою абсолютно лысую голову.
— Потому что эту усыпальницу возвели римляне, которые ушли отсюда больше тысячи лет назад. А мой монастырь был построен всего двести лет назад.
Он наклонился и погладил пальцами верх надгробия.
— Это не римская могила. Саксонская. Когда саксы захватили Лондон, здесь все еще был амфитеатр и усыпальница тоже. И они ее использовали. Такие, понимаешь, практичные люди были эти саксы. Захоронили в ней семнадцатилетнюю девочку.
— Она саксонская монашка? — удивленно спросила я.
И вдруг вспомнила, что на соседнем холме, когда-то, сотни лет назад, задолго до того, как Эдуард III построил там обитель доминиканцев, и впрямь уже существовал монастырь. От него остался лишь каменный фундамент. Первый женский монастырь в Дартфорде сгорел еще в десятом веке, когда на него напали викинги.
— Орден святой Юлианы, — прошептала я.
— А ты не глупа, — сказал Оробас и отошел к одной из двух колонн, стоявших по обе стороны помещения. — Среди женщин такое встречается редко.
Это оскорбление я пропустила мимо ушей.
— Все равно я не верю. Да, во времена саксов в Дартфорде существовал женский монастырь, это правда, но с чего бы это умершую монахиню повезли оттуда хоронить в Лондон? И погребли в храме, посвященном языческой богине?
Оробас вернулся к надгробию, неся в руках три небольшие урны. Он осторожно поставил их на пол, выстроив в ряд.
И тут в душе моей поднялась волна протеста.
— А если даже вы правы и женщина, что покоится в этой могиле, действительно была при жизни монахиней, как можно осквернять ее останки некромантскими фокусами?
Он вскинул голову:
— Мне не нравится, когда меня называют этим словом. Некроманты — глупцы. Они стригут у детей ногти и используют их, чтобы вызывать духов, надеясь, что те помогут им найти клады. Или при помощи зеркала задают вопросы голове, отрезанной у трупа. Я не имею с ними ничего общего. Обряд, который я собираюсь провести сейчас, очень древний: его исполняли еще десять тысяч лет назад.
Гертруда дернула меня за руку:
— Будь осторожна, Джоанна.
Я отмахнулась от нее и вновь напустилась на прорицателя:
— Значит, слово «некромант» вам не нравится? Ну и как тогда прикажете вас называть? Ах да, вы же присвоили себе имя демона-оракула!
Он в ответ лишь пожал плечами:
— Я назвал себя Оробасом по той же причине, по которой незаконнорожденный итальянец Джулио Медичи, обманным путем ставший Папой Римским, принял имя Климента Седьмого. Да будет вам известно, что в нашем ремесле это очень помогает.
Сначала меня возмутило подобное неуважение к его святейшеству. Но потом я подумала: «Да ведь этот Оробас практически признает, что он шарлатан». И страху перед надвигающимся обрядом сильно поубавилось.
— Отвечу на твой вопрос, — продолжил он. — Я не некромант, а тот, кто вызывает души умерших. Мы можем начинать, только сперва распустите волосы. Обе.
Теперь я не сомневалась, что никаких душ умерших Оробас не вызывает. О, как я была зла на Гертруду, которая заставила меня терпеть этот кощунственный балаган. Мне хотелось только одного: чтобы все это поскорее закончилось. Показывать свои волосы перед этим человеком было очень неприятно, но я скрепя сердце сняла капюшон и распустила косы. Гертруда — тоже. Свеча выхватывала белые прядки в ее черных волосах. Мои же волосы с тех пор, как были коротко обстрижены в монастыре, успели отрасти только до плеч.
Оробас опустил пальцы в первую урну и обвел ими вокруг ближайшей к нам ямки. Вышагивая по усыпальнице, он через каждый шаг кропил жидкостью пол. Я напряглась. Может быть, это и есть источник того гнилостного запаха, который буквально выворачивал мне внутренности?
— Это вода, — чуть слышно шепнула Гертруда.
Я с облегчением кивнула.
Оробас начал речитативом:
— Рожденный небом сын Лаэрта, ты должен совершить еще одно странствие, найти дорогу в царство Аида и грозной Персефоны и задать вопросы слепому прорицателю из Фив…
— Это из «Одиссеи» Гомера, — сказала я.
Оробас выпучил на меня глаза. Он был удивлен моими познаниями не меньше, чем лекарь Гертруды, но, в отличие от доктора Брэнча, мгновенно овладел собой и не стал охать и ахать, а лишь тихо сказал:
— Так, значит, вы девушка образованная, знаете античные легенды и мифы. — После чего поставил первую урну и взял вторую. — Великие философы Древней Греции и Рима понимали, что мертвые всегда рядом с нами. Они разговаривали с ними, как и Одиссей в свое время. Вся беда в том, что большинство мертвых лишено разума. Они почти ничего не видят и не слышат. Но есть и такие — их, правда, немного, — которые много знают о минувшем и о грядущем.
Он снова сделал круг, орошая пол каплями из второй урны. Теперь это была уже не вода, а белая жидкость, похожая на молоко.
— А чтобы получить их знание, надо подвести мертвых как можно ближе к живым, а живых — как можно ближе к мертвым, — продолжал Оробас. — Надеюсь, вы понимаете, насколько это трудная и опасная задача? Но я в совершенстве владею мастерством сего ритуала.
Высокомерие этого человека вызывало у меня отвращение.
— Сестра Элизабет Бартон никогда не прибегала к помощи мертвых, — сказала я.
Оробас прошел второй круг и остановился. Взял следующую, третью урну.
— Твоя первая провидица? Ну, это совсем другое дело. У Элизабет Бартон был природный дар прорицательницы, но она никогда ничему не училась. А потому иной раз делала ошибки в толкованиях, что, как вы понимаете, очень опасно. Так что в конце концов сестра Бартон пострадала из-за своих пророчеств.
— А почему вы ей не помогли? — с негодованием спросила Гертруда.
Он улыбнулся:
— Чтобы тем самым разоблачить себя перед подручными короля? Разве я похож на глупца? С того дня как Элизабет Бартон стала публично осуждать желание короля развестись с Екатериной Арагонской, за ней было установлено наблюдение. Кому, как не вам, должно быть об этом известно, маркиза.
Он снова пошел по кругу, окропляя пол из третьей урны. На этот раз жидкость оказалась темного цвета. Я сразу учуяла запах — это было крепкое сладкое вино.
— Теперь вы обе должны пройти в ту часть усыпальницы, — сказал Оробас, указывая на самую дальнюю ямку.
Гертруда сжала мне руку. Этим жестом она хотела поддержать меня и одновременно предостеречь.
Теперь Оробас взял какой-то большой цилиндрический предмет, накрытый материей, — это точно была не урна — и поставил его с другой стороны ямки. Здесь омерзительный запах чувствовался особенно сильно, но я не понимала почему. Свет далеких свечей не достигал ямки, и в ней было темно.
Быстрым движением прорицатель сорвал материю. Предмет оказался деревянной клеткой. На полу ее неподвижно лежало какое-то небольшое животное. Я была уверена, что оно мертвое. Но вдруг раздалось хлопанье крыльев: оказывается, в клетке была живая птица.
— Что вы делаете? — крикнула я, чувствуя, как колотится мое сердце.
Оробас не ответил, он даже не посмотрел в мою сторону. Открыл дверцу клетки и вынул серую длиннохвостую ласточку. На голову птички был надет колпачок. Почувствовав прикосновение Оробаса, ласточка забила крылом.
Одной рукой он крепко держал пташку так, чтобы она не могла клюнуть его, а другой достал длинный нож.
— Прекратите, — сказала я.
Все мое существо противилось тому, что сейчас должно было произойти, я не хотела быть свидетелем жестокого языческого действа. Гертруда быстро обняла меня обеими руками и крепко прижала к себе.
— Он должен принести жертву, Джоанна, — проговорила она. — Без горячей крови душа мертвого не сможет видеть и говорить.
Оробас вонзил нож глубоко в тельце бедной пташки.
